Цитринитас

Хогвартс.

Утро 1 ноября, 1981

      — Я думал… вы… спасете ее… Это все ваша вина!       Мрачное лицо напротив не носит и следов раскаяния или сожаления. Лицо судьи. Строгого, непреклонного, уверенного в своей правоте до самых кончиков седых волос, и при этом стоящего вне законов, которые он поставлен блюсти. Стоящего над законом.       — И тем не менее, Северус, идея с Фиделиусом принадлежала не мне. Вы знали о том, что эта защита не без изъянов, но настояли.       — Я говорил вам… просил сделать Хранителем меня, но вы не послушали! — он скорее рычит, чем говорит.       Директор отворачивается к столу, трогает стрелку какого-то замудренного прибора и тот звенит, точно по хрустальной поверхности рассыпался бисер.       — Увы, они с Джеймсом доверились не тому человеку, — вздыхает Дамблдор после недолгой паузы. — Как и вы, Северус. Вы ведь тоже надеялись, что лорд Волан-де-Морт ее пощадит?       Он больше не может слышать этого имени. Он проклял его со всей ненавистью, на которую только был способен... Или это был не он? Тот, чей голос обрушил на жалкие останки Темного Лорда проклятие, очертившее непреодолимый круг, в котором душа способна лишь кружить на месте, созерцая собственное бессилие, круг, за чертой которого только безликий ужас небытия... Тот, кто в агонии разом переломал искалеченному трупу все кости, исполосовал то, что осталось Сектумсемпрой, а после… не то Эванеско, не то Экспульсо, не то Конфинго… Он не помнил.       Опустошенный и обессиленный, он запускает все еще дрожащие пальцы в волосы и рискуя вырвать их в очередном порыве подступающей истерики, хрипит сиплым, срывающимся голосом:       — Я доверился вам. Я просил его… Умолял так же, как и вас. И он, так же, как и вы… Убийца!       — Случилось то, что должно было случиться. То, что было предсказано.       — ОНА НЕ ДОЛЖНА БЫЛА УМИРАТЬ!       В голове с нарастающей силой болезненно пульсирует. Он не слушает и не хочет слышать больше ни слова из этих лживых уст! Зачем он вообще сюда пришел? Ведь этот изувер все равно выставит все в том свете, который будет ему на руку. А ему самому не остается ничего другого, кроме как продолжать терзать себя бессильной злостью, снова и снова. Покуда жизни хватит.       — Мальчик выжил, — выверенный точный удар, точно гвоздь в сердце.       В никчемно слабой попытке отогнать мысли о несчастном ребенке он морщится и мотает головой.       — Ее сын жив, — с напором искусного, и притом любящего свое ремесло палача продолжает Дамблдор. — И у него ее глаза, такие же точно. Вы ведь помните глаза Лили Эванс?       — ПРЕКРАТИТЕ! — он чувствует, что снова на пределе. — Мертва… навсегда… а я не…       — Вас мучает совесть, Северус? Что ж, возможно, вы и правы. Случилось ли это из-за вашего дара, из-за разглашения пророчества или из-за вашей идеи с Фиделиусом… Но все же именно благодаря этому Волан-де-Морт исчез. Пусть косвенно, но вы — именно вы — этому поспособствовали. Кстати, по ком теперь вы скорбите больше?       — Лучше бы… лучше бы я умер… — он повторял это, как заклинание, казалось, уже в тысячный раз за последние двенадцать часов. — Лучше бы…       — И какая кому от этого была бы польза? — холодно бросает Дамблдор.       Осознав суть сказанного лишь спустя несколько бесконечных секунд, он поднимает на старика взгляд, от которого тот непроизвольно вздрагивает. С покрытого морщинами лица сползает маска извечного превосходства.       — Польза?! — чужой, больной, надломленный голос. — Как вы можете говорить о пользе, когда… Что находится у вас на том месте, где должно быть сердце, Дамблдор?       Он чувствует, что ослаб. Получив за содеянное чудовищный магический откат, сейчас он не сильнее младенца, которого оставил в разрушенном доме, в надежде, что Согревающие и Усыпляющие чары продолжат действовать, пока за ним не пошлют кого-то из Ордена. Невидящими, затуманенными болью глазами он следит за директором, который, отвернувшись, что-то усердно ищет в ящике стола. Наконец, предмет поисков был обнаружен. Поставив на край стола небольшой кубок, Дамблдор откупоривает пузырек с серебристой жидкостью и выливает в него все содержимое.       — Выпейте, Северус. Вам нужно успокоиться, — взяв из протянутой руки кубок с Умиротворяющим бальзамом, он опустошает его одним махом и прикрывает воспаленные глаза. — Я понимаю, все произошедшее сильно ударило по вам. Но все же, жизнь продолжается, и вам стоит взять себя в руки. Хотя бы ради нее. Я хочу сказать, если вы любили Лили Эванс, если вы действительно любили ее, то ваш дальнейший путь ясен.       Тело раскачивается, как будто на невидимых нитях, надрывное напряжение последних часов отступает, утекает, подобно расплавленному серебру, оставляя по себе лишь опустошение и невероятную усталость.       — Что… что вы хотите этим сказать?       — Вы знаете, как и почему она погибла, — Дамблдор, судя по всему, не допускает даже мысли о милосердии. — Лили встала между Гарри и Темным Лордом и пожертвовала собственной жизнью, чтобы защитить ребенка. Неужели вы допустите, чтобы все это было зря? Помогите мне защитить ее сына.       Дамблдор не сводит с него напряженного взгляда, и от внезапного чудовищного предположения у него на мгновение спирает дыхание. Если его память верно сохранила события минувшего вечера, все было именно так, но…       — Откуда вы…       — Взломал вашу защиту, пока вы убивались в этом самом кресле, Северус, — совершенно будничным тоном отвечает Дамблдор. — Я вам говорил, учитесь контролировать эмоции. У того, что произошло прошлой ночью в Годриковой впадине всего два свидетеля. Один из них — годовалый ребенок, а второй находится прямо передо мной.       Он с шумом втягивает воздух, со всей сосредоточенностью пытаясь преодолеть подступающий тошнотворный приступ.       — Ну что ж, — Дамблдор кивнул самому себе, — оставим свершившееся истории, сейчас стоит позаботиться о будущем ребенка. Мальчик остался сиротой, но у него все же есть кровные родственники, и до совершеннолетия он останется жить в их доме.       От этих слов он с отвращением дернулся, точно при виде таракана в своей тарелке.       — Что? В доме с этой дрянью?! Да вы с ума сошли! Она ненавидела и завидовала Лили всю жизнь, и теперь станет отыгрываться на мальчишке! И это вы называете защитой?       — И, тем не менее, он останется в доме тетки, — жестко отрезал Дамблдор. Решение определенно было уже принято, и обсуждать его директор был не намерен. — Вы видите угрозу там, где ее нет, Северус. Не все маглы ужасны, каковы бы ни были убеждения ваших друзей по этому поводу. И закроем эту тему. А что до вашего участия в его жизни — хотите вы того или нет, но вам еще предстоит сыграть в ней значительную роль. Придет время, когда мальчику потребуется самая изощренная защита, и вот тогда пробьет ваш час.       — Ему не нужна защита. Темный Лорд ушел.       — Темный Лорд вернется, — в тоне Дамблдора ни тени сомнения, он говорит так, как будто уже видел это собственными глазами, — и тогда Гарри Поттер окажется в страшной опасности. Мне понадобится человек, который умеет действовать из тени, и вы — единственный, на кого я могу рассчитывать в подобной ситуации. К тому же, Северус, жизнь, отданная подобному делу, станет куда более достойным искуплением, чем глупая смерть, о которой у вас время от времени проскальзывают мысли.       Он обреченно прикрывает глаза. Похоже, теперь ему предстоит искупить само свое существование. Он стоит перед чертой, которая, если только он решится ее перешагнуть, ознаменуется кардинальной переменой участи. А, быть может, наоборот, станет возвратом к чему-то некогда утраченному, к тому, кем он был до знакомства с тем-кого-теперь-не-хотел-называть. Он еще помнил, как это — неустанно оберегать, помогать, заботиться… но он уже не был тем Северусом Снейпом, которого знал. Тот Северус умер. Он умер прошлой ночью, остался там, в Годриковой впадине, и у него не будет даже могилы. Он умер, молясь о том, чтобы все оказалось лишь полуночным кошмаром, мучительным сном, которым, как уверял Лорд, можно научиться управлять. Он умер, молясь всем силам о возможности перелить собственную жизненную силу в ее бездыханный труп… Если бы только кто-то его слышал!       Дамблдор предлагает ему возможность измениться, но перемена в нем уже произошла, а жизнь уже приобрела иное измерение — в тот самый момент, когда он взял на руки того, из-за кого все еще дышал. Но может и это тоже было заведомо спланированным шагом в дьявольской игре Дамблдора, а он — всего лишь пешкой, чья необходимость оказаться в нужный момент на нужной клетке была предуготовлена еще дюжину ходов назад? Нет, этого не могло быть. Дамблдор не знал, что он уже принял на себя обязательство оберегать этого ребенка. Потому что так хотела она. Обязательство безоговорочное и добровольное. На что он не рассчитывал — так это на то, что делать это впредь придется по указке, под руководством нового хозяина.       «…жизнь, отданная подобному делу, станет достойным искуплением…»       Пусть будет так. Он останется жить, и пусть это станет для него долгим мучением, пыткой, которая продлится столько, сколько будет жить этот мальчик. Что ж, если такова цена искупления…       Все было кончено. Он пересек черту.       — Хорошо. Ладно. Но только — ни слова никому, Дамблдор! Это должно остаться только между нами. Все, что вы узнали. Поклянитесь! Я не вынесу… если кто-то узнает… Я стану посмешищем. Тем более сын Поттера…       — Я ведь вам не усыновить его предлагаю. Да, он — сын Джеймса Поттера, и останется таковым, нравится вам это или нет.       — Никто. Не должен. Знать… — повторяет он, как заклинание, с мрачным предостережением. — Дайте мне слово!       — Дать слово, Северус, что я никому никогда не расскажу о самом лучшем, что в вас есть? — разочарованным Дамблдор совсем не выглядит. — Ну, если вы настаиваете… Но в таком случае услуга за услугу. Я хочу, чтобы вы вернулись в Хогвартс.       Не слишком уместное время выбрал директор для шуток.       — У вас обнаружился дефицит в домовых эльфах? Но я больше специализируюсь на приготовлении ядов, а с выжиманием тыквенного сока для завтраков вряд ли справлюсь.       По лицу Дамблдора скользнула какая-то странная, едва ли не отеческая улыбка. Кажется, он видит ее впервые.       — Не будь к себе так строг, Северус. Ты справишься. И не только с этим. Профессор Слизнорт уже который год говорит об отставке, а у меня не было на примете надежного специалиста, чтобы его заменить. Но после того, что произошло… словом, он категорически отказался оставаться в школе, более того, намерен вовсе сменить страну проживания.       Он не удивлен. Самоустраниться, когда он более всего нужен — это было в стиле Слизнорта. Даже теперь, когда возглавляемый ним факультет из-за своей вековой репутации наверняка станет мишенью для открытых нападок всей школы, старик не стал изменять себе.       — Хотите, чтобы я занял его место, пока вы не подыщете замену?       — Нет, Северус. Я хочу, чтобы отныне это место стало твоим. Насколько мне известно, ты довольно искусен в зельях.       — Доверите преподавание в Хогвартсе Пожирателю смерти, — даже звучало это по-дурацки.       — Бывшему, Северус! Бывшему Пожирателю смерти. И чем раньше ты сам перестанешь себя так называть, тем лучше будет для всех. Я обещал тебе реабилитацию перед сообществом и Визенгамотом, и от своих слов не отказываюсь. Война закончилась, но первое время после войны всегда едва ли не страшнее, чем она сама. В будущие месяцы Министерство магии превратится в судилище, и наивно думать, что твое имя ни разу не сорвется с уст ни у кого из твоих друзей. Теперь каждый будет стремиться выгородить себя, и доносить по поводу и без на того, с кем еще вчера единодушно поднимал кубок во здравие Темного Лорда. Не надейся, что в этой мутной воде удастся скрыться без посторонней помощи. А я могу тебе ее оказать. Соглашайся, и у Визенгамота не будет повода сомневаться в твоей лояльности. Каким бы ни было дело, последнее слово всегда остается за Верховным Чародеем.       В голове творится черт знает что. Объективно Дамблдор прав. И хотя о его принадлежности к рядам Пожирателей наверняка не могли знать даже те, кто входил в Ближний круг за исключением нескольких человек, в чьем присутствии он принял метку, ожидать удара можно было от каждого. По инициативе создателя Ближний круг состоял из пяти оперативных групп, каждая из которых действовала преимущественно самостоятельно, выполняя поручения хозяина. Всю подноготную на членов своих групп знали только их лидеры и сам Темный Лорд. Он же сам в течение двух лет не состоял ни в одной группе, и только впав у хозяина в немилость, оказался вынужден встать под начало Малфоя. Выдаст ли его Люциус? Куда проще было ответить на вопрос, с какой стороны завтра после полуночи подует ветер. Сомневаться не приходилось только в том, что Люциус пустит в ход всю свою изворотливость, чтобы выгородить себя, и в этом деле за ценой не постоит. Мог ли он винить Малфоя? Нет. Нарцисса и маленький Драко сейчас, как никогда, будут нуждаться в защите. И Люциус должен быть с ними.       Но ведь и он сам теперь не принадлежит себе. А значит он должен остаться на свободе. Должен жить дальше и быть готовым в любой момент к тому, чтобы сделать необходимое.       В искренность намерения Дамблдора помочь поверить сложно, как бы тот ни старался убедить его в ней. За демонстрируемым дружелюбием скрывались совершенно иные мотивы. Директор строит на него расчеты, что не сказать, чтобы было чем-то новым. Но все же то, что Дамблдор предлагал, в перспективе могло нешуточно замарать и его самого. Рисковать репутацией и одному Мерлину ведомо, чем еще, покрывая Пожирателя смерти…       — Нарушите ради меня дюжину законов, которые сами же написали. С чего бы?       — Будем считать, что у меня нашлись причины, — снова улыбнулся директор. — Вижу, что согласен. Значит, по рукам. Но прежде, чем ты приступишь к преподаванию, я бы хотел, чтобы ты прошел собеседование с профессором Слизнортом. Зельеварение — пожалуй, самая травмоопасная дисциплина в школьной программе, а опыта у тебя все же недостаточно, так что…       Теперь пришло его время усмехнуться.       — Это лишнее. К слову, так же, как и те две капли Елейного бальзама, которые вы добавили в Умиротворяющий. Я бы согласился и без него.       — Прошу прощения?       Дамблдор мог бы предпринять попытку изобразить удивление, но удивление оказалось искренним. Распознать присутствие Елейного бальзама трудно, даже если он добавлен в воду. Вероятность учуять его в Умиротворяющем сквозь густой запах валерианы не то, чтобы нулевая — она уходит в минус, на что, судя по всему, ставка и делалась. Но с ним Дамблдор просчитался. Счастливая привычка тестировать все антидоты на себе с целью точного выяснения побочных действий сформировала иммунитет, устойчивый практически ко всему, и он уже не раз спасал его от зелий, куда опаснее Елейного бальзама. Хотя недооценивать снадобье, вызывающее симпатию и безоговорочное доверие к подлившему, недооценивать не стоило.       Внутри поднимается какое-то странное, трудноопознаваемое чувство. Он догадывается, о чем пойдет речь дальше, так что, возможно, это было предчувствием реванша.       — Можете не сомневаться, я располагаю достаточным количеством знаний, чтобы уровень образования студентов с уходом профессора Слизнорта не пострадал.       — Но ты ведь даже не учился в Академии, и…       — И тем не менее, два года назад мне присвоили звание академика и почетного члена Гильдии зельеваров.       Белые брови медленно, но крайне выразительно ползут вверх.       — Академик? В девятнадцать лет?       — Возраст — единственное основание сомневаться в моей компетентности? Могу вас заверить: я прекрасно знаю, что будет, если не соблюсти точность рецептуры или нарушить режим приготовления зелья любой сложности. Так же, как и знаю, как устранить последствия.       Дамблдор не сводит с него пронизывающего насквозь взгляда.       — То есть ты хочешь сказать, что сможешь продиагностировать повреждения и оказать необходимую помощь пострадавшим, если, скажем, взорвется котел с Обездвиживающим зельем или кто-то сунет руку в кипящий Бородавочный отвар?       В ответ он лишь сдержанно кивает.       — Так же, как и при несчастных случаях, последствия которых не могут быть устранены при помощи методов классической колдомедицины.       — Что ты имеешь в виду?       — Только то, что могу готовить составы, способные нейтрализовать последствия серьезных темномагических проклятий. За несколько последних десятилетий Темные искусства значительно шагнули вперед, чего не скажешь о колдомедицине, во многом застрявшей в предрассудках позапрошлого века.       Градус интереса в глазах Дамблдора повышается еще на несколько отметок.       — Набиваешь себе цену? Могу предложить восемьдесят галлеонов в месяц, плюс надбавки за зелья для Больничного крыла по необходимости.       Ответный тяжелый взгляд послужил Дамблдору сигналом о том, что перегибать палку все же не стоит. В конце концов, это не он пришел к директору выпрашивать место преподавателя в школе, и даже не думал выставлять себя на продажу.       — Я всего лишь пытаюсь дать вам понять, — холодно чеканит он, — что для того, чтобы преподавать школьное зельеварение, я не нуждаюсь в экзаменаторстве ни Слизнорта, ни кого бы то ни было другого. Моим наставником был Готфрид фон Гогенгейм*. Думаю, вы знакомы, он несколько раз упоминал ваше имя.       Внимательная заинтересованность с ноткой сомнения сменяется на лице Дамблдора совершенно нехарактерным для него выражением, которое, если разложить его на ингридиенты, сочетает в себе изумление, растерянность и недюжинное замешательство.       — Гогенгейм?! Мало того, что выдающийся зельевар, но и ведущий специалист в Европе по спагирической медицине! Вижу, Северус, лорд Волан-де-Морт не скупился на учителей для тебя. Если и остальные были такими же…       — Не было никаких остальных. Менталистике и боевой магии он обучал меня сам, и…       Он осекся, осененный внезапной мыслью, с ходу показавшейся замечательным решением. Школьное зельеварение — предмет мало того, что чрезвычайно опасный, но на практике интересный и действительно нужный лишь единицам. Готовить зелья самостоятельно, теперь, когда практически все, что может понадобиться в жизни, можно купить в уже готовом виде, находили достойным времени и внимания занятием очень немногие. К тому же справиться с обучением студентов тонкостям приготовления Бородавочного отвара может любой, даже самый заурядный зельевар. Себя же он без лишней скромности к заурядным отнюдь не относил, и если уж Дамблдор заинтересован в его возвращении в Хогвартс, то у него была идея получше.       — К слову, директор… если в Хогвартсе все такие же проблемы с преподаванием Защиты от Темных искусств, как раньше, и если вы непременно хотите видеть меня в школе, не будет ли лучше, если я возьмусь именно за этот предмет? Там я буду куда более полезен, и смогу обучить студентов тому, о чем они больше нигде не…       — Я понимаю, что преподавание школьного зельеварения — совершенно не твой уровень, Северус, — тихо, но непреклонно отвечает Дамблдор, — но все же я заинтересован в тебе именно как в зельеваре. А в качестве поощрения и компенсации за свой отказ могу предложить тебе, помимо должности мастера зелий, встать во главе своего родного факультета. И еще семьдесят галлеонов в месяц. Если Гораций покинет школу, Слизерин останется без декана. Полагаю, что ты, как и он, вполне мог бы совмещать.       — Почему вы не хотите доверить мне Защиту?       Дамблдор отвечает не сразу. Сосредоточившись на каких-то своих мыслях, отпивает из дымящегося, зачарованного на неостывание стакана с имбирным чаем, после чего задумчиво произносит:       — Поговаривают, эта должность проклята, именно поэтому дольше года у нас никто не задерживается. Тебе ли не знать? Неизвестно, изменится ли что-то теперь, но я все же предпочел бы не рисковать. Как долго ты обучался у Гогенгейма?       Тема не нашла развития, оставалось принять неизбежность. Придется похоронить себя — а иначе это назвать у него просто не поворачивался язык — на неопределенный срок в подземельях замка, занимаясь в сущности бесполезным делом. Немногим лучше Азкабана, только вместо дементоров — дети. Но не ему жаловаться.       — Три года назад Темный Лорд велел мне заняться разработкой Девотиониса, тогда же познакомил с Готфридом. До лета мы совместно работали над созданием нескольких экспериментальных составов, а после я почти четыре месяца стажировался у него на родине.       — И это он представил тебя Гильдии зельеваров?       — Нет, Президенту Гильдии меня рекомендовал его друг, герр Рабанрих. Он крупный специалист по Темным искусствам и Некромагии. Мы познакомились в Вене. Готфрид расхваливал меня на все лады, как на торгах, а эти почтенные господа, видимо, забавы ради, велели мне приготовить Некромортус. Хотели посмотреть, на что я годен.       — Прости, — осторожно перебил Дамблдор, — я не слишком силен в подобных вещах. Что это?       — Мертвая вода. При соблюдении определенных условий способна убить любую нежить, включая призраков.       — И, как я понимаю, опыт оказался удачным, — директор кажется искренне впечатленным.       — Достаточно удачным для того, чтобы по ходатайству Президента Гильдии предстать перед комиссией Академии и в тот же день получить членство.       — В тот же день? Ты шутишь?       — Ничуть. Экзаменационным заданием было приготовление универсального антидота к довольно внушительному списку сильнодействующих ядов, но его я к тому времени готовил ничуть не реже, чем эти самые яды. И поскольку с данным заданием я справился в три раза быстрее отведенного срока, в качестве дополнительного мне велели установить по запаху полный состав и записать развернутую формулу предложенного зелья. Как оказалось, модифицированная Обольщающая эссенция на сорок два ингредиента.       — Ни за что не поверю, что после этого никто из местных светил не сманивал тебя остаться в Европе для совместной работы.       С виду безобидное предположение Дамблдора заставляет что-то внутри оборваться.       — Я был нужен ему здесь.       «Ты сделал ошибку, вернувшись, Северус, ты это понимаешь?» — тяжелый вздох директора более, чем красноречив. Как будто он сам об этом не думал!       — Кто-нибудь из них знал, что ты алхимик?       Наконец-то директор озвучивает то, что, похоже, уже давно крутилось у него на языке.       — Нет, в том не было необходимости. К практике, после многих лет перерыва, мне пришлось вернуться только по возвращении.       — Но как же спагирия? — Дамблдор подается вперед, упершись локтями в стол, и опускает подбородок на сцепленные в замок пальцы. — Это ведь, по сути, органическая алхимия, как же Готфрид не заметил…       — Применение алхимических методов в приготовлении снадобий совершенно не требует от зельевара наличия дара, директор, вам это прекрасно известно, — он устал от этих полунамеков, почему бы Дамблдору просто не спросить: «Чем еще, Северус, помимо эффектного представления на экзамене, ты очаровал этих господ?» — Это ремесло, а не искусство, и овладеть им может практически кто угодно при наличии должного усердия и хотя бы маломальского таланта. Тот же герр Рабанрих, насколько я успел заметить, достаточно осведомлен и заинтересован в этой теме, он даже подарил мне свой экземпляр «Splendor Solis», но он не алхимик.       Дамблдор несколько раз медленно качает головой в знак согласия, не сводя с его лица внимательного взгляда. Он не чувствует ни намека на вторжение, ни дуновения попытки легилименции со стороны директора, но даже без этого практически кожей ощущает в какую именно сторону текут мысли под копной серебряных седин.       Наконец, чуть повысив голос и перейдя на прежний полуофициальный тон, Дамблдор резюмирует:       — Что ж, как бы там ни было, прошлого не вернешь, теперь стоит сосредоточиться на будущем. Возвращайся домой, собери все необходимое, и завтра утром я буду ждать тебя в своем кабинете. Подпишем все необходимые бумаги, Гораций передаст тебе дела, и через пару недель сможешь приступать к работе. Профессор Снейп.