Цитринитас

Хогвартс.

19 декабря, 1998

      Вслед за измельченным корнем асфоделя и семенами белого дурмана в чашу отправилась ядовито-зеленая пудра из коробки, на крышке которой значилось «Торбернитовый порошок», и которую Гарри насилу удалось открыть. Оперевшись подбородком на сцепленные в замок пальцы, он бесстрастно наблюдал за происходящим на дне чаши. Происходящее походило на то, что ингредиенты, смешавшись с пеплом, в который превратилась после кальцинации ахеронская вода, сцепились между собой в нешуточной схватке. Субстанция, хотя и была порошкообразной, со странным шипением бурлила, то и дело выбрасывая вверх напоминающие брызги ядовитые крупицы. В том, что они ядовиты, Гарри не сомневался ни на секунду.       Взяв со стола колбу с тревожного вида флегетонской водой, он добавил в пенящуюся чашу ее содержимое. Багряная субстанция, куда больше похожая на жидкий огонь, чем на воду, не остудила взбушевавшееся зелье, напротив, оно закипело и стало плавиться. Но все было правильно, так и должно быть. Зелье перешло на стадию солюции. А значит, у него есть несколько часов, чтобы немного отдохнуть и привести мысли в порядок.       Оставив зелье дозревать, Гарри вернулся к креслу у камина, забрался в него, поджал под себя ноги, откинул голову на спинку и запустил пальцы в волосы.       Значит, Дамблдор солгал ему. Лгал, когда говорил о том, что Северус слышал только половину пророчества и что он сразу донес об услышанном Волан-де-Морту. И, конечно же, умолчал об их последующим разговоре. Да и разве могло быть иначе? Ведь тогда директору пришлось бы раскрыть Гарри гораздо больше, чем он мог допустить на тот момент.       Но теперь он получил ответ на свой вопрос. Он понял причину безоговорочного доверия Дамблдора по отношению к Снейпу, которое не могли поколебать никакие казалось бы здравые доводы кучи людей, среди которых был и он сам, и о причине которого директор всегда умалчивал. Тогда, получив отказ на свое щедрое предложение, Дамблдор понял — Северус попросту не способен на предательство. Следствие невероятного постоянства натуры, которое можно было бы назвать патологическим, не будь оно определяющей чертой его характера. Стоило ли удивляться тому, что он категорически отказался вступать в игру за спиной у Волан-де-Морта, к которому, не смотря ни на что, все еще питал сильную привязанность? По крайней мере, на тот момент. Но, очевидно, не было в мире такой вещи, которую Дамблдор не смог бы использовать в собственных целях, если представлялась такая возможность. И пусть в тот вечер Северус ответил категорическим отказом на предложение о шпионаже, после, очевидно, все же произошло нечто, заставившее его изменить вектор лояльности.       Сейчас Гарри ничего не стоило узнать об обстоятельствах, при которых Снейп раскрыл пророчество Волан-де-Морту. Узнать о том, о чем бы Северус ему никогда по собственной воле не рассказал. О чем не знал, вероятно, и Дамблдор. Но в этот раз Гарри колебался. Как будто предчувствуя, что дальнейшее будет слишком болезненным, и потому не решался это ворошить… Но все же, он имел на это право, все-таки пророчество и то, что с ним связано, касалось и его тоже.

***

Малфой Мэнор.

31 октября, 1980

      — Здоровье Темного Лорда! Здоровье Темного Лорда!       — Здоровье Темного Лорда!       Какофонический заздравный тост, произнесенный одновременно тремя десятками голосов утонул в звоне бокалов. Он тоже салютует в сторону стоящего к нему спиной повелителя.       Дождавшись, пока гости опустошат свои бокалы, Темный Лорд жестом дает собравшимся понять, что пока не нуждается в их внимании, и продолжает прерванный разговор с хозяином дома.       — Как поживает твой сын, Люциус?       — Летом он перенес серьезный недуг, мы опасались, как бы не драконья оспа, но, к счастью, все обошлось, — с легким благодарственным поклоном отвечает Малфой. — Сейчас наш Драко чувствует себя превосходно. Через месяц ему исполняется полгода, мы планируем отметить это событие в тесном семейном кругу, и будем бесконечно счастливы — и Нарцисса, и я, — если вы, повелитель, окажете нашему дому честь своим визитом.       — Будем надеяться, что этот свежий побег укрепит семейное древо Малфоев и Блэков, и в недалеком будущем наследник двух древнейших родов станет достойным своих почтенных предков.       — Благодарю, мой лорд! Я уповаю на это так же, как и на то, что он в недалеком будущем окажется достойным пополнить ряды ваших преданных сторонников.       — Я предлагаю всем, кто присутствует здесь сегодня, принести клятву отдать своих детей, уже существующих и еще нерожденных, на служение Темному Лорду! — голос Беллартисы возносится к высокому потолку, заставляя хрустальные капли на люстре мелко задрожать. — Это больше, чем что-либо сплотит нас, и гарантирует будущее тому великому делу, за которое мы сражаемся сегодня. И я, мой лорд, буду первой, кто сделает это! Клянусь!       — Клянусь!       — Клянемся!       — Клянусь!       Все присутствующие тут же поднимают левую руку как свидетельство принесения клятвы, и те же голоса с тем же нестройным звучанием сливаются в один.       Он морщится, точно старая рана вдруг обрела голос.       — А что же ты… Снейп?       Беллатриса приближается к нему как всегда гордо и неторопливо, перекидывая на ходу за спину копну густых черных волос. В пронзительном взгляде, как это часто случалось в схватках, в которых она была совершенно неудержима (как только палочка выдерживала), плещется безумие. Она ненавидит его скорее из ревности, чем за низость происхождения или от недостаточности заслуг, и не упускает повода унизить при каждой удобной возможности. И хотя Темный Лорд и осаждает ее пыл, делается это всякий раз в такой убийственной форме, что ему искренне хочется провалиться под землю. Разумеется, он не ждал ничего доброго от случаев, когда Белла заговаривала с ним.       — Стоишь здесь с таким кислым видом. Не хочешь присоединиться к нашему маленькому торжеству?       — Отойди, — только и может выдавить он.       Белла торжествующе оборачивается к Темному Лорду.       — Я была бы счастлива ошибиться, повелитель, но похоже вблизи вас есть люди, не совсем достойные того, чтобы здесь находиться.       Он прикрывает глаза, молясь только об одном: пусть о нем все забудут, пусть его просто оставят в покое.       — Оставь его, Беллатриса! — приказывает Темный Лорд, но его самого не удостаивает даже взглядом. — Ты требуешь от Северуса слишком многого. Есть дела, в которых он безусловно хорош, но я здраво оцениваю его возможности и потому не жду от него настолько щедрого подарка. К тому же в силу своей природной скупости он попросту неспособен к подобной… самоотдаче… ведь так, мой друг? — он упустил момент, когда Темный Лорд оказался рядом. — Я бы даже не стал возражать, если бы ты удалился. Несложно заметить, что тебя тяготит наше общество.       Ни в голосе, ни во взгляде повелителя нет злости — лишь глумление силы, очередная безобидная насмешка над его ущербностью. Но именно она-то и стала последней каплей. Он просто больше не мог этого выносить.       — Вы правы, мой лорд, — чего ему стоит это показное спокойствие выдает только рука, судорожно сжимающая пустой бокал. — Я ревностно берегу то, что мне дорого, пусть даже никогда не обладал слишком многим. И раз уж сегодня вам дарят детей — у меня тоже есть дар, и не менее ценный, чем тот, который преподнесли вам сегодня друзья.       Текст пророчества проносится в голове с такой губительной ясностью, что, кажется, оно звучит прямо в этот самый момент одновременно со всех сторон. Каждое слово — точно гвоздь к крышку гроба. Чьего? Он не думает. Он просто больше не хочет об этом думать.       — Идем со мной.       Внезапный сильный толчок в живот заставляет рефлекторно задержать дыхание. Знакомое чувство головокружительного сжатия длится не более трех-четырех секунд, и он выныривает из воронки аппарации. Не удержав равновесия, падает на влажный каменный пол, поранившись об осколки разбитого бокала, и сухо закашливается.       — А теперь, мой дорогой Северус, назови мне хотя бы одну причину, по которой я должен сдержать свое желание вывернуть тебя наизнанку прямо здесь и сейчас, — раздавшийся сверху ледяной голос полоснул по натянувшимся до предела нервам, точно ножом.       Внезапно в глаза ударяет ослепительный ярко-белый свет. Страх, подобного которому он не испытывал, казалось, еще никогда, сковывает тело и сжимает горло, не давая вдохнуть. Он прекрасно знает, что будет дальше. В ушах начинает нарастать невнятный шум, с каждым ударом сердца все более походящий на безумный отчаянный крик… Мерлин свидетель, он предпочел бы тройную порцию Круциатуса, только не это! Но вряд ли теперь стоило рассчитывать на подобную милость Темного Лорда.       — А как еще я могу узнать, что ты скрываешь в своем предательском нутре? — вкрадчивый шепот каким-то невообразимым образом перекрывает разрывающий голову шум. Тихие звуки голоса повелителя, которые и звуками назвать-то было сложно, обрушиваются на него с оглушительной силой. Им на смену приходит удушающая горячая волна, мгновенно охватившая все тело, точно его заживо окунули в котел с кипящей кислотой. Внутренности вспыхивают огнем, кажется, еще чуть-чуть — вывалятся наружу. Он инстинктивно прижимает ладонь к животу и тут же испытывает чудовищную боль от собственного прикосновения, не смотря на все слои одежды. Открыть глаза он не решается. Дрожа всем телом, наощупь отползает к стене и вжимается в нее. Холодные, сочащиеся липкой влагой камни подвала жгут ничуть не меньше раскаленного металла. Сводящий с ума не то крик, не то рев в ушах не прекращается. Хочется биться головой об эту самую стену, размозжить себе череп и разом покончить со всем.       — Когда ты узнал о пророчестве?       Внезапный резкий удар, будто хлыстом по лицу, с которого стекала расплавленная кожа. И только тренированные ментальные рефлексы, все еще позволяющие сохранить последнюю нить связи с реальностью, сообщают что причиной адского ощущения было всего лишь дуновение хриплого дыхания Темного Лорда, застывшего в нескольких дюймах от его лица.       — Смотри мне в глаза!       Голова безвольно мотнулась в сторону, когда правую щеку обжигает, точно льдом, и он сдавленно шипит от острой вспышки боли. Странно, что все еще ощутимой. На его памяти Темный Лорд еще никогда не опускался до рукоприкладства, как ни на ком и не использовал наложенные на него сейчас Нуклеарные чары.       Все еще дрожа всем телом и сдерживая рвущиеся из груди судорожные хрипы, каждый из которых грозится стать последним, он медленно поднимает веки. Вокруг совершенно темно, так, как всегда было в подвале этого дома, если не зажигать факела. Хотя, вполне вероятно, что он попросту ослеп. Глаза уставились в одну точку перед собой, ничего не видя.       — В начале января…       — Вслух!       Он может только повиноваться и, тщательно подбирая слова и морщась от хлесткой режущей боли, которую причиняет звук собственного голоса, выдыхает:       — В начале января я отправился в Хогсмид уладить… личное дело. Встреча была назначена в Кабаньей голове. Я поднялся на второй этаж… трактирщик там сдает комнаты в наем. В одной из них меня должен был ждать… тот, с кем я условился встретиться. В коридоре было совсем темно, я пытался рассмотреть… цифры на дверях, и вдруг услышал… это не был голос человека.       Сквозь непроглядный мрак проступают смазанные очертания искаженного яростью лица. В голове с обезоруживающей ясностью загнанно бьется одна единственная мысль: ничего больше не будет так, как было прежде. Никогда. Несколько горячих капель выступает на ресницах, и он, в отчаянной попытке сдержать слезы, сильнее вцепляется разодранными в кровь пальцами в острые края сырых каменных плит. До исступления хочется провалиться куда-то еще ниже, чтобы никто и никогда не смог отыскать. И пусть его укроют эти самые камни…       Темные глаза напротив, сверкнув холодным огнем, разорвали пелену обморочной оторопи.       — У меня всего два вопроса, Северус, — наконец произносит Темный Лорд. — Зачем ты ходил на встречу к Дамблдору и как после этого я могу тебе доверять? Я знаю его слишком хорошо, чтобы обманываться допущением, что он мог отпустить тебя просто так. Откуда мне знать, что на десятом году войны наш хитроумный Одиссей не вознамерился прислать мне в дар троянского коня?       — Я ничего не замышлял против вас, клянусь, мой лорд! Мне просто нужна была его консультация… как алхимика. Да, он предлагал мне сотрудничество. Я отказался.       — Какая же ты мразь, Снейп… И когда ты намеревался мне об этом сообщить? Когда ребенок вырастет? Что ты молчишь?       Он не может сделать ни единого вздоха, судороги в груди попросту не пропускают воздух в легкие.       — Ты останешься жив только потому, что это пророчество нужно сохранить в тайне, — Темного Лорда, похоже, голос тоже подводит, и он срывается в злобный, сочащийся ядом шепот. — Сейчас мои позиции сильны, как никогда, и в наших рядах значительно прибавилось свежей крови. Не стоит смущать умы наших людей подобными вещами, это было бы только на руку Дамблдору. Если до тех пор, как ребенок будет уничтожен, о существовании пророчества узнает хоть одна живая душа, обещаю, участи казненных за предательство ты будешь завидовать еще очень и очень долго.       Ладонь невесомо проходится по щеке, оставляя по себе такое чувство, точно свежесодранную кожу оцарапали грубой наждачной бумагой.       — Ты лично займешься поиском этого ребенка. Делай что хочешь — хитри, лги, изворачивайся, но если у кого-то в Ордене в конце июля родилось дитя — я должен об этом знать! Дамблдор наверняка позаботился о том, чтобы его местопребывание было сокрыто. Разведай все, что только сможешь, Северус, любой ценой, и как можно скорее. Надеюсь, надобности разъяснять тебе важность этого задания нет. Северус?       — Да, мой лорд.       Когда он приходит в себя, вокруг все так же темно. Дьявольский шум в ушах прекратился, на смену пришла абсолютная, распирающая череп тишина. Он все еще дрожит всем телом, но уже не от боли — к ней он привык — это было нечто совершенно новое. И оно приближалось, неся в себе угрозу выдавить из него остатки жизни своей жестокой неумолимой поступью. «Судьба, Северус»… Он не знает, что делать, кроме как попытаться сесть. Кое-как устроившись в поросшем черной липкой паутиной углу и обхватив себя руками, еще долго всматривается в безликую безразличную темноту прямо перед собой, тихо стонет и просит воды. Но никто не отзывается на просьбу. Никто и не мог отозваться.       Он знает, что остался совершенно один.

***

Долина Хогвартса.

9 ноября, 1980

      Он стоит в кромешной темноте на пустынной вершине холма неподалеку от Хогвартса, который, похоже, совершенно не рад его возвращению. Ветер, обрушившийся сразу со всех сторон, стоило ему почувствовать почву под ногами, зловеще завывает, угрожая сбросить нежеланного гостя с этого самого холма туда, вниз, прямо на острые камни. Напрасный труд — он и сам недалек от того, чтобы это сделать.       Затуманенные застывшими слезами глаза не видят ничего, кроме смазанных жутких очертаний голых деревьев, напоминающих гигантскую качающуюся паутину. Горя, точно в лихорадке, он тяжело дышит и беспокойно крутится на месте, крепко сжимая палочку в онемевших пальцах. Как будто она могла чем-то помочь…       Он ненавидит себя так, как ненавидел никого и никогда за те два десятилетия, в течение которых билось его сердце. Но сейчас он не слышит его. Не слышит ничего, кроме завываний ветра и мучительного голоса в голове: «Ты, ведьминское отродье, разрушаешь все, к чему приближаешься! Что, и меня похоронить хочешь?.. Чертов ублюдок… Лучше бы тебе вообще не родиться!» — и не находит, чем возразить. Этот урод, которого он никогда по собственной воле не называл отцом, все же был прав… Но сейчас не время. Он должен сказать, должен предупредить… должен спасти…       С трудом удержавшись на подгибающихся ногах, он отступает от обрыва. Вдруг пространство озаряется вспышкой яркого белого света. Сам не понимая, что делает, он рухнул на колени, выронив палочку из дрожащих рук.       — Прошу, не убивайте меня! — в пустоту, давясь звуком собственного голоса.       — Я и не собирался. В отличие от вашего любезнейшего хозяина не имею такой привычки. — Дамблдор в развевающейся мантии стоит прямо перед ним. — Итак, Северус, что за весть шлет мне лорд Волан-де-Морт?       — Нет… никакой вести… Я пришел… я хотел… это только моя инициатива! — он понимает, что выглядит безумным, но что ему за дело до этого! Сейчас важно лишь одно: пусть только прислушается, пусть согласится.       — Досадная особенность ваших инициатив, Северус, возникать совершенно не к месту и усложнять и без того непростое положение дел, — холодно отвечает Дамблдор. — Ну, и что же вам угодно на этот раз?       — Я пришел предостеречь… нет, просить вас… Умоляю, пожалуйста…       Не сводя пристального взгляда с его сведенного судорогой лица, Дамблдор взмахивает палочкой, заглушая завывания ветра.       — Да неужели? — с нескрываемой иронией улыбается он. — И какая же просьба ко мне может быть у Пожирателя смерти?       — Пророчество… предсказание Трелони, которое мы…       — Ах да, — небрежно откликается Дамблдор. — Значит что-то из этого вы все-таки доложили лорду Волан-де-Морту? Ветер переменился или вы все же передумали, и теперь перспектива стать предателем вас не ужасает так, как прежде?       — Я рассказал ему то, что слышал, — всеми силами он пытается унять дрожь, отзывающуюся ломкой болью во всем теле. — Так вышло. Я просто… не смог умолчать. Из-за всего этого… теперь он думает, что пророчество относится к Лили Эванс!       — Вы не хуже меня слышали пророчество, Северус, и значит вам настолько же хорошо известно, что в нем ничего не сказано о женщине. Речь шла о мальчике, который родился в конце…       — Вы понимаете, о чем я говорю! Ему все известно. И он думает, что в пророчестве речь идет о ее сыне… Он собирается… он хочет убить… их всех…       — Простите мое старческое любопытство, но что вам за дело до этого?       — У меня есть причины, — на мгновение он опускает глаза, но тут же снова вскидывает взгляд. — Дамблдор, умоляю… защитите ее! Я знаю, вам это по силам. Только вы можете…       Дамблдор, нахмурив и без того испещренный морщинами лоб, склоняет набок голову.       — Давайте начистоту, Северус. Вы просите меня об услуге, и, думается, это более, чем справедливо, что я должен быть осведомлен о ваших мотивах. Сын Лили действительно может быть тем самым ребенком, о котором сказано в пророчестве. И, как вы понимаете, я довольно сильно заинтересован в том, чтобы так оно и было. Так назовите мне хотя бы одну причину, по которой я должен препятствовать исполнению пророчества и укрывать Поттеров! Пусть ваш хозяин делает то, что решил, и пусть предсказанное свершится — препятствовать ему я не стану.       — Поверьте… пожалуйста! — новый сильный порыв ветра, хотя его шума и не было слышно, заставил его покачнуться. — У меня есть весомые причины бояться за ее жизнь. Это я обрек ее на… Вы должны понимать, что значит жить с этим! Это и было причиной, по которой я просил вас о встрече в прошлый раз. Я думал… надеялся, вы сможете помочь… Ради нее. Так помогите! Хотя бы сейчас…       Глаза Дамблдора удивленно расширяются, в них странный, почти торжествующий блеск. Но ведь этот старик, как никто, должен понимать всю боль отчаяния, которой сочились его сбивчивые объяснения. Не мог не понимать.       — Алхимик? — наконец резюмирует Дамблдор. — Поразительно! Долго же вам удалось скрывать. Воистину счастливый день, Северус… — он не понимает, к чему это сказано, только замечает, как старик едва заметно улыбнулся в бороду каким-то своим мыслям. — Что до вашей проблемы… Жаль вас разочаровывать, но способа нейтрализовать проклятие дара не существует, ни в одном разделе магии. Разве что возлюбленный сам окажется наделен тем же даром. В противном случае…       — Я смерть навлек… — почти беззвучно выдыхает он. — Из-за меня…       — Если она действительно так много для вас значит, то лорд Волан-де-Морт, несомненно, пощадит ее. Учитывая ваши… хм… близкие с ним отношения… Разве не могли вы, скажем, перед тем, как все рассказать, попросить его пощадить мать в обмен на информацию о сыне?       — Я… я просил…       — Так значит в этом заключается ваша любовь?       — Да послушайте! — злобно бросает он. — Я не знал, что у них родился ребенок. До сегодняшнего вечера, клянусь, — я ничего не знал! Но сегодня он сам позвал меня и сказал, что ему известно о сыне Поттеров. Кто-то ему сообщил! Я умолял не трогать ее, но… он очень зол на меня, и боюсь… сделает это просто из мести. А я не могу допустить, чтобы из-за меня она…       — Вы мне отвратительны, — в голосе Дамблдора сквозит презрение. От неожиданности он отпрянул, как будто получил пощечину. — Значит, вам плевать, что ее муж и сын погибнут? Пусть гибнут, лишь бы вы получили то, что хотите, и ваша совесть не надломилась?       Он молчит, не сводя лихорадочно горящих глаз с Дамблдора. В ушах беспощадным набатом стучит кровь.       — Спрячьте их всех, — наконец хрипит он. — Спасите ее… их. Умоляю вас. Используйте Фиделиус. Я сам готов стать Хранителем, и он никогда…       — Умно, Северус. Но то, что вы, насколько я сумел понять, последний человек, который выдаст местопребывание Лили Волан-де-Морту, совсем не означает, что вы годитесь на эту роль.       — Почему?! Я достаточно силен в окклюменции, даже перед ним, и никакие чары не смогут развязать мне язык — поверьте, я знаю, о чем говорю! К тому же выдать тайну можно только добровольно, а я скорее умру, чем…       — И все же, несмотря на все ваши умения, осмелюсь напомнить, что вам всего двадцать, и потому — с этим не торопитесь, — отрезает Дамблдор. — Умереть, очертя голову, может любой дурак, но такая смерть стоит не много. Истинная зрелость в том, чтобы прийти к горькому, но, тем не менее, крайне полезному знанию о том, что значит умирать вовремя.       Плевать на все эти директорские философствования. Ясно одно — Дамблдор ему не доверяет, что не сказать, чтобы является такой уж неожиданностью. К черту! Пусть только защитит, пусть спрячет их, пусть хоть сам станет Хранителем, только…       — Только не назначайте Хранителем Блэка! — частит он. — Это слишком очевидно, к тому же я не уверен, что…       — А вот здесь, думаю, мы уже обойдемся без вашего консультирования, Северус. Не берите на себя больше, чем сможете унести.       — Вблизи них есть предатель! — он вдруг решает, что лучше сообщить все, что известно. — Я не знаю, кто, но кто-то рассказал Темному Лорду о сыне Лили, о том, что ребенок родился в июле. Сомневаюсь, что это было сделано нарочно, о пророчестве никто не знает, кроме него, вас и меня. Поэтому он и поручил мне узнать, не родилось ли у кого-то в Ордене дитя прошлым летом. Это было полторы недели назад, я еще не успел ничего выяснить, но некто сообщил ему сегодня… Насколько я понял, не напрямую, кто-то из их друзей, вероятно, случайно проболтался, но значит у него есть неформальные контакты с нашими людьми. Что бы там ни предсказывало пророчество, Темный Лорд в настоящий момент как никогда силен, так что теперь очень многие ищут его расположения. Присмотритесь к своим людям, Дамблдор, некоторые из них не так уж преданы вашим идеалам, как желают это показать!       — И в этих обстоятельствах вы предлагаете использовать Фиделиус? — если Дамблдор и был встревожен услышанным, то ни одним движением этого не выказал.       — Я предлагал Хранителя, в надежности которого можно не сомневаться.       — Не стану повторяться! — голос старика звучит твердо и непреклонно. — Вы для этого не годитесь. Мы подыщем другого человека.       — Так вы поможете? Вы спрячете их?       Он замирает, боясь пошевелиться, боясь сделать вдох. От того, каким будет решение, зависит слишком многое. Над холмом повисает долгое, давящее молчание. Он просто ждет.       — И что я получу взамен, Северус? — неожиданно мягко интересуется Дамблдор.       — Взамен?       Он не сразу улавливает смысл сказанного. Разве тот сам не хочет уберечь Лили, этого недоумка, и их сына? Разве не дорожит ними, как одними из самых преданных своих сторонников? И разве не желает обезопасить этого мальчика, пока он подрастет, чтобы тот в конце концов исполнил свое предназначение? Но Дамблдора в настоящий момент, похоже, интересует совершенно другое. Ему, наконец, представился уникальный случай заполучить то, что он намеревался заполучить еще зимой, там, в Кабаньей голове. Пожиратель смерти, которого он так хотел завербовать на свою сторону, сам приполз к нему с просьбой и теперь остается только сторговаться в цене. Но от его ответа зависит жизнь Лили. О какой цене тут может идти речь?       — Все, что угодно.       Дамблдор удовлетворенно кивнул.       — И я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что это в действительности значит, Северус. Что ж, хорошо. Условимся о следующем: я спрячу их в безопасном месте, а вам назначаю испытательный срок в несколько недель. По истечении этого времени вы должны будете сообщить мне ряд сведений, детали мы обсудим на днях. Связь будем держать через патронуса. Ах да, вы ведь, наверняка, как и все они, не…       — Авгурей, — бесцветным голосом сообщает он.       — Неужели? Тогда вообще прекрасно, — Дамблдор просиял. — А пока возвращайтесь к хозяину, и кстати… с этого момента я вам настоятельно рекомендую забыть о существовании такого понятия, как добровольность.

***

Годрикова впадина.

31 октября, 1981

      — Где мы, мой лорд?       По вымощенной крупным камнем улице барабанят дождевые капли. Ветер треплет развешенные повсюду бумажные гирлянды с изображением летучих мышей и пауков, а окна выстроенных в тесные ряды и похожих друг на друга домов горят мягким оранжевым светом, растекающимся по мокрой брусчатке мостовой.       — Никогда здесь прежде не был? Отличное место, в особенности для тех, кто хочет остаться незамеченными… Не сомневаюсь, ты останешься удовлетворен сегодняшней прогулкой. Так же, как и я.       Он уже давно не видел Темного Лорда таким. Спокойный, победоносно величественный, переполненный ощущением возрастающего могущества. Таким он был при их первой встрече. Таким он впервые узнал его.       С того дня прошло почти четыре с половиной года, два из которых он был невероятно близок с повелителем. Это с ним, едва закончившим школу мальчишкой, Темный Лорд делился своими самыми грандиозными идеями и планами. Непроницаемый купол, покрывающий разум и сердце этого великого человека от посягательств недостойных, поднимался лишь для него одного, и больше никто не подозревал о той великой драме, которая разыгрывалась под ним. И пусть, оказываясь под этим куполом, он чувствовал себя, точно птица в клетке — он любил эту клетку всем сердцем, как преданный раб любит своего господина. Он воистину был избранным, и никогда не противился страсти, овладевшей ним с такой невыразимой силой в тот день, когда это произошло впервые, когда он был допущен к самому сокровенному.       Темный Лорд, потомок сокрушительной силы, слишком большой для одного человека, нуждался в нем и его искусстве едва ли не больше, чем в пище и воде. Эта сила пробудилась в наследнике великого Салазара Слизерина в то десятилетие отшельнической жизни, в течение которого он не слышал ничьего голоса, кроме голоса собственной крови, не имея ни врага, ни близкого, ни жены, ни друга. И теперь за избыток магической силы тело мстило невыносимыми головными болями и нервным возбуждением, вызывая галлюцинации и все новые и новые симптомы, требующие таких же новых средств. За все то время, что он знал повелителя, Темный Лорд не имел ни единой минуты отдыха, ни одного, даже самого краткого периода спокойствия и самозабвения. И даже та пропасть, что разверзлась между ними в ночь смерти несчастного голделия и всего того, что последовало за ней, не позволила повелителю совершенно оттолкнуть его от себя. Он твердо знал — что бы там ни было, Темный Лорд все еще нуждается в нем. И будет нуждаться всегда.       Два последних года выдались особенно тяжелыми. Повелитель его не жалел, и помимо заказов на зелья, становившихся все более ужасными и изощренными, и привлечения к опытам с инферналами, стал отправлять на задания вместе с остальными. Остальными, которые, пусть даже и не знали причин, но все же не могли не заметить — ненавистный для многих фаворит впал у Темного Лорда в немилость. Выносить презрение не привыкать, куда невыносимее было наблюдать жуткие сцены изуверских пыток и смертей, не имея возможности это остановить. Он привык к насилию, привык быть его свидетелем так же, как и участником. Ужасающая, демоническая натура повелителя, являющаяся корнем всех его страданий, преувеличенно выражала себя через действия его фанатичных последователей. Но он, Северус Снейп, никогда не принадлежал к последним. И он точно знал — только его одного Темный Лорд не пытал, а учил и испытывал болью, только его одного убеждал в том, что страдания так же неотъемлемо принадлежат и его сущности тоже, и что только посредством их высвобождения и обуздания обретается истинное могущество.       Двое детей, наряженных тыквами, с котелками для конфет в руках, перерезают им путь, перебегая через площадь.       Темный Лорд быстрым легким шагом скользит по влажным камням мостовой. Он старается не отставать.       — Я взял тебя с собой, потому что обещал тебе кое-что при нашей первой встрече, и слово свое сдержу. Между нами были разногласия, в особенности в последние два года… но я всегда тобой дорожил, Северус, ты это знаешь.       Резкий порыв холодного ветра приносит какое-то дурное предчувствие. Что они делают здесь? Зачем Темный Лорд позвал его уйти с праздника, чтобы отправиться в это совершенно неприметное место?       Он не любит Хэллоуин. Два предыдущих стали сущим адом, и не хотелось даже думать, чего ожидать от этого. Он хотел остаться дома, но Люциус буквально силком вытащил его к себе в особняк, где представители Ближнего круга Темного Лорда традиционно собирались на праздники.       В безнадежной попытке защититься от пронизывающего до костей ледяного ветра, он плотнее запахивает мантию.       — Боюсь, я не понимаю… О чем вы?       — Мы лишь ненадолго заглянем в гости, а после вернемся к нашим друзьям и продолжим празднование, — не останавливаясь, отвечает Темный Лорд. — Приглашение для этого визита я получил еще в прошлом году, но, к сожалению, случай представился только сейчас.       — Красивый у вас костюм, мистер!       Какой-то розовощекий мальчишка, выскочивший перед ними, точно чертенок из табакерки, с восхищением смотрит на высокую фигуру повелителя, сокрытую длинной струящейся мантией с объемным капюшоном. Подстегиваемый любопытством, мальчуган заглядывает под капюшон, и его нелепо разукрашенное личико в одно мгновение превращается в маску ужаса. Еще мгновение — и ребенок со всех ног бросается бежать на противоположную сторону улицы и скрывается в переулке.       Повелитель коротко усмехается, они идут дальше. Пройдя в напряженном молчании еще несколько домов, сворачивают в один из таких же темных переулков. Здесь совершенно тихо, если не считать шелеста дождя и шороха мертвых листьев под ногами. И вот, наконец, Темный Лорд останавливается у живой изгороди. Похоже, этот дом и является целью их визита в этот городок.       — Чей это дом, повелитель?       Так и не получив ответа, он вглядывается в силуэты по ту сторону единственного светящегося окна на первом этаже. Первым, что привлекает внимание, становятся клубы разноцветного дыма, заполняющие маленькую комнату — судя по всему, гостиной. Какой-то малыш в синей пижаме заливисто смеется, пытаясь поймать крохотными ручонками радужный дым… И вдруг сердце у него оборвалось, а виски покрылись липким холодным потом. Взгляд остановился на фигуре подошедшей к ребенку молодой женщины. В горло, вместо холодного октябрьского воздуха, кажется, насыпали дробленого стекла.       — Мой лорд… — сипло шепчет он, не отрывая затуманенного взгляда от окна, — умоляю вас… только не…       — Прекрасная ночь. Для нас она станет ночью триумфа. Сегодня все заплатят по счетам. Я позволю тебе сделать это своей рукой, Северус. Мне его судьба безразлична, но ради тебя… — сильная рука сжимает предплечье с меткой. — Пусть ответит за все. Идем.       Но ноги попросту не слушаются, точно парализованные наведенным проклятием. Не было сомнений — если попытаться сделать хотя бы шаг — он попросту упадет. И потому, не дожидаясь позорного падения, он сам рухнул на колени, вцепившись мертвой хваткой в холодную ладонь Темного Лорда.       — Постойте, повелитель! Я… пощадите ее! Клянусь, я сделаю, что угодно… только не она…       — Неужели ты и вправду настолько хочешь эту девчонку? — в голосе Темного Лорда ни капли сострадания к тому, что он всегда считал унизительной слабостью. — Странный ты человек, Северус… Не могу понять. Но это уже твое дело. В ее смерти для меня нет ровно никакой пользы, и раз ты так за нее просишь… — внезапно что-то обжигает пальцы и он рефлекторно разжимает их, выпуская расцарапанную в кровь белую ладонь. В приступе отчаянной мольбы он нанес увечье Темному Лорду, однако тот даже не подал виду. Опустив руки на подрагивающие плечи, повелитель поднимает его с колен. В темных глазах пляшут багровые блики. — Если она не будет делать глупостей, обещаю, я ее не трону. Темный Лорд умеет быть настолько же милосердным, насколько и беспощадным. Когда все будет кончено — она твоя. Добейся от нее чего хочешь, но после — ты знаешь, что будет. Я не могу допустить смешения крови алхимика с грязнокровкой.       Словно из-под толщи воды он слышит, как жалобно скрипнула старая калитка, как отворилась входная дверь, простелив на то место, где он стоял, дорожку блеклого света из прихожей. Двигаясь больше наощупь, он делает несколько шагов по направлению к двери вслед за Темным Лордом. Но тот почему-то застыл на пороге, не проходя вовнутрь.       — Лили, это он! Хватай Гарри и беги! Беги! Быстрее! Я задержу его…       Причина ироничного смеха, вырвавшегося у повелителя, открывается ему в то же мгновение. Темный Лорд в театральном движении отодвгается в сторону, и перед ним предстает взъерошенный Джеймс Поттер со смесью ярости и испуга на лице и с пустыми руками. Впившись в него горящим безумной ненавистью взглядом, Поттер, похоже, не может поверить своим глазам.       — Ты?! — с отвращением вскрикнул он. — Чертов подонок, как ты посмел! Грязная мстительная сволочь… Я же спас твою гнусную жизнь! Ну, давай же! Давай!       Джеймс делает уверенный шаг вперед, и они смотрят друг на друга в упор, забыв о присутствии Темного Лорда, который не прекращает смеяться, наблюдая за развернувшейся перед ним сценой.       «…очень скоро этот лохматый ублюдок будет умолять тебя о пощаде».       Да, когда-то он мечтал об этом. Когда-то единственным, чего он хотел, было надругаться, унизить, заставить Поттера пережить то, что из-за его идиотской прихоти столько лет переносил он сам. Когда-то это было важно… Но сейчас у них обоих было одно желание на двоих — защитить, спасти ее. И если бы только этот кретин взял с собой палочку, у них, возможно, был бы шанс… Но Поттер стоит перед ним совершенно безоружный, не способный ни на что, кроме демонстрации собственной абсурдной заносчивости даже перед лицом смерти. А ведь он не может не понимать: этот темный узкий коридор и ненавистное лицо Северуса Снейпа напротив — вот так и закончится его жизнь.       Рука даже не дернулась к палочке. Он хотел что-то сказать, но вместо этого лишь плотнее смыкает губы и, не сводя взгляда с Поттера, едва заметно качает головой. Лицо Джеймса искажается в презрительной насмешке.       — Трус!       — Авада Кедавра! — со смехом произносит Темный Лорд, и тесный коридор озаряется слепящей зеленой вспышкой. Одно мгновение — и Джеймс Поттер рухнул навзничь, как груда тряпья.       Темный Лорд, не оборачиваясь на него, в ужасе застывшего на пороге дома черным изваянием, переступил через тело Поттера и медленно двинулся по лестнице наверх.       Не более доли секунды или целую вечность простоял он, глядя на труп того, кого полжизни считал своим заклятым врагом, но вдруг был выведен из оцепенения резким оглушительным раскатом грома. Что он делает?! Еще ведь не поздно, еще можно успеть! Что было силы, так, что ногти безжалостно впились в ладони — боль отрезвляет — он сжимает кулаки и, поднявшись в воздух, устремляется наверх, в детскую спальню, куда она ушла укладывать ребенка.       Когда он черным вихрем влетает в комнату, выбив окно, Лили коротко вскрикивает и нацеливает на него волшебную палочку. Он помнит, как заблестели ее глаза тогда, в лавке Олливандера, когда эта палочка впервые оказалась в ее руке. Ива, волос единорога… Грудь больно сдавило.       — Лили, это я!       — Ты?! Откуда ты… — она оглядывается на дверь, за которой все отчетливее слышатся приближающиеся глухие шаги. — Ты… с ним?!       Он подается вперед, но Лили только выше поднимает палочку.       — Нет времени! Вас предали! Тебе бояться нечего, ему нужен только твой сын. Я спасу вас. Бери ребенка и уходим!       Шаги приближаются. Лили поводит палочкой, и несколько стоящих в углу коробок загораживают дверь. Конечно, это не то, что могло преградить путь Темному Лорду, но, по крайней мере, могло позволить выиграть несколько секунд времени.       — Там Джеймс…       — Он мертв. Я смогу вас защитить… умоляю, пойдем со мной.       Ее лицо застыло, но голос тверд, точно камень:       — Уходи. Уходи сейчас же!       — Лили!       — Прочь! Немедленно!       Перед глазами все плывет от досады и отчаяния. Кажется, что он просто смертельно пьян или болен. Его шатает, в голове осталась всего одна мысль: не отступать, уберечь, во что бы то ни стало, любой ценой. И пусть даже она не хочет, пусть даже он увидит.       — Лили, я… — шепот перешел в хрип.       — Северус… пожалуйста.       Это звучит тихо. Не приказ, не требование — мольба. И она заполнила все его существо.       Воля отказала, он не смог ослушаться.       Укрывшись в темноте узкого проема между домами на противоположной стороне улицы, он стоит, не отрывая остекленевшего взгляда от окна детской комнаты и не обращая внимания на хлесткие удары льющейся с неба воды. Где-то внутри все еще скулит жалкая надежда: он не тронет ее, я просил его, он обещал…       Высокая темная фигура приближается к кроватке, в которой, стоит, держась за перила, маленький ребенок. А Лили, судя по всему, даже не думает вступать в боевое противостояние с Темным Лордом и, отбросив палочку в сторону, просто закрывает сына собой. Она стоит к окну спиной, так что ему не видно ее лица… Вдруг в окне комнаты вспыхивает знакомый зеленый свет, и он зажмуривается. В следующую секунду где-то совсем рядом ударяет ослепительно яркая молния, напомнившая пожирающие заживо Нуклеарные чары. Ее свет вонзается в мозг даже сквозь плотно сомкнутые веки, но грома не последовало. Вместо этого он слышит только чей-то хриплый, надрывный, исполненный невыразимого страдания протяжный вопль, но не понимает, кто это кричал…

***

      — Северус… Северус, пожалуйста…       Ее голос ускользающим эхом все еще звучит в голове. А она сама… Ее ведь не может здесь быть. Ее больше не может быть нигде. Ее нет. Он сам закрыл ей рукой глаза, а после, сжав в объятиях тело, разразился рыданиями, гораздо больше похожими на звериный вой, чем на плач человека. Гроза за окном все не унимается, сотрясая все вокруг громыханием эха и слепя пространство молниями, а он задыхается от боли так, как будто истекает кровью. Она сочится из множества невидимых ран медленно и необратимо.       — Очнись… пожалуйста! Очнись и прокляни меня! Я один виноват… во всем… Прости… не смог…       Мир вокруг истончается, осыпается… или это он сам стремительно обращается в прах? Не осталось ничего, кроме парализующей пустоты где-то глубоко внутри.       Ветер рвется в разбитое окно, захлебываясь таким же скорбным воем, и он не слышит больше ничего. Только этот ветер. Только…       — Северус…       Должно быть, он просто сошел с ума, или, быть может, тоже умер… Конечно, он тоже умер. А это все — не настоящее. Стоит открыть глаза, и он не увидит вокруг себя ничего. Он и сам теперь — ничто. Его тоже больше нет. И так лучше.       — Северус, Гарри…       В неверии он распахивает глаза. Нет, ничего не изменилось. Он все так же сидит на усыпанном обломками полу, вцепившись скрюченными пальцами в ее… в то, что он нее осталось.       — Его зовут Гарри, Северус. Подойди к нему. Ему очень страшно. Не оставляй его одного.       Он не может определить источник голоса. Ее глаза закрыты, а тело уже почти остыло. Но этот голос… Он просто не может принадлежать никому другому…       — Подойди к нему.       И тут к нему присоединяется второй — надрывный детский плач, которого он до этого, кажется, попросту не слышал за собственными рыданиями.       Он медленно поворачивает голову, и, наконец, видит ребенка. Малыш сидит в кроватке, давясь слезами и протягивая к нему короткие ручонки… Нет, конечно, не к нему, а к матери, которая, бездыханная, лежит на его коленях.       Так ли давно он сам потерял мать?..       Мало-помалу к нему начинает возвращаться рассудок, а вместе с ним приходит слабое понимание — в этом огромном пустом мире, который свернулся до размеров крохотной разрушенной комнаты, одно живое существо разделяет его боль.       Ребенок не переводит на него взгляд, когда он приближается к кроватке. Ничто не выдает испуга малыша от того, что он заметил присутствие рядом совершенно чужого человека. Мальчик плачет и смотрит огромными, полными слез глазами только прямо перед собой. Похоже, он совсем перестал видеть.       Поколебавшись несколько мгновений, он наклоняется и осторожно поднимает ребенка на руки. Тот притих, устремив на него расфокусированный взгляд ярких зеленых глаз. У него ее глаза… Он никогда не имел дела с детьми, и не знает, что делать дальше. Он хочет снова усадить ребенка в кроватку, но замечает, что малыш вот-вот снова расплачется. Вдруг мальчик тянется к нему, крепко вцепляется пальцами в свисающие у лица волосы, и ему не остается ничего, кроме как прижать ребенка к себе.       Он не укачивает его, не пытается отвлечь, ничего не говорит — просто стоит, неловко, но крепко сжав мальчика в руках и устремив погасший взгляд куда-то в пустоту. Так хочется шагнуть в нее, исчезнуть, раствориться, но теплая дрожь у сердца и неровное дыхание на шее значат лишь одно: то, что было для нее дороже всего на свете, продолжает жить… И оно будет жить. Чего бы ему это ни стоило.       — Ничего не бойся, Гарри. Я не оставлю тебя… до самого конца… твоего или моего — я буду защищать тебя… как не смог ее. Ты будешь жить. Обещаю.       Слезы безудержно текут по щекам, скатываясь по подбородку вниз. В какой-то момент он чувствует, что мальчик слизнул их. Должно быть, хочет пить. Оглянувшись, он замечает у ножки кроватки пустую бутылочку, невербальным «Агуаменти!» наполняет ее водой и дает малышу. Тот тут же обхватывает губами соску и пьет жадными глотками. Только сейчас он замечает на лбу мальчика прикрытый волосами странный свежий порез в форме молнии — глубокий, набухший по краям, как будто его вырезали раскаленным ножом. Порез, откуда бы он ни взялся, наверняка сильно болит, лоб у малыша весь красный. Достав свободной рукой палочку, он невесомо касается лба и шепчет заживляющее. Но ничего ровным счетом не происходит. Порез как был, так и остался на месте, ничуть не изменив своего отвратного вида.       Гроза прекратилась к середине ночи, а малыш заснул только под утро. Ему нужно уходить, и он точно знает, куда направится в первую очередь. Пусть теперь это и не имеет ни малейшего смысла — он выскажет ему все, он душу из него вытрясет, только чтобы узнать, почему он не сдержал слова, почему так поступил… Почему не уберег их, как обещал. Пусть этот ребенок каким-то невероятным образом выжил, и пусть Темный Лорд не смог убить его в этот раз, но он по-прежнему невероятно силен. И что это несчастное дитя может против него?       Выходя из комнаты и прижимая к груди тонкую прядь темно-рыжих волос, в самом углу, в ворохе из сваленных в кучу коробок и обломков разлетевшегося в щепки шкафа он замечает фрагмент знакомой черной мантии и расцарапанную в кровь бледную руку.