Цитринитас

      Паролем, отпирающим дверь в кабинет Снейпа, был список ингредиентов одной из усложненных модификаций Дурманного зелья. Об этом Гарри вспомнил сразу же, стоило ему приблизиться к заветной двери, и усмехнулся всегдашней осторожности Северуса. Даже если бы кто-то и узнал о том, какое зелье открывает доступ к его кабинету, эта модификация наверняка была авторским изобретением Снейпа, так что состава, кроме него самого, не мог знать никто, не говоря уже о том, что настолько длинного пароля не имело, наверное, ни одно другое помещение в Хогвартсе.       Внутри было в точности так же сыро, мрачно и холодно, как в тот день, когда они с Роном впервые оказались в личных апартаментах декана Слизерина, грозившего им отчислением. Тогда ничто из того, что было хоть как-то связано со Снейпом, не могло вызвать в Гарри ничего, кроме неприязни и отвращения. Теперь же, оказавшись в запущенном, местами поросшем паутиной помещении, он испытывал смешанные чувства. Судя по всему, доступа сюда не имели даже эльфы, производящие уборку.       После продолжительных мучений ему удалось-таки развести в камине огонь. Отмерив себе четверть часа для короткого отдыха, Гарри опустился в стоящее рядом с камином кресло, мимоходом отметив его удобство. И раз уж ему придется в течение трех дней безвылазно находиться здесь, занимаясь зельем, это кресло вполне годилось для того, чтобы заменить отсутствующую кровать.       Слушая тихий умиротворяющий треск дров в камине и снежный шорох по ту сторону зачарованного окна, Гарри устало прикрыл глаза и отдался в объятия теплой, укутывающей темноты. При всей абсурдности положения, находясь здесь, в паре десятков ярдов под опустевшим замком, за толстыми стенами, в окружении сотни молчаливо взирающих на него банок с ингредиентами для зелий, многие из которых были далеко не самого приятного вида, он чувствовал себя в безопасности.       Гарри осторожно втянул в себя воздух и сквозь плотную пелену затхлости различил густой травяной запах горькой полыни, переплетенный с пьянящим ароматом густого дыма, идущего от хвойных поленьев. Раньше он почему-то совсем не различал таких нюансов. У этого кабинета, несмотря на всю его запущенность, кажется, была собственная душа, со своим неповторимым ароматом. Горькая полынь и хвоя…       В глазах защипало, и Гарри плотно прижал к ним основания ладоней, порадовавшись отсутствию очков, к которому уже начинал привыкать. Дамблдор предупредил его избегать взгляда в собственные глаза… Интересно, почему? Стоило об этом подумать, как где-то внутри тут же зашевелилось неуемное желание именно это и сделать. В дальнем углу на каминной полке стоит небольшое зеркало — до этого Гарри его не видел, но наверняка знал, что оно там. Одно невербальное «Акцио!», и тяжелое, потемневшее от времени зеркало оказалось у него в руке. Подняв его на уровень лица, он осторожно открыл глаза.       Собственное отражение уставилось на Гарри с выражением плохо сдерживаемого изумления. Тот, кого он увидел в зеркале, был старше него как минимум лет на двадцать. Похудевший и осунувшийся, он показался себе беспросветным стариком. Единственным, что осталось прежним, были глаза, если не считать залегших в уголках мелких морщин. Впрочем, и они тоже изменились, став как будто даже больше и ярче на худом землистом лице. Въедливо изучая этого нового Гарри Поттера, он думал об одном: где набраться духу, чтобы приблизиться к Северусу, будучи тем, во что он превратился, и сможет ли тот разглядеть на этом лице глаза, которые когда-то так любил?..

***

Дартмур, дом Снейпа.

31 октября, 1979

      — Я не для того учу тебя окклюменции, чтобы ты таился от меня, Северус, — высокий голос возвращает расплывшейся реальности утраченные очертания. Он стоит посреди обглоданного холодным ветром сада у своего дома, в паре шагов от Темного Лорда. — А то ведь я могу подумать, что тебе есть, что скрывать.       Темные, с багровыми проблесками глаза вглядываются в него с такой неистовой силой, что, кажется, еще немного и просверлят в черепе сквозную дыру. И все же он стойко выдерживает взгляд и даже пытается улыбнуться.       — Что вы, мой лорд. Я всего лишь упражнялся.       — Ты способный ученик, Северус. Настолько же способный, насколько и преданный… я надеюсь.       — Разве я дал вам повод усомниться, повелитель? Меня ввергает в отчаяние одна мысль о том, что я могу в чем-то не оправдать вашего доверия.       — Разумеется, Северус… разумеется.       Странное существо ростом с годовалого жеребенка, осторожно ступая, выходит из-за толстого ствола сикамора. Вечерний свет играет в длинной темно-золотой гриве, свисающей почти до самой земли. Ступая блестящими копытцами по настилу из пожухлых листьев, жеребенок опасливо приближается к нему и тыкается теплым носом в протянутую ладонь. Он не может сдержать улыбки. Рука скользит по мягкой, все еще немного по-детски пушистой черной шерсти с золотистым отливом. Под лаской кожа на бархатистых боках мелко дрожит. Жеребенок поднимает изящную голову, и теперь все, что он видит перед собой, — огромные чистые глаза цвета изумруда и крохотный, едва заметный сияющий рог во лбу. Уже не в первый раз он замечает, что это невероятное существо смотрит на него таким же взглядом, каким смотрит на звезды. Последнее, судя по тому, что ему удалось за прошедшие недели узнать о повадках единорога, было у того любимым занятием.       Вот уже месяц, как он ухаживал за детенышем черного голделия, которого Эйвери с Макнейром принесли ему через несколько дней после того, как был закончен Эмеральд. Он не видел Темного Лорда с того самого утра, когда тот забрал зелье, заказов на новые снадобья не поступало, и потому был счастлив возможности отвлечься от собственных тяжелых мыслей, бросив все силы на то, чтобы выходить несчастного единорога.       От того, чему он стал свидетелем во время облавы, которую Макнейр устроил на его мать, жеребенок впал в оцепенение, будучи не в состоянии ни пошевелиться, ни атаковать, так что Макнейру с Эйвери не составило большого труда забрать его с собой. Однако дальнейшая судьба единорога оставалась неопределенной. Сколь ни мало Пожиратели смерти были осведомлены о тонкостях нрава такой редкой единорожьей породы, каким является черный голделий, даже они знали о том, что эти существа, если вообще и доверяются человеку, то предпочитают не просто девственных магов, но непременно ярких брюнетов — очевидно, оттого, что чувствуют с ними какое-то тайное, им одним понятное родство. Черные единороги недоверчивы и суровы, предпочитают одиночество и из-за этого значительно более избирательны, чем их сородичи. И если отыскать в рядах Пожирателей черноволосого волшебника или ведьму не представлялось такой уж сложной задачей, соблюсти непременное условие девственности было значительно сложнее.       О том, почему выбор пал на него, зельевара, не имеющего существенного опыта в уходе за магическими существами, он понял не сразу. Эйвери и Макнейр принесли ему единорога в надежде избежать наказания за проваленное задание. Эйвери буквально умолял его сделать что угодно, лишь бы только животное выжило, ссылаясь на то, что заполучить единорога — желание самого Темного Лорда. Так, не имея никаких иных важных занятий, все свое внимание в течение всего октября он сосредотачивал на несчастном жеребенке.       В Хогвартсе студентам доводилось иметь дело только с британскими единорогами и обычными голделиями, черные же голделии были большой редкостью, и правил их содержания в неестественных условиях ни в одной из книг ему обнаружить не удалось. Поэтому было принято решение действовать больше по наитию.       То, что такой подход себя оправдал, стало очевидно уже на четвертый день. Жеребенок постепенно вышел из состояния оцепенения, стал понемногу есть с рук и мог подолгу лежать, положив голову ему на колени и наблюдая за тем, как кружатся в прозрачном осеннем воздухе опадающие листья сикамора. Стоило легонько подуть ему в глаза, как жеребенок начинал смешно моргать и щуриться, но не отворачивался, а наоборот, тянул мордочку вперед и подавался еще ближе. Они могли подолгу сидеть в саду, окруженные Согревающими чарами, или играть в расположенной неподалеку от дома роще. Единорог быстро исследовал местность, но для прогулок предпочитал раннее утро, сумерки, а то и вовсе поздний вечер. В вечерние часы ему особенно нравилось лежать на мягкой пожухлой траве и наблюдать за тем, как его спаситель упражняется в заклинаниях или осваивает магическую технику левитации, позволяющую летать без помощи каких бы то ни было посторонних предметов. Это была магия высочайшего уровня, но, как дал понять Темный Лорд, совершенно необходимая. Он упражнялся, раз за разом распыляя себя на атомы и упрямо превозмогая свой панический страх высоты по нескольку часов к ряду ежедневно, так что вскоре начало получаться довольно неплохо. Он больше не срывался вниз, снова и снова калеча неподатливое тело о твердую поверхность, как это случалось прежде, во время занятий с Темным Лордом. Возможно, потому, что теперь, взмывая в усыпанное звездами темнеющее небо, точно знал — снизу на него устремлены глаза существа, которое его впервые по-настоящему любит. И пока они смотрят на него, он ни за что не упадет.       Восемь дней назад, вернувшись после очередной вечерней прогулки в дом, он на ходу взглянул в зеркало в прихожей и обмер. Что-то произошло с привычно обитающем в этом зеркале Северусом Снейпом, причем произошедшее было настолько фантастически невероятным, что он несколько секунд вообще отказывался верить собственным глазам. Если ему и приходилось видеть нечто подобное прежде, то лишь на полотнах великих художников, наделявших своих натурщиков чертами, которыми они в действительности, однако, никогда не обладали. Но тот, кого он видел в зеркале, не был портретом. Вне всякого сомнения, это был он, Северус Снейп, ни одна черта его лица не изменилась — все такое же, с суровым изгибом бровей и прозрачными тенями на острых скулах. И все же вокруг вечно усталых от едких испарений и постоянного напряжения глаз исчезли глубокие тени - теперь они пленительно сияли, отражая то, что, должно быть, и называется душой. Тяжелые черные пряди спадали на плечи, оттеняя гладкую, без единого изъяна кожу цвета слоновой кости. Губы непроизвольно приоткрылись, он улыбнулся. Рука сама собой потянулась к отражению, пальцы коснулись холодного стекла. Насилу опомнившись от наваждения, он понял, что по ту сторону зеркала ничего нет. Впервые в жизни, глядя на собственное отражение, он не мог сдержать ликования.       Причина перемен стала понятна, когда он обнаружил у себя в волосах золотистый волос из гривы единорога, очевидно, запутавшийся в них в то время, как он играл с жеребенком. Это благословенное существо провидело в самой глубине его души и явило миру образ и отражение того, что прежде было скрыто от человеческих глаз. По крайней мере, так ему хотелось думать. Не смотря на свою специализацию, он ни разу в жизни не применял хорошащих зелий, в гордости своей считая такие меры чем-то недостойным, а о том, что волосы единорога при определенных условиях обладают выраженным преображающим материю эффектом, знал только в теории. С помощью нехитрого заклинания он закрепил волос голделия на голове, надежно скрыв его собственными волосами. Этот новый облик не был обманом — напротив, теперь он выглядел таким, каким был на самом деле.       Оценив невероятные свойства волос черного голделия, он надеялся, что очень скоро, когда единорог еще немного окрепнет, он позволит срезать у себя несколько прядей, которые в будущем можно будет использовать как ингредиент для новых зелий. И действительно, за пару часов до назначенной Темным Лордом встречи жеребенок, тщательно обнюхав показанный ему серебрянный нож, сам склонил голову и дал позволение состричь небольшой пучок из мягкой золотистой гривы.       — Как чувствует себя твой питомец, Северус? — цепкий взгляд Темного Лорда скользит по ласкающемуся к чужой руке единорогу. — Макнейр сказал мне, что жеребенок болен. Я велел им с Эйвери привести обычного британца, а они вместо этого устроили облаву на самку черного голделия, что само по себе значительно лучше, кто спорит, если бы у них только хватило ума и ловкости ее привести. Этих двух идиотов от моего гнева спасло только то, что они не упустили хотя бы детеныша.       Жеребенок поворачивает голову к Темному Лорду и осторожно принюхивается. В ярких зеленых глазах мелькает странная вспышка, хотя, впрочем, возможно, ему это только кажется. Наверняка, учуял невероятную мощь и непреклонную волю этого человека. Этот малыш успел узнать, какова бывает воля у людей, но у того, кого он с таким интересом теперь обнюхивал, она была невероятной, почти нечеловеческой.       — Уверяю вас, он чувствует себя превосходно, мой лорд. Макнейр ошибся, голделий полностью здоров, это вовсе не травяная болезнь. Он перенес тяжелую травму и именно поэтому впал в оцепенение. Эйвери рассказал, что Макнейр убил мать на его глазах. Я читал, что они очень верны, а некоторые из видов единорогов и вовсе не отходят от тела того, кого любили, пока не умирают сами. Но он крепкий мальчик, с нервной системой у него все в полном порядке. Ласка и хороший уход ему были необходимы в куда большей степени, чем снадобья.       Отступив от Темного Лорда, жеребенок медлит несколько мгновений, после чего, не сводя широко распахнутых изумрудных глаз с повелителя, пятится назад к нему, пытаясь встать между. Жесткий рот Темного Лорда искажает усмешка.       — Смотрю, он привязался к тебе.       — Мы много времени проводим вместе.       — А ты к нему?       Голова привычно склоняется в легком полупоклоне. Замечая не отпускающее тело жеребенка напряжение, он протягивает руку и успокаивающе проходится ладонью по теплой шее. Больше всего хочется, чтобы ему позволили оставить голделия у себя. Но просить он не смеет. Впрочем, может быть…       — По правде говоря, Эмеральд мне дался нелегко, мой лорд… а ему удалось меня отвлечь. И я был бы вам невероятно признателен, если бы…       — Больше, чем просто отвлечь, насколько я вижу, — медленно роняет Темный Лорд. — Выглядишь гораздо лучше, чем когда-либо прежде… Ты стал красив, Северус. Невероятно красив.       Он чувствует, как к щекам приливает кровь, а по спине бегут мурашки. Если память ему не изменяла, это был первый раз, когда он слышит комплимент собственной внешности. На свой счет он никогда не имел иллюзий, и пусть своим нынешним очарованием он и был всецело обязан магии голделия, в этих жестких устах ценность сказанных слов возрастала в тысячу раз.       Темные глаза пожирают его с восхищением, которое можно было бы спутать с вожделением, если бы только он мог себе позволить допустить подобную мысль.       — Ты уверен, что голделий полностью здоров?       И этот голос… Так говорить мог только он. И только с ним. Никогда и ни к кому не обращался он с такой интонацией, чем приводил в отчаяние многих, и особенно Беллу, которая так и льнула к Темному Лорду всем своим существом, тогда как во время собраний Ближнего круга именно он, Северус, не смотря на свою молодость, удостаивался самого почетного места по левую руку от повелителя. Только с ним, даже на людях, он говорил так ласково, что, вне всякого сомнения, его ненавидела не одна Беллатриса. Таким всесильный Темный Лорд был только с ним.       — Да, мой лорд, — беззвучный ответ застыл где-то у кромки непроизвольно прикушенных губ.       Неспешными скользящими шагами Темный Лорд сокращает расстояние между ними и протягивает бледную руку к его лицу. Длинные тонкие пальцы жестко сжимают подбородок, поднимая голову и вынуждая смотреть в глаза. Большой палец касается крохотной ранки на нижней губе, размазав по ней выступившую каплю крови.       — Я очень доволен тобой, Северус.       Дыхание Темного Лорда становится все тяжелее, хотя, возможно, у него просто разыгралось воображение. Зрачки расширились настолько, что поглотили всю радужку, а неподвижный взгляд с хищным прищуром был устремлен только на цель. И этой целью был он… так близко… до покалывания в пальцах, до мурашек на коже…       Какая-то призрачная теневая завеса всегда ощущалась в непосредственной близости с повелителем. Завеса, отделявшая Темного Лорда от всего мира, ничтожной частью которого был и он сам. И все же она колебалась при каждом его мимолетном прикосновении. Временами казалось, что ответное прикосновение смахнет эту тень, и он окажется совсем рядом, готовый принять на себя всю боль повелителя, впитать в себя все до последней капли. И Темный Лорд наверняка узнавал его страстное стремление по пристальному взгляду преданных глаз, по беспокойному блужданию рук. В такие моменты он внезапно прерывал разговор, подходил совсем близко и, так же захваченный этой мучительной близостью, молчаливо вглядывался в его лицо. Но чем ближе становился он к повелителю, тем сильнее угнетала его эта разделяющая их тень. Темный Лорд раз за разом дымом ускользал из его рук, чтобы спустя мгновение снова окутать с головой.       — Мне нужно Всевозможное зелье, Северус.       Как внезапный удар под дых. Взгляд соскальзывает с затягивающих в пучину безумия темных глаз на губы, отчего-то произносящие совсем не то, что ему сейчас так отчаянно хотелось услышать.       — Но, мой лорд, я никогда прежде его не готовил, и… — он даже не пытается скрыть замешательство, — у меня нет тауматагории. А без нее…       — Тебе ее доставят через несколько часов, — с показным безразличием, как будто речь идет о слизи флоббер-червя, а не о редчайшем растении с легендарной магической силой. — Сегодня как раз время цветения. Но мне нужна не просто эссенция всех потенций, Северус, я хочу зелье, которое пробудит скрытые силы моего тела и возвратит ему то, что было отнято временем.       Несколько секунд они стоят молча, просто смотря друг на друга, после чего Темный Лорд резко подается назад.       — Война идет не первый год, Северус, и, ты должен это видеть, я начал стареть. Тело не подчиняется мне так, как это было в молодости. В том, что касается восстановления жизненной силы, ничто не сравнится с кровью единорога. Почти ничто… не так ли?       Не выдержав обжигающего пристального взгляда, он нервно облизывает губы и снова склоняет голову. Он понимает. В шаге от него жеребенок, шумно втянув воздух, навострил уши и повторил его жест, но глаз при этом не опустил, продолжая смотреть на Темного Лорда в упор.       — Ты приготовишь мне усиленную модификацию Всевозможного зелья с кровью единорога в составе, запас на двенадцать месяцев. Жеребенок небольшой, но, думаю, крови должно хватить.       Точно окаченный волной леденящего ужаса, он отшатнулся. Поднять руку на это чистое, доверившее ему свою жизнь существо? До последнего хотелось верить, что он ослышался, что не так понял приказ Темного Лорда.       — В чем дело, Северус? Боишься проклятия? Но ты ведь сам сказал, что эта тварь к тебе привязалась.       — Нет.       Он испугался звука собственного голоса, прозвучавшего в ответ. Черная бровь удивленно изогнулась.       — Что ты сказал?       — Я не стану этого делать… повелитель.       В самом деле, к его обычному глубокому мягкому голосу примешалось нечто новое, какой-то жесткий стальной тон, от звучания которого он вздрогнул сам.       Единорог рядом прижал уши, тихонько фыркнул и ударил копытом.       — Это твое последнее слово? — Темный Лорд переменился в лице. Больше ничего близкого, ничего доверительного — чужая неподвижная маска. — Что ж, в таком случае попробуем иначе… Говорят, они готовы отдать жизнь за тех, к кому привязалась. Поглядим, как долго он сможет на это смотреть… Круцио!       Заклятие сбивает его с ног прежде, чем он успевает осознать происходящее. Тело пронзает невыносимая боль, выбив, точно раскаленным хлыстом, весь воздух из легких, так что он не может даже закричать. И все же сквозь толщу ослепляющей боли удается разглядеть, как возвышающаяся над ним тень с дрожащими расплывчатыми очертаниями совершает бросок в сторону Темного Лорда, как в следующий момент все пространство сада освещает яркая зеленая вспышка, и совсем рядом, всего в паре футов от него что-то крупное с глухим ударом падает на землю, разметав пожухлые листья.       Прошла целая вечность, прежде чем ему, наконец, удается вобрать в себя холодный, напитанный смертью воздух, и закричать. Закричать так, что, кажется, ломаются ребра. Яростная выворачивающая наизнанку боль разрывает изнутри, хотя действие проклятия уже давно прекратилось. Запрокинув голову, он что было сил вцепился дрожащими пальцами в волосы. Слезы жалят глаза, точно в них залили щелок.       — И что дало тебе твое благородство, Северус? — в тихом шипящем голосе, доносящимся откуда-то сверху, слышится нескрываемое пренебрежение. — Пожалел глупую тварь? Не захотел замарать рук? Ну что ж, вот она, мертвая. Вместо того, чтобы склониться в решимости принять за тебя смерть, он решился меня атаковать. Глупое создание… А вот тебе замарать руки еще придется… и не раз — в этом можешь мне верить. Одного ты не учел: последнее слово, так или иначе… всегда остается за мной.       Темный Лорд смотрит на него сверху вниз с такой ненавистью, с такой оскорбительной, наотмашь бьющей по лицу отчужденностью, что пальцы невольно впиваются в землю в судороге бессилия.       — К сожалению, эта туша больше ни на что не годится, алхимическое вещество в организмах живых существ теряет свойства, если смерть наступает вследствие темномагического проклятия. Ты лишил меня средства, на которое я очень рассчитывал, Северус. И следующий случай неизвестно когда представится, спроси своих друзей, легко ли им удалось заманить в ловушку его и его мать… Однако, кровь единорога вполне можно заменить, Северус. И я думаю, ты хорошо знаешь, чем именно… — волна повелительной магии жестко подняла его с земли, однако колени все еще подгибались, как будто на ногах были перерезаны сухожилия. — Признаться, я не хотел использовать человеческие жидкости, но ты не оставил мне выбора. И я даю тебе шанс искупить свою вину. Сейчас… Давай. Я хочу видеть.       Темный Лорд, не отрывая от него взгляда, демонстративно медленно проводит языком по губам, слизав при этом, кажется, всю оставшуюся в нем выдержку. Сердце бьется где-то в горле, ноги после пережитого Круциатуса все еще предательски дрожат. А еще он загнан в угол.       Конечно, он знает: чтобы сперма алхимика не утратила свою силу, она должна быть отдана добровольно. Но зачем это все, разве повелитель мог в нем усомниться? Он ведь готов отдать ему всего себя до последней капли, даже теперь, не смотря ни на что. Темный Лорд желает видеть? Что ж…       Собравшись мыслями и сделав глубокий судорожный вдох, он опускает все щиты и на грани сил всматривается в застывшее лицо прямо перед собой. Он не станет даже пытаться защититься от вторжения. Пусть видит. Пусть знает, что испытывает его… а кстати кто? Слуга? Сторонник? Друг? Ученик? Фаворит? Пусть знает, что он испытывает всякий раз, когда повелитель смотрит на него вот так — властно, собственнически, непреклонно. Пусть знает о том, насколько всепоглощающее и отчаянно-страстное чувство прячется за броней, в которую он в своем малодушии себя упаковал, и которую теперь бросал к ногам Темного Лорда, содрав ее, как будто вместе с кожей. Он больше не хотел быть ребенком, мальчишкой, который трусит, стараясь спрятать свою уязвимость за окклюментивными щитами. Спрятать то, что в конечном счете — он это знал наверняка — способно его уничтожить. Но если Темный Лорд действительно этого хочет, пусть это произойдет. Сейчас. И будь, что будет.       Как будто злая улыбка архаичного демона (губы Темного Лорда были плотно сжаты) сверкнула где-то в глубине чужих холодных глаз. Она оскалилась на него, послужив красноречивым ответом на все его сокровенные мысли, возложенные, точно внутренности жертвенного животного, к ногам повелителя.       — А мальчик, оказывается, стал совсем взрослым, — тихий голос и голова, склоненная набок… Темный Лорд рассматривал его с внимательным пренебрежением, словно диковенное насекомое. — В своем ли ты уме, Северус? Неужели ты и вправду мог подумать, что я стану делать это своими руками? Или… ты нафантазировал себе что-то большее? Пользуешься тем, что не могу просто заставить? Напрасно. Это гораздо проще, чем ты думаешь, и знаешь почему? Потому что ты сам этого хочешь. Вот увидишь, всего несколько минут — и у тебя не останется других желаний.       Еле уловимая теплая волна прокатывается по телу, сметая на своем пути все, что еще могло бы оказать сопротивление происходящему — протесты, вопросы, сомнения, стыд… Сейчас важно только одно: дать повелителю то, чего он так хочет и чего до кровавых всполохов перед глазами хочет и он сам… Рука медленно тянется к ряду пуговиц на брюках, неспешным движением высвобождая болезненно ноющую плоть. Ледяные пальцы касаются чувствительной кожи. Шумно втянув в себя воздух, он несколько раз в неторопливом темпе проводит ладонью. С губ срывается рваный вздох, и он в изнеможении прикрывает слезящиеся глаза. Он уже близко… но… Он не станет делать этого под Империусом. Жалящая вспышка боли в висках тут же прекращает внезапно захлестнувшее его состояние блаженства, так непохожее на его собственное. Он слишком хорошо знает этот симптом. Два года тренировок не прошли зря — реакция была пусть и не молниеносной, но верной. Еще мгновение — и он полностью возобновляет над собой контроль.       — Даже так? — явно впечатленный, но при этом пребывающий в полной готовности получить желаемое, Темный Лорд, до этого томно следивший за каждым его движением, в несколько быстрых шагов оказывается рядом и останавливается всего в нескольких дюймах от его все еще молящего о прикосновении тела.       — Ты знаешь, что мне нужно, Северус. Не надейся, что окажешься сильнее.       От внезапно резкого толчка он теряет равновесие и снова падает на землю. Голова запрокидывается назад. Знакомые чары в мгновение ока сковали невидимыми нитями руки и ноги, лишив его последней возможности к сопротивлению. Темный Лорд, плотоядно улыбаясь, нависает над ним сверху, и сильная ладонь упирается в грудь, жестко вжимая в лиственный ковер. В смущении он закусил губу, понимая, что полностью утратил контроль над собственным телом, что теперь оно всецело принадлежало Темному Лорду. Тот, в подтверждение его мыслей, лишь сдержанно кивнул.       Произнесенное заклинание он скорее читает по губам, чем слышит.       За внезапной вспышкой острой боли, точно от мантикорового жала, где-то глубоко внутри против воли начинает зарождаться мучительное возбуждение, в несколько секунд охватившее пламенем все его существо, будто он сам был не более, чем кучкой сухих пожухлых листьев. От Северуса Снейпа не осталось ничего, кроме хриплого дыхания и удушливого жара, который безжалостно заполнил все внутренности. Чувствуя, как кипящая кровь приливает к напряженной плоти, он инстинктивно прогибается в пояснице и надрывно выдыхает. Голова кружится от нехватки воздуха… Ничего общего с наслаждением. Темный Лорд хочет одного: чтобы он, не выдержав происходящего, сам стал умолять повелителя взять — нет не его, сам он был совершенно не нужен — но ту заветную жидкость, которую могло дать его, алхимика, тело. Жидкость, дающую жизнь и восполняющую жизненные силы.       Он не может ни сопротивляться, ни отстраниться, ни атаковать. Грудь рвано вздымается при каждом вдохе, а на выдохе все накрывает плотная удушливая тьма и нестерпимый жар. Все нервные окончания будто разом оголились. Пот градом катится по вискам, заливая глаза, а изнывающая плоть лишь бесплодно лихорадочно пульсирует, грозя вот вот разорваться от невыносимого напряжения. Он не смог сдержать мучительного стона. Сознание раскачивается и уплывает, кажется, он стремительно теряет последние остатки разума. Хочется только одного — чтобы это все, наконец, закончилось… Пусть лучше он умрет. Пусть все закончится.       И он сбегает от боли и мучения. В глазах темнеет, и он проваливается в то, чего ни в одном из миров просто не могло быть.       Высоко над ним раскинулось чистое весеннее небо, в нос ударяет такой знакомый аромат дикого клевера. Наконец-то он дома. Все, что еще мгновение назад было в нем готово умереть, вдруг ожило и затрепетало, окунувшись в мягкое тепло, принявшее его в свои объятия. Знакомые ласковые руки обвили разгоряченное, истерзанное неутолимой жаждой тело, обещая покой и избавление.       Искушение увидеть лицо просто невообразимо, но он отчего-то точно знает: всего один взгляд, всего одна мимолетная слабость — и он потеряет ее навсегда. Она безвозвратно канет в бездну, а вместе с ней и все, ради чего стоит держаться за эту жизнь. Из последних сил держа глаза закрытыми, он поддается безумному желанию и, с каждым выдохом отчаянно толкаясь в мягкое влажное тепло, повторяет, точно в бреду: «Прими меня... Прими». Сердце бьется так сильно, будто хочет напоить эту призрачную иллюзию собственной кровью, излить в нее всю свою жизнь. Снова, и снова… и снова.       Наконец, захлебнувшись сладкой судорогой, он стонет от резкой жгучей боли и, в изнеможении удерживая в дрожащих ладонях обращенное к нему и небу лицо, накрывает ее губы своими… Осознание того, что они совершенно холодны вместе с почти осязаемым ужасом настигает его спустя целую вечность. Он слышит собственный страшный сдавленный хрип, как будто тот и вправду доносится откуда-то из преисподней, и, наконец, заставляет себя вернуться. И, наверное, зрение отказало ему так же, как и голос, потому что теперь он не видит перед собой ничего, кроме остекленевших, безжизненных глаз цвета изумруда. Глаз, как у лани.       На долгое мгновение он затерялся в абсолютной пустоте, но вскоре со всей безжалостностью оказался вытолкнут во влажный, топкий холод, впившийся ледяным прикосновением в мокрые от слез щеки. В отчаянной попытке восстановить сорванное дыхание он делает несколько натужных вдохов, но вместо аромата цветочного луга ощущает лишь тошнотворный металлический запах. Все звуки доносятся до сознания будто из-под толщи воды: голос ветра в пышной кроне сикамора и хриплое, почти неразличимое дыхание где-то совсем рядом. Долгая минута уходит на то, чтобы понять причину — из ушей, не переставая, хлещет кровь.       В следующую секунду липкий холодный воздух прорезает высокий язвительный голос:       — Даже на это ты, выходит, не способен… Жаль.       Вместе с осознанием смысла сказанного к нему возвращается та же жгучая боль и то же безумное, почти животное отчаяние. Измученную плоть, которая, тем не менее, так и осталась совершенно чистой, нестерпимо жжет. Значит, он кончил, не излив ни капли семени, все ушло куда-то внутрь, как вода в бесплодный песок.       Но есть и еще кое-что… Нечто, от чего нервы грозятся взорваться в судорожном рыдании, в нечеловеческом вое. Впившиеся в землю пальцы дрожат, как листья на дереве у него над головой, и он не в состоянии унять эту дрожь.       Пылая тихой убийственной яростью, Темный Лорд опускается к нему и ледяным шепотом подтверждает догадку, вынуждающую сердце загнанно биться в судороге отчаяния.       — Ну что, понравилось тебе то, что видел? Отныне так будет с каждым, с кем ты пожелаешь соединить свою плоть и поделиться семенем. Но сам ты не познаешь удовлетворения. Так же, как не удовлетворен тобой я. Ты возомнил о себе слишком много и зашел слишком далеко, Северус… а за гордыню нужно платить. Тебе стоит быть благодарным. Всякий другой на твоем месте не отделался бы так же легко.       Через секунду убийственный взгляд гаснет. Загадочно чужая, черная тень поднимается от земли и зависает над ним на фоне злого багрового неба.       — Я жду Всевозможное зелье, Снейп.       Впервые Темный Лорд называет его ненавистным магловским именем, и сразу после отворачивается и уходит. Уходит прежде, чем измученным человеческим останкам, в которые он превратился, удается собраться с мыслями и вымолвить хоть слово вдогонку шороху, удаляющемуся с тихими скользящими шагами.       Очнувшись после тяжелого мучительного забытья, он понимает, что лежит на схваченной первыми ноябрьскими заморозками земле, прижавшись к еле теплому боку своего голделия. Ну конечно, он просто видел дурной сон! Ужасный бессмысленный сон, в котором он бросался на своего питомца, как обезумевший дикий зверь, хрипел и бился, точно в припадке. Они просто снова играли до самой ночи и, совсем вымотавшись, так и уснули в саду. Но почему тогда так холодно, что он едва может пошевелиться?.. Он идиот — разумеется, за несколько часов Согревающие чары совсем перестали действовать. И жеребенок, похоже, тоже совсем замерз…       Приподнявшись на дрожащем локте, он легонько дует в широко распахнутые зеленые глаза, с замиранием сердца ожидая, что они знакомо сощурятся, жеребенок потянет к нему свою мордочку и потрется теплым бархатным носом о щеку. Но единорог не шевелится. Подняв похоже совсем утратившую чувствительность руку, он бережно касается окоченевшими пальцами гладкой черной шеи, на которой почему-то не чувствует пульса…       В памяти всплывают безликие строки из книги о единорогах, о том, что если у матери голделия умирает жеребенок, она долго-долго лижет ему нос, лижет уши, облизывает его всего без конца, снова и снова, и случается, что после этого детеныш возвращается к жизни… Но мать его голделия уже давно мертва. А сам он проклят, и никогда не сможет дать жизнь ни одному существу.       Посреди залитого блеклым солнечным светом сада кошмарным воспоминанием все еще стоит призрачная черная тень.