Цитринитас

Малфой Мэнор.

Июль, 1977

      — Останься, Северус.       Бледная ладонь со странным перстнем на безымянном пальце прикасается к плечу, и все тело будто пронзает раскаленная добела игла.       От высокой фигуры, облаченной, как и он сам, во все черное, веет властностью и силой. С первых секунд пребывания с ним в одном помещении становится понятно — всякое движение здесь исходит только от него. Все приближенные — всего лишь тени, наполняющие обстановку присутствия того, кого они благоговейно называют Темным Лордом, смесью изумления, покорности и немого страха. Впрочем нет, его наблюдательности хватило, чтобы заметить — их приводит в трепет вовсе не страх, а его мощный, леденящий душу пыл. Под конец речи многие не выдерживали и опускали глаза. Теперь, когда они, покорные одному движению его руки, наконец ушли, им предстоит разговор наедине.       По-прежнему глядя себе под ноги, он делает несколько робких шагов.       — Должен признаться, я уж и не помню, когда в последний раз был настолько признателен Люциусу, — высокий чистый голос совершенно неожиданно приобрел схожесть с умиротворяющим шелестом сухих осенних листьев. — Принц… Почтенный род, Северус. Флорентийские корни, не так ли?       Проникновенно, доверительно. Интонации с повелительных в одно мгновение стали едва ли не ласкательными.       — Да, мой лорд, — по спине пробегает дрожь. — Моя мать родом из Ирландии, но несколько поколений наших предков состояли придворными зельеварами у флорентийских государей*.       Мгновение тишины, застывшей, как и он сам, в почтенном поклоне перед этим великим человеком.       — Надо же… Я никогда не был фаталистом, но сейчас почти готов поверить в судьбу, — тихий голос просачивается под кожу и, кажется, становится единым с его собственной магией, струящейся по жилам. — Такое происхождение... Люциус не сказал мне.       Он склоняет голову еще ниже. Взгляд случайно падает на потертые золотые буквы на корешке лежащей перед Темным Лордом книги, которую тот читал до их прихода и осторожно закрыл, стоило приближенным перешагнуть порог комнаты: «Il Principe»**.       Отчего-то вдруг он кажется себе откровенно жалким.       — Должно быть, глядя на меня, вообще трудно поверить в то, что такое возможно. Мой лорд.       Ему нравилось это произносить. Впервые он стоял перед человеком, которому хотел подчиниться. Мужчиной, рядом с которым с первой минуты знакомства почувствовал себя чем-то большим, чем был до этого. Да и чем он, собственно, был до этого? Не было никакого «до». Его настоящая жизнь началась только здесь, сейчас. Он дал ему эту настоящую жизнь.       Длинные белые пальцы касаются подбородка, мягко, но властно заставляя приподнять лицо. Он поднимает глаза, и они упираются в самое солнце — полуденное, зловещее солнце. Внезапно возникает неконтролируемое желание сорваться с места, убежать, и о первую же подходящую стену размозжить себе голову. Но скованное беспощадной негой тело оказывается не в состоянии сделать хотя бы одно движение.       Застыв в безвольном ужасе, он знает, что должен смотреть прямо, пока ему не позволят отвести взгляд, должен стоять неподвижно, уткнувшись лицом в это безжалостное солнце — пока не отпустят.       — Тех, кто не имеет веры, нужно быть готовым заставить верить силой, — тонкие белые пальцы скользят по волосам, притягивая ближе. — В тебе много силы, Северус… Я это чувствую.       В темные горящие глаза невозможно смотреть без содрогания, но он не в силах оторваться. Пристальный, цепкий, сверлящий до самого дна души взгляд порождает в сознании картины, которые он во что бы то ни стало хотел оставить при себе…       Грязный поток с бешеной скоростью мчится под окном, дождь безжалостно сечет оконное стекло, еще чуть-чуть и зальет его убогую комнату. Гроза грохочет с такой силой, что посуда в шкафу жалобно звенит. Темно, серо и страшно. Мама в такие дни всегда болеет, она не выносит грозы. Отец до сих пор не вернулся с работы. В глубине души ему и не хочется, чтобы тот возвращался…       Кривая незамощеная улица на окраине города. После дождя песок липкий и мягкий. Десятая, сотая, тысячная попытка построить из него дом, в котором будет тепло и спокойно. Только такой дом может по-настоящему называться домом. Выходит не очень хорошо, да и стены все время рассыпаются. Но он все равно его построит, и будет жить там вместе с мамой. Мама говорит, что он волшебник. А волшебники могут все…       На руках умер любимый кот. Он был старым и квелым, без одного уха, но все равно не хочется его отпускать. Там внизу так темно, мокро… холодно.       Мать что-то кричит, но он не разбирает слов. А отец такой злой, что не может даже говорить, только хватается то за горло, то за ремень. Острая жалящая боль от этого ремня уже давно стала привычной. Он не плачет, не жалуется, не обещает, что больше не будет. Сцепив до треска в ушах зубы, только вздрагивает всем телом. И молчит. А после падает с опостылевшей кособокой табуретки на пол…       Жив он или мертв — всем все равно. Ушибленная при падении спина болит так, словно позвоночник переломили пополам. Его рвет изнутри, хочется кричать, но у него нет права голоса, он усвоил это давно, еще в детстве. Слезы катятся по собственному ненавистному лицу, и все, что остается — просто машинально слизывать эту горечь. Возвращать ее туда, откуда она пришла — внутрь. Никто. Не должен. Знать…       Он и сам не знает, стоит ли на ногах или на голове, а из-за едва сдерживаемых слез невозможно дышать. Гнев, ненависть, боль проживания собственного бессилия. «Грязнокровка!» Одно слово — и конец всему. Его мольба о прощении, и ее нежелание простить — лишь предлог, чтобы оттолкнуть. Он нашел в себе силы, чтобы это понять, хотя и не сразу…       — Боль, унижение, предательство… — легкое дуновение от тихого скользящего шепота обдает лицо, вынуждая вернуться. — Они не стоят тебя, Северус. Все эти негодные презирают тебя лишь за то, что никогда не смогут до тебя дотянуться.       Напряженный мерцающий взгляд напротив теперь кажется единственным, что связывает его с жизнью. Отчего же тогда он не может избавиться от ощущения, будто смотрит в глаза собственной смерти?..       В отчаянной попытке возобновить сорванное дыхание, он опускает глаза.       На солнце, как и на смерть, нельзя смотреть в упор.

***

Малфой Мэнор.

Начало января, 1978

      — Еще не устал?       — Нет, мой лорд. Я готов продолжать.       — Легилименс!       Занесенная над его головой отцовская рука и резкая ослепляющая боль от удара по лицу. В тот день он в очередной раз сбежал из дома и провалился под лед. Адский жар, липкий пот, желтые и красные пятна в глазах… Из всех дней в году больше всего он ненавидит девятое января, треклятый день, когда появился на свет.       — Сосредоточься, Северус, соберись!       Голова такая тяжелая и такая горячая. Колени больно ударяются об пол.       — Я не могу сопротивляться вам, мой лорд…       — Не можешь или не хочешь?       Он чуть ли не до крови закусывает губу.       Сильная рука волной повелительной магии поднимает его с колен и толкает в кресло. Доля секунды уходит на то, чтобы осознать — Темный Лорд нависает над ним сверху, вынуждая смотреть на себя.       — Мне довольно покорности от других, Северус, от тебя я хочу иного. Я уважаю силу, уважаю гордость и уважаю тех, в ком заложены семена величия. Все это есть в тебе… Но ты ведь поддаешься, — острый ноготь мучительно медленно скользит по щеке. — Думаешь, я не вижу? Пусть ты пока еще не искусен во многих вещах, но ты невероятно силен. Ты сам пока не знаешь, насколько. Не прячь свою силу, Северус, не вынуждай меня приказывать. Давай… Легилименс!       Атака оказывается молниеносной, он просто не успевает сосредоточиться. Образы, мелькая, как в калейдоскопе, снова оголтело вихрятся перед глазами… Многих из них он стыдится. Особенно тех, в которых присутствует этот чертов заносчивый выродок со своим лохматым дружком. В придачу ко всему, ему всего семнадцать, и некоторые мысли, посещающие его голову… Хочется выть в полный голос. Он жалок, слаб и недостоин находиться рядом с этим человеком! Запрокинув голову на спинку кресла, он рвано дышит сквозь зубы, пытаясь унять тошнотворную дрожь. Темный Лорд прав, он не просто поддается, он готов едва ли не умолять своего господина проникнуть еще глубже, так глубоко, как тот только сможет, вытеснить все это, заполнить собой все его ничтожное существо, приобщить к собственной природе.       С губ срывается вымученный стон.       — Вы говорите о могуществе, мой лорд, а я не знаю, хватит ли у меня сил подержаться в Хогвартсе до конца семестра.       — Я не позволю тебе сдаться так скоро! — резко взметнувшийся вверх властный голос заставляет все внутренности сжаться. — Не проклинай своих демонов, Северус. Избавившись от них, ты лишишься лучшего, что есть в тебе. Подчини их себе, пусть склонятся перед тобой!       В полном изнеможении он закрывает лицо дрожащими ладонями. Хочется провалиться сквозь землю. Но, в отличие от него самого, Темного Лорда его демоны, похоже, вовсе не пугают и не отталкивают. Напротив, он наслаждается близостью с ними. Не сводя пристального взгляда — он ощутим даже с закрытыми глазами — Темный Лорд медленно проводит ладонью по его вздымающейся от рваного дыхания груди.       — Это всего лишь боль, Северус… Всякую боль можно превзойти. Я помогу тебе… Силенцио… — нежный шепот в один миг парализовывает голосовые связки. — Хорошо. А теперь — Круцио!       Под веками вспыхивает черный огонь, и от него как будто загорается мозг. Он перестает понимать, сидит, стоит или лежит. Внутрь точно залили кипящий металл. Судорожно сжатые пальцы прикипели к руке, крепко прижатой к его груди и приносящей эти невыносимые страдания. Только от нее зависит, сколько еще они продлятся, и только она может их прекратить… От нее теперь зависит вообще все. Если бы он только мог, он бы кричал до срыва голоса, но голос ему уже не принадлежал. Все, что остается — сдавленно хрипеть на пределе сил.       Вдруг все прекращается так же внезапно, как и началось.       — Вот видишь… — невозмутимый мягкий голос почти разрывает уши. — Если ты выдержал это, выдержишь и последний школьный семестр. А после твоя жизнь изменится. Ты сбросишь все это, как змея сбрасывает старую кожу, ставшую ненужной.       Голова все еще разрывается, но он может видеть, что Темный Лорд по-прежнему стоит над ним, с одобрительным интересом разглядывая. Высвободив руку из его окоченевших влажных пальцев, повелитель отводит с его горящего лба прилипшие волосы.       — Всякая боль, Северус, исцеляется другой, ее превосходящей, и значение любого человека в твоей жизни измеряется той мерой боли, которую ты способен принять от него. Насколько я успел узнать людей, самую сильную привязанность они питают к тем, кто причинил им самую сильную боль.       Ощущение такое, будто ему раскроили череп. Но все же, не смотря на это, не смотря ни на что, он вынужден признать — Темный Лорд прав. Прав во всем. Вся прежняя боль как будто притупилась, отступила и сошла на нет на фоне этой, новой. Он выдержал. А значит — он действительно сильнее, чем всегда считал.       — Ты никогда не станешь тем, кем можешь, если позволишь чувствам к этой грязнокровке оскопить свою природу, Северус! Ей никогда не познать глубины, которую ты несешь в себе. Все это не более, чем барахтанье в луже, бесславная жалкая смерть для такого глубоководного существа, как ты, — пошевелиться все еще не получается, мышцы горят, как будто вместо них под кожей набухает расплавленный воск. — Страдание неотъемлемо принадлежат твоей сущности, Северус. Откажи себе в сочувствии — только так возрастет твоя мощь. Попробуем еще раз. Круцио!       Спустя час он начал понимать.       Эта сила, страстно выстраданная, оплаченная тысячей безмолвных вздохов и криков, насильно вырванная у прошлого… Если она на что-то и походила, то разве что на Адское пламя — одушевленное, мыслящее, покорное его воле и вместе с тем уничтожающее все на своем пути. Он снова и снова бросался в этот кипящий поток, чтобы в муках достичь чарующего чувства силы. Она роднила его. С ним.       — Отлично, Северус… Ты, верно, уже заметил — боль тем сильнее, чем сильнее сопротивление. Не поддавайся мне, Северус, не теряйся в этой боли, остерегайся самозабвения! Иначе в том, чем мы занимаемся, не будет ровно никакого смысла. Сохрани себя, и только так, только через боль ты познаешь свою истинную силу. Погрузись в нее до самого дна и не отказывай мне в наслаждении иметь достойного противника. Помоги мне, Северус… Если я не обрету противника, я стану поражать самого себя. Давай. Круцио!       Глаза еще не успели привыкнуть к свету, но, несмотря на это, они широко раскрыты. Он смотрит на этот мир и понимает — тот изменился. Дышать отчего-то трудно, грудная клетка дрожит и вздымается в рваном ритме. Но он не чувствует боли. Вернее, ему просто не до нее. И он не может понять, что произошло. Его избили? Возможно. Но если даже и так — это такая мелочь, что о ней не стоило даже задумываться. Но почему он не может ничего вспомнить… ни имени, ни места… ничего…       Впрочем, конечно, это только показалось, что тело совсем утратило ощущения. Пока все это длилось, он отлично чувствововал яростное сопротивление своего тела. Оно пыталось схватить его за руки, сбить с ног, оно кричало, чтобы он остановил это безумие… Но ничего безумного в действиях Темного Лорда он не находил, и жалкие попытки этого тела, вдруг почему-то ставшего таким чужим, только придавали ему сил. А оно давило, лопалось по швам, будто не подходило его новой, необъятной по размеру душе.       Он лежит неизвестно на чем, откинувшись навзничь, и глядит на белый сводчатый потолок. Проклятие оставило по себе только въедливую сверлящую боль в висках, тошноту и эхо судороги, сводящей искалеченные члены. Но все же он чувствует себя отрезвленным, проснувшимся. Другим.       Тем, что снова связало его с реальностью, стал доносящийся издалека страстный голос, произносящий чье-то… его имя.       — Счастье — это чувство возрастающего могущества, Северус, чувство преодолеваемого противодействия. Ты вскоре сам это поймешь. Я рассчитываю на тебя. И надеюсь, мне больше не придется приказывать, чтобы ты согласился время от времени доставлять мне это удовольствие. Не смей поддаваться. Ну что ж, а теперь… Легилименс!       Не обращая внимания на то, как гремит кровь в разрывающихся висках, в этот раз ему все же удается отразить атаку, хотя это и стоит последних сил.       — А ты не такая уж легкая добыча, Северус! — не без оттенка удовлетворения роняет Темный Лорд, и он замечает, что дыхание у того немного сбилось. — Вот таким ты мне нравишься гораздо больше. Я тебе помогу, и, можешь не сомневаться, вскоре вся прежняя боль покинет твое сознание. Она канет в небытие, как того и заслуживает. А тот лохматый ублюдок… поверь, очень скоро он будет умолять тебя о пощаде.       Небрежно брошенное заклинание останавливает хлещущую из носа кровь. Он закашлялся.       — Мой лорд… — возвратившийся голос тусклый и сиплый, как будто он все это время действительно кричал.       — Скажи еще раз!       Приказ. Повеление.       — Мой... Лорд.       Он выдыхает остатки сомнения, и, наконец, решается посмотреть Темному Лорду в глаза. На гордом лице — ни тени превосходства, ни намека на упивание его уязвимостью.       — Я все понял, Северус. Ты уступаешь вовсе не из страха. Нет… Слишком быстро ты протянул мне руку при нашем первом знакомстве, — тонкие пальцы смыкаются на его все еще подрагивающем предплечье. — Так поступают только очень одинокие люди.