Сеул слезам не верит

      Первый месяц после той ночи был похож на сказку. Сынмин окружал меня заботой и вниманием, я чувствовала себя самой счастливой девушкой на свете. Мы много времени проводили вместе, гуляли по городу, ходили в кино, ужинали в уютных ресторанчиках. Казалось, весь мир был у наших ног.        Конечно, уже тогда иногда проскальзывали тревожные звоночки. Сынмин порой был рассеян, мог задуматься о чем-то своем, не слыша, что я говорю. Иногда он задерживался, ссылаясь на срочные дела, а пару раз отменял наши планы в последний момент. Но я не придавала этому значения. Кто из нас не бывает занят? Кто не устает? Я списывала всё на обычные жизненные трудности, не желая омрачать нашу идиллию подозрениями.        Но постепенно холод, едва заметный поначалу, стал проникать в наши отношения, словно тонкая трещина на безупречном льду. Сынмин всё чаще пропадал где-то, все реже звонил, всё холоднее становились его поцелуи. Он по-прежнему был вежлив и предупредителен, но в его глазах я больше не видела прежнего тепла.        И вот однажды я проснулась одна. Солнце уже поднялось над горизонтом, заливая комнату золотистым светом. Я потянулась, предвкушая увидеть рядом Сынмина, но его не было. Подушка рядом хранила лишь едва уловимый запах его парфюма. Воспоминания о прошедшей ночи нахлынули теплом, но тут же отступили, ужаленные внезапно кольнувшей тревогой. Где он?       Я встала, накинула халат и вышла из комнаты. В квартире было тихо. Сынмина нигде не было. Я прошла на кухню, надеясь найти хоть какую-то записку, но на столе меня ждала лишь пустая чашка из-под кофе.       Дверь хлопнула как раз в тот момент, когда я, обессилев от беспокойства, опустилась на стул. Сынмин вошел в квартиру, стараясь не смотреть мне в глаза.        — Прости, что разбудил, — холодно бросил он, проходя мимо меня в ванную.        — Где ты был? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.        — Дела, — коротко ответил он, не оборачиваясь.       Я подошла ближе и, заглянув ему в лицо, заметила на воротнике его рубашки едва заметный след алой помады. Сердце упало куда-то вниз.       — Что это? — тихо спросила я, указывая на предательский след.        Сынмин резко обернулся, и в его глазах мелькнуло раздражение.        — Это не твое дело, — отрезал он и скрылся в ванной, оставив меня наедине с разъедающим душу сомнением.       С того утра что-то изменилось ещё больше. Сынмин исправно выполнял свою роль — я ни в чем не нуждалась. Репетиторы, учебники, удобный график занятий — всё было организовано на высшем уровне. Но сам Сынмин словно исчез. Он пропадал на несколько дней, а когда возвращался, то был холоден и молчалив. Все мои попытки поговорить по душам разбивались о стену ледяного безразличия.        — Что происходит, Минни? — спросила я, когда он в очередной раз собирался уходить.       — Ничего, — ответил он, не глядя на меня. — Просто много работы.        Я слышала, как он разговаривает по телефону с другими женщинами — его тон менялся, становился мягким, вкрадчивым. Слышала обрывки фраз, от которых внутри всё сжималось от боли. Я видела, как он приходит домой поздно ночью, уставший, пропахший чужими духами, со следами помады на рубашках, которые он тут же отправлял в стирку.        Я молчала. Мне было страшно. Страшно потерять его, страшно остаться одной, страшно признаться ему в том, что творится у меня на душе. Я превратилась в Снежную королеву, запертую в роскошном, но холодном замке, построенном Сынмином.       Только изредка проведенные вместе ночи оставались такими же жаркими и страстными, словно мой Сынмин возвращался ко мне из далёкого путешествия.        Две полоски. Две тоненькие полоски на тесте перевернули мою жизнь. Я была беременна. От Сынмина.        Страх, радость, отчаяние — все смешалось в единый клубок чувств. Я не знала, что делать. Как сказать Сынмину? Как он отреагирует?        Несколько дней я ходила сама не своя, не решаясь на разговор. Но дальше тянуть было нельзя. Однажды вечером, когда Сынмин вернулся домой, я, собрав всю свою волю в кулак, подошла к нему.        — Нам нужно поговорить, — сказала я, протягивая ему тест.        Сынмин взял тест, равнодушно посмотрел на него, а потом перевел взгляд на меня.        — И что ты хочешь мне этим сказать? — холодно спросил он.        — Я... я беременна, — прошептала я, едва сдерживая слезы.       Лицо Сынмина не дрогнуло. Он молчал, а потом спокойно произнес:        — Я оплачу лучшую клинику, Джина, — сказал он, обняв меня, но от него веяло ледяным холодом, что я непроизвольно поежилась, — ты должна понимать, что этот ребенок нам сейчас не нужен.       Эти его слова стали словно ведром ледяной воды, с грохотом упавшим мне на голову. Я отскочила от него, словно он предлагал мне сделать что-то страшное. И это действительно было страшно, ведь он предлагал мне избавится от ребенка — живого человечка — пусть ещё совсем крохотного и не родившегося, но он ведь уже был во мне, а значит жив.       — Нет, я не буду, — с вызовом глядя ему в глаза, сказала я.       — Ну, какая из тебя мать? — в его взгляде было презрение. — Посмотри на себя? Ни кола ни двора.       — А что есть у тебя? Квартира отца, одежда куплена на его деньги, даже красивые слова, которыми ты меня осыпал, не твои — чужие, всё цитаты из каких-то книг и фильмов.       — Ты чего добиваешься? — глаза Сынмина пылали яростью, — хочешь чтобы я тебя ударил?       — Только попробуй! — холодно и с вызовом в голосе сказала я, пытаясь не выдать те чувства, которые всколыхнулись в душе. Я была разочарована. Вся любовь, которую я к нему испытывала, словно умерла в этот миг.       Он ударил кулаком в стену, сбив костяшки в кровь:       — Дура! Ты что хочешь хомут на меня одеть?! Не выйдет! — в ход пошли вазы, тарелки, — не выйдет! Слышишь меня? Не глупи. Это единственный разумный выход.        —Для тебя, может, и разумный, — прошептала я. — А для меня — нет. Это мой ребенок, и я не позволю тебе его убить.       Он ушел, хлопнув дверью, оставив меня одну в звенящей тишине. Я сползла по стене на пол, не в силах сдержать рыдания. Всё кончено. Всё, что было между нами, всё, во что я верила, всё, на что надеялась, — всё разбилось вдребезги, как хрустальная ваза, неосторожно смахнутая со стола. Больше я его не видела. Только на мой счёт регулярно поступали деньги. Сынмин не звонил, не приходил.        После его ухода квартира, которая когда-то казалась мне уютным гнездышком, превратилась в тюрьму. Я осталась одна. Совсем одна.       Репетиторы по-прежнему приходили, но мысли мои были далеко от учебников. Я думала о ребенке, который рос внутри меня, о Сынмине, который предал меня, о будущем, которое казалось таким туманным и пугающим. Вскоре и от репитиров я отказалась, понимая, что в ближайшие годы мне точно университет не светит.       Дни тянулись бесконечно медленно, сменяясь бессонными ночами. Токсикоз изматывал, растущий живот напоминал о моем положении, а одиночество давило с неимоверной силой. Единственным напоминанием о Сынмине были деньги, которые регулярно поступали на мой счет. Щедро. Бездушно.        Я бродила по пустым комнатам, как призрак, пытаясь найти хоть какое-то утешение. Но квартира хранила лишь холодное безмолвие, напоминая о том, что я потеряла. Потеряла не только Сынмина, но и саму себя.        Шли недели. Я научилась жить одна. Научилась справляться с тошнотой и слабостью. Научилась не вздрагивать от каждого телефонного звонка, втайне надеясь, что это он. Я гладила свой округлившийся живот и чувствовала, как внутри меня растет новая жизнь. Мой малыш. Мой смысл. Моя надежда.        Я не знала, что ждет меня впереди. Но я знала одно — я не сдамся. Я справлюсь. Ради себя. Ради ребенка. Я больше не та наивная девчонка, которую Сынмин когда-то встретил в парке. Я стала сильнее. Я стала другой. И я больше никому не позволю себя сломать.        Я встала у окна и посмотрела на город, который раскинулся внизу. Где-то там, среди миллионов огней, жил Сынмин. Чужой. Далекий. Недоступный. Но я больше не искала его взгляда. Я смотрела в будущее. Свое будущее. И в нем не было места страху. Только надежда. И любовь.