О Чем Молчит Ласточка

Утро перед вылетом прошло как в тумане. Володя проснулся с удивительной мыслью и не до конца поверил в нее: сегодня он наконец увидит Юру! Встреча под ивой случилась так давно, что уже казалась выдуманной и нереальной. Володя прошелся по гостиной, посмотрел на диван, на котором в ту ночь они уснули рядом, на припыленное пианино, на котором Юра играл «Колыбельную»… Все эти воспоминания уже притупились. Не то чтобы Володя не верил или сомневался в них — это было бы совсем сумасшествием. Просто те переживания уже забылись. Все три с лишним месяца Юра существовал лишь в телефоне и ноутбуке. Он вроде и был рядом, но без его физического присутствия Володя не до конца понимал, что именно чувствует. И эта неразбериха порой пугала, а порой — выводила из себя. Он постарался занять руки делом, а голову — мыслями: собрал чемодан, проверил, не забыл ли билеты и паспорт. Несколько раз перечитал список необходимых вещей — все ли взял? Убедился, что подарок Юре — обернутая яркой бумагой коробочка с фотоаппаратом — не помялся. Потерял очки. Помнил, что вчера положил их на тумбочку, но там было пусто. Искал полчаса и нашел их у себя на носу — забыл, что надел их, как только проснулся. Мысли путались. То и дело в голове возникали вопросы, от которых Володя пытался отмахнуться: как все пройдет? Что они будут делать, когда встретятся? Что, в конце концов, почувствует при этом Володя? И еще мелькали образы: как он неловко, но крепко обнимет Юру в аэропорту, как сядет с ним на заднее сиденье такси… Или, наверное, Юра будет на машине? Володя в очередной раз отогнал от себя эти назойливые вопросы, которые вызывали только панику. Вновь принялся думать о насущном. Дополнил список дел строчкой «Купить леденцы», чтобы подстраховаться от укачивания в самолете. Посмотрел на время: в аэропорт через два часа, а дел — невпроворот. Он позвонил Брагинскому и еще раз напомнил о своем отпуске. — Вов, не беспокойся, я все проконтролирую, отдыхай ради бога, ни о чем не переживай. Если случится что-то совсем критичное — позвоню. Но ты, конечно, гад. Оставить коллектив без начальника накануне новогоднего корпоратива — это просто неприлично! — Брагинский зычно расхохотался. Прощаясь, он напомнил Володе о причине его внезапного отпуска: — Ну давай, удачи тебе там с твоими «семейными обстоятельствами»! Только на свадьбу позвать не забудь! — И положил трубку. Володя собрал собачье имущество — миски, мячи, подстилку, шампуни, — достал с полки новую упаковку корма. Герда, заметив его манипуляции, проснулась и пулей примчалась на кухню. — Нет уж, подруга, тебя Татьяна покормит, — строго сказал Володя. Присел рядом с ней, почесывая обеими руками за ушами. Собака в ответ лизнула его в нос. — Тьфу ты! — Он рассмеялся, вытираясь. — Эх, Герда-Герда… Я тебя бросаю на целую неделю, а ты все равно лезешь целоваться. Она как будто поняла: недоумевающе посмотрела, коротко, вопросительно тявкнула. — Лечу к твоему любимому Юре, — объяснил Володя. — Да, можешь мне позавидовать, предательница, я знаю, что его ты любишь больше, чем меня! Ну так уж и быть, передам ему привет. Герда снова лизнула его. — Ну уж нет, такой привет я передавать не буду! Он обалдеет, если я начну лизать его нос! Володя взял в обе руки по пакету с собачьими вещами, выпустил Герду на улицу и вышел из дома следом за ней. Прошелся по участку, толкнул калитку. Герда сразу же бросилась здороваться со своей мамой — соседской собакой Найдой. — Татьяна! — позвал Володя — у соседей уже с месяц не работал звонок на двери. Через минуту во двор вышла полноватая улыбающаяся женщина. — Ой, Володя, здравствуйте! Не ожидала, что придете так рано. — Добрый день! А Сергей?.. Не дав договорить, Татьяна махнула рукой: — Да спит он, запил опять, — прозвучало обыденно, но немного раздраженно. — Продал вчера две картины и сразу в запой. Черт бы побрал эту проклятую творческую натуру! Володя покачал головой. Разумеется, за пять лет он узнал соседей достаточно хорошо и был в курсе, что муж Татьяны страдает алкоголизмом. И пусть за Гердой обычно присматривала она, Володю все равно беспокоило, что рядом с его собакой будет находиться пьяный. — Да вы не переживайте, — успокоила его Татьяна, — я не подпущу его к Герде. Со мной и Найдой она не соскучится! — Верю, спасибо! — Володя передал ей пакеты. — И вот еще, — он достал из кармана листок бумаги, — это номер моего товарища из Германии, на всякий случай, если вдруг что-то срочное, а до меня не дозвонитесь. — Как всегда, все до мелочей продумываете, — восхитилась Татьяна. — Ждите ежедневных отчетов. Покончив со сборами, он поехал в аэропорт. Летел он тем же маршрутом, что и Юра в сентябре, — с пересадкой в Минске. В самолете уснуть не удалось, хотя Володя попытался сразу же, как только набрали высоту. Поэтому он достал «Теорию музыкального мышления» и надел наушники. Но читать было скучно — книга вызывала зевоту, но он упрямо заставлял себя бегать взглядом по строчкам. Ему слишком не хотелось оставаться один на один с собственными мыслями в замкнутом пространстве. Он не знал, куда они могут его завести. Снижение, при котором сильно закладывало уши, и пересадка в Минске немного взбодрили, но, оказавшись в другом самолете, Володя решил не возвращаться к книге. Отправил Юре сообщение, что вылетел вовремя, а значит, прибудет без опозданий. Включил концерт Брамса и, насколько смог, расслабился, вытянув ноги в проход. Под закрытыми веками хаотично мелькали воспоминания разной давности, обрывки фраз и тени образов. Наблюдая за этим хаосом, Володя все же провалился в неглубокую дрему — не отдохнул, но зато убил время. Приземлившись около семи вечера, он чувствовал себя вымотанным, несмотря на то что последние несколько часов ничего не делал. Пока Володя стоял в очереди на паспортный контроль, телефон поймал связь и пришло СМС от Юры: «Жду тебя в фойе у эскалатора». Сердце сжалось от радости. Улыбаясь, Володя ответил, что скоро будет, и заодно отправил СМС матери. Забрав багаж, он пошел к выходу, ориентируясь по стрелкам указателей, не глядя по сторонам и зачем-то вслушиваясь в объявления на немецком и английском. А только он спустился в зал ожидания, как на него вихрем налетел Юра. Володя моментально окунулся в тепло его объятий и запах парфюма. Что-то мазнуло его по скуле — он сразу и не понял, что именно. Оказалось, Юра быстро поцеловал его в щеку. — Привет! Наконец-то! — прошептал он ему на ухо, и Володя, отпустив ручку чемодана, обнял его в ответ, притянув к себе за талию. Юра рассмеялся, расцепляя кольцо рук, взял его за плечи, заглянул в лицо: — Живой и настоящий! Он улыбался во весь рот, карие глаза сияли, а в голове Володи воцарился полный кавардак. Все будто взорвалось: Юра поцеловал его прямо на людях — это такой странный и вовсе не дружеский жест. И действительно: вот он, Юра — живой, осязаемый, настоящий, — прямо перед ним. Володя так и замер, глядя на него. Его удивило, насколько Юра высокий — он почему-то запомнился ему ниже ростом. Вообще вживую внешностью и мимикой Юра отличался от самого себя в скайпе. Еще бы — из-за качества связи его лицо в мониторе никогда не было четким. Иначе звучал и голос, не искаженный помехами, — высоко и звонко. — Ты хоть скажи что-нибудь. — Он чуть встряхнул Володю, все еще держа его за плечи. Тот улыбнулся, покачал головой. — Прости, утомился немного. Я… безумно рад тебя видеть! — Насмотришься еще! — смеясь, пообещал Юра. — Пойдем? Володя кивнул и, подхватив чемодан, зашагал следом за ним. Юра лавировал между людьми и постоянно оглядывался, чтобы не потеряться. Володя рассматривал его фигуру — бегал взглядом по облаченной в полупальто спине от затылка с очаровательно торчащим хохолком до обтянутых светлыми брюками ног. В аэропорту царила суета, толпы людей переговаривались на разных языках, из динамиков непрерывно звучали объявления, всюду мелькали указатели и табло. В любой другой ситуации этот хаос наверняка взбесил бы Володю, но сейчас он не замечал происходящего вокруг. Иначе и быть не могло, когда рядом, всего в паре метров от него, шел Юра. На улице уже стемнело, свежий морозный воздух ударил в лицо. Несмотря на то что вокруг, испуская облака выхлопных газов, тарахтели автомобили, после душного аэропорта Володя не мог надышаться. — Как-то слишком легко ты оделся для зимы, — заметил он, заходя на парковку и пропуская Юру вперед. — Не, я закаленный, — отмахнулся тот. — Тем более мы же на машине. — Ну смотри… — протянул Володя. Пока искали среди десятков автомобилей Юрин, Володя всеми силами заставлял себя не опускать взгляд на его брюки. Но глаза невольно так и тянулись к ягодицам, пытались рассмотреть, что скрыто под тонкой тканью. Когда машина нашлась, Юра помог уложить в багажник чемодан и стремительно забрался в салон. Заметив, как он поежился, Володя прищурился. — По-моему, ты врешь, — сказал он и в ответ на растерянный взгляд протянул руку и сжал Юрины пальцы. — Так и есть — замерз! Юра вздрогнул и отдернул руку. Выкрутил на максимум печку. — Ой, да ладно тебе, — ответил он, а когда пошел теплый воздух, шутливо сощурился. — Теперь доволен? Володя хмыкнул: — Вполне. — Куда поедем, сразу домой? — бодро спросил Юра. — Не думаю, что после перелета ты захочешь гулять по городу. Или захочешь? — Нет, — твердо ответил Володя, — нагуляться еще успею. А сейчас я хочу скорее увидеть, где ты живешь. Заводя мотор, Юра хохотнул: — Договорились. Но завтра, уж не сомневайся, я тебе устрою полномасштабную экскурсию. — Давай только не слишком насыщенную, я же не на один день приехал. — Так уж и быть. На некоторое время они замолчали — выезжая с парковки, Юра осторожно лавировал среди машин и следил за дорогой, Володя не отвлекал. Ехать им предстояло далеко, но за разговором время пролетело быстро. В машине Володя смог разглядеть Юру получше. Ему не показалось — Юра действительно выглядел и вел себя иначе. Его мимика была чуть жеманной, движения — неспешными и грациозными. Кроме рук — беспокойные пальцы неутомимо отбивали что-то на руле. Володя знал, что Юра живет не в Берлине, и потому не удивился, когда они свернули, оставив столицу позади. Про свой городок Юра рассказал еще в ICQ, и тогда Володя невольно представил себе идиллическую картину зимней немецкой деревушки с игрушечными домиками. Но, очутившись здесь, понял, что ошибся: во-первых, снега нигде не было, а во-вторых, город оказался вполне современным. Никаких традиционных немецких домов с наружными балками — вдоль дороги стояли строгие кирпичные здания, супермаркеты с электрическими вывесками, остановки общественного транспорта, голые деревья и кусты. Поначалу разочарованный, Володя присмотрелся к аккуратным узеньким улочкам и понял, что этот городок все же невероятно хорош. Опрятные прохожие прогуливались по чистым, несмотря на слякоть, тротуарам, по изящному мосту, перекинутому через идеально круглое озеро. Фонари на кованых столбах бросали мягкий свет на мостовую, на набережной в готической церквушке шла служба. Все в этом городке казалось новым: от кирпичных домов до стеклянных остановок, но не безликим и не холодным. Он производил впечатление до того уютного места, что казалось, будто Володя здесь не впервые, будто возвращается, и на душе потеплело. — Кажется, я понимаю, почему ты живешь именно здесь, — негромко произнес он, перебив Юрин рассказ о стоимости жилья в Берлине. — Хороший город для творчества, вдохновляющий, правда? Юра пожал плечами. — Честно признаться, выбирал его не я, а родители, еще в девяностых. Кстати, — он широко улыбнулся, — будешь жить в моей старой комнате. — Здорово. — Володя улыбнулся в ответ, но тут же стал серьезным: — Так ты живешь в родительском доме? А отец где? От Юриной улыбки не осталось и следа, его тон мигом стал холодным. Володе даже показалось, что Юра процедил сквозь зубы: — У отца уже давно своя жизнь, своя семья. В другом городе. — И вы совсем с ним не общаетесь? — Созваниваемся иногда, — отмахнулся Юра. — Так, мы почти на месте. Его дом мало отличался от остальных: двухэтажный, светлый, окруженный двором в пару соток и невысоким забором. Правда, Володе показалось, что все это было меньше, чем у соседей. «Впрочем, — про себя рассудил он, — Юре незачем больше, раз живет один». Дом встретил Володю запахом Юриного парфюма и старой мебели. Миниатюрная прихожая вмещала лишь вешалку на несколько курток, столик с газетницей и вазой для ключей. Отсюда вела лестница на второй этаж — туда Юра сразу и повел Володю. — Здесь туалет с ванной, там кладовка, вот моя спальня, — поднявшись наверх, показывал Юра. Он остановился перед дверью с плакатом Фредди Меркьюри, улыбнулся и распахнул ее. — А здесь будешь жить ты. Чувствуй себя как дома. Кстати, ничего, что кровать узкая? — Все в порядке, — рассеянно бросил Володя, оглядываясь вокруг. — Можешь занимать все полки, — затараторил Юра, открывая дверцу старенького платяного шкафа. — Я забыл спросить, взял ли ты с собой полотенце, но если не взял, то вот… Володя улыбнулся — Юра суетился точно так же, как сам Володя после их встречи в сентябре. — Не беспокойся, я разберусь. Ты же сказал «как дома», верно? Юра кивнул и ответил сконфуженно: — Тогда разбирай вещи, приходи в себя, а я пока приготовлю ужин. Удивительно было оказаться в комнате, в которой Юра жил в юности — после переезда из Украины. Тогда его с Володей уже разделяли километры и страны, тогда они уже потеряли дороги друг к другу. Юра будто специально ради этого дня оставил комнату почти нетронутой — чтобы сердце Володи защемило, чтобы пробудилось его воображение и он представил, как Юра писал ему в Россию за этим самым столом. Ведь писал же? Чтобы думал, как Юра ворочался на этой самой кровати, пытаясь избавиться от мыслей о нем. Ведь ворочался, ведь не спал? Ведь не мог же он забыть его сразу, как только уехал! Удивительно, но Володя ничего не знал о том времени. Разбирая чемодан, он искал взглядом, куда положить ежедневник, поставить зарядку для телефона, повесить пиджак. Но не находил удобных для вещей мест — отвлекался то на полки, заставленные книгами на русском и немецком, то на старый магнитофон и кассеты для него, то на аккуратные стопки журналов и тетрадей. И конечно же, на самый главный предмет в этой комнате — пианино. Черное, на вид старое и очень пыльное. Володя отметил, что Юра вытер пыль везде, даже в шкафу на полках и в ящиках, а про пианино, видимо, забыл. И, кстати, кроме пианино, в этой комнате не было ни одной вещи, которая намекала бы, что Юра пишет музыку именно здесь. Очевидно, его кабинет располагался в другом месте. Постоянно отвлекаясь, Володя разбирал вещи больше часа, но после того, как Юра позвал его ужинать, бросил дело незавершенным и спустился вниз. Совмещенная с кухней гостиная была тесно заставлена старомодной мебелью: полосатый диван с кучей подушек, пушистый, в горошек, ковер на полу, тканевые абажуры на светильниках, плотные шторы на окнах, кухонный гарнитур с резными дверцами — и все это в обрамлении обоев в ромбик. Словом, совершенно не в Володином вкусе — но почему-то все это ему понравилось. Юра ждал его за столом кухонного островка. — Я уж думал, ты заблудился, — хмыкнул он, открывая бутылку рома. Юра был одет в те же брюки и тонкую вязаную кофту с широким овальным вырезом, из которого на одну секунду показалась ключица. «Какой он худой», — подумал Володя, садясь напротив, но вслух этого не произнес. — Пришел на запах. Что на ужин? — Если ты рассчитывал на немецкие колбаски с пивом, разочарую: у нас курица и ром. — Меня все устраивает, — улыбнулся Володя. Ужинали в тишине. Володя не мог придумать тему для разговора — в голове металось так много мыслей, что выбрать какую-то одну не получалось, ее тут же вытесняла другая. Юра убрал грязную посуду в мойку и разлил ром по бокалам. — Итак, куда едем завтра? — спросил он, нарезая грейпфрут. — Куда скажешь. — Володя пожал плечами, потянулся в нагрудный карман за ручкой, но вспомнил, что оставил пиджак наверху. — Принеси бумагу и ручку, я составлю план. — Когда Юра протянул ему блокнот и карандаш, Володя сощурился, приготовившись писать: — Итак, что тут есть крутое, Берлинский музей, кажется? — Есть целый музейный остров. За встречу! — воскликнул он и, не дожидаясь ответа, выпил ром залпом. Володя взял дольку грейпфрута и так и замер с ней в зубах — ничего себе Юра пьет. — Что так смотришь? — Тот нахмурился и принялся остервенело вытирать рот. — Я испачкался? — Нет, все в порядке. — Володя сделал небольшой глоток. Не привычный к крепким напиткам, пить так же быстро, как Юра, он не умел. А тот налил себе еще и вдруг лукаво улыбнулся: — Или соскучился и теперь не можешь насмотреться? Володя кашлянул, все же заставил себя выпить ром залпом. Поежился и протянул бокал Юре, чтобы наполнил. — Так что? — поторопил тот. Под его пристальным, любопытным взглядом стало неуютно. — Возможно, — протянул Володя с улыбкой и вдруг вспомнил: — Кстати, пока бродил по дому, не заметил, где ты пишешь. Покажешь свой кабинет? — Пошли, — кивнул Юра, поднимаясь с места. Захватив свой стакан и бутылку, он повел Володю из кухни. Дверь в кабинет спряталась в тени лестницы — если не знать, куда идти, то и не заметишь. После своих хором Юрин дом казался Володе очень маленьким, ему и в голову не приходило, что здесь может располагаться еще одна комната. Но она была. А то, что из всех помещений кабинет был самым просторным, давало понять, что именно в Юриной жизни имеет явный приоритет. В центре комнаты стоял небольшой диван, на нем лежали аккуратно сложенные подушка и плед. Возле окна расположилось пианино, слева от него примостился стол с компьютером, справа — синтезатор. Возле синтезатора стоял предмет, вызвавший особенное любопытство, — патефон, а под ним — шкаф с грампластинками. Вообще любопытство здесь вызывало решительно все: от заполненных книгами и папками стеллажей до стен, практически полностью скрытых под дипломами и фотографиями. К фотографиям Володя направился первым делом. — Кто все эти люди? — спросил Володя, окидывая взглядом стену. — Приятели и коллеги, — ответил Юра, наливая себе третий стакан. — Как-то странно ты их называешь — приятели. Почему не друзья? — Нет ничего странного. — Он пожал плечами. — Здесь дружат по-другому, не так, как в Украине или России. С одними хорошо жарить барбекю, с другими — ходить на концерт, с третьими — в клуб. Но чтобы изливать душу… — Он покачал головой. — Нет, здесь это не принято. Для души есть психоаналитик. — Какая дикость, — хмыкнул Володя. — Отчего же дикость? — удивился Юра. — Вовсе нет. Наоборот — это цивилизованный, рациональный подход: зачем грузить своими проблемами некомпетентных людей, когда есть специалист. — Но зачем тогда ты хранишь все эти фотографии? — Чтобы никого не забыть, — просто ответил Юра и снова выпил залпом ром. — Ну ты даешь, — хмыкнул Володя, удивленный тем, что после трех стаканов Юра казался абсолютно трезвым. Ведь сам Володя уже после первого почувствовал, что язык развязывается, голова пустеет, а тело расслабляется. — Что тут удивительного? — спросил Юра, явно не поняв, к чему было его восклицание. И принялся рассказывать: — Это — одногруппник, с которым вместе написали несколько произведений. Это — тот вокалист, с которым мы приезжали в Харьков, ты его видел. Я для него много чего написал… А вот эти ребята, — Юра обвел рукой пять фотографий, — из прайда. Первые мои приятели «по теме», так сказать. Общаемся до сих пор. Во внешности четверых из пяти Володя не нашел ничего примечательного, но последний вызвал недоумение. Разглядывая тощего, лысого парня в пышном черном платье, Володя прокомментировал: — Смело. — Это Анна, — пояснил Юра. — Она тоже занимается музыкой, правда, электронной, и печет обалденные пончики. Мне дико нравится тембр ее голоса. Хочу записать с ней пару песен, но она очень скромная, никак не получается уговорить ее даже подумать о выступлении на сцене. Володя решительно не понимал, как при столь вызывающей внешности человек может быть скромным. — Хочешь, познакомлю? — спросил Юра, заметив очевидный Володин интерес. — Ну можно, наверное… — промямлил тот, боясь оскорбить Юру каким-нибудь неосторожным высказыванием. — Ребята звали в клуб послезавтра. Думаю, Анна тоже там будет. Пойдем? Володя хотел сменить тему. Ему требовалось время, чтобы просто представить себя в таком интересном обществе, и тем более — чтобы на это решиться. — А Йонас? — неожиданно спросил он. — Что Йонас? — не понял Юра. — Есть его фотография? Володя, уверенный, что уж фотографию бывшего Юра точно не станет вешать на стену, очень удивился, когда тот, шагнув в сторону, указал пальцем: — Вот. «Типичный немецкий гомосек», — подумал Володя, разглядывая его с брезгливой гримасой: мужественная фигура в облегающей майке, джинсы в обтяжку, кривая ухмылка, которая показалась мерзкой, крашенные в белый волосы с отросшими темными корнями. Володя не мог быть объективным к Йонасу, его раздражало решительно все. Но больше всего бесило осознание, что этот тип много лет спал в одной кровати с Юрой и тот до сих пор хранит его фотографию. — На хмыря из «Скутера» похож, — вслух произнес Володя. — Хмыря? — обалдел Юра. — Ну, в смысле, на мужика из «Скутера», — исправился он. — М-м-м, ясно. Володя покачал головой — все это казалось ему очень странным. У него дома не висело ни одного снимка Жени или Ирины. Да и не только друзей — ни родных, ни даже собаки, ни уж тем более бывших. Все фотографии, что были у него, хранились только в альбомах — Володе не приходило в голову поставить их в рамки. Тем более он не мог даже представить, что станет сверлить ради них идеально белые стены. Пусть даже ради фотографий самых близких людей, даже ради Юры. — А я есть? — озвучил он внезапную мысль. — Конечно, — ответил Юра, кивая в сторону окна. — Вон там. Володя шагнул в указанном направлении и споткнулся о разбросанные по полу провода. — К компьютеру инструменты подключать, — ответил Юра на незаданный вопрос. Фотографий с ним было две, обе отлично знакомые — из «Ласточки». В груди потеплело. На одной Володя стоял среди ребятишек из пятого отряда, а на второй они вместе с Юрой — в окружении театральной труппы. Володя задержался взглядом на втором снимке — на улыбающемся юном Юре в кепке козырьком назад и кое-как повязанном пионерском галстуке — и почувствовал, как сердце наполняется светлой грустью. На стене рядом Юра оставил свободное место, наверное, для еще одной. Портретной — для коллекции? Или парной, где они будут вместе и только вдвоем? — Это приятно, — прошептал Володя, переводя взгляд в сторону, и вдруг застыл на месте, уставившись на большой портрет. — А это кто? Он выделялся на фоне других. Изображенный на нем красивый молодой мужчина был как две капли воды похож на Юру. — Это мой дед. Кажется, я рассказывал про него. Он потерялся во время холокоста. Володя кивнул, наклонился ближе и принялся рассматривать внимательнее. — Вы так похожи… — протянул он. — Только дед кудрявый, а ты нет. — Я вообще-то всегда был в отца. — Юра пожал плечами. — Но тебе, наверное, виднее. А волосы у меня тоже вьются, поэтому обычно стригусь коротко. — Он задумчиво подергал себя за хохолок на затылке. — Кстати, нужно сходить к парикмахеру… Володя представил его лицо в обрамлении кудряшек. — Лучше, наоборот, отпусти еще длиннее. Уверен, что тебе пойдет. Юра усмехнулся и покачал головой: — Да ну. Володя не стал спорить. — Что ты хочешь повесить сюда? — спросил он, указывая на свободное место. — Есть надежда раздобыть еще одну его фотографию. Эту я с таким трудом достал. Еле выпросил в консерватории, где дед работал. — Она замечательная! Юра кивнул. Они опять замолчали. Стремясь заполнить чем-то эту тишину, Володя подошел к патефону и принялся рассматривать виниловые пластинки. Хотел спросить, можно ли включить, но Юра неожиданно тихо сказал Володе в спину: — Знаешь, я каким-то сентиментальным стал, — и вдруг хохотнул. — Старею, наверное. — Стареешь? Вот еще! — Володя повернулся к нему. — А в чем твоя сентиментальность проявляется? — Стремлюсь закрыть моральные долги. В последнее время часто думаю, вспоминаю, что и кому обещал. Тебе вот вернул долг — пришел под иву. — Но это же хорошее дело. Не понимаю, при чем тут старость? — Да пошутил я насчет нее. Просто появилось чувство, будто жизнь остановилась и никакого будущего нет, только прошлое. Раньше было как у всех — на эмоциях кому-то что-то пообещал и благополучно забыл. А в последнее время я специально стараюсь вспомнить что-то такое. Не знаю даже, зачем мне это нужно. — Ты сказал, остался один долг, — произнес Володя, приблизившись к нему. — Какой? Перед кем? — Не знаю. Перед бабкой, наверное. Скорее всего, перед ней. Она уже давным-давно умерла, плюнуть бы на все это, но не получается. Юра попытался налить себе еще рома, но Володя остановил его: — Притормози-ка. Тот послушался, отставил бутылку, но тут же достал из ящика стола пепельницу и сигареты. — Ты куришь? — удивился Володя. — Не, просто балуюсь, — улыбнулся Юра, но под строгим взглядом Володи улыбка тут же погасла, и он принялся оправдываться: — Я курю, только когда выпью. Я знаю, что это вредно и так далее, давай не будем об этом. Струйка дыма поползла по воздуху, и комнату тут же наполнил отвратительный запах. Володю стало подташнивать. Но он видел, что с Юрой что-то не так, и поэтому не стал ворчать. «Что с ним и почему?» — спросил сам себя Володя, прекрасно понимая, что не сможет ответить на этот вопрос. Он слишком мало знал о Юре, он только думал, что знал его. Алкоголь вкупе с Юриной меланхолией повлияли и на настроение: Володю потянуло на лирику. Казалось бы, вот он, Юра — стоял прямо перед ним. Казалось бы, Володя знал, кто он такой, знал его страсть, даже знал его подростком, но знает ли он, например, каким Юра был ребенком? Нет. Так ли много могли рассказать о Юре окружающие его вещи? Да, они говорили об интересах, о нуждах, но ведь человек состоит не из интересов и нужд — они лишь огранка, а его суть соткана из прошлого. Из того, каким Юра был юношей, ребенком, сыном, внуком. Каким был и каким остается. — Расскажи мне о бабушке, — тихо попросил Володя. — Да ну. — Юра отмахнулся, потушил сигарету и направился к двери. — Это скука смертная. Ты впервые в жизни приехал ко мне в Германию, а я буду рассказывать про бабку. — Юр, расскажи, мне правда интересно, — попросил Володя и, подчеркивая свое желание выслушать, сел на диван. Тот замялся на пороге, задумчиво осмотрел пустой стакан и, будто решившись, вернулся к Володе. Сел рядом. — Она была очень строгая, очень волевая. Вообще-то из-за нее я и начал заниматься музыкой. — Юра остановился на несколько секунд и, кивнув на фотографию деда на стене, продолжил: — А он был пианистом, и бабка считала, что у меня его руки. Так что в моей памяти она — это либо музыка, либо дед. Думаю, я не любил ее — она держала меня в ежовых рукавицах. Иногда, вместо того чтобы отпустить гулять, она сажала меня за пианино и заставляла заниматься. Эти слова удивили. Володя был уверен, что Юра искренне любил музыку с самого детства, но ведь невозможно же искренне любить что-то навязанное насильно? Он покачал головой и спросил: — А как родители относились к тому, что она давит на тебя? — Родители сутками торчали на работе, возвращались усталые, зато я их радовал своей игрой. Со временем я полюбил пианино, но в раннем детстве… — Юра невесело хмыкнул. Он ненадолго задумался, будто вспоминая, и подытожил: — А бабку я иногда даже боялся. Бывало, что она кричала по ночам — снились кошмары. Однажды я спросил ее, что ей снится. Она ответила — поле, заснеженное поле. Я позже выяснил, что оно находилось в польской деревне, куда она бежала из Германии. Вскоре деревню оккупировали немцы, и бабке приходилось постоянно прятаться там, в погребе, с матерью на руках. Их покрывали местные жители. А дед, скорее всего, тогда был в Германии, они собирались встретиться… — Так и не встретились? — спросил Володя, подливая Юре рома. — Нет, — покачал головой тот и пригубил из стакана. — Она всю жизнь его искала, но так и не нашла. В итоге поиски привели ее в Дахау — концлагерь… — Ясно, — протянул Володя. — В принципе с этого места можно и не продолжать. — Не факт. Дед мог выбраться оттуда живым. Бабка выяснила, что он попал туда в тридцать девятом, можно сказать, до холокоста. Вернее, не так: холокост шел уже тогда, но массово убивать начали позже. А до сорокового года многих евреев выпускали из концлагерей при условии выезда из Германии. Поэтому надежда, что он выбрался оттуда, оставалась. Но что с ним случилось на самом деле — неизвестно до сих пор. — Понятно. Значит, это и есть твой моральный долг? — Володя тоже отпил рома и придвинулся поближе. — Да. — Юра кивнул и усмехнулся: — А самое смешное, что я никому ничего не обещал, но совесть грызет. Ведь я последний его потомок, больше никого не осталось. — Еврейские семьи обычно большие… — неуверенно начал Володя. Но Юра его перебил: — Дальние родственники его имени толком не помнят. — В таком случае ты прав. Ты сам-то его искал? Я понимаю, что бабушка уже обращалась, но когда это было. Архивы постоянно пополняются. Может, теперь информация найдется? — Да, может быть, — вяло пробормотал Юра. — Тогда тебе надо… — начал Володя. — Я знаю, — снова перебил его Юра и добавил без энтузиазма, вертя в руках пустой стакан: — Но я не хочу туда ехать. — Это далеко? — Двадцать километров от Мюнхена. — То есть это Германия? Я-то думал, что надо в поезде двое суток… — Володя нахмурился. — Тогда в чем проблема? Сел и поехал. — Кому-то, наверное, нравится гулять по таким местам, но мне как-то не хочется, — резко произнес Юра. Взглянув в недоуменное лицо Володи, он устало вздохнул и пояснил: — Володь, это не отдельное здание где-то в городе. Архив прямо там, в Дахау, в концлагере. — Подожди, его что, сохранили? — Да, там музей. — Как же так? Это же концлагерь, там людей убивали тысячами! Я думал, их снесли к чертовой матери! — воскликнул Володя. Затем задумался и добавил: — Но… именно там у тебя есть реальный шанс узнать о нем что-то. До этого момента Юра казался спокойным, даже подавленным, но совершенно неожиданно для Володи выпалил: — Чего ты мне объясняешь как маленькому? Думаешь, я сам не понимаю этого? Да я раз пять уже собирался приехать… — Юра хотел сказать еще что-то, но махнул рукой и замолк. — И? — после полуминутного молчания осторожно протянул Володя. — А вдруг найду его там? — Юра опустил взгляд, но тут же поднял его, посмотрел виновато. — Я боюсь узнать, что его там убили. Не спрашивай почему, но я этого не хочу. — Не понимаю… — Володя покачал головой. Он искренне сопереживал Юре, но прочувствовать этот страх у него все равно не получилось бы. — И вряд ли когда-нибудь поймешь, — разочарованно протянул Юра и неожиданно мягко попросил: — Сходи за ромом. Пожалуйста. — Ладно. Володя мигом оказался на кухне, достал ром, схватил со стола тарелку с грейпфрутом, мимолетно взглянул на листок с планами на завтра. И тут его осенило. Он вернулся к Юре и твердо заявил, даже не подумав спросить его мнения: — Завтра едем в Дахау! — Что? — опешил тот. — Завтра мы гуляем по Берлину, а туда я потом сам съезжу… — Нет, мы поедем туда. Вместе. Юра хмыкнул: — Какой ты наивный. Туда же записываться надо и ехать пять часов. — Тогда встанешь с утра и позвонишь. А если не будет свободной записи, поедем послезавтра. Но обязательно поедем. — Володя взглянул в полное недоверия лицо Юры и добавил: — Я хоть и пьяный сейчас, но совершенно серьезно настроен съездить с тобой. И я не передумаю. — Делать тебе больше нечего, как тащиться в архив, — запротестовал было Юра, но его хмурое лицо просветлело. — Ты же сам сказал, что там музей. Правильно? — На Юрин кивок Володя бодро выдал: — Значит, ты идешь в архив, а я — на экскурсию. Все в выигрыше. Тем более я по дороге пол-Германии посмотрю. — Володя поставил тарелку и бутылку на стол и положил ладони Юре на плечи. Заглянул в глаза. — Юр, ну серьезно, я вижу, что тебя это беспокоит, и понимаю, что тебе не хочется. Но одно дело — ехать самому, а совсем другое — вместе с кем-то. — Он понизил голос, убрал руки и, расправив плечи, гордо добавил: — Тем более со мной! Юра не ответил. Но Володя, наблюдая за тем, как на его лице расцветает улыбка, понял, что тот уже согласился, оставалось только дожать. — Юрка, давай! Две головы — полдракона. Тот рассмеялся. — Ладно. — Железно? — прищурился Володя. — Железно, — кивнул Юра. — И я не дам тебе передумать! — Володя погрозил ему пальцем. Юра захохотал: — Какой грозный, о ужас! И он снова стал самим собой — улыбчивым, открытым и лукавым. Принесенную Володей бутылку открывать не стали — вставать рано. Увлеченные разговорами обо всем и ни о чем, они забыли про время, опомнившись лишь ближе к полуночи. Посмотрев на часы, Володя разочарованно вздохнул — больше всего на свете не хотелось расставаться с Юрой, пусть всего до утра. И как он вообще собирался спать, зная, что Юра за стенкой? Но за этот день Володя так вымотался, что был уверен: уснет и без снотворного. Надежды не оправдались. Только он лег в кровать и погасил свет — перед глазами появился образ Юры, а в мыслях воцарился кавардак. Они расстались всего час назад, но Володю уже потянуло к нему. Отчаянно захотелось снова вдохнуть запах его духов, услышать голос, прижать к себе такого худого и хрупкого. Он ворочался, думая о том, насколько тонкая Юрина одежда — должно быть, он постоянно мерзнет. Представил, наслаждаясь самой мыслью, с каким трепетом согрел бы его сейчас. Но старые сомнения не желали отпускать — к кому именно тянуло Володю? К Юре из настоящего или к Юрке из прошлого? Что, если глубоко в подсознании произошла ошибка и Володя спутал влечение с желанием возродить те чувства, которые уже не вернуть? Если подумать, то и Юра мог страдать от того же, ведь не зря он просил его надевать очки? Не шутки же ради? Задолго до дня их встречи внутри созрело ощущение, что Володя встал на начало нового пути, но не вела ли эта дорога назад? Володя повернулся на бок, уставился на залитое дождем окно: «А может, плюнуть на все?» Слишком сильным было желание прямо сейчас войти в Юрину спальню и молча лечь рядом. А там — будь что будет. Пусть Юра оттолкнет или пусть поцелует в ответ — что бы ни случилось, это привнесет ясность. Но нет. Такой поступок слишком опрометчив. Они оба могли пожалеть об этом. Володя встал с постели, подошел к двери, прислушался — мог ли Юра прямо сейчас стоять на пороге? Но в коридоре было тихо. Володя запер дверь на щеколду, вернулся в кровать, уткнулся носом в подушку и вскоре заснул.

* * *

Володя проснулся без будильника. На часах еще было семи: вставать рано, но спать уже не хотелось. Он понежился в тепле, потягиваясь, потер заспанные глаза, и залитая тусклым светом комната постепенно приобрела очертания. Разглядел, что за окном, медленно падая, кружились хлопья снега. Ему казалось, что все это нереально, что утро слишком идеальное, чтобы быть правдой. Стоило встать и выйти в коридор, с первого этажа донеслись звуки фортепиано. Володя быстро понял, что это не запись, а живая музыка — значит, Юра занимался. Улыбнувшись, он отправился умываться и, не желая расставаться с нежной мелодией, оставил дверь в ванную нараспашку. А закончив, стал спускаться по лестнице, неспешно и аккуратно, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, и наблюдая, как снежинки за окном опускаются вниз, будто вместе с ним. Музыка с каждым шагом становилась громче. Дверь в кабинет оказалась приоткрыта. Володя тихонько заглянул внутрь и не меньше минуты любовался взлохмаченным Юрой, склоненным над пианино. Володя улыбнулся — должно быть, тот сразу бросился творить, даже не умывшись. Стараясь ничем не выдавать своего присутствия — уж очень не хотелось тревожить Юру, — Володя отправился на кухню варить кофе, на всякий случай на двоих. Улыбка не сходила с его лица, а в мыслях лениво, подобно снегу за окном, кружилось только одно: «Хочу, чтобы каждое утро было таким». Едва запах кофе разнесся по дому, музыка прекратилась, и вскоре из кабинета вышел Юра. — Привет, — рассеянно пробормотал он. Володя помнил еще со времен «Ласточки», как Юра преображался, когда занимался музыкой, и становился особенно мечтательно-задумчивым. И сейчас, спустя столько лет, та самая задумчивость не сходила с его лица. — Здравствуй. — Володя протянул Юре кружку кофе и с трудом удержался, чтобы не поцеловать его хотя бы в щеку. Они включили радио, приготовили бутерброды и сели завтракать. Ужасно не хотелось портить Юре настроение напоминанием о Дахау. Володя с радостью оставил бы это утро как есть, но он же сам вчера настоял на этой поездке, а значит, ехать было нужно. — Ты позвонил в архив? — спросил он, потягивая кофе. — А? — Юра непонимающе уставился на него, тряхнул головой, будто заставляя себя проснуться. И все — задумчивость ушла, магия растаяла. — Да, точно. Сейчас позвоню, — сказал он и пошел в кабинет. Глядя на дверь, за которой только что скрылся Юра, Володя ждал, что тот вернется с новостями, что ни на сегодня, ни на завтра записи нет. Но ошибся — Юра вышел сосредоточенный, с папкой в руках. — Быстро собираемся и поехали, — скомандовал он. — Дорога только в одну сторону занимает шесть часов. А с учетом снегопада — еще больше. Если выедем в восемь, домой вернемся не раньше двенадцати. Володя собирался минут пятнадцать, а вот Юра не спешил выходить из спальни. Дожидаясь его, Володя бесцельно бродил по дому, пока не сообразил, как совместить приятное с полезным — прочитать в интернете историю Дахау. Но только он решил попросить разрешения воспользоваться компьютером, как в коридоре на втором этаже послышались шаги. — Паспорт не забудь! — крикнул Юра с лестницы. — Взял, — отрапортовал Володя. — Оденься потеплее! — Но мы же на маш… — начал было Юра, но Володя предугадал его ответ и, в два шага оказавшись в прихожей, крикнул: — Не принимается. Оденься потеплее! Сверху раздался сердитый шепот, затем стук — Юра потопал обратно переодеваться. Пусть они собирались долго, но выдвинулись вовремя. Петляя по уже знакомым улочкам, выехали на шоссе, затем — на автобан. По нему им предстояло ехать пять часов до Мюнхена, а оттуда — еще полчаса до Дахау. Володе было жутко интересно, правда ли, что на немецких трассах нет ограничения скорости, и он принялся расспрашивать об этом Юру. Тот отвечал с явным удовольствием. Дорога предстояла долгой, но не живописной. Как бы Володя ни хотел посмотреть Германию из окна автомобиля, на автобане, окруженном то лесами, то шумоподавляющими щитами, любоваться оказалось нечем. — Ни деревеньки, ни домика, — пожаловался он, — леса да поля, и те — как у нас. — Да, — кивнул Юра. — Жаль, ты зимой приехал. Летом красота, все цветет. Приезжай — сам увидишь. — Ты так не шути, я ведь приеду, — хмыкнул Володя. — А я не шучу. Через час, а может, два или даже больше — за разговорами с Юрой время летело, — на горизонте выросли десятки высоченных белых шпилей ветряных электростанций. Заметив, что Володя заинтересовался ими, Юра снизил скорость. Казалось бы, ветряная электростанция — что тут такого, но кружение гигантских лопастей ветрогенераторов завораживало. Юра пояснил, что сейчас они находятся в Саксонии и впереди их ждала Бавария. А Бавария — это та самая Германия с открытки, сказочная страна из произведений братьев Гримм, Гофмана и Гауфа. Именно Баварию рисовало Володино воображение, когда Юра рассказывал о своем городе. Игрушечные домики в окружении заснеженных гор, волшебные замки на вершинах скал и в зеркалах озер — все это существовало именно здесь. Досадно, что с автобана нельзя было увидеть эту красоту. И по-настоящему жаль, что, пусть дорога вела Юру с Володей в столицу Баварии — Мюнхен, сегодня им было не туда. Следующим, что за долгую дорогу привлекло внимание Володи, стали виноградники. Зимой они были убраны, и Володя не догадался бы, что это именно виноград, если бы не решетки шпалер. Спустя час по обе стороны от автобана начали подниматься горы. — До Альп далеко? — тут же спросил Володя. — Да, прилично. Хотя, если хочешь, в ста километрах от Мюнхена есть на что посмотреть. Правда, остановиться пока негде — под праздники все отели переполнены. — Значит, поедем туда летом и забронируем все заранее, — решил Володя. — Договорились. Спустя шесть с половиной часов и шестьсот километров, в объезд Лейпцига, Нюрнберга и Мюнхена, они въехали в город Дахау. Юра тут же замолк и уставился на дорогу. Вскоре они оказались у входа в музей под открытым небом и направились через парк к воротам концлагеря. На улице было морозно, падающий снег таял, едва касаясь земли, ветер качал голые ветви старых деревьев. Несмотря на холод и слякоть, шли они неспешно. Володя смотрел под ноги, разглядывая старинную брусчатку — подогнанную, камень к камню. Но вдруг идеальную кладку перечеркнули рельсы, ведущие к руинам железнодорожной платформы. Володя удивился — неужели такие педанты, как немцы, решились изуродовать столь красивое старинное покрытие железной дорогой? Собираясь возмутиться вслух, он поднял взгляд и увидел среди остриженных кустов и клумб белый, по-немецки аккуратный домик с черными коваными воротами и высеченной на них надписью: Arbeit macht frei [Труд делает свободным (нем.).] — вход в концлагерь. А по возмутившим Володю рельсам на разрушенную теперь платформу когда-то приходили поезда с узниками. Подойдя к воротам, Юра остановился как вкопанный. Володя понял — колеблется, но не стал его тревожить, прошел чуть вперед. Оказавшись внутри, обернулся — Юра стоял на том же месте и рылся в сумке. Володя позвал его, но тот не отреагировал. Пришлось вернуться к нему. — Паспорт потерял, — оправдывался Юра и, смущенно улыбаясь, продолжил перебирать вещи. — А нет — нашел. Володя вздохнул, положил ладонь ему плечо, показавшееся каменным, и сжал. Мышцы под пальцами чуть расслабились, Юра будто оттаял, и Володя мягко подтолкнул его вперед. — Я не знаю, как долго буду в архиве, — негромко произнес Юра. — Думаю, не больше часа. Давай я напишу тебе СМС, когда закончу, и встретимся здесь? — Договорились, — ответил Володя и пропустил Юру внутрь вестибюля музея. Вестибюль выставки и архива был общим, они располагались в одном месте — в здании технического обслуживания. Проводив Юру взглядом, Володя на всякий случай поставил будильник и вышел наружу. Оказавшись на главной площади, Аппельплац, он как следует осмотрелся. Дахау вовсе не производил впечатления мрачного места — если не знать, что это бывший концлагерь, можно было спутать его с площадью какого-нибудь украинского или русского провинциального городка. Площадь как площадь, дома как дома, все совершенно обычное, лишь одно настораживало — вышки для снайперов и забор с колючей проволокой. И конечно, более современные постройки — памятники. Главный памятник Володю впечатлил. Увеличенная в размерах колючая проволока — если приглядеться, было отчетливо видно, что та состояла из людских тел. Второе, что бросилось в глаза, — размеры лагеря. Площадь с памятником, а за ней — огромное пустое поле. Взглянув на карту и попытавшись сравнить масштаб, Володя осознал, что за час не сумеет посмотреть весь концлагерь. Да и смотреть-то было особенно не на что — примерно в километре от здания музея стояло несколько часовен разных конфессий, один барак и два крематория, но идти до них было слишком далеко, поэтому Володя решил вернуться в музей. Экспозиция состояла из фотографий, пропагандистских плакатов, медицинских инструментов, личных вещей заключенных, редких предметов быта вроде тачки, посуды и бритвенных принадлежностей. Скучно, если не читать таблички с исторической справкой и не присматриваться к фотографиям. Но Володя читал и присматривался. Выяснил, что Дахау — первый и единственный сохранившийся в Германии концлагерь. Он не был, подобно Освенциму, лагерем смерти, Дахау отвели другую роль. Здесь солдаты СС тренировались стрелять по живым мишеням, а медики проводили эксперименты над людьми. Заражали малярией, смотрели на течение болезни, создавали вакцины для солдат немецкой армии. Наблюдали за воздействием перепадов давления и температуры на человека. Володя надолго задержался у посвященного температуре стенда. Он не хотел смотреть и читать, но какое-то животное любопытство со смесью столь же животного ужаса пригвоздило ноги к земле. На стенде была размещена фотография заключенного — тощий мужчина с пустым выражением лица лежал в ванне с водой. А рядом со снимком висел листок бумаги — таблица с градусами: в первом столбце температура воды, а во втором — температура тела человека, находящегося в этой воде. Володя присмотрелся ко второму столбцу, взглядом пробежался по цифрам от двадцати семи градусов до восьмидесяти двух. Мозг на мгновение представил, как себя чувствовали подопытные, а в памяти вспыхнули собственные руки над чаном кипящей воды. Сердце и легкие будто скрутило жгутом. Володя так резко отшатнулся от стенда, что едва не ударился спиной о другой. Гуляя по музею, он видел множество памятных табличек с именами, датами рождения и смерти. На многих вместо даты смерти стоял прочерк. Здесь были надгробия — они грудились под стендами с фотографиями узников. На душе было гадко. Володя не имел никакого отношения к этому месту, но, находясь здесь, не мог воспринимать себя как простого туриста. Его преследовало навязчивое ощущение, будто он нес ответственность за что-то, но за что именно? В голове крутились вопросы — для чего немцы сохранили все это? В назидание? Самим себе — возможно, но почему Володя чувствовал чужую вину? Ведь если бы он оказался здесь семьдесят лет назад, то одет был бы отнюдь не в военную форму, а в полосатую робу с розовым треугольником на груди. От этой мысли стало еще гаже. Он уже дважды обошел весь музей и решил не идти на новый круг — остался ждать Юру в фойе. Смотрел на карту лагеря, думал. Через Дахау прошло больше двухсот тысяч заключенных, но Володя не мог осознать масштабов этого числа, в его представлении это была просто цифра. Но если бы все узники встали в строй по одному и пошли, сколько дней двигалась бы эта цепочка? А ведь это были не просто тела, а люди. Это страшно. Но куда страшнее, что в эту минуту, там, в архиве, тысячи их историй нависали над Юрой и, должно быть, чудовищно давили на него с полок высоких шкафов. Ужасающие истории, трагические, одна из которых буквально в его крови. Стоило Володе вспомнить о нем, как Юра вышел из архива в фойе. Бледный и как будто растерянный, с папкой в руках. — Ты всё? Или пойдешь еще куда-то? — спросил Володя — ведь Юра так и не прислал ему СМС. — Всё, — коротко ответил тот и опустился на стул рядом. — Узнал что-нибудь? — Володя обернулся к нему, заглянул в лицо — безэмоциональное, будто каменное. — Всё узнал, — ответил Юра, не шелохнувшись. — Домой или… — Я все равно сюда больше не вернусь, — сказал Юра, вставая. — Отведи меня в крематорий. Этой фразы было достаточно, чтобы понять, о чем именно он узнал. Володя запомнил карту почти наизусть, поэтому без лишних вопросов направился в нужную сторону. Они вышли на площадь Аппельплац — как выяснилось, служившую для ежедневных построений и казней. Юра лишь мельком взглянул на впечатляющий памятник. Они двинулись дальше и пошли по широкой аллее, обрамленной рядом симметрично высаженных деревьев, очень высоких — похоже, они помнили времена, когда этот лагерь действовал. То, что поначалу показалось Володе бессмысленно пустым пространством, таковым раньше не было — здесь стояли бараки, в которых жили узники. Теперь от них остались засыпанные щебнем фундаменты. На земле возле двух бараков кто-то оставил цветы. Было холодно. Юра ежился, смотрел перед собой и продолжал молчать. На Володю давила эта леденящая тишина, он не хотел донимать Юру, но все же предложил: — Если захочешь поговорить… — Не о чем говорить. — Ладно, но… как ты? — Мне… — Юра задумался. — Пусто. Но я удовлетворен. Не знаю, как объяснить. Володя корил себя за то, что часом ранее отказался от идеи пойти в архив вместе с ним. Казалось, что там он будет ему только мешать, но теперь, видя состояние Юры, Володя сердился — пусть и мешал бы, но наверняка смог бы помочь своим присутствием, поддержать. Они вышли на ведущую к крематориям дорожку, перешли по мостику ров, который раньше окружал весь лагерь, и вдруг Юра остановился. Кивком указал на валун с высеченными на нем надписями. Первое слово Володя понял и так — Krematorium, а строчку ниже перевел Юра: — «Подумайте, как мы здесь умирали». Стоило сделать несколько шагов, как Володя увидел два приземистых здания, из крыш которых торчали широкие трубы. Они зашли в здание побольше. Через железную дверь, подписанную Brausebad, вошли в газовую камеру. Володя быстро осмотрелся — обычная на вид маленькая комнатка с глубоким полом и низким потолком с проделанными в нем дырками для леек, из которых никогда не лилась вода. Комната и не должна была выглядеть устрашающей, для узников это была всего лишь Brausebad — душевая. Юра не стал там останавливаться и прошел в следующую. Крематорий был пуст: ни вещей, ни посетителей, лишь три печи и Юра перед ними. Володя встал рядом с ним, посмотрел на его безэмоциональный профиль. Но вдруг Юра скривился, будто от спазма. И все — больше никаких эмоций или слов. Володя оглянулся и, убедившись, что вокруг никого, стиснул пальцами Юрино плечо, а затем крепко обнял со спины. Юра склонил голову, коснувшись волосами его щеки. Когда на пороге газовой камеры послышались голоса туристов, они вышли из крематория и направились через всю территорию к выходу. — Володь, нам бы поесть перед дорогой, — вдруг подал голос Юра. — Кажется, здесь было кафе. Правда, там наверняка одни чипсы с колой. Можно в городе поискать что-нибудь приличное, но я не хочу тратить на это время. — Ничего страшного, идем в кафе. Обрадованный тем, что Юра наконец вышел из оцепенения и заговорил, Володя согласился бы есть что угодно, даже чипсы. В кафе было полно народу — Володя едва нашел свободный столик. Юра ел молча, быстро заталкивал в себя еду и, толком не прожевав, глотал. Уставившись взглядом в тарелку, он лишь изредка поднимал голову, реагируя скорее на раздражители, чем интересуясь происходящим вокруг. А вокруг гомонил народ — студенты и туристы громко разговаривали, смеялись. Володя недоумевал — он считал, что каждый должен сидеть в скорбном молчании, хоть это молчание и тяготило. — Давай обратно поведу я, — предложил он. Юра нахмурился: — Уверен? Ты же по автобану не ездил никогда. — Сомневаешься в моих навыках? — Володя улыбнулся. Сперва вяло, но, увидев ответную улыбку Юры, шире. — Ну хорошо. Я утомился, поспать бы как раз… — мягко ответил тот. — Только вывези нас из города. Сошлись на том, что до автобана поведет Юра, а там, на заправке, они поменяются. Чтобы попасть на трассу, пришлось проехать по городу Дахау. Солнце давно село, на улицы опустилась тьма, повсюду зажглись гирлянды. Володя любовался — до чего же красивые места, именно такими ему представлялись деревни в «Асе» Тургенева и «Вихре призвания» Гауптмана. Как странно было осознавать, что всего в нескольких километрах от этого идиллического места когда-то действовал концлагерь, а жителям говорили, что это вовсе не лагерь, а конфетная фабрика. На заправке Володя сел за руль. Рассказав про правила вождения на автобане, Юра уютно устроился на пассажирском сиденье и накрылся пальто как одеялом, хотя в машине стало очень тепло, даже жарко. Дорога обратно показалась долгой, но приятной. Юра сначала дремал, иногда открывал один глаз и комментировал что-нибудь, а вскоре действительно уснул. Володя поборол желание погонять и ехал очень осторожно. Все пять часов он слушал рождественские песни по радио, думал обо всем и ни о чем, ехал и ехал по указателям. На душе стало спокойно и мирно, а волновало только одно — как бы не пропустить нужный съезд. Так и случилось — увидев указатель Stadtzentrum [Центр города (нем.).] и быстро сообразив, что значит это слово, Володя съехал на очередную заправку и разбудил Юру. Тот сверился с картой, а спустя десять минут вернул машину на правильный маршрут, и вскоре они прибыли домой. Стоило вернуться в уютную старенькую гостиную, как Володя понял, что сил у него попросту нет. Чего нельзя было сказать о Юре — тот бодро устремился на кухню готовить ужин. Володя же, беспрестанно потягиваясь, переоделся, вернулся на кухню и сел, заявив: — Помогать не могу, усну стоя. — Яишенки? — улыбнулся Юра, ставя перед ним тарелку. — О, давай. Спасибо! Юра уселся напротив и принялся уплетать ужин за обе щеки. — Мы так и не подумали, что будем делать завтра, — вспомнил Володя. — В Берлин? — Ну почему не подумали? Подумали, даже решили. — Юра хитро прищурился. — Ты же говорил, что хочешь с моими друзьями познакомиться, так что завтра в клуб. Об этом Володя забыл напрочь, а после целого дня, проведенного вместе, Юру не хотелось вообще ни с кем делить. — А на музейный остров? — спросил он, надеясь все же поменять планы. — Сначала туда, а вечером — в клуб, — уверенно произнес Юра. Делать нечего, пришлось соглашаться: — Ладно. А теперь что, спать? — У нас есть целая бутылка рома, — заметил Юра. — Надо отметить, что нашел… это, — посерьезнев, он кивнул на пухлую папку, что лежала рядом на столе. — Покажи, что именно там внутри? Распаковывая ее, Юра неожиданно заявил: — Мне очень понравился Дахау. — Серьезно? — удивился Володя. — Ты не шутишь? — Не шучу. Хорошо, что бараки снесли ко всем чертям. Мне было… — Он задумался и принялся подбирать нужное слово: — Злорадно? Мстительно? — Приятно? — подсказал Володя. — Пусть будет «приятно». И еще мне понравилось, что сейчас там много людей. В кафе вон было так шумно, живо, все галдели и смеялись. Здорово, что все так. Это место не кладбище, оно не отдано смерти. Вернее сказать, оно у нее отобрано. Володю, наоборот, раздражала легкомысленность некоторых посетителей, но спорить он не стал. Юра выложил на стол копии документов. Все на немецком, разномастные, некоторые рукописные, некоторые — напечатаны на машинке. Володя ожидал встретить в них имя и фамилию Юриного деда, но нет — имена, содержавшиеся в документах, очевидно, принадлежали офицерам и врачам. Володя присмотрелся к каждой бумаге, сравнил их между собой и нашел единственное общее — номер, состоящий из множества цифр. Юра пояснил, разливая ром по бокалам: — Статистики убийств у нацистов не велось, они учитывали, сколько прибыло в лагерь. Когда заключенные поступали туда, их записывали по именам и присваивали номер, и имена больше не употреблялись. Номера деда я не знал, а картотека с фамилиями была утеряна. — Так вот почему вы искали его почти семьдесят лет… — пробормотал Володя. — Да. Я отправил запрос в архив Дахау еще в двухтысячном, но нашли деда только спустя три года. Ответили мне, что, возможно, это он, но не факт, нужно, чтобы я приехал, желательно с фотографиями. Но это не обычное положение дел, чаще всего заключенных находят через неделю-месяц. Володя кивнул, глотнул рома и продолжил изучать документы. Редко когда номер деда был единственным в документе, в основном он стоял рядом с другими именами-номерами. Юра принес небольшую коробку и стал убирать туда просмотренные Володей бумаги. А когда те закончились, Юра достал из сумки еще одну папку, очень тонкую, и вынул из нее несколько листов ксерокопии личного дела. Все, разумеется, на немецком, Володя не понял ни слова. Наверное, оно и к лучшему — вспомнил, как болезненно отзывались в нем истории совершенно чужих людей на стендах. — Фотография… — растерянно пробормотал он, беря в руки копию снимка мужчины в полосатой робе. — Едва похож на себя до лагеря, правда? — тихо произнес Юра. — Хорошо, что бабка не видела его таким. Он указал на другую фотографию деда, что лежала рядом на столе, — ту самую, из кабинета. Человек в робе действительно не походил на себя же с портрета — изменилось лицо и телосложение, волосы исчезли с головы. Пропало всякое сходство с Юрой. Лишь одно у них оставалось не просто похожим, а вне всякого сомнения одинаковым: руки. — Присмотрись. — Володя показал на крупные кисти дедушки с длинными пальцами. — А ведь твоя бабушка оказалась права. Но, Юр, зачем тебе копии? — Вдруг пригодятся. Будь у нас в девяностых его личное дело, это многое бы упростило. — Он положил бумаги в коробку и закрыл крышку. Указав на нее, произнес: — Вот она — цена моего гражданства, а может, и вообще жизни — коробка с бумажками. Все, что осталось от человека. — Нет, не все! — воскликнул Володя, заключая Юрины ладони в свои. — Он живет в тебе. У тебя его руки… — Стоило бы сказать, что еще у Юры его глаза и скулы, но мысли Володи спутались. Он сжал его пальцы, поднес к губам и поцеловал. Юра опешил. Володя поднялся с места, шагнул к нему вплотную и обнял. Юра не ответил на объятие, но уткнулся лбом в его грудь и прошептал: — Спасибо, что съездил со мной. Один я бы, наверное, так и не собрался. И вообще, спасибо, что ты здесь. — Он взглянул снизу вверх, искренне и открыто улыбнулся. От его улыбки перехватило дыхание. Володя понял, что сил сдерживаться у него больше не осталось. О чем он беспокоился этой ночью — реальны ли его чувства? А может, плюнуть на все? Может, наконец пришло время иррациональных поступков и журавлей в небе? Но даже если его сомнения обоснованны, то что с того? Чем это чревато, чем опасно? Да ничем! Володя нежно погладил его по волосам, приподнял подбородок и наклонился. Он ждал прикосновения Юриных губ и предвкушал — секунда, две, и он ощутит его поцелуй. Володя наклонился еще ниже, к самому лицу, но вдруг Юра отвернулся. — Нет, это неправильно, — едва слышно прошептал он в сторону. Повисла тишина, казалось, даже дождь со снегом перестал бить по крыше. Володя в изумлении замер. Юра молчал, а затем резко встал и сухо сказал: — Пора спать. Я пойду. Нужно было что-то ответить. Но что? Не отпускать же его? Володя запаниковал, но, видя, как Юра берет коробку и устремляется в кабинет, крикнул вдогонку: — Ты прав, завтра много дел. — Его неловкие слова звучали как беспомощный лепет. — Я помою посуду. Оставив коробку в кабинете, Юра вышел, но не вернулся на кухню. Поднимаясь по лестнице, он остановился и сказал: — Еще раз спасибо тебе! — Угу. Володя судорожно улыбнулся, но, едва Юра скрылся наверху, спрятал лицо в ладонях: «Дурак! Нашел время! Ну дурак!» Посыпая голову пеплом, он бросился мыть посуду, чтобы занять руки хоть чем-то. От горячей воды приятно покалывало пальцы, а в голове крутилось: «Что это значит? Не сейчас или совсем нет?» Все произошедшее казалось каким-то нереальным, невозможным, будто сон или фантазия, будто еще был шанс повернуть время вспять и все изменить. А стал бы Володя менять что-нибудь? Он все равно поцеловал бы его, но не сегодня — не тогда, когда Юра был подавлен, ведь вышло так, будто он хотел воспользоваться его слабостью. И наверняка обидел этим. В третий раз перемывая один и тот же стакан, Володя размышлял, как ему исправить ситуацию. Извиниться? Нет, извиняться за то, что хотел поцеловать, унизительно и глупо. А ведь двадцать лет назад Юра оказался в точно такой же ситуации — он поцеловал, а Володя его оттолкнул. Размышляя над тем, что же все-таки делать, Володя умылся, а после — прокрался к Юриной спальне и прислушался — за дверью тишина. Должно быть, он действительно лег спать. Решив, что лучше всего сейчас не делать ничего, Володя отправился к себе. Уснуть он, конечно, не смог: раз за разом прокручивая в голове те же вопросы, проворочался в кровати час, пока не решил пожалеть себя и пойти на кухню выпить снотворного. Дверь Юриной спальни была распахнута, горел свет, но комната оказалась пуста. В полной темноте Володя спустился вниз. Из-под двери кабинета пробивалась тонкая полоска света. Юра был там, но, чем занимался, непонятно — в доме стояла тишина. Володя осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Юра сидел за пианино в наушниках, то играл, то замирал на несколько секунд, затем записывал что-то на лежащий рядом лист и снова склонялся над клавишами. Каким бы паршивым до этой минуты ни было настроение Володи, он обрадовался — совершенно неожиданно для себя он открыл в Юре нечто новое. Володя уже видел, как тот играет, но никогда прежде ему не удавалось видеть, как Юра пишет! Мысли, крутящиеся в голове заевшей пластинкой, сменились на новые, более приятные: «Что именно он делает: придумывает мотив или пытается лучше расслышать музыку, уже звучащую в голове? Как Юра сказал в Дахау — ему пусто? Вот что он делает — облекает пустоту в форму». Улыбаясь, Володя закрыл дверь, налил воды и выпил снотворное. На сердце полегчало — как бы глупо он ни повел себя, Юра от этого не пострадал. Володя все еще оставался идиотом, а его поступок — дурацким, но теперь его хотя бы не мучила совесть.