К истокам души

----------- ✶ -----------

Находится тут, среди своих людей, было чем-то неестественным для Тома. Слыша время. Часы на стене библиотеки отбивали без пятнадцати час. Видеть лица своих однокурсников, людей, разделявших с ним множество моментов жизни, было чем-то странным. Особенно когда осознаешь, что эти люди с трудом могут поднять на тебя глаза. С трудом показывают какие-либо эмоции, отделявшие их от обыкновенной статуи в холле. Тома раздражали их опущенные глаза, неуверенные позы, быстрый шорох наконечников пера по пергаменту. Реддл обводил взглядом каждого, и никто из них не смотрел на своего лорда. Том догадывался, что могло стать причиной вновь ухудшегося состояния в их группе. Адам Розье, который сегодня отсутствовал на их привычной встрече в понедельник на большой перемене, определённо приложил к этому руку. Наверняка разболтал про инцидент ночью, когда Том застукал его за поиском улик или же доказательств по деятельности девушки. Хотя Том до сих пор до конца не знал, какие именно сделал Адам выводы, но осознавал прекрасно, что это долго продолжаться не будет. Конечно, тот мог сделать какие-то меры предосторожности, но сила Тома была абсолютно другого уровня. И пусть мальчишка будет уповать на бога, чтобы Том не добрался до него уже сегодня вечером. Ведь то, как повлияло это на их группу, было очередной головной болью. Том думал одновременно о нескольких вещей, включая учёбу и простого своего личного отдыха. Но дела рыцарей вырывали его из даже малейшего намёка на спокойствие, преследуя целый день. Их кислые и испуганные лица уже были в печёнках у Тома настолько, что хотелось её вырывать к Мерлину и скормить Василиску. Они портили все его планы. А точнее Адам из-за своих абсолютно ненужных чувств портил весь авторитет, всю репутацию Тома перед рыцарями. Да, только перед самими рыцарями, так как у Адама не было достаточного количества влияния, чтобы иметь слова более важные по значению в школе, чем у самого Тома... Сейчас, сидя за столом во главе и сложив руки на груди, Том недовольно обводил взглядом их головы, мечтая, чтобы его магия смогла проникнуть им в разумы и устроить там взбучку. Или же удачно стереть память обо всех событиях и словах, что им наговорил Адам. И самого Адама не просто растерзать за наглость, за неповиновение, за влезание в его дела с Гермионой, а просто-напросто запытать прямо посреди Хогвартса, прямо посреди дня. Опять же, он пока что удачно укрывался от Тома с самого утра, не пришёл на завтрак, хотя Том ожидал его с «распростёртыми объятиями» и полным комплектом атакующих заклятий в палочке. Но малец был проворным и ускользал от Реддла. Думал поиграть с хищником, раз на то пошло. Думал разрушить первые блоки его будущей империи, думал раскрыть его или же что ещё могут думать подобные и обозлённые люди? Том не воспринимал его, как соперника, лишь как назойливую муху, которую хотелось прихлопнуть возле уха. Как муху, что определённо планировала мешать ему и Гермионе. Их общей игре. Помешать Тому дальше узнавать её жизнь, помешать ему думать про то, что девушка могла делать ночью… Том отгонял от себя слишком назойливые мысли, но теперь, когда в тишине библиотеке ничего не могло его увлечь должным образом, такие сами по себе лезли ему в голову. Гермиона была права насчёт того, что Реддл был предсказуем и целенаправленно следил за ней. Он ещё пытался выследить её по магическому следу. И как раз нашёл её, в Хогсмиде, который, видимо, и являлся их местом со Скандой. Теперь Том знал маленькую деталь, из которой могла сложиться целая картина. Он мог выйти на её союзника. Того, кому она писала письма. На того, кто также знал довольно много о жизни Тома… Определённо мужчина. Под покровом ночи. Определённо ласковое обращения в письме, чувственное и даже заботливое. Это напоминание начало бить набатом в голове, принося ещё больше головную боль. Заставило сжать кулаки. Почему это так сильно беспокоило Тома? Разве ощущения могли вызывать такую ярость, такую огромную злость в душе? Почему он это чувствует? И почему чувствует также желание разорвать Адама на куски? И определённо это сделает, если увидит рядом с ним Гермиону Грейнджер? Нога начала отбиваться нервный ритм по каменному полу, разнося неприятный и определённо напряжённый звук в библиотеке, наполовину пустой, но при этом настолько тихой, что даже шорох мог испортить всю атмосферу. И Том теперь определённо её портил. Кошмары. Ухудшение морального состояния. Утрата контроля над собственным телом и головой. Мысли про каннибализм. Про крестражи, что не давали ему покоя ни на день. Головная боль. Адам и его жалкие попытки создать Тому проблем. И, наконец, Гермиона Грейнджер и её секреты, её желание исправить Тома и уничтожить крестражи. Само осознание, что она видела в нём что-то иное, что-то, что противоречило мыслям Тома о самом себе, было сродни ножу по еле бьющемуся сердцу. Потому что она была слишком умна. Слишком сильна. Слишком непокорна. Недостаточно напугана. И слишком сильно вызывала ненужные ощущения. Слабости. Дыхание усложнялось, когда что-то в его груди начинало теплеть, странно нагреваться лишь только от одной мысли о девушке. Девушке, что так близко находилась к нему тогда возле озера, смотрела на его губы, с затруднённым дыханием… В какую бездну он катится, великий Салазар? «Она грязнокровка». Но она умна. «Она не повинуется тебе». Потому что она сильная. «Она хочет уничтожить твои крестражи». Она хочет лишь спасти. Точка кипения. Точка невозврата. Тик-так. Тишина теперь довела Тома до точки, когда само его естество могло спалить всю библиотеку до тла. — Так и будете молчать? — сорвался Том, после придвинувшись туловищем к столу с достаточной силой, чтобы испуганные однокурсники подняли свои головы и глаза. Особенно страх прослеживался у Абраксаса, который хоть и выглядел после проклятия куда лучше из-за вовремя благородно предоставленной от Реддла помощи, но всё равно бледность и дрожь осталась. Как последствие. Как напоминание. Том взмахнул рукой, накладывая заглушающее. И это заставило парней ещё больше насторожиться. Все знали, что если Том применял заглушающее, то жди беды. Криков. Угроз. Момента, когда слетит маска прилежного ученика и останется лишь Волдеморт, жаждущий подчинения. — Рассказывайте, что он вам успел разболтать, — жёстко продолжил Том, стараясь перенаправить свои греховные мысли на нужные дела. Убрать из головы Гермиону и её утренний образ. Момент их урока. Момента, когда они смотрели на друга, а перед глазами было их озеро и воспоминания. Момент, когда она ушла на десять минут раньше с урока, дав классу задание, а сама отправилась а неизвестном направлении. Но Том нутром чувствовал, видно по её чуть нервному лицу, что та шла к Дамблдору в кабинет. Вспомнил, как провожал взглядом её спину аж до самой двери, слуша привычный стук каблуков… Том сжал челюсть. Не сейчас. Необходимо было искоренить заразу по имени Адам Розье. Тёмными глазами Том обвёл каждого члена группы за их небольшим столом. Ожидал, кто осмелится начать. И не прогадал. — То, что ты накинулся на него посреди коридора? — холодно начал первый Долохов, отложив перо в сторону и вместо этого складывая руки перед собой на столе. Нагло, требовательно, неразумно опасно тот начал разговор... Взгляд его карих глаз был направлен в пустоту, где-то между Абраксасом, аккуратно поглядывающим за Томом, и Эйвери, задумчиво проводившим языком по кромке зубов. Шесть парней, что находились сейчас за этим столом, Том мог называть своими людьми. Теми, кто отличился от других, менее важных последователей Тома на Слизерине. Вальпургиевы Рыцари. Сливки общества в школе, приближённые к Тому и к его репутации, которая множество раз спасала их всех. Их клуб, где практиковалась тёмная магия, но недостаточно тёмная, чтобы они смогли подняться выше самого Тома. И Реддл разделял их всех на категории. На тех, кем они были и как себя проявляли. Как были ему полезны и что Том мог взять от них… Долохов — серый кардинал, достаточно смышлёный и полезный, когда дело касалось разведки. В моменты, когда нужно было оставаться незаметным и доносить нужную информацию из внешних кругов. Антонин всегда отличался своими данными, интересной личностью, дающей тому преимущество влиться в компанию, а также холодностью и резкостью слов с нетерпением в подтексте. Даже когда Том применял на нём Круциатус, парень мужественно терпел и практически не издавал звуков. Определённо полезный человек, как ни крути. — Я всё ещё сомневаюсь в верности слов Адама. Разве вы не заметили его поведение, когда сегодня утром он вещал нам свои басни? Я бы не верил, — прозвучал грубый бас рядом с Томом, из-за которого последний ненароком скривился. Знал, что сейчас говорящий кривит губы в насмешке, в излюбленной жестокости. Рейнхард Лестрейндж — фанат и палач. Возможно, это единственный человек в группе, кого Том не мог контролировать должным образом и не всегда мог предугадать его действия. Но, на удивление, Тома это не злило, ему было должным образом всё равно, пока тот был под контролем идеологии. Вновь отодвигаясь от стола, Том повернул голову в сторону парня с чёрными и слегла буйными волосами. И его глаза, в которых были искры лёгкого безумства и верности своему Повелителю. Он считал Тома именно Повелителем, своим лордом, был готов следовать его указаниям и только в редких случаях действительно показывал страх перед Реддлом. Том знал, что в нужный момент этот человек может сорваться и наделать шуму. Ведь в нём был нрав всех из семейства Лестрейндж. Включая безумство. Именно этот человек мог стоять рядом и быть в роли палача, когда Том бы не захотел марать лишний раз руки. Возможно, он был самым верным союзником Тома. Мог быть под его эгидой. Он находился в категории, что характеризовалась сильными амбициями и жаждой власти. Тот человек, которому Том, считайте, ничего и не внушал. Родился уже под нужными идеологиями, как и большинство чистокровных волшебников... — Могу сказать, что большинство из того, что он рассказать вам — ложь. Он хочет играть на ваших эмоциях и непринятии своей роли в игре, — и кривая ухмылка на губах. Том сидел в кресле, словно король, словно сам Повелитель, и ему эта роль была по душе… Вот так сидеть и вести диалоги, внушать людям словами свои мысли, сеять в их головах зёрна сомнений своими силами и умениями, а не чистой агрессией и злостью от крестража. Вот такая жизнь была ему по душе. Даже несмотря на то, что члены команды начинали изрядно раздражать своим присутствием и сомнениями. — Откуда мы можем знать, Том? И зачем Адаму врать нам? — как-то устало промолвил Эйвери, наконец обращая свои голубые глаза на Тома. — В последнее время ты стал… — не мог подобрать слов слизеринец, отстукивая ритм на столе в одновременно задумчивом и нервозном жесте. Другой рукой поправил светлые волосы с медным отливом, испытывая явный дискомфорт. Аарон Эйвери — мыслитель. Том помнил, что мальчишка был по характеру где-то на границе между прохладой Антонина и наблюдательностью Адама. Человеком, который сначала думал, а только потом говорил или же делал. Достаточно сдержанный, тихий и не менее полезный. Всегда мог навести Тома на интересные мысли, растормошиться должным образом. Золотая середина, которая не выводила Тома из себя. — Другим? — хмыкнул Том, для него это всё уже походило на комедию. — Поверьте мне, друзья, если бы я действительно изменился, то сейчас вас бы рядом не было. Живыми. Если бы Том действительно изменился, то сейчас они все лежали на полу покалеченные, как и хотела тьма внутри. Но он это не озвучил. Юноши сами додумали себе конец этой фразы и практически поголовно скривились. Исключая, разумеется, Лестрейнджа, которому бы кара от лорда была, можно сказать, удовольствием и манной небесной. — Тогда, раз Адам врёт, — недоверчиво промолвил Нотт, копируя позу Тома. — То что же случилось на самом деле? Зачем ему устраивать тогда цирк и деморализовать нашу группу? Нотт — подражатель. Теодор Нотт всегда был тем, кто умел задавать вопросы и чем-то походил на Адама, но Том знал, что они были разными. Нотт всегда так или иначе пытался подражать Тому, пытался доказать себе и другим, что не являлся подчинённым, всегда позиционировал себя, как независимого человека… Но Том знал, что это всё напускное и лишь попытка сохранить свою гордость. Адам же был другим. Он не хотел по сути быть похожим на Тома, и сейчас это усилилась втрое. Нотт же оставался верен Тому, хоть и чересчур гордым. Поэтому Ноттом было куда легче управлять. — Поверьте, лучше вам спросить об этом у него, — насмехался Том, обводя вновь всех взглядом. Взгляд зацепился за молчавшего всё время Мальсибера, смотревшего на стол перед собой, будто перед ним сама картина Да Винчи. — Мальсибер, ты случайно не замечал каких-то странных изменений в Адаме на протяжении этих нескольких месяцев? Парень испуганно поднял глаза, тряхнув кудрявой шевелюрой, и Том мог поклясться, что тот стиснул руки в замок под столом. Том время от времени всегда так тормошил юношу, чтобы тот оставался и дальше полезным для Тома. Возможно, потому что привык к его присутствию, или же потому, что не любил изменений в уже установленном коллективе. В последнее время Мальсибер стал закрытым, но это можно было объяснить впечатлительностью после публичной пытки Абраксаса и неумышленного поджигания Гермионы. — В последнее время Адам стал чаще упоминать профессора Доккен, — тихо проговорил парень, наконец, смотря в глаза Тома. С каждым словом был увереннее. — После того, как она спасла его, он вообще поменялся… Думаю, вы это видели, — обращался уже к остальным в компании. Эйден Мальсибер — язык Тома. Тот, кто устами Тома делал выводы в группе, чтобы влияние Тома не было слишком явным. Теперь группа замолчала, и Том мог чувствовать, как атмосфера менялась. Как из неуверенности и нервозности она переходила в своё нормальное состояние. Сплочённость, разгадывание новой загадки вместе с самим Томом. Привычный уклад жизни. — Получается, что всё дело в профессоре? — как-то пренебрежительно начал Абраксас, достаточно расслабившись, чтобы взять в руку перо и начав его крутить меж пальцев. Малфой — исполнитель и своеобразный показатель уверенности в группе. Наконец Малфой включился в разговор и Тому даже не пришлось того затрагивать собственноручно. В последнее время Малфой стал вялым и совершенно неактивным, без голоса и активности, жалким, но сейчас Том видел своего старого человека, из-за чего он вообще взял его в группу. Обычно он отождествлял настрой группы, и по нему Том мог понять, насколько сильно сейчас рыцари боялись влияние своего лорда. Более-менее спокойные и заинтересованные. — Тогда становится понятно, почему ты тоже изменился, — выпалил Малфой и закрыл рот, сразу же кидая взгляд на Тома, ища злость или же ярость. Нашёл лишь плотно стиснутые губы и сжатые кулаки на коленях. Том в сотый раз обвёл взглядом парней и заметил в них какую-то заинтересованность после слов Абраксаса. Словно все ждали, когда же будут произнесены эти слова, и, наконец, смогли бы это обговорить. Том натужно развёл губы. — Как же я изменился, Абраксас? Уже в третий раз слышу одну и ту же фразу, дважды — от тебя самого, — прохлада, лёгкое предупреждение, которое поняли все присутствующие, но интерес был слишком велик, чтобы так легко его подавить. Поэтому Антонин вновь взял всё в свои руки и сказал: — Помимо всего… остального, — пытки, агрессия, тьма, злость, ярость, — мы заметили твою заинтересованность профессором. Чем-то схожую на Адама. Что ты к ней… неравнодушен. Определённо заинтересован и… «Влюблён», — повисло в воздухе, словно накопленная тьма, что-то слишком удушающее, чтобы оставаться спокойным среди тех, кто видел что-то большее, чем Том сам морально осознавал. Будь это кто-то другой, будь они сейчас где-то не в стенах школы, Том бы не сдержался. Но сейчас оставалось лишь держать на губах что-то похожее на оскал и смотрел в тёмные глаза Долохова, который стойкой выдерживал его в ответ. — Кажется, Абраксас упоминал что-то похожее… — краем уха уловил скрип стула Малфоя. — Вы действительно тратите время на дамские сплетни? — наглая насмешка. — Вместо того, чтобы развивать свою магию? Выполнять свою работу? — Антонин всё же не выдержал взгляд и опустил его вниз. Том вгляделся в каждого, замечая, что программа лёгкого принижения без излишней агрессии работает всё также. Надо взять себя в руки. — Вам дана честь учиться тёмным искусствам. Вам дана возможность внести вклад в общество, продвинуть нашу с вами идеологию в массы, заставить всех задуматься о том, для чего именно нужны волшебники. Вернуться к истокам и дать волшебникам снова стать великими, — и ухмыльнулся, переводя тему от себя на то, что так любили его люди, несмотря на характер, темперамент, страх и способности. А именно — вопрос волшебства и власти. Юноши за столом склонили головы, негласно подчиняясь и соглашаясь со словами Тома. Но сам Реддл мысленно хотел выплеснуть накопленный негатив прямо сейчас. Хотелось выйти из этой библиотеки, снести всё на своём пути, хотелось запытать до полусмерти первого попавшегося, лишь бы заглушить мысль в голове. Мысль, ощущение, которое наконец приобрело название, касающееся Гермионы Грейнджер. Заинтересованность. Неравнодушность. Влюблённость. Для Тома Реддла не существовало последнего слова. Он не был даже уверен, что смог бы его произнести вслух без рвотного рефлекса или хотя бы презрительно искривлённых губ. Он не мог быть влюблён в грязнокровку. Том мог быть заинтересованым её силой, её магией, её секретами, её прошлым и настоящим, но быть влюблённым для Тома было… Неестественно. Любви, как он считал, попросту не существовало. Видя на протяжении своего взросления отсутствие показателя, примера такого химического процесса, которое неверно толкуют «любовью», Том очень поздно пришёл к осознанию такого слова. Уже в Хогвартсе он узнал о таком от других людей, но так до конца и не понимал, что именно оно подразумевает. Сейчас, когда стал старше, Том знал, что влюблённость и любовь — лишь процесс мозга, отвечающий за размножение и защиту потомства, какая-то примитивная потребность и не больше. Том не думал о потомстве или же о защите, ведь имел бессмертную жизнь из-за крестража. И сейчас слова Антонина могли ввести Тома не то чтобы в панику, в злость или же агрессию, но и просто заставить потерять сознание. Ему казалось, что начинала кружиться и болеть голова. Но на лице оставалась для всех маска, будто ему было всё равно, будто Гермиона действительно ничего не значит и слова не возымели никакой реакции в душе. Но они возымели. Вернули мысли о сегодняшнем утре… — Я вас не заставлял никогда следовать за мной, — продолжил Том, касаясь кончиками пальцев губы в задумчивом жесте. Вновь перевёл тему, стараясь успокоить что-то непонятное и быстро бьющееся в груди. — Адам обвиняет меня во всех грехах, но забывает, что добровольно пошёл на это. Добровольно. Что он хотел того же, чего и мы все. Знал, что путь будет тернист… А сейчас твердит обратное, словно я насильно вас заставляю выполнять вашу работу. Моя политика основанная не на страхе, друзья мои, — вещал Том спокойным голосом, чувствуя, что сейчас все взгляды обращены на него. Том знал, что делал. Знал, что нужно сейчас сказать… — И мне жаль, что сейчас Адам не с нами. Что он покидает нас и больше не хочет следовать нашей идеологии. Что принял сторону революционера и сейчас пытается выставить меня кем-то, кем я определённо не являюсь… Том говорил дальше, зная, что все вздохи и все жизни сейчас принадлежали лишь ему одному. Юноша знал, что когда обстановка накаляется, надо напоминать, почему они находятся сейчас здесь, а не где-то за пределами, за бортом их идеи. Знал, что эти люди были тщеславны, желали знаний и высшего. Всего самого лучшего. А Том стал этим самым лучшим. Симбиоз в чистом виде, могли бы сказать другие. Но в конечном итоге выиграет только Том. Он же никогда не проигрывает, не так ли? — Адам имеет свои причины на такое поведение, — образ мудреца ему точно шёл. — И я не могу заставить его изменить своё… мнение, — «а именно то, что этот мальчишка посмел что-то чувствовать к моему сопернику и играть роль, якобы тому надоело терпеть своего лорда и жесткость». — Я надеюсь, что наша группа останется целой и после окончания обучения. Мы взойдём на совершенно другой уровень, — и вновь игра на их тщеславии. — И станем теми, кто изменит историю. Тишина была показателем того, что они съели всю речь и с удовольствием проглотили, прося ещё. Возможно, они были не глупы, достаточно амбициозны и даже полезны, но их ошибка была в их же грехах. В их скрытой гордыни, чувстве важности, в их чистокровной идеологии и желании доминировать, как волшебник. Хищник и добыча. — Тогда всё прояснилось, получается… — неловко как-то продолжил Нотт, кидая взгляд на остальных явно впечатлённых ребят. — Да, когда я врал вам, друзья мои? — задал риторический вопрос Том, делая сосредоточенное лицо. Не показывать. Не думать. Но выходило очень скверно. Том не мог больше находиться среди этих людей, зная, что сейчас нервы были на пределе из-за слов Антонина. Слова что-то разворотили внутри него. То, что было неведомым Тому годами, а то и больше. С самого его рождения. — Скоро начинается урок, поэтому предлагаю собраться сегодня ночью в нашем месте и закончить разговор. Согласны? — манерно продолжил Том, медленно поднимаясь со стула и начиная складывать книги в сумку. Нервно поправил джемпер с рубашкой, что были заправлены в брюки, и сдержался, чтобы ещё как-нибудь себя не выдать. Мог бы скривиться, открыть своё истинное лицо, начать ненароком взрывать лампы в дальних углах библиотеки… Но Том смог продержаться аж до того момента, пока не вышел еле заметным паничным шагом из помещения, сворачивая куда подальше от библиотеки. Туда, где не было сейчас никого. Ведь шум, люди, окружающая обстановка, уже успевшая пропитаться ею, была невыносимой… Она словно была повсюду. До тошноты. До желания вырвать себе глаза. «Я верну твою душу, Том. И мы всё исправим». Неужели Том мог хотя бы во сне позволить себе такой вариант? Чтобы она исправила его душу, спасла, уничтожила крестражи? Неужели Том спокойно мог принять, что его бессмертие, ставшее практически обузой и разрушителем его отношений с последователями, было под угрозой? Что она имела способ разрушить настолько тёмную магию? Имела способ сделать его бессмертным, о котором Том старался просто... не думать? Что девушка знала настолько много, что любой другой бы непременно испытал ужас? Страх за свою жизнь? Что Гермиона Грейнджер могла лишь мысом своих туфель раздавить всё в душе Тома? Вокруг было слишком много людей, и держать доброжелательную маску невинного мальчика было всё сложнее и сложнее. Ведь хотелось сделать что-то безрассудное, что-то, что удовлетворило бы зверя внутри. Что-то, что бы успокоило его. Но Том чисто из принципа не слушал свою другую сторону, оставляя свой рассудок чистым и полностью своим. Желая всё переосмыслить самостоятельно. Ведь так и делают великие волшебники, не так ли? «Что ты к ней… неравнодушен. Определённо заинтересован и…» Он не мог быть влюблённым. Том не хочет знать, что это такое. Не хочет сравнивать себя с недальновидными глупцами, глупо вздыхающих по своему объекту обожания и живущих в драме. Он не чувствовал себя таким. Значит, и не был и влюблён. Всё просто. Когда нога коснулась плитки привычного туалете на втором этаже, Том почувствовал себя на сотую долю легче. Впервые хотелось пропустить занятия в свой любимый день и просто просидеть в Тайной комнате, слыша капли воды и желая обрести душевный покой. Вернуться к истокам и попросту набраться сил. Пройти в самую дальнюю часть комнаты самого Салазара, обновлённую самим Томом, под свои личные нужды и предпочтения. Его дом. Сейчас силы и здравый рассудок, который держался лишь на выдержке и добром слове, были под угрозой обычного взрыва эмоций. Как только Том прошёл дальше в помещение, слыша стук собственных туфель и ощущая развивающуюся мантию за спиной, то кинул взгляд на тот самый неработающий умывальник, что являлся входом в Тайную комнату. Место, возле которого Том однажды сорвался и запытал практически до смерти девушку одногодку. Находятся под действием крестража и злости. Сейчас же Том находился тут с практически чистым сознанием, но бурей в душе. Ураганом. Полнейшим катарсисом. Стоя посреди, на удивление, пустого туалета, Том ощущал что-то… Странное. На первый взгляд инородное. Слишком тихо. Безлюдно. А умывальник выглядел... иначе. Кран, который и так никогда не работал, выглядел слишком… Чисто. Будто его кто-то протирал, желая посмотреть на изображение змеи на нём. Тут находился чужой. Том сосредоточился на своих чувствах и интуиции. Параллельно бесшумно кладя сумку на кафель. Ведь насчёт безопасности седьмое чувство никогда не подводило своего хозяина. И сейчас Том чувствовал чьё-то присутствие. Адам? Вряд ли. Он не был настолько умён, чтобы догадаться о местоположении Тайной комнаты. Так что оставался лишь один вариант. Одновременно утешительный и одновременно отвратительный. Пройдя чуть дальше, Том ощутил в груди… спокойствие. Сам рассудок, который теперь сам по себе оставался в здравии даже и без вмешательства. Ощутил ту, которая и стала причиной его состояния сейчас. Та единственная в этом замке, которая была осведомлена о Тайной комнате. — Мисс Грейнджер, настоятельно рекомендую вам не прятаться, — довольно громко сказал Том, складывая руки за спиной и ожидая, когда та проявит себя. Но не ожидал, буквально осознал в последнюю секунду, что девушка уже стояла за его спиной. Заставила вновь напрячься. Лишь своим присутствием могла щекотать его нервы, все его рефлексы… Том развернулся на каблуках, пытаясь свысока смотреть на девушку, что находилась довольно близко к раковинам, но уже как-то слишком далеко от него самого. Будто специально хотела увеличить расстояние. Или же это замечал только Том. Сейчас она была какой-то… другой. Не в привычной мантии профессоров, в какой была утром на занятии, а в чёрном платье на пуговицах чуть ниже колен, из определённо твердой ткани, что так греховно обтягивало её бёдра… С рассыпью кудрей по плечам и спине, что придавало её образу молодости, живости, словно перед ним его ровесница. Хотя спрашивать про возраст девушки было бы донельзя неприлично, но сейчас, глядя на ореол кудрей в дневном солнце, что мягкими линиями освещал каждую прядь, хотелось спросить, сколько ей лет, если она выглядела настолько… живой. Сейчас, даже несмотря на хитрую ухмылку, на твёрдость взгляда, на опыт в их этих же глазах, и даже несмотря на её прошлое… девушка выглядела живее всех живых. Куда живее, чем он сам. — Вы меня поймали, мистер Реддл, — странный тон, который был для Реддла до ужаса непривычным… Игривый? Зазывающий? Почему? Том сглотнул резко образовавшийся ком в горле. Этот тон было настолько странным, что хотелось закрыть уши, лишь бы не слышать ничего из уст этой женщины. Разум всё ещё полыхал где-то на периферии, помня греховные мысли, а нахождение Гермионы лишь ухудшало состояние. Спокойствие перекрывало нечто другое. В руках у него была опущенная палочка, заранее подготовлена в случае атак, но Том осознавал, что сейчас была вооружена лишь она одна. Та, что, на первый взгляд, стояла ровно и совершенно спокойно, словно видела своего старого товарища. Человека, к которому что-то испытывала. Том выдохнул через ноздри, а пальцы сильнее сдавили палочку в руках. — Что ты тут делаешь? — почему-то голос странно хрипел, будто в горле резко образовалась жажда. Глаза в глаза. Они так быстро переходили на «ты, что невозможно было уследить за этим. За прыгающим градусом их взаимоотношений… Что-то неестественное. — Хочу заметить, что это женская уборная. Поэтому будет логичнее спросить, что делаешь тут ты, — попыталась сделать насмешку девушка, сделала шаг к нему, и Том увидел, что всё было напускным. Теперь видел. Когда разум начинал вновь работать с удвоенной силой, видя перед собой… соперника. Женщину, что сейчас подходила ближе. Возможно, её игривый тон явно намеревался отвлечь его. Или же так себя успокаивал. Реддл знал её эмоции достаточно, чтобы видеть неладное. Был уверен, что пусть она и пыталась играть, но что-то было не так. И это неожиданное осознание умения распознавать её эмоций на лице, смуты в её душе, делало Тома уязвимым. — Не играй со мной, Гермиона, — предупреждающе прошипел, сильнее стиская рукой древко. — Мне казалось, что тебе это нравится… — она не смотрела на него больше, глаза опущены в пол, будто пытается что-то скрыть. И это заставило Тома убрать туман из головы, навеянный её образом, её живостью, её… игривостью. Возможно, только возможно, в глубине души Тому нравилось наблюдать за такой девушкой. Но осознание сокрытие чего-то и странным образом тронутый тот самый кран убирало в нём всё… послабленное. Так он думал. Так себе внушал. Поэтому инстинкты заставили Тома поднять палочку прямо ей в грудь, что была так близко, и сделать взгляд прямым и максимально твёрдым. Скрыть ту бурю и что-то тёплое в душе. Потому что женщина напротив него играла. На его эмоциях. На его слабостях. А потом возвращалась в своё привычное настроение. Она была слишком непредсказуема. И это раздражало. Обязано было раздражать. Оставался один вариант — старый действенный метод. — Я спрашиваю, — холод и сухость, сравнимая с ледниками. Такая, что могла заморозить всё помещение на столетия вперёд. — Что ты делала тут? Но его лёд бился об её живость. Девушка напротив даже не повела бровью, слушая его угрозы. Но определённо осознавала, что игривость сейчас не возымеет нужный эффект. Что она не уйдёт от него. Пока он не получит ответ. И ещё что-нибудь. — Если ты думаешь, что молчание тебя спасёт, то глубоко ошибаешься, — всё ещё холодно. — Подними глаза. Приказ. И Гермиона впервые послушалась. В груди что-то щёлкнуло. Удовлетворение. Экстаз. Что-то, что нельзя было описать словами, это можно было лишь почувствовать, смотря в её глаза и зная, что её действиями только что руководил Том. Реддл против воли растянул губы в коварную улыбку. Том обожал подчинение, Гермиона знала это очень хорошо, и сейчас выполнила его приказ. Беспрекословно подняла свои карие глаза, смотря прямо на него и ждала чего-то. Дыхание у обоих усложнялось. Палочка в руках Тома грозилась выпасть из ослабевших от шока рук. Это было определённо… приятно. Она была до ужаса гордой ведьмой, и даже это маленькое подчинение никак не могло сломить её волю. Том это ощущал очень чётко. И это как раз и отличало её, судя по всему, от всех других, что подчинялись его воле. Другие подчинялись, потому что боялись реакции. Гермиона же подчинилась, потому что захотела этого… Очень не кстати вспомнил, что сегодня она была у Дамблдора в кабинете и… Дальше Том не знал, что происходило за теми стенами. Хотя хотелось нагло подслушать. И сейчас, судя по лицу девушку, с которого разом убралось всё игривое, оставляя лишь реальное положение вещей, что-то действительно неутешительное. Только этот старый дурак мог так сильно влиять на девушку в этом замке. До того, чтобы совершить практически самоубийство. Том был в этом уверен. Так зачем ей сейчас понадобилось находиться тут? Её зрачки расширялись, Том это видел даже на расстоянии, пока она смотрела на него, будто выискивала что-то. Через её обычный взгляд просачивалась… теплота? Что, святой Салазар, тут происходит? Что происходит с ним? Что происходит с ними? — Подойди, — попытал удачу Том вновь, и стал ждать, что Гермиона предпримет. Она всё равно, даже несмотря на непостоянность и подчинение выглядела сильной, стойкой и не пробивной, и даже его приказы, её подчинения не могли этого изменить. Он всё ещё не имел над ней власти. Потому что она всё делала по своей воле. И сейчас она шагнула ещё ближе, по его приказу, практически касаясь грудью наконечника его палочки. Меньше расстояния. Всё ещё глаза в глаза. — Теперь отвечай, что тут происходит, иначе особо неприятное заклятие полетит прямо к тебе в грудь, — провальная попытка сделать голос холодным и одновременно угрожающим. Плохая попытка. Том, по сути, уже не был уверен в адекватности ни своих мыслей, ни своего поведения... Всё путались, полный хаос, и единственный оплот сейчас лишь сильнее путал повествование мыслей... — Ничего из того, до чего ты бы не мог догадаться, — расширенные зрачки показывали, что ей доставляла удовольствие эта игра. Слова. Их близость. И Том осознал, что это взаимно. — Тайная комната? Гермиона лишь кивнула. Всё смотрела в его глаза. Не игривость, не напускная сталь, а лишь её эмоции. Теперь он видел какую-то грусть, вновь смену эмоций... Том заметил синяки под глазами девушки. Такие же, как и у него наверняка наблюдались. Сегодня они были похожи... То, что она теперь не была похожа на само олицетворение жизни, а точно наоборот. Она так быстро меняла свои маски, свои эмоции, что Том мог лишь поспевать за ней, стараясь вкушать их и анализировать. Она всё ещё была человечна даже в своей смене масок. Даже в своих печалях. Хотя, зачем ему, сильному и в будущем великому волшебнику, разбираться в эмоциях грязнокровки? Это не имело смысла. Не имело же?.. — Ты же знаешь, что я в курсе о расположении Тайной комнаты, разве нет? — Конечно, но я не ожидал, что это произойдёт так нагло и бесцеремонно. Прямо посреди учебного дня. — Ты считаешь меня наглой? — Точнее, слишком самоуверенной. Молчание. Не было и секунды, что вставить лишнее слово, чтобы обдумать свой ответ. Все слова лились сами собой. И Том ощущал всё сильнее, как мозг, до этого расплавленный после рыцарей, вновь принимает привычный курс. — То, что ты, зная уровень опасности, собираешься войти в Тайную комнату абсолютно без подготовки, делает тебя глупой. — Нет того места, в которое невозможно было бы войти, — на её лице промелькнула ухмылка. Знающая то, про что твердит. Том нахмурился. Что эта женщина ещё скрывала в себе? — Неужели? И как же ты бы вошла в эту комнату? Том знал, что сейчас поставил на карту слишком много. Что сейчас, возможно, совершит самый рискованный поступок за последние несколько лет. Но ничего не мог с собой поделать. Гермиона будто читала его мысли. Вновь улыбка. Вновь смена эмоций. Сложила руки на груди. Явное высокомерие. Явное желание продержаться свою силу. — Тебе показать? — вновь игра, вновь завлекание, и Том чувствовал себя странно, осознавая, что вполне осознанно мог идти у неё на поводу. Что она могла всё так разыграть, чтобы выставить Тома дураком. Но Том тоже был слишком самоуверен. И слишком азартен, чтобы сейчас закончить игру и сделать что-то с ней. Чтобы оставить её, прекратить это безумие и убрать подальше от Тайной комнаты. Поэтому Том лишь кивнул. Девушка, смотря в глаза Тома, будто само олицетворение сирены, с лукавой улыбкой прошипела на парселтанге: — Откройся. Шипящие звуки эхом пронеслись над ними, отскакивая от кафеля, от стен, от всего помещения. Казалось, будто эти звуки сужали комнату, сосредотачиваясь лишь на них одних. На Реддле и Гермионе, смотрящих друг на друга со всеми эмоциями мира. Естественно. Глаза Тома загорались, когда слышал из уст девушки идеальное произношение. Реддл не ожидал, что девушка была настолько осведомлена о Тайной комнате. О том, как именно её открыть. О том, что она знала парселтанг. Что была сейчас на одном уровне с ним... Но Том не мог сказать, что был зол из-за этого. Ему было до ужаса интересно лицезреть, что будет дальше. Было интересно узнать ещё что-нибудь из её арсенала, что могло приблизить к разгадке... ...Том не желал, чтобы его люди становились на одну ступень с ним в знаниях. Однако с Гермионой, возможно, мог бы разделить этот пьедестал... Разум прояснился вновь. Сосредоточился на реальном. Взгляд девушки был уверенным. Таким, словно это не было что-то из ряда вон, будто это что-то нормальное, естественное для неё. Разговаривать на змеином языке, которым могли владеть только наследники Салазара, было неожиданным, но определённо…интересным открытием. С учётом того, что она является грязнокровкой. Палочка сама по себе опустилась. Не оставляя преграды между ними. Как и ожидалось, раковина преобразовывалась таким образом, чтобы создать проход. Когда Том в первый раз нашёл эту комнату, то был удивлён. Но не она. Будто действительно видела это уже не в первый раз. И это вновь заставляло задуматься о том, откуда она столько могла знать и видеть. — Впечатляет? — Скорее, заставляет о многом задуматься. И эта фраза заставила девушку потупить взгляд и убрать самоуверенность с высокомерием. Вновь смена личины. Становится ещё интереснее. — Что ты планировала делать? — вопрос, на который Том ждал какой-то заковыристый ответ, какие-то язвительные слова… но сегодня явно эта девушка решила удивить его. — Убить Василиска. Тик-так. Том приподнял бровь в недоумение, стараясь не выдавать своего шока вперемешку со смехом. Вполне удачно. А после подошёл к раковине, с сожалением увеличивая расстояние с Гермионой. И абсолютно случайно кидая взгляд на изгибы её тела, так удачно выделявшиеся из-за одежды, выгодно подчёркивающей абсолютно всё. Моргнул. Не время. ...Начал думать, зачем именно ей понадобилось именно сегодня посещать Тайную комнату. Зачем было находить Василиска, пока что спящего и не используемого? Зачем убивать это животное прямо сегодня и прямо сейчас? Можно было это сопоставить с её сегодняшним визитом к Дамблдору, но интуиция подсказывала, что было дело в чём-то другом. Дамблдор не знал о комнате. Не знал о Василиске. Но всё равно у Тома был интерес к этому разговору, будто там могло скрываться что-то действительно важное. Что-то, что могло вновь перевернуть его мир. И слова сами сорвались с языка, выдавая интерес к её беседе с профессором: — Это из-за твоего разговора с Дамблдором? Он приказал убить его? — напускное безразличие. Встал прямо над знакомым проходом в комнату. Над темнотой, в которой нельзя было ничего разглядеть. Лишь знать, что там скрывается. — Мой желаемый визит не касается этого разговора, — Том чувствовал, что она также начала подходить ближе, но оставаясь за его спиной. — Он был о… другом. Явная заминка, подбирание слов. И это заставило Тома развернуться спиной к бездне, передом к её чуть покрасневшему лицу, сложить руки за спиной и начать… Наслаждаться тем, что видел перед собой. Наслаждаться. «Что ты к ней… неравнодушен. Определённо заинтересован и…» Она слишком близко. Стиснул за спиной руки сильнее, сожалея, что опустил палочку. Что не мог чисто физически навредить ей, как бы не хотелось внутри, не хотелось его зверю, желающему крови… Что не мог утолить интерес о её жизни и разговоре. Что не мог разгадать все её тайны. Что не мог смотреть на её лице и не сжимать руки в кулаки до белых костяшек… Когда казалось, что он приближался к ответам, то что-то его будто отталкивало. Недостающий пазл полной картины был ему недоступен. Она вся была недоступна. — Тогда зачем тебе Василиск? То, что может быть опасно для тебя? — практически процитировал то самое письмо. Гермиона лишь улыбнулась, зеркаля его позу и подойдя практически вплотную. Это выглядело так похоже на него самого, со схожим огнём в глазах, что было желание не отрываясь находить новые сходства. Вновь. — Чтобы оно и не вредило мне. И никому в будущем. Том усмехнулся с какими-то снисхождением. Просто чтобы скрыть ещё более сильное удивление уверенностью в её словах. Такую твёрдость, решительность в словах человека он ещё никогда не слышал. Возможно, до этого момента Том не осознавал, насколько близко эта девушка могла подобраться к его миру, к его привычным устоям, но сейчас… Казалось, ближе уже некуда. — И ты действительно думаешь, что справишься? — всё-таки он скрыл своё удивление за маской насмешки окончательно и стал смотреть на Гермиону как-то… по-другому. Созрел план. Точнее, дополнение к его старой идее, а сейчас ставшей более оформленной и куда более безумной. Опасной для него. Но Том был слишком самоуверенным, не так ли? — Тогда давай проверим, насколько ты готова, грязнокровка. И, взяв её за плечи, чувствуя руками жар её кожи, притянул к себе и прыгнул в пропасть…