К истокам души

----------- ✶ -----------

И их губы прикоснулись. Нет. Нет. Нет. Это не правильно. Она не должна... Ощущение, возникшее у Гермионы в груди от жара, от руки, сжимающих её в тисках, от веса его тела, было поистине невероятным. Том весь источал жар, сам огонь во плоти, хоть его прикосновения всё ещё отдавали холодом. Морозом. Мглой его существа. Но теперь почему-то привлекательной. Глаза сами по себе закрылись, повинуясь этому греховному порыву, что так резко и неожиданно обрушился на них с головой. Его рука с волос переместилась на талию, притягивая ближе, словно в желании слиться воедино, стать одним целым в этой темноте, в этом мраке. Гермиона чувствовала привкус крови на губах. Его крови, которую Гермиона пустила вновь, и это было безумно, невероятно, донельзя сладко, что не хотелось жить, испытывать эти ощущения снова. Не испытывать щемящее чувство в груди, не испытывать столько эмоций на его счёт, которые девушка пыталась от него скрыть. Не испытывать жар между ног. Не думать о нём. Не смотреть на его губы. Глаза. На него всего. Но желание, жажда, что-то необъяснимое взяло верх, заставляя поддаться этому чувству. Снова и снова. Так, чтобы в её сознании укрепилась мысль: «Он тебе нравится достаточно, чтобы закрыть глаза на его жестокость. Чтобы получать удовольствие от его губ». И это убивало её душу. Она запустила руку в его волосы, с упоением проводя пальцами по его тёмным прядям. Спускалась ниже, царапала шею, тянула его кожу, словно всё ещё желая удостовериться в его реальности. В его человеческом облике. В том, что он сейчас, из крови и плоти, с таким сильным голодом её целовал, трогал, будто изголодавшийся зверь. Но всё резко закончилось. Настолько резко, что Гермиона ещё несколько мгновений сидела с припухшими губами, всё ещё желавших ласки, а руки против воли практически тянулись к отодвинувшемуся юноше. Отрыв глаза, девушка заметила шок в его глазах. Неверие. Смятение. Шок. Страх. Страх, словно сейчас он совершил нечто настолько неподобающее, настолько неправильное, запретное, что это могло бы его убить. Возможно, так и было. Возможно, сейчас Том осознавал всю плачевность ситуации. Возможно, до него, наконец, дошёл реальный расклад вещей. Реальные ощущения. И это его пугало. И это делало его человечным сейчас, как никогда... Потому что Гермиона чувствовала такое же. Её пугали эти... Ощущения. Потому что она не могла остановить сердце, которое почему-то начинало биться в груди сильнее при его виде. И ей требуется вся выдержка, вся сила воли, чтобы не выдать себя. Не раскрыть свой ещё один секрет. Свою слабость. Самый ужасный, самый пугающий и мрачный — она симпатизировала Тому Реддлу. Тому, кто буквально несколько минут назад угрожал ей. Тому, кто обманул, сыграл на ярости Гермионы в желании защитить Гарри любой ценой. Тот, кто нагло украл её письмо, к глубокому несчастью забытое, и теперь знал о ней достаточно информации, чтобы доложить профессорам и директору о реальной личности девушки. Но она была уверена в том, что Реддл не станет этого делать. Ровно как и она рассказывать сейчас о его людях. Никто не будет закладывать друг друга, используя внешние факторы борьбы. Они хотели играть сами, без посторонних лиц, без лишних рычагов силы. Ведь иначе это будет неправильная победа, не так ли? Она играла с самим дьяволом. С тем, кто убил её друзей в другой реальности. Она влюблялась в само зла. И ненавидела себя за это... ...Том смотрел на Гермиону, явно сбитый с толку поведением. Но чьим? Гермионы или его? Не важно, так как они оба поддались этому импульсу, этому огню, который так давно хотел выйти наружу. Сердце разрывалось от этого понимания. От понимания, что теперь девушка становится заручницей своих ощущений, новых чувств, новых эмоций, ранее неизвестных ей самой. Но она не имела право. Эта мысль заставила Гермиону вернуться с небес на землю. Выровнять дыхание. Сфокусировать взгляд. Игнорировать сердце. А лицо Тома начало ожесточаться, грубеть, словно он хотел наброситься... На неё или же на самого себя? Гермиону это не должно волновать, но почему-то нечто в груди — волновалось, думало, жаждало его реакции на их первый и запретный поцелуй... «Не смей, слабачка! Ты не должна про это думать! Прекрати!» У неё есть миссия. Есть долг, ради которого она и затевала эту операцию, их с Гарри последнюю миссию. А сейчас она так глупо позволяла прорастать семенам чувств в своей груди. Позволила себе касаться врага. Трогать его, словно он был самым важным. Целовать. «Дисциплинируй эмоции, Мерлина ради». Рациональная часть хотела до неё докричаться, образумить, но когда взгляд вновь падал на юношу, теперь сжимающего свои кулаки, голова пустела. Абсолютно. Думать не хотелось. Не хотелось сейчас ничего анализировать, утопать в чувстве вины, которое её накроет чуть позже, под покровом ночи, когда она будет одна убиваться из-за новых и таких ненужных чувств... Девушка отвернула голову, скрылась во тьме, не желая, чтобы Том заметил её алеющие щёки. Не заметил её неровное дыхание. И чтобы он не видеть её блестящих глаз. «Ты предательница, Гермиона. Самая настоящая». ...Том, ничего не сказав, резко встал с кровати и исчез в темноте. Беззвучно. Быстро. Даже без хлопка двери. Оставив после себя лишь свой привычный аромат. Единственное, что могло бы напомнить о его присутствии. Об их игре, зашедшей слишком далеко. Гермиона спрятала лицо в ладонях, не зная, как теперь существовать с тем, что надвигалось на неё волной. Теперь она думала, что их коридор, их первая точка соприкосновения был лишь началом. Что Гермиона ошибочно позволила себе думать о нём, как о человеке. Как о том, у кого ещё билось сердце. У кого ещё была душа. Почему-то это что-то запустило в её груди. Тот самый процесс, те самые чувства. Потом она думала, что прикосновения к её бёдрам и кража письма в той аудитории стало кульминацией их игры. Тем, что заставляло её буквально страдать от понимания того, что она творила, что она позволяла с собой делать. Видя на уроке его ухмылку, буквально имея возможность ощущать его хитрость, его игривость, Гермиона чувствовала своё предательское сердце. И сейчас был предел. Был финиш. Но финиш чего? Выдержки? Их терпению? Великий Годрик, почему именно он Почему она выбрала его, как человека, который мог поселиться в её сердце? Да, он был красив, но для Гермионы это качество было не на первом месте. Ей были важны другие качества, которые она ценила прежде всего. И она их нашла в нём. Человеческие качества, их зачатки. Его ум, настолько острый и проницательный, как у неё самой, если не лучше. Его уверенность, его сила, его целеустремленность, какой бы она не была, тоже присутствовали в нём. Но что больше всего заинтересовало её в нём? То, что он кинул ей вызов. Дал почувствовать себя той, которую она потеряла на войне. Вернул ей чувство азарта, огня, то, что казалось ей утерянным. Вернул покой в её личном понимании. «Предательница. Предательница. Предательница». Дышать становилось труднее, и Гермиона боялась, что сейчас так не кстати её накроет истерика. Первые слёзы начали течь из глаз, которые Гермиона не видела смысла теперь прятать. В голове проносились воспоминания за эти два дня, окончательно даруя понимание, что она действительно что-то чувствует. Когда Том спасал её от огня, кинулся самым первым, Мерлина ради, у неё вновь что-то щёлкнуло. То, что заставило её стены буквально разрушаться на глазах. Обличая голые нервы. Подавленные чувства, так неожиданно свалившейся ей на голову... Но Гермиона не хочет произносить это вслух. Не хочет подтверждать, что её интерес ушёл за чисто академический. Что он перерос из желания просто победить, просто выиграть в их тихой игре, набирающей с каждым разом всё больше оборотов, во что-то другое. Заставляя задать себе один-единственный вопрос, который буквально бил по голове, до потери сознания, до комы... Сможет ли она убить Тома Реддла? Теперь, когда она чувствует. Теперь, когда она обрела тот самый покой, то самое ощущение, способное вернуть её к жизни. То, что вдохнуло в неё жить. То, что заставило её вновь почувствовать азарт. Гриффиндорский огонь. И когда она будет вынуждена его убить, как ей сберечь свой внутренний огонь? «Эгоистка. Эгоистка. Эгоистка». Гермиона не хотела вдаваться в ненавистные ей сантименты. Она ненавидела их всем сердцем всю жизнь, но сейчас не видела в себе ничего иного, кроме как этих самих сантиментов, накала страстей и натянутых струной нервов. Ей надо как можно быстрее закончить дело. Пока она окончательно не потеряла себя. Пока Том не настолько глубоко проник под кожу.

----------- ✶ -----------

Следующие дни прошли спокойно. Том больше не приходил к ней, никак не объявлял себя. Возможно, это было и к лучшему. Возможно, если Гермиона сократит контакт, то отвыкнет, морально сможет всё-таки подавить ощущения и чувства. Подавить воспоминания. Его сердце. Его губы. Его привлекательную злость. Уничтожить крестражи, а после без чувства сожаления убить. Это нужно закончить. Это нужно убить в себе авадой и не сожалеть, ведь Гермиона сделала бы благое дело — избавила себя от страданий, от горя по Тому Реддлу, убийце магглорожденных, будущего диктатора без души. Но разве мог будущий диктатор так касаться её? Так спасать от огня в том кабинете? Так играть с ней, настолько азартно, продуманно, что Гермиона могла этим наслаждаться?... ...Поэтому Гермиона чаще стала прибегать к окклюменции, стараясь не думать о Томе, вместо этого с ещё большим усилием начала продумывать свою новую идею насчёт уничтожения крестражей. Она уже несколько недель вынашивала мысль, как проникнуть к Реддлу в голову, чтобы найти крестражи. Гарри порывался самостоятельно пойти на поиски по всей стране, по их же маршруту в той жизни, но Гермиона вовремя ему напомнила, что сейчас у него два крестража — кольцо и дневник, которые должны быть где-то поблизости с ним. Вряд ли у Тома была возможность спрятать их где-то далеко за окрестностями школы. Значит, диапазон сокращался до нескольких мест. И ей поможет вовремя примененная окклюменция. Гермиона могла бы проникнуть к нему в голову с учётом того, что при этом Том не сделал бы ничего со своим сознанием, чтобы помешать посторонним узнать его тайны и воспоминания. Этого она ещё не знала. Лишь предстояло узнать. Но знала, что его стена сознания была прочнее бетона. Если он поймёт, узнает, какие именно стены Гермиона хотела снести, какие именно воспоминания просмотреть, то это бы стало фатально для неё. Ибо зная нрав Реддла, его упёртость, импульсивность в делах власти, контроля, то её не спасёт даже обоюдная и увлекательная игра. Обещание данное им не убивать Гермиону, пока она ему интересна. Поэтому ей следовало продумать несколько вариантов, дополнительных и запасных планов на случай неудач предыдущих. Совсем скоро Гермиона сможет встретиться с Гарри, с которым хотела обсудить все эти варианты. Включая то, что ей следовало рассказать про Дамблдора. Но не хотела упоминать то, что она преднамеренно себя подожгла. Ей нужен был совет, ещё одна думающая голова, чтобы подготовиться ко встрече с их бывшим директором. Потому что самой уже было сложно. Рядом с Гарри она всегда быстрее думала, словно присутствие родного человека, названного брата, выводило её из состояния бездействия. Он был её домом, тем, что напоминало её прошлой жизни, от которой Гермиона не могла отказаться. Ей было интересно, как обстоят дела у друга, ибо они не могли писать слишком часто долгие и развёрнутые письма. И вот так прошли месяцы, такие насыщенные и наполненные, а Гарри, его компания, его тепло и забота — было тем, что нужно для гармонизации души и тела... Но был момент, омрачающий это событие: Том уже наверняка знал, что она собиралась идти на встречу с Гарри. Знал её планы, что было не очень хорошо. Даже опасно. Пусть даже Гарри и не писал точное место и время, а письмо было без лишних опознавательных знаков, и даже имена были другие. Дурга и Скандра. Позывные имена ещё в той жизни, где конспирация была превыше всего. И эти имена перекочевали сюда, в место, где их личная война всё ещё продолжалась. И эти мысли вновь доводили до слёз, заставляя чувствовать вину. Чувствовать себя эгоисткой. Предательницей. Предающей светлую сторону. Будто она плевала на могилы павших. Потому что тот человек убил всех её близких в будущем. Его последователи, дети и внуки его друзей убивали её друзей один за другим. Безжалостно. Травя их. Убивали их с присущей им жестокостью. Пытали, сдирая кожу, подвешивали их на главной площади Хогсмида. И расскажи бы она сейчас живым Джинни, Драко или же Рону, что она интересуется Томом Реддлом, они бы её возненавидели. Гермиона была в этом уверена. И это было больно. До безумия. И долг ей должен быть дороже за собственные чувства. Она не имела права быть эгоисткой. Поэтому, когда наступило время выписки, а на теле не осталось ничего серьёзного, Гермиона была не в лучшем расположении духа. Излучая мрачность и безразличие к миру. Потому что весь эпицентр, все краски сейчас были запрятаны глубоко внутри неё. Чтобы не думать. Чтобы в голове осталось только чувство долга, мозговая деятельность. И ничего больше. Стены, картины, этажи Гермиона преодолела без особого интереса. Ни с кем не обменялась и парой слов даже для приличия, пребывая в своей личной агонии. Ей стоит прекратить эти неразумные метания сердца, если не хочет всё испортить. Тем более, когда это не имело смысла. Совершенно. «Думай рационально», как новая мантра. Уже завтра ночью Гермиона будет пробираться к Гарри, параллельно следя за тем, чтобы за ней не было хвоста. Потому что знала Тома достаточно, чтобы предугадать его действия. А точнее любопытство, которое было одной из самых ярко выраженных черт его характера. Гермиона до сих пор помнила его глаза, наполненные любопытством и удивлением после новости, что она смогла усовершенствовать Империус. Любопытство, когда она не хотела рассказывать о себе, раскрывать загадку, и это было определённо тем, что заставило Тома сблизиться с ней. Любопытство. Азарт. Игра. И поэтому Гермиона была уверена, что он мог проследить за ней. Или отправить кого-то, а после доложить хозяину обстановку вещей. Самое интересное. Достойное внимания его милости. Так что Гермиона была готова к любым эксцессам ночи, вплоть до того, что ей придётся применять вновь силу. Говоря о силе, кулак девушки заныл, напоминая о недавнем ушибе. Как напоминание о её несдержанности. Её огне. Напоминание, что во всём мире только Том теперь мог вывести Гермиону из себя, довести до жестокости, до желая пролить кровь, но при этом сохранить чувства симпатии внутри. Немыслимо. Возможно, если бы она не ударила Тома, не разозлилась на него и себя, то ничего бы не было после. Не было той минуты слабости. Не было поцелуя. Не было всего того, из-за чего сейчас Гермиона истязала душу. Но время не вернёшь, как бы иронично это не звучало в её случае. Гермионе оставалось лишь не потерять баланс на этой арене жизни. Желательно сохранив рассудок. ...Девушка уже даже не видела, куда шла, полностью отдаваясь своим ощущениям и инстинктам. Пара дней были в полном её распоряжении. Отдых после больницы, так необходимый ей. Дни, когда не нужно будет проверять ни домашние работы, ни писать отчёты, ничего из того, что обязан делать учитель. Она не могла жаловаться на эту работу, всегда мысленно сравнивая с её прошлой, и всегда отдавала выбор теперешней профессии. Лучше проверять работы и вести лекции, чем видеть каждый день раны и вонять трупами. Поэтому до сих эта деятельность преподавателя приносила ей удовольствие, какую-то мало-мальскую разрядку мозга. Потому что она бы сошла с ума, вечно думая либо о плане, либо о Реддле. Иллюзия нормальной жизни? Возможно. Имитация нормальности? Разумеется. Но могла ли она полностью отдаться преподавательскому делу? Определенно нет. И тем более не хотелось анализовать уверенность в этом понятии. Не хотела всё-таки принимать тот факт, что это никогда не будет её жизнью. Хотя с ужасом начинала понимать, что постепенно отдаляется от того времени, от двухтысячных, привыкая к сороковым... Встряхнув головой и не желая сейчас думать, анализировать, девушка шла дальше, создавая видимость, что она не идёт бесцельно по школе в поиске тишины.. ...Всё-таки хотелось немного отдохнуть от вечного анализа, от работы, от вечного вопроса о хорошем и плохом. Что ей следует делать, а что нет. Но радовало, что осталось не так уж и много времени перед тем, как она пойдёт к Гарри, и тогда, возможно, ей станет легче. Ведь она разделит с кем-то своё бремя... И ноги привели её к месту, так хорошо знакомое ей из прошлой жизни, где она проводила так много времени. Выручай комната. Место, где они с ребятами провели так много времени. Место, где она чуть не погибла. Место, откуда началась их борьба против стороны тьмы. Против стороны Тома. Вздрогнув от резкой прохлады, странного предчувствия, Гермиона подошла поближе к стене. Ощущая знакомый трепет в груди. Сколько всего здесь было, и сколько бы ещё могло произойти, не случись войны в той реальности? Сколько бы людей дальше отправляли своих детей в Хогвартс? Сколько бы этих детей открывали Выручай комнату? Но сейчас это уже не важно. На пепелище этих воспоминаний остались лишь руины и жалкие надежды, что она справится. Что она отомстит за годы, проведенные во мраке и ужасе. Отомстит за могилы друзей. Но как теперь она могла отомстить, если испытывала чувства к своему главному врагу с одиннадцати лет? Тому, кто возглавит сторону зла? Эти мысли раз за разом разрывали душу. Гермиона не могла нормально думать, всё время мысли её бегали то от симпатии к Тому, то до чувства долга. Чувства, что будет правильно сделать, решить в её ситуации. Чувства привязанности к прошлому и желанию жить настоящем. Гермиона чувствовала себя растерянным ребёнком. Последней эгоисткой, которая словно позабыла обо всех смертях и ужасах, которые происходили на её руках. И не было решения. Не могла убить. Ни себя, ни чувства внутри, ни самого Тома... Проводя рукой по знакомой стене, Гермиона прикрыла глаза, в надежде успокоить вновь разбушевавшееся нервы. Которые были уже настолько расшатаны, что девушка не могла ни спать, ни есть, ни попросту существовать... — Мисс Доккен? — послышался голос где-то в конце коридора, от которого Гермиона вздрогнула и достала палочку. Тревога. Странная. Вновь предчувствие. Увидев, кто перед ней, с тихим выдохом вернула палочку на место. Постаралась успокоиться. Мистер Розье шёл прямо к ней, явно сбитый с толку её бурной реакции. Но не пояснять же юной голове, что она, его учитель, симпатизирует его однокурснику, по совместительству его лидеру, и не может совладать с головой по вопросам морали? Определенно нет. — Добрый день, мистер Розье, вы что-то хотели? — прокашлялась она и поправила складки длинной юбки. Не поднимая взгляда. Если тот ещё увидит слёзы, то считай заработает себе ещё больше подозрений. Хотя Гермиона сама считала этого ученика подозрительным. Не то место, не то время. Слишком часто Адам Розье стал посещать её жизнь. До ужаса странно. Даже некомфортно. Одно дело благодарность, но другое, когда он уже начинает искать встречи. Когда она находилась одна с этим учеником на этом этаже. И его взгляд был слишком сосредоточенный на ней... — Я хотел поинтересоваться вашим самочувствием. Как вы? Я видел, как это происходило... — с далека начал юноша, хотя ему определенно что-то было нужно другое от неё. — Ничего страшного, такое может случиться с кем угодно, я не виню мистера Мальсибера за случившееся, — постаралась добродушно улыбнуться, словно она не говорили про огненную атаку и её мучительные тогда крики. — Мистер Реддл провёл беседу с ним, Том очень переживал за вас, профессор. Спас вас, — с намёком промолвил Адам, заставив Гермиону резко поднять глаза на юношу. Сощурилась. Его светлые волосы в тени выглядели серо, а взгляд, какой-то ожидающий, любопытный, вперился в неё. Девушка сосредоточилась. Как только Гермиона хотела мысленно уйти от Тома, так вокруг всё напоминало о нём. Запах, чистота, старые и пережитые эмоции, ненужные чувства, и теперь ещё намёки Розье. Да, она понимала, что Адам застукал их в компрометирующем виде, вплотную друг к другу, и теперь он был намерен что-то узнать. Что-то явно подозрительное и скрытое от самого Тома. — Я думаю, все в равной степени переживали, всё-таки не каждый день видишь горячего человека, — тон похолодел. Руки за спину. Прямой взгляд. — И я благодарна мистеру Реддлу за его реакцию, если вы это хотели услышать, — тонкий намёк на его слишком провокационный вопрос. Взгляд парня напротив также похолодел. Видимо осознал, что из Гермионы он не вытащит никакое пёстрое или же цепляющее слово. Гермиона и так была уставшей от этой недели, а лишние разговоры не способствовали улучшению самочувствия. Гермиона не понимала, что именно Адам хотел у неё выпытать. Хотел проверить что-то? Её реакцию на Реддла? Её чувства? Тогда это приобретает ещё более интересный оборот, раз ещё один человек хочет что-то выведать у неё. Адам поджал губы, что-то явно раздумывал. Возможно, понял наконец, что секретничать или же вздыхать по Реддлу она не намерена. По крайней, в его компании. Почему-то с каждым разом этот ученик сдавался ей всё страннее, наблюдательнее. Что-то замышляющим. — Рад, что с вами всё в порядке, профессор, до свидания, — изобразил улыбку юноша и ретировался. Не будь Гермиона осведомлена о коллекции фальшивых улыбок слизеринцев, то ещё бы могла поверить. Но определенно с ним было что-то не так. Возможно, Гермиона бы могла при следующем раунде с Реддлом упомянуть поведение Адама, но практически сразу же отмела эту мысль. Она не должна никак вникать. Никак помогать. Их взаимосвязь граничивалась только колкостями, желанием показать силу, азартом, игрой... И моментами близости. И не больше. Она не будет лезть туда, куда не нужно. Покачав головой, словно это вытряхнет из неё мысли, Гермиона всё же решила оставить Выручай комнату от греха подальше. Отправиться в место, где она всегда успокаивалась — библиотека. Любая книга должна сейчас отвлечь девушку. Должна заставить оставить эту реальность на какое-то время, чтобы часы шли быстрее. ...Пара минут, и в её руках знакомый том про графическую магию, который она раньше читала с огромным удовольствием в той жизни. Благодаря этой книге она смогла создавать свои заклинания и усиливать свои зелья с помощью рунической символики, создавать собственные ритуалы, про которые никто так и не догадывался, ведь Гермиона считала их слишком... Своеобразными, чтобы воспользоваться. Поэтому сейчас прикосновение к ветхим страницам, их аромат, шершавость бумаги напоминали ей лучшие времена, когда мозг работал на полную свою силу. Сейчас же Гермиона не была уверена, что сможет повторить хоть один из своих опытов так же отлично или же создать новый ритуал, который будет действительно стоящим. Задумчиво прикусив губу, Гермиона по памяти открыла тринадцатую главу, где находились интересные рунические формулы на основе Старшего Футарха, их характеристики, а также схемы рисовки. Сейчас эта книга была девственно чиста, без её личных, к своему стыду, пометок и замечаний, как будет лучше усилить ту или иную формулу. Но память услужливо подсказывала ей, где находились её заметки на странице. Где находился рунический став на насылание морока на сознание человека. Помнила, что так и не использовала его, оставляя на крайний случай, который так и не настал. Так как не было смысла, ибо Ордена больше не было. Оглянувшись по сторонам, Гермиона вытащила палочку и сделала копию книги для себя. Теперь она имеет ещё одну книгу в своём распоряжении, которую она собирается вновь «испортить» своими записями. Девушка усмехнулась. Она могла уже создать свою собственную библиотеку из копий книг. Уменьшив книгу, она спрятала её в карман мантии и зашагала дальше, время от времени останавливаясь на знакомых названиях. Позволяя себе вспомнить некоторые моменты из прошлого, связанные с этим местом. На удивление, которые уже не вызывали тяжести в груди, не вызвали горя. Лишь воспоминания, ностальгию. Душа болела меньше. И это не могло не радовать. Пройдя чуть дальше, девушка заметила силуэт, скрытый в темноте между стеллажами, и до боли в глазах знакомый ей. Даже не надо было подходить ближе, чтобы распознать иссиня чёрные волосы, точеный профиль и ауру тьмы, которая вновь клубилась вокруг него... Крестраж. Гермиона это знала давно. Она хорошо помнила, как ощущается воздействие крестража на самой себе, когда ещё в той жизни носила медальон, который сейчас ещё не был крестражем. Но Гермиона не могла и помыслить, что крестражи могут так сильно влиять на своего... Хозяина. Ей казалось, что Том не испытывал дискомфорта из-за наличия этой тьмы, но, скорее всего, ошибалась... Эта аура прям чувствовалась, как что-то действительно осязаемое, видимое глазу, и до того настолько неприятно пугающее, что хотелось убраться подальше. Но Гермиона осталась, ведомая своим любопытством понаблюдать за поведением Тома. Да, она уже много раз наблюдала, но не в такие напряжённые моменты, когда тьма настолько близка и к ней, и к нему. Когда крестраж брал верх. Её пальцы сжимались за полку одного из стеллажей, который служил ей укрытием от Реддла. Гермиона мысленно надеялась, что никому сейчас не взбредёт в голову посетить этот угол библиотеки. Прикусив губу, Гермиона немного сильнее высунула голову, желая получше его рассмотреть, хотя внутри запрещала себе слишком много думать о таком явно нездоровом поведении. Просто наблюдение. Анализ. Характеристика внешности, оценка. Ничего особенного. Поэтому, выдохнув, Гермиона стала отмечать странные детали его поведения, явно не вписывающихся в его обычное. По крайней мере, рядом с ней он вёл себя иначе. Напыщенно, уверенно, слишком властно, что никак не ухудшало его вида, но сейчас... Том еле держался на ногах, придерживаясь руками за стеллаж, и глубоко дышал, судя по вздымающейся спине. Сам он дрожал. Нахмурившись, девушка стала взвешивать, стоит ли ей сейчас что-то... Предпринять. Она не должна никак вмешиваться. Если ему плохо, она должна этому радоваться, не так ли? Её врагу, человеку, в будущем убившему её друзей, было плохо. Но почему Гермиона не чувствует это? Не чувствует то, что правильно? Она могла бы почувствовать злорадство по поводу того, что амбиции Реддла повернулись к нему спиной, показывая реальное расположение вещей. Ведь за всё нужно платить. Могла бы. Но не выходило. Хотя не могла отрицать, что где-то на периферии признавала, что Том сам виновен в том, что сделал с собой. Никто его не заставлял переходить на сторону зла или же убивать, всё было на его совести. Он был таким. Он убивал таких, как она. И этого было бы достаточно, чтобы вновь его возненавидеть... Было бы. Два крестража не проходят бесследно. Хоть Гермиона раньше сильно не замысливалась, как происходила с Томом его трансформация в Лорда Волдеморта. Как и его самочувствие в эти моменты. Возможно, пришло время об этом тоже подумать. Гермиона мало знала о том, что именно нужно делать, чтобы сотворить крестраж. Расколотить душу и убийство — Гермиона это знала, но этого было недостаточно для полного понимания такого серьезного ритуала. Но раз создание крестража имеет такие последствия... Страшно даже представить, что пришлось сделать юному Тёмному Лорду, чтобы обрести власть и бессмертие. Неужели это и привело его к безумию?... ...Вдруг Том начал качаться из стороны в сторону, постепенно стал оседать на пол, не имея возможности ухватиться за что-то, даже за малейший выступ. Наконец Гермиона увидела его лицо, и внутренне содрогнулась от кошмарного вида. Пот градом лился по его лбу, глаза были судорожно раскрыты, а сам юноша дышал через раз, словно каждый вздох забирал у того жизненные силы. Выглядел, как на предсмертной агонии. Скулы заострились, а глаза приняли красный, даже багряный оттенок, так напоминавший ей Волдеморта. Сердце сжалось в груди. Гермиона не могла на это больше смотреть. Чувствуя, как все стены за сегодня рухнули, вновь обличая неприятную правду. Гермиона действительно волновалась. Даже когда видела его красные глаза, смотрящие куда-то в пустоту. Но эти глаза постепенно начинали закрываться... И Гермиона не могла больше стоять в стороне. Плевать сейчас на крестражи. Плевать на всё. Конечно же, она потом найдёт кучу оправданий своему неравнодушию. До того, как она оказалась рядом с ним, Гермиона наложила заглушающие чары на тот угол библиотеки. Будто чувствовала, что может произойти всё что угодно... Чем ближе она была к нему, тем сильнее ощущала энергии тёмной магии, настолько мерзкой, что даже Гермионе, привыкший к ней за долгие года, стало до тошноты противно... Быстро подбежав к Реддлу, Гермиона дотронулась до его плеча, начала его тормошить, а другой рукой хлопала его по щекам, стараясь привести в чувство. Чтобы тот не отключался. — Том, Том, ты слышишь меня? Не закрывай глаза, — говорила Гермиона, не зная, как убрать деструктивный эффект крестража. Мысленно проклиная всю тёмную магию, существующую сейчас в его организме по его же глупости. Иначе не назовёшь. Тому словно становилось хуже, он что-то промычал на её слова, попытался судорожно дотронуться рукой любого участка её тела, словно удостовериться в её присутствии, в её реальности. И это почему-то вновь заставило сжаться сердце. То, как он судорожно пытался ухватиться за её плечо, заставило вспомнить всё. Мысленно Гермиона опять вернулась к крестражам. Возможно, если она уничтожит крестражи, она действительно сможет освободить Тома от всего, что с ним случится в будущем?. Ведь вряд-ли он хочет себе такого будущего? Или же Гермиона так себя успокаивала. Сейчас у неё не было идей, понимания, как привести его в чувства. Чтобы вернуть ему сознание, которое он продолжал терять. Потому что ничто из того, что Гермиона могла бы сделать, не подействует на Тома. Потому что крестражи куда сильнее, чем любые заклятия против них. Неужели крестражи настолько его выматывали? Но почему? Разве такая особенность была у того Волдеморта из её времени? Или же присутствие Гермионы и Гарри в сороковых как-то... Изменило ход истории? Гермиона могла сейчас бы вдаваться в правила путешественников во времени, сейчас смотрящихся донельзя смешными, но не было времени думать об этом. Особенно когда на её руках практически без сознания лежал Том Реддл, будущий диктатор и причина её пребывания тут. И одновременно тот, кто занял место в её сердце. Причина вины её души. — Чёрт, Реддл, — шипела девушка, осознавая, что не может отнести его в больничное крыло, ибо такого рода проблемы там не решаются. В голове созрела мысль. Сумасшедшая. — Ладно, пойдём по-другому, — и, вздохнув, произнесла дальше: — Легилименс, — палочку к его виску. Яростный взгляд Реддла стал последним, что она увидела перед тем, как отправиться в его сознание. Это был единственный выход, чтобы как-то облегчить его боль и, возможно, временно убрать эффект тёмной магии. Вернуть организму жизнеспособность. Один из таких вариантов — заклинания, направленные на его сознание и мозг, чтобы возбудить нужные нервы и вернуть тому возможность управлять телом. Чистая медицина. Разумеется, это не облегчит влияние крестражей, а лишь даст Реддлу возможность проснуться должным образом. Опасно, но других вариантов нет. Помимо этого, пребывая в этом мраке, девушка могла воспользоваться положием и, вопреки своим альтруистическим побуждениям, зайти немного дальше и утолить своё любопытство по поводу нахождения крестражей. Гермиона давно хотела проверить эту возможность проникновения в его голову, но не было подходящего момента. Если Гермиона сейчас справится, то дальнейшие долгие вычисления будут ни к чему. Она будет на шаг впереди. Она узнает, где крестражи. Поможет их с Гарри делу. Возможно, избавится от чувства вины. Но тогда поступит подло, воспользуется слабостью Тома сейчас. Как только Гермиона хотела продвинуться немного дальше, как тьма, эта мгла с холодом, с оглушительным криком выкинула её из сознания Тома. Вернула в реальности. Голова разрывалась от боли, а сил, чтобы как-то взять себя в руки, попросту не было. Крестражи ослабили её. Из-за боли в голове Гермиона не сразу осознала, что лежит на полу, а Реддл нависал над ней. С палочками в руке. Не касался. Гермиона не могла дышать, с каждой секундой она всё сильнее задыхалась. Автоматически руки потянулись к горлу, словно прикосновения помогут ей вернуть спасительный воздух. «Заклятие», — думала Гермиона, пока голова не переставала болеть, а кислорода становилось всё меньше. Лёгкие жгло огнём. Гермиона ощущала слезы, что скапливались в уголках глаз, а мозг не мог адекватно принять решение, что ей сейчас делать. Как спастись. Глаза Тома, его оскверненной версии напротив, были всё ещё красными. Пугающими до чёртиков. Черты лица были искаженными, а кожа слишком бледная даже для него самого. Гермиона хотела закричать, выбить палочку из его рук, но с каждым разом она слабела, и сил, чтобы даже оставаться в сознании, было всё меньше. — Самая хитрая думаешь? — голос был другой, не тот, который она привыкла слышать. Чужеродный. Том Реддл сильнее сдавил заклятием её шею, видимо, в желании предоставить ей больше боли. Гермиона захрипела, начала дёргаться в желании как-то ударить, тоже причинить боль, но Реддл отодвигался от неё, словно боялся дотронуться. Его поза, его тело будто охватывало всё пространство, всё помещение, без возможности капитуляции. Его губы растягивались в кровожадной улыбке, настолько жестокой, настолько он мог иметь под воздействием тёмной магии. Жутко. Опасно. Темно. — Ты не сможешь узнать ничего из этой головы, грязнокровка, и ты не сможешь победить меня, — шипел лжеТом, нависая ещё сильнее, приближаясь к её лицу. В желании найти страх. Ненависть. Что угодно. Но Гермиона не поддавалась на это, испытывая отвращение к крестражу, к тому, что видела перед собой. Это был не Том Реддл, а Волдеморт, который через пару десятилетий уже и позабудет о своей школьной версии. Его худшая версия. Зло во плоти «И неужели ты, Гермиона, позволишь ему стать таким?». Эта мысль ударила по голове. Сцепила зубы. Не подпускала ненужные мысли. Неужели она настолько свихнулась в их личной игре, что теперь, смотря в багряные глаза врага, думала о его спасении? Неужели она всё ещё не отошла от своей сердобольности? Жалко. Противно. Неправильно. Гермиона желала воздуха. Кислорода. Моральных сил, чтобы воспользоваться палочкой и обезвредить крестраж, захвативший тело Тома. Испорченное крестражами тело, что сейчас хотело убить её прямо на холодном полу библиотеки, без возможности спастись. Крестраж с упоением душил дальше, улыбался, получал удовольствие, будто мстил лично ей. И поэтому Гермиона решила действовать по-другому, отключив все добрые побуждения к человеку напротив. На время. Говоря себе, что сейчас перед ней не тот Том Реддл, а оскверненная крестражами версия. Из последних сил, отрывая руки от собственного горла, практически не видя ничего перед собой, Гермиона кинулась вперёд с желанием силой прекратить его манипуляции. Схватила руку лжеТома, сжала со всей ей сейчас присущей силой, израсходуя всю энергию на это действие... И удивилась, когда сквозь слёзы и затуманенный разум увидела боль на лице Тома, а после его оглушительный крик, словно... Её прикосновения приносили боль крестражу. Эта мысль прибавила Гермионе моральные силы, и она схватила Тома уже двумя руками, ещё крепче, ещё сильнее, ведь от этого зависила её жизнь. Жизнь Тома. Его сознание. И тем временем крик Реддла продолжался, но глаза, эти красные, дикие глаза смотрели на неё со всей ненавистью, словно проклинали, обещали, что рано или поздно Гермиона получит сполна. Что ей отомстят со всей болью, со всей жесткостью, на которую Гермиона заслуживала. Вокруг Тома всё меньше и меньше было тьмы, становилось легче дышать не только из-за отсутствия соответствующего заклятия, но и из-за того, что сила крестража временного покидало сознание Тома. Её касания действовали, как ингибитор — как вещество, замедляющее реакцию тёмной магии в его организме. Том с каждым разом слабел, не было больше слышно криков, не было больше ненависти и наэлектризованного воздуха в библиотеке, удушающих проклятий... Лишь тишина, тяжёлое дыхание Тома и два уставших тела на полу. Гермиона отпустила Тома, когда удостоверилась, что её касания больше не нужны. Руки горели, словно она приложила их до раскаленной печи. Том был спокоен. И сейчас этого было достаточно. Стала ждать, когда Том придёт в себя и, возможно, объяснит, что это всё было. Ждала и одновременно боялась. Ведь с того дня прошло не так много времени, чтобы в должной степени переварить их поцелуй. «Ты же не настолько сумасшедшая, он тебя чуть не задушил!». Хотя уже не могла с уверенностью сказать, что не являлась сумасшедшей. Вспомнить только её моральное состояние за эти дни, переходящее то от чувств, то к вине. Немыслимо. Сороковые определённо раскрывают в ней то, что Гермиона и не подумала бы в себе даже искать. Искажают её. Определенно портят. Или же дают свободу и покой?... Поэтому сейчас от Гермионы требовалась вся сила, чтобы вновь воспользоваться окклюменцией и закрыть все чувства. На время. Том начал шевелиться и приподниматься на локтях. Нахмурившись, начал раскрывать глаза, и как же Гермиона сейчас выдохнула с облегчением. Глаза без красного оттенка. Только тёмно-синий. Гермиона теперь дала себе возможность облокотиться на стеллаж позади себя. Она выглядела наверняка не лучшим образом. Наверняка растрёпанные волосы. Тяжёлое дыхание. Смятая одежда. Вновь. Скоро она уже к этому может привыкнуть. Особенно в присутствии Реддла. Том полностью сел, наконец, останавливая взгляд на Гермионе, тяжело дышащей и уставшей рядом с ним в непосредственной близости. Гермиона встретилась с ним взглядом, в котором была мрачная насмешка. — Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад, — голос был хриплый, всё ещё не отошедший от недавнего удушья. Шея болела, словно не заклятие душило её, а его пальцы. На секунду прикрыла глаза, почувствовав тошноту. Но выдохнула и продолжила: — А тем более помощь тебе, Том, — и усмехнулась с закрытыми глаза. Стараясь не слушать сердце. Спокойствие. — Что ты сделала? Что... — сейчас он вообще не был похож на себя обычного. Нервные движение шеей, бегающий взгляд, попытка восстановить в памяти события несколько минутной давности... Потеря контроля. Гермиона убила в себе жалость по отношению к нему, выставляя на поверхность злорадство, что он перед ней в уязвленном положении. Ведь так легче. Привычнее. Правильнее. — Считай, что спасла тебя, — протянула Гермиона, складывая ноги на полу в более подобающем виде. Открыла глаза. — Ты терял сознание, и если бы я не подоспела, то... — дала додумать ему самому, явно намекая на его проблему. По имени крестраж. Том нахмурился ещё сильнее и поправил волосы, пока ещё не решаясь подниматься на ноги. Из-за слабости в теле или из-за того, что хотел поговорить с ней? — А что ты, изволь спросить, делала в таком дальнем углу библиотеки? — провокационно, напряжённо, так, как привыкла Гермиона. Реддл хотел переключить её внимание на что-то более лояльное. Возможно, не будь Гермиона практически задушенной, она бы и приняла правила его игры, но не сейчас. — Не важно, что я тут делала, — «следила за тобой, изучала, мысленно целовала», — важно то, что ты был не в себе. И чуть меня не задушил. Пока я не дотронулась до тебя, — и чуть наклонила голову, наблюдая за мельчайшими изменениями. Ей нужны были объяснения, почему тьма расступилась, как только Гермиона коснулась самого Тома. Потому что не могла сделать логическую цепочку. Потому что всё это казалось нелогичным. ...Том поджал губы, явно испытывая неудовольствие, непринятие, все негативные эмоции разом. Взгляд похолодел, а тело напряглось ещё сильнее, словно готовилось к атаке. Словно Гермиона обличала то, что не следовало произносить вслух. То, что чего Том избегал. — Я не просил тебя вмешиваться, и то, что происходит со мной, тебя уж точно не касается, — сжал челюсть. Грубо. Презрительно. Не хотел показывать, что теперь Гермиона снова впереди, что теперь знает о нём ещё больше. Его секрет. — Если же тебе нравится быть под влиянием тёмной магии, то милости прошу, губи себя дальше, — покачала головой девушка и начала подниматься, иногда пошатываясь на ватных ногах. С трудом, но всё же девушка смогла отойти от стеллажей на достаточное расстояние, начала двигаться к выходу, обходя сидячего Тома. Крестраж высосал у неё все силы, и Гермиона до сих пор не могла окончательно прийти в себя. Потому всё было неестественно размыто... Мысли путались. Тело плохо слушалось. Но Гермиона вопреки этому признавала сейчас, что разговаривать с Томом, при этом держа всё в себе, было сложно. Вдруг неожиданно, Том встал напротив неё, переграждая путь. Гермиона даже не заметила, не услышала, как тот поднялся на ноги, не думала, что тот захочет продолжить баталии с учётом того, насколько уставшими они были. Том молчал. Внимательно наблюдал за ней несколько секунд, осматривая тело с головы до пят с морщиной между бровей. Волнение?... Тряхнул головой. Ещё сильнее нахмурился. — А с какого момента ты начала заботиться о моём самочувствии? — произнёс Том. Наклон головы. Глаза в глаза. Тон был требовательный, словно он действительно не понимал причину её поведения. Не понимал, что только своим видом запускал в ней процессы, неподвластные ей. То, что противоречило её сущности... — А с того, когда ты буквально падаешь в обморок на моих руках! — прошипела Гермиона, сокращая дистанцию. Ближе. Ноги чуть дрожали. — С того, когда твоя тёмная версия угрожает мне, душит, желает убить, Мерлина ради! Думаю, в такой ситуации я имею право волноваться! Это звучало резко, почему-то неприятно для него, как успела заметить девушка, но Том быстро взял себя в руки. Без возможности узнать, что он на самом деле думает об этой ситуации между ними... — И? Что мешало тебе пройти мимо, профессор? Не подвергать себя опасности? — в отличие от неё, он был спокойнее, по крайней мере, так себя позиционировал, но неровное дыхание в противовес указывало на другое... Скрытая злость? Вожделение? Волнение? — Долг. Обязанность. Или то, что я целитель, выбирай объяснение, которое тебя удовлетворит, — и постаралась пройти мимо, не зацикливаться на том, что его тело стало ещё ближе. Грудь к груди. Приглушённый свет. — Значит, только рефлексы, да? — продолжал Том, словно желал добиться от неё чего-то. Вновь перекрыл дорогу своим телом, окончательно убивая все возможности сбежать. Глаза в глаза. — Да, и теперь ты дашь мне пройти? — требовательно и недовольно. Твёрдо. Практически умоляюще. Насмешка в его искривлённых губах ответила, что не он не намерен её отпускать. — Только после того, как ты объяснишь, что делала в моей голове. Или это тоже были рефлексы? Гермиона не была готова к этому вопросу, вся голова была сосредоточена на другом. Гермиона схватилась рукой за стеллаж. Даже не заметила, как Том инстинктивно дёрнулся. — Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросила, нервно закусив губу. Их разговор идёт не в то русло, и ей это совершенно не нравится. — Ты плохая актриса, — хрипло хмыкнул и облизнул губы. Прищур. — Я про то, что ты искала в моём сознании. Или ты думаешь, что я бы не почувствовал никаких манипуляций со своей головой? Тем более легилименцию, — фыркнул он, смотря как-то самодовольно, будто словил на поличном. Скрестил руки на груди, будто закрывал от неё истинные эмоции... Он определённо выглядел лучше, как успела заметить Гермиона, раз теперь имеет силы язвить и показывать характер. Сейчас цвет его лица был куда здоровее, а искры в синих глазах так и кричали, что ему хочется что-то сделать. Сказать. Продемонстрировать. Игра продолжается. А значит, ей стоит сейчас включиться и не позволить, чтобы он выиграл. Как бы он Гермионе не нравился, как бы он не возбуждал в ней всё скрытое, она не могла ему позволить вести счёт. Тем более, когда она физически сейчас стала слабее. «Окклюменция, Грейнджер, окклюменция». Иначе будет фиаско. Ей надо узнать причины такого поведения крестража, ведь теперь в ней играло её треклятое любопытство. И если она не дисциплинирует ум, то ничего не узнает. Уже видела, что они отходили от темы. Том её отвлекал. Завлекал в свои сети. Возможно, даже флиртовал, но Гермиона плохо разбиралась в этом, чтобы уточнять. Сердце горело. Но Гермиона лишь усмехнулась ему, параллельно осознавая, как близко они находятся друг к другу. Практически чувствуя рельеф его тел. Даже через одежду. Словно та была тоньше самой нитки... — Хотела проверить кое-что, — ничего конкретного, ничего понятного, лишь туманные слова и игры умов. — Свои теории насчёт тебя, — против воли взгляд упал на его губы. Том это заметил. Усмехнулся. — И какие же, профессор? — голос самого змея искусителя. — О тебе и твоих крестражах, — и холодная улыбка. Триумф. Победа. И Том, которые на секунду завис, явно не ожидавший от неё этих слов. То, что она произнесла это вслух. — Ты... — пытался совладать с собой Том. Начиная наступать. И она невольно шагала назад, пока не упёрлась в стенку. — Ты хоть знаешь, про что говоришь, ведьма? Вновь близко. Слишком близко для тех, кто находятся по разные стороны баррикад. Для учителя и ученика в библиотеке. — Я же знаю о тебе достаточно, я тебе говорила, — она подняла руку, ведомая желанием коснуться, облегчить сейчас вину в душе. — Возможно, эти знания меня и убьют, — но вина не проходила. Рука зависла над его скулой, а он всё наблюдал... Что же творится в его душе? Если она ещё есть... — Но точно не ты, — она опустила руку. Вновь постаралась выбраться, протиснуться мимо него, но была схвачена за руку. Возвращая на место, где она стояла до этого. Ближе. — Я тебе говорил, что не собираюсь тебя убивать, — уверенный голос прозвучал над её ухом, пока он притягивал Гермиону ближе, всё ещё держа за кисть её руки. Гермиона прикусила губу. Нет. Нет. Нет. — Твоя уверенность и погубит тебя, — «и она действительно погубит тебя, ведь ты должен умереть». — Мы в равных условиях, — проговорил Том, проводя большим пальцем по её вене, вновь посылая мурашки по телу. Наклонился ниже. Ближе. — И как я уже говорил, я не проигрываю, профессор. И мне интересно увидеть, как ты будешь подчиняться в конечном итоге, — глубоко вдохнул. — Демонстрация силы, помнишь? — его слова превращались в шёпот. Во что-то слишком запретное. Почему она еле держала себя в руках? Почему весь эпицентр скапливался в том месте, где Том брал её за руку? — Разве я не показала тебе, что ни за что не подчинюсь твоей воле? — выдохнула Гермиона. Отвлечься. Отвлечься. — Показала, разумеется, — продолжал шептать Том. Коварство так и сочилось из его голоса. Он играл сейчас как никогда раньше, демонстрируя... — Но я могу быть довольно... Убедительным, когда дело касается соревнования. Я же всегда побеждаю, не так ли? Его рука сжала её бедро. Неожиданно. Резко. Гермиона в шоке распахнула глаза. — Ты уже подчинилась, моя ведьма. На голову будто вылили чан с холодной водой. Также резко и неожиданно. В какую игру он играл? Что хотел получить от неё? Почему так беззастенчиво трогал? Шептал? Что у Тома Реддла было на уме? ...Проглотив эту горькую и неприятную правду для её строптивой натуры, Гермиона ответила, стараясь, чтобы тембр голоса оставался холодным: — Ты ошибаешься, Реддл, и путаешь человечность с проигрышем, — ответила она, стараясь постепенно освободить руку из его хватаки. Ей надо уходить. Срочно. Иначе есть риск, что она не сдержится. Что её строптивая натура в самый ответственный момент уйдёт вновь в спячку. — Помощь, сострадание, сочувствие, человечность — и есть первые признаки слабости, Гермиона, — загадочно, мрачно произнёс Том, не прекращая ни на секунду касаться её. — И я хочу преподать тебе урок, что не следует лезть туда, куда не следует, — тон похолодел, и его пальцы сильнее схватились за её кожу, отчего девушка крупно вздрогнула. От возбуждения или же от страха? — Потому что эти секреты могут оказаться для тебя слишком опасными. И лезть туда — считай лезть в пасть зверя, — серьёзно, холодно, всё ещё мрачно. Никакой насмешки. Никако игривости. Отвлекающего жеста. Только правда, которую он сам ей рассказывал. Предупреждал. — Получается, ты и себя считаешь слабым? — усмехнулась сквозь неприятные ощущения Гермиона. Надо надавить. На его душу. На его сердце. На то, что ещё было живое в нём. Так будет правильно сейчас. Определенно. Перетасовка. — Или ты думаешь, я забыла, как ты меня излечил? Тогда, в классе? Ты проявил человечность, Том, — продолжила невинно Гермиона, понимая, что задела нужную струну его души. — Потому что ты человек, Том Реддл. Ты человечен. Пальцы сжали её бёдра по всей силой, и Гермиона, вскрикнув, хотела отодвинуться. Но Том не пустил, приближая к себе вновь. Гермиона играла с огнём по имени Том Реддл, играла на его нервах, словно опытный скрипач. И, возможно, сейчас могла поплатиться за это. Забылась, что рядом с ней был не просто школьник. А будущий Тёмный Лорд. — Я советую тебе подбирать слова, грязнокровка, иначе тебе будет очень больно, — прошипел он ей на ухо. Злость. Гермиона сглотнула, чувствуя его горячее дыхание. — Если я сказал, что не планирую сейчас тебя убивать... Дыхание Гермионы усложнялось, а сердце стучало, как бешеное. Страх и вожделение смешались в одном, создавая ядерную смесь в её теле. Она боялась его в той же степени, сколько можно бояться тёмного волшебника. У неё оставался инстинкт самосохранения и понимание, что она недостаточно хорошо знает Реддла и не может может предугадывать его настроение. Его мотивы. Его действия, которые он проворачивал насчёт неё и после оставлял, словно рыбу на суше... — То это не означает, что я не побрезгую старыми методами пыток. Наказание за твои слова, — его рука потянулась к спине, задевая юбку. Специально. Навязчиво. Запретно. — Если ударить в нужном месте, то это парализует тебя на несколько минут, — проговаривал Том, внушал страх. Гермиона не ощущала от него тьмы крестража. Это были его эмоции. Его желание её напугать. Неужели Гермиона действительно его задела в достаточной мере? Неужели Том Реддл боится... Человечности? Того, что она видела в нём? Его рука двинулась выше, прямо к шее, повторяя контур образовавшихся синяков на белой коже. Но не так крепко. Страстно. Демонстративно сильно. — Если я ударю в шею, то могу случайно задеть сонную артерию, — продолжил Том. Пальцами провёл по артерии, наверняка чувствуя пульс. Её сердце. — Мне нужно пояснять, что будет с тобой при ударе в сонную артерию? Гермиона качнула головой, ощущая головокружение. Уже не из-за физической слабости. Моральной. Чувствовала себя загнанной ланью, какой-то неправильной жертвой, которая наслаждается тем, что с ней делают. Адреналин. Наркотик. Наслаждение. — Зачем ты это делаешь? — прохрипела девушка, очень явно ощущая холод его кожи. Контраст с её горячей. И ей становилось легче. Появлялись силы. — Чтобы ты, наконец, признала правду, — прошептал Том, сменяя настрой на... что-то другое. То, что мозг Гермионы отказывался анализировать. — Что ты уже поддалась мне. И чтобы ты не забывала, кто перед тобой находится, — серьёзно закончил Том, словно взяв себя в руки. — Если я разрешил тебе жить, развлекать меня своими выходками, то не думай, что мы в равном положении. Лишь игра. Игра?... — Придёт время, Том, — совладала с собой Гермиона, чтобы забыть о руках на её шее. — И ты вспомнишь мои слова. То, что я говорила про твою власть. — И ты думаешь, что мне есть до этого дела? — жёсткая ухмылка. — Когда я выиграю? — Будет дело, не сомневайся, — прошептала девушка. Как, ради Мерлина, она могла заинтересоваться тем, кто мог запутать её по своей прихоти? Дело даже не только в крестражах, Том сам по себе такой человек, склонный к жестокости. Теперь Гермиона поняла это окончательно. Но мысль о его спасении ещё сильнее укоренилась в её сознании. Синдром спасателя. Посттравматический синдром в новой форме? Нежелание отойти от адреналина? Она обречена, если чувствует что-то к жестокому человеку. — Раз ты уже позволил мне намного больше, позволил жить, калечить тебя, занимать твоё время, посчитал меня равным в знаниях... — перевела дыхание, готовясь к отступлению. — Позволил больше, чем кому-либо другому, то поверь, ты проигрываешь так же, как и я сама, — вынесла вердикт Грейнджер. Сейчас или никогда. — Игра продолжается, Том. Потому что процесс запущен, как бы ты этого не отрицал. В тебе есть человечность. То, что отделяет от крестражей внутри тебя. И пока ты не признаешь это, ты будешь жить во тьме до самой смерти. Предупреждала. И, резко поддавшись вперёд, неожиданно оттолкнула Тома от себя со своей прежней силой. Последнее, что Гермиона заметила, так это горящий взгляд Реддла. Желаний ответить. Возразить. Оставить последнее слово за ним. Во взгляде была злость на её последние слова. ...И скрылась за стеллажами, понимая, что не может больше оставаться рядом с ним. Гермиона убегала от него. Убегала от себя. Мысли путались вновь. Несвязные, дикие, нереальные, но она позволила им существовать, ей надоело прятать простую истину от себя. Потому что Гермиона признавала, что проигрывала, но и Том тоже. Гермиона знала. Видела даже через его броню. Помнила его реакцию на их поцелуй. Неверие. Страх слабости. Всё это было. И она докажет это, даже если нужно будет приложить усилия. Выстоять, чтобы доказать Тому Реддлу, что в нём действительно есть эта человечность. Страхи. Нежелание поддаваться. Признавать слабости. Даже если тот будет отрицать. Возможно, она как раз и заинтересовалась его внутренним мрачным миром? Его жестокостью? Амбициями? Его скрытой слабостью?... Гермиона слабела. Если не внешне, то морально. И это ей не нравилось. Но сделать уже ничего не могла, потому что процесс уже запущен. И вопрос времени, когда они вновь так встретятся и продолжат свою игру. Когда он вновь до неё коснётся. Когда вновь позволит с собой играть. Когда он вновь начнёт угрожать ей, а Гермиона, от страха и вожделения, плохо сможет совладать с собой. Вопрос времени. Гермиона быстрым шагом пересекала коридоры, пытаясь найти место, где она бы смогла успокоить разбушевавшиеся нервы. Рациональная часть бранила Гермиону разными словами. Как и то, что служило сердцем. Рациональность кричала, что Реддл хитёр, слишком двуличный, слишком злодей в её истории, так почему Гермиона не слушается? Почему, святой Годрик? Почему она не могла отключить чувства и видеть лишь его мрак? Не видеть его человеческое нутро? Неужели жизнь решила, что мало ей сложностей, так пусть теперь она выбирает между тем, что нравилось её душе и сердцу, и между тем, что она была обязана сделать? Если Гермиона предаст Гарри, их идею, она предаст всё, чему посвятила свою жизнь. Предаст своих друзей. Память об Ордене. Если Гермиона убьёт Тома, то она предаст желание своей души. Свой огонь. Всё то, что хранилось глубоко в её личности и благодаря Реддлу имело возможность как-то проявляться. И то, что она ощущала рядом с ним. Оставался тогда единственный выход. Гермиона должна, обязана что-то придумать, потому что... Была влюблена в Тома Реддла. И Гермиона хотела сохранить ему жизнь.