What Worries Ruth?

      Мне везет, когда папа с утра уходит на работу. Он не готовит завтрак, не просит завязать ему галстук и не спрашивает, идет ли рубашка к его глазам, — всё это воспоминания из моей прошлой жизни.       Той, когда мы с мамой возвращались домой каждые два месяца, папа целовал ее в макушку, а меня приобнимал одной рукой за плечи, а потом готовил острую курицу карри специально для меня — Мэтт обычно фыркал и плевался от обилия соусов и специй.       Сейчас папа живет на коробке передач: просыпается, залезает ногами в тапочки, чистит зубы, надевает костюм и выходит из дома — в лучшем для меня варианте.       Когда дверь за ним хлопает, я вылезаю из-под одеяла и сажусь на пол. Засовываю руку под кровать и достаю пробковую доску, что купила в канцелярском магазине не так давно. Красными кнопками на ней пришпилены портреты Стайлза, Скотта и Эллисон — я распечатала всё с их страничек в фейсбуке.       Я поднимаюсь и бреду в комнату Мэтта. Здесь всё выглядит, как и пару лет назад: скомканное постельное белье грязно-голубого цвета, разбросанные вещи на столе и зашторенные окна. Рубашки на спинке стула, что почти сползают до пола, книги с закладками на нужных страницах и даже одеколон, что я дарила ему на прошлое Рождество, стоит без колпачка.       Всё выглядит так, будто сам Мэтт сейчас перешагнет порог комнаты, плюхнется на кровать прямо в одежде и начнет рассматривать снимки, сделанные за сегодня.       Я закусываю губу, стараясь сдержать слёзы — в какой-то момент мне казалось, что их уже не осталось, но теперь глаза печет. Пора перестать обманываться: Мэтта больше нет, — это мне сказала мисс Моррелл в нашу последнюю и единственную встречу, после чего я хлопнула дверью и вылетела в коридор.       Я прохожу в комнату и усаживаюсь на полу. Обкладываю себя всем тем, что чисто в теории должно мне помочь понять больше. Дневник Мэтта, где я прочитала абсолютно все, кроме двух моментов — я пропустила часть о себе и его фантазиях об Эллисон. Его фотокамеру, где я просмотрела все фотографии. И всякое барахло, включая комиксы, что до сих пор принадлежат Стайлзу.       Я смотрю на всё это долгие секунды, пока не ложусь лопатками на холодный пол и не поднимаю первый том про Человека Паука над собой на вытянутых руках. Питер Паркер вряд ли даст мне все ответы, но я пролистываю каждую страницу в поисках каких-то заметок, уточнений и вообще чего-либо.       Естественно, там пусто. Что Стайлз, что Мэтт открывали его, в лучшем случае, в начальной школе, и, кроме как выпавшего стикера с Мэри Джейн, я ничего не нахожу. Вряд ли вина за это лежит на Питере Паркере, но я со злостью швыряю комикс в сторону; тот на гладкой обложке скользит под кровать.       Вытаскиваю телефон из кармана пижамных штанов, что захватила с тумбочки у себя в комнате, и открываю голосовую почту. В силу моей суперспособности практически всегда отвечать на звонки, мне редко оставляли сообщения — за пару лет их скопилось не больше десяти. Я разворачиваю то, что в телефонной книге отмечено «Мэтт», и подношу динамик к уху. — Рут, почему мне никто не сказал, что аэропорт в Лас-Вегасе такой огромный? Это же просто кошмар, во всем Бэйкон Хиллс нет столько людей! — он возмущается, но я слышу радостные нотки в его голосе. — И как мне прикажешь тебя искать? Здесь просто сотни, тысячи пассажиров — как они вообще помещаются в самолет?       Я не взяла трубку, потому что спускалась с трапа, и один противный мужчина очень неудачно толкнул меня под руку, отчего мое единственное средство связи плашмя приземлилось на ступеньки. — Что-то мне подсказывает, что мы с тобой не встретимся раньше завтрашнего утра, потому что в такой толпе заметить можно разве что слона, — я слышу, как на заднем плане объявляют о посадке на рейс, а потом Мэтт шумно выдыхает. — О черт, или девушку с рыжими волосами. Я вижу тебя! Рут!       Сообщение обрывается, потому что Мэтт видит мое недовольное лицо в толпе пассажиров и машет мне рукой.       В тот год мы вместе прилетели в Неваду на мамину выставку в Лас-Вегасе. Мы договорились с Мэттом не спать ночами, сбежать в казино и выиграть там миллионы, но, естественно, просто завалились в номере играть в монополию и пить безалкогольные коктейли из меню «всё включено».       Мои губы дрожат, а в носу щипит. Я переворачиваюсь набок, и слеза теперь катится вниз по щеке, а потом срывается на пол. Как можно смириться с мыслью, что теперь нет человека, с которым у тебя одно детство на двоих?       Я поджимаю колени к груди и всхлипываю. Хочу закусить ворот пижамной футболки, но у меня нет сил подтянуть его к губам. Тем более, папы дома нет, и я позволяю себе разрыдаться в голос. Мой взгляд рассеивается из-за слез, и, потому когда он цепляется за что-то с обратной стороны столешницы, я сначала не верю увиденному.       Принимаю вертикальное положение, протираю глаза костяшками пальцев и ползу к письменному столу Мэтта, на котором все еще стоит его рабочий ноутбук. Я порывалась залезть в него минимум раз в три дня, но брат был не из тех, кто пишет пароль на стикере и вешает его на монитор. У меня было около десяти вариантов, каждый из которых оказался неверен.       Я нашариваю записку, приклеенную к столешнице двухсторонним скотчем, и тут же разворачиваю ее. Может, Мэтт и не оставлял пароль на видном месте, но точно не держал его в голове.       Я перебираюсь за компьютерный стол и распахиваю ноутбук. Ввожу все в точности, как написано мэттовой рукой на клочке бумаги. Задерживаю дыхание, когда нажимаю на ввод, и шумно выдыхаю, когда все получается.       Я быстро пролистываю все переписки с интересующими меня людьми. Последнее сообщение Стайлзу отправлено 25 марта 2004 года, Скотту — и того раньше. А Эллисон — за день до его убийства. Он зовет ее на вечеринку, а она говорит, что они увидятся там.       Я падаю лицом в ладони и стараюсь сопоставить в голове картину происходящего. Мэтт — обычный подросток со своими проблемами в виде неразделенной любви и двойками по химии. Как и любой шестнадцатилетка, он идет на вечеринку к Лидии Мартин в ее день рождения. Заводит разговор с девушкой своей мечты, пьёт пунш, нелепо танцует под музыку из колонок — фантазия подкидывает мне довольно красочные образы, как вдруг все обрывается.       Точно жизнь Мэтта — кинопленка, следующие кадры пузырятся, чернеют и сгорают. Что, черт возьми, происходит в тот кусок, перед тем как он оказывается в местной реке, задушенный и утопленный?       Я вновь поднимаю глаза на экран и захожу в галерею — самый тяжелый файл среди всех имеющихся. Проматываю фотографии до нужного мне года и удивленно таращусь на увиденное. Большую часть снимков занимает Эллисон.       Вот Эллисон в школьной библиотеке у полок с немецкой литературой. Ее волосы собраны в пышную косу, глаза подведены черным карандашом, а пальцы листают Кафку.       Клик. И вот Эллисон в классе химии — причем я не вижу ее лица, но узнаю знакомую косу. Она ссутулится, рассматривая что-то в учебнике, а рядом в узкой пробирке дымится желтоватый пар.       Клик. Эллисон в парке. Клик. Эллисон на скамейке для запасных игроков в лакросс. Клик. Эллисон в торговом центре с Лидией (разве что у той обрезана половина лица). Клик. Элиссон в продуктовом магазине.       Клик. Эллисон в окне собственного дома. Она стоит напротив рамы, ее фигуру обволакивает теплый свет лампы позади, темные локоны разбросаны по плечам. На следующем снимке за талию ее обнимает Скотт, а еще дальше — целует в шею. Серия заканчивается тем, что весь кадр закрывает ветка (как я смею предположить, дерева, что растет у ее дома).       Я захлопываю ноутбук, точно он ядовитый, и вскакиваю с места. Это настоящий проход в тайный мир Мэтта: чем он жил и дышал. Это должно было помочь мне понять, что именно произошло, вот только почему я чувствую себя теперь так погано, словно искупалась в помоях?       И почему у меня ощущение, что у Мэтта больше грязных секретов, чем мне казалось?

***

      Не знаю как, но ноги вновь приносят меня к шкафчику Мэтта — я выхожу из кабинета английской литературы и бреду до тех пор, пока не останавливаюсь напротив. Мне не стоит труда его отыскать, потому что он единственный, что засыпан цветами и открытками.       С его смерти прошло уже почти пять месяцев, а это значит, что скоро все это снимут, выкинут, а шкафчик отдадут какому-нибудь новенькому, который и знать о том, кто такой Мэтт, не будет.       «Может пройти месяц, полгода и год, но в сердцах ты будешь навсегда» — гласит надпись на одном из стикеров со стразами и рисунком от руки. Посмотрим, что скажут эти лицемеры, когда все это окажется в мусорке в кабинете изобразительного искусства.       Я прищуриваюсь и всматриваюсь в фотографию брата в рамке из розового картона. На ней Мэтт улыбается, потирает ребром ладони лоб, а при свете солнца его глаза кажутся голубыми — не такими, как у Айзека или у меня, но совсем не серыми, как обычно. — Что еще ты скрываешь? — шепчу я одними губами, скорее, самой себе, чем кому-либо. — Вы были знакомы?       Я подпрыгиваю на месте и начинаю пятиться — инстинкты сначала кричат бежать, а потом идентифицируют голос. Мягкий, но строгий. Эллисон. Она стоит в компании Скотта и смотрит на мое лицо, пока второй теребит лямку своего рюкзака. — Я? Э, — заикаюсь, а потом кручу головой из стороны в сторону. — Нет. Просто все эти, — я обвожу рукой шкафчик, — открытки. Стало интересно.       Мне кажется, что Эллисон выдыхает и убирает за спину темный локон волос. Я невольно вспоминаю фотографии в галерее у Мэтта с ее участием. Мне так и не хватило смелости пролистать дальше, потому что я побоялась увидеть нечто большее. — Оно и к лучшему, — Скотт кивает, а я передергиваю плечами, стараясь придать виду наибольшую беззаботность. Сейчас я девчонка, что интересуется смертью одноклассника, которого даже не застала. — А что с ним случилось? — наивно спрашиваю я. Хлопаю ресницами, но тут же понимаю, что переигрываю. — Суицид? Наркотики? Несчастный случай?       Скотт с Эллисон метают в друг друга нервные взгляды, и я понимаю: вот оно. Доказательство их причастности. Я и до этого не сомневалась ни на секунду, но теперь они пришли с повинной. — Кхм, последнее, — наконец выдает Скотт неуверенно. — Думаю, последнее. — В общем, Рут, тебе очень повезло, что ты его не знала, — ладонь Эллисон ложится мне на плечо.       Я медленно перевожу взгляд сначала на ее руку, точно она ядовитая, а потом поднимаю голову и смотрю в ее лицо. Вижу, как она сжимается от того, насколько ситуация некомфортна, но мы обе продолжаем смотреть друг другу в глаза. Она — с целью доказать себе, что способна выдержать это давление, а я — в попытке найти ответы.       Зачем ты убила моего брата, Эллисон? Зачем позволила ему надеяться на то, что у вас что-то может быть? За незаконно полученные фотографии? За преследование? Это достойно полиции, но не смерти от удушения под водой.       Я медленно смещаю фокус вправо — пользуясь случаем, Эллисон убирает ладонь с моего плеча и сует ее в карман.       Или, может, это был ты, Скотт? Ты задушил моего брата голыми руками, а теперь так мило улыбаешься девушке, от которой он был без ума? И все потому, что никто из этих счастливых подростков не знает, что ты на это способен? — Да, — наконец произношу я и перетряхиваю плечами. Ненависть все еще бурлит во мне, готовая вырваться наружу, как вода из кастрюли с кипящей картошкой. — Наверно, вы правы.       Больше никто шумно не выдыхает: Скотт и Эллисон лишь взволнованно переглядываются, а к нашей компании приближается девушка, известная мне под именем Лидия Мартин. Ее каблуки стучат по полу, разнося гул по коридору. — Привет! — звонко чеканит она, обращаясь явно ко мне. Я приподнимаю бровь. — Привет? Да виделись, вроде как, — пункт плана номер четыре: идеальное совместное расписание. — На английской литературе.       Лидия отмахивается, и я понимаю, что приветствие было чистой формальностью. — Через две недели у меня вечеринка. Если хочешь — приходи, Рут, — она улыбается, а на ее щеках образуются ямочки.       Я прищуриваюсь и смотрю на нее явно дольше положенного негласными правилами, пытаясь рассмотреть две вещи: не разыгрывают ли меня и что в ней нашел Стайлз.       Ни в одной из трех с половиной школ, где я училась, пока мы с мамой переезжали (с половиной, потому что в одной я не проучилась и месяца), меня не звали на вечеринку богатые подростки с бассейном во дворе дома.       А еще смотря на Стайлза, я была уверена, что его типаж — это кто-то вроде Мэри Джейн, а у них с Лидией разве что один цвет волос. По такому принципу ему могла бы понравиться и я. Эта мысль заставляет меня мысленно рассмеяться. — Да, — откашливаюсь. В конце концов это хороший шанс собрать информацию в неформальной обстановке. — Да, я приду. — Замечательно! — Лидия поворачивает голову вполоборота и подмигивает.       Эллисон улыбается, но как-то неуверенно говорит, что это хорошая идея. А вот что потом добавляет Скотт, я уже не слышу из-за шума. Звук такой, словно кто-то пытается поймать нужную радио-волну, но все никак не выходит.       Я смотрю на ребят, на то, как они переговариваются между собой, как смеются, и тогда понимаю: шумит не в школьном коридоре — шумит у меня в голове. Причем так отчетливо, точно кто-то старается передать мне сообщение, но из-за помех ничего не выходит. — Рут? — я читаю собственное имя по губам Скотта — хотя, вернее будет сказать, что это единственное, что я понимаю. Смею предположить, что потом идет что-то вроде «ты в порядке?».       Я сглатываю и утвердительно качаю головой — понятия не имею, что они обсуждают, но для верности вздергиваю вверх большой палец из кулака.       К шуму примешивается еще и звон, точно кто-то кричит настолько громко, что это перестало быть криком и стало просто высокой частотой, от которой кровь готова пойти из ушей. Я зажмуриваюсь — еще немного и мне придется молить о помощи и надеяться, что вот-вот все закончится. И, желательно, не моей смертью.       Звон сменяется скрипом: стертых об асфальт шин, вилки о тарелку — я понятие не имею, но это уже слишком. Моя голова раскалывается, и я прикладываю руки к ушам, надеясь хоть немного спастись от этого, но ситуация становится только хуже: кажется, что шум теперь повсюду.       И только я думаю, что это никогда не закончится, как вдруг чья-то ладонь падает на мое плечо со спины. Я взвизгиваю, подпрыгиваю на месте, и ровно в эту секунду всё стихает. Всё — значит абсолютно всё. Я больше не слышу ни гула ребят, ни школьную жизнь, бурлящую в коридорах — я не слышу даже собственное сердцебиение, хотя напугана до чертиков.       Позади (а теперь уже передо мной, потому что я оборачиваюсь) стоит Стайлз. Он смотрит на меня в упор, и что-то в его лице заставляет мои предплечья покрыться мурашками — возможно, дело в улыбке. Она растягивается, образуя пустоты в уголках губ, а глаза при этом выглядят стеклянными. — С-с-стайлз? — заикаюсь я.       Стилински делает выпад вперед, обнимает меня за плечи и произносит мне на ухо, практически не размыкая губ: — Когда дверь — не дверь?