Sleepwalking

      Уже которую ночь подряд Армин шел по бесконечно длинной, уходящей во тьму дороге. Путь ему застилал густой серый туман, тугой, как грозовое облако. Отовсюду непрерывно доносились человеческие стоны, плач и вой. Под подошвами хлюпала вода.       Багровое небо рассекла ослепительно-белая молния. Нога вдруг уперлась во что-то твердое. Едва не споткнувшись, Армин замахал руками, чтобы удержать равновесие, и от этого туман вокруг в мгновение ока рассеялся.       Перед ним лежало неподвижное тело с распоротым животом. Ног и рук не было — их словно отсекли идеально заточенным лезвием, а на их месте зияли окровавленные дыры с торчащими костями и сухожилиями.       — Б-б-бертольд?.. — в ужасе прошептал Армин, чувствуя, как разум застилает черной пеленой.       Бертольд лежал с открытыми глазами. В застывшем взоре отражалось кроваво-красное небо. На подбородке запеклась полоска черной крови.       Неведомая сила поставила Армина перед замершим телом на колени. Будто против своей воли, он потянул руки к дыре в животе. В нос ударил запах сильной, могучей крови, от которой мутнел рассудок. От кончика языка в глотку потекла струя одурманивающего железного вкуса.       «Что я… делаю?..» — сквозь дымку безумия подумал Армин, не властный над собой, а пальцы его, словно звериные когти, остервенело разрывали еще теплую плоть. Сладкую от осознания, каким беспомощным оказался «бог разрушения».       Он отправлял в рот кусок за куском, жевал, жевал, глотал, снова отрывал от брюшины кусок, снова вонзал в него острые клыки и все никак не мог насытиться. Сильнейший пожирает слабого — таков порядок вещей.       Чуть покачивалась, совсем как живая, голова Бертольда. В стеклянных серых глазах читался немой вопрос:

«За что вы так со мной?»

      — Нет… это не я… — облизывая дрожащие пальцы, в бреду бормотал Армин. По щекам его, смешиваясь с кровью, текли слезы. — Я не хотел… Бертольд, прости меня… Прости меня.       И, воя от чувства непреодолимой вины, продолжал раздирать на части и раздавливать в руках внутренние органы, поглощая их в припадке неутолимого, вечного голода. На зубах поскрипывали скользкие жилы.       В руке Армина хрустнули сломанные ребра. Отбросив их в сторону, словно куски проржавевшей цепи, он склонился над Бертольдом. Рыдая, он молил о прощении за все, что с ним сотворил, пока пальцы искали навсегда остановившееся сердце.       С иссушенной корявой ветки вспорхнул стервятник. Мраморные веки трупа дрогнули.       Тяжело дыша, Армин рывком проснулся. В легкие не проходило достаточно воздуха, а сердце кололи иглы боли.       Он посмотрел на свои руки. Чистые, ни капли крови, лишь влажные от ледяного пота.       Сколько именно дней прошло с тех пор, как Разведкорпус вернул стену Мария, Арлерт сказать не мог. Может, пять, может, неделя, может, больше — грань между реальностью и кошмарами настолько истончилась, что время превратилось в грязное, хлюпающее, болотное месиво.       Одно он знал точно: раны не могли зажить на его теле так быстро. Но целая, здоровая кожа без единого ожога напоминала ему о новой, страшной реальности. Отныне в его жилах текла дьявольская кровь, способная превратить в демона обычного юношу. И эта кровь принадлежала не ему, а такому же, как он, подростку, предавшему их боевому товарищу, самому тихому и скромному из всех.       Сев на край кровати, Армин потер разгоряченный лоб. Сколько бы Эрен с Микасой ни повторяли, что он ни в чем не виноват и решение за него принимало командование, он ненавидел себя с такой силой, что расчесывал кожу до крови в отчаянной попытке содрать с себя чужую шкуру. Первые ночи его беспрестанно тошнило, словно тело пыталось выхаркать, выдавить до последней капли чужой вкус, запах и дух.       Бертольд не покидал его ни на минуту. Он ходил за ним по пятам, скрывался в тени коридоров, звал, рыдая, Анни и Райнера. Каждую ночь, закрывая глаза, Армин оказывался перед его истерзанным телом, над которым издевался со зверской изощренностью. Засыпать становилось все страшнее — прежде всего, из-за самого себя. Он уже не сможет, как прежде, убеждать себя и окружающих в том, что любой спор и даже любую войну можно решить разговором. За той чертой никаких разговоров уже не шло.       Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад. За мечту о бескрайнем море, воду в котором не вычерпаешь и за сотню лет, пришлось жестоко заплатить собственной совестью. Армин и сам не заметил, как превратился в убийцу.       «Нет. Это не ад обрушился на землю. Это мы только-только взглянули правде в глаза», — думал он, спускаясь по каменным ступеням. «Наш мир с самого начала был адом. Сильные всегда возвышались над слабыми. Они всегда решали, жить нам или умереть».       Он вышел во двор и медленно вдохнул свежий запах ледяной ночи. Над его головой простиралось глубокое фиолетово-черное небо, твердое и неподвижное. Звезды, казалось, отражали свет от крошечного свечного фонарика на столбе.       «Такой слабак, как я, прожил так долго лишь благодаря друзьям. До них я был тем, кто нуждался в защите. Я мечтал стать таким же. Пройти наравне с ними весь путь до самой смерти».       Армин дрожал всем телом — то ли от холода, то ли оттого, что его внутренний мир трещал по швам.       «И вот чем все обернулось».       Во дворе за корпусом находился небольшой колодец, от сырости покрывшийся мхом. Вода в нем, гладкая, как стекло, достигала самого верха — в последние дни зачастили проливные дожди. Подойдя к нему, Арлерт взглянул на свое отражение. Впалые щеки, потемневшие от чудовищных ночей веки, выпирающие ключицы.       Он запустил руки в воду, пытаясь вернуть себе давно забытое ощущение «здесь и сейчас». Пальцы медленно тонули в черноте. Прохлада успокаивала кипящее сознание.       Армин плеснул воды себе в лицо и, протерев глаза, посмотрел на колеблющееся в отражении небо с точками тусклых звезд.       Снова всплеск — вода стекала по шее на грудь, по локтям — на траву, а Арлерт, зажмурившись, изо всех сил пытался смыть с себя остатки невыносимого сна.       «Я не виноват, я ни в чем не виноват…», — повторял он про себя, словно молитву.       Что-то вдруг резко схватило его за горло.       Армин распахнул глаза. Он хотел закричать, позвать на помощь, но из сдавленной глотки доносился лишь беспомощный хрип.       Из тьмы отражения на него смотрел Бертольд Гувер.