хрупкие создания

Кажется, в горах что-то есть. Безоблачное синее небо сегодня кажется особенно зловещим, тяжелым, будто оно давит на низкие горы, укрытые за ветвями сухих, мертвых деревьев. Мотель окружен вялым лесом, потрепанным после ветров и бывшего два месяца назад урагана. Возле мотеля есть автозаправка с покосившимися бензоколонками и дырявой крышей магазинчика — и кафе-дайнер, где Чарли сейчас сидит, ближе к пригороду. Дальше только город, автомобильный промышленный центр, находящийся в упадке; и людей здесь живет не то чтобы много — меньше ста тысяч. Не одноэтажная Америка, но и до небоскребов далеко. Такая — полутораэтажная. Отвернувшись, Чарли достает из сумочки розовую палетку «Princess Treat». Среди различных нежных оттенков выделяется голубой, искристый «angel wings», подписанный маленькими буквами. Чарли наносит себе на веки сверкающие ангельские крылья и, взглянув в зеркальце, закрывает его. Ангельски-голубой хорошо сочетается с мертвенно-белым оттенком кожи. С утра звонил папа и спрашивал, как дела. Папа верит, что Шарлотта поехала на какое-то учебное мероприятие и что, возможно, это далеко не точно, но дочка может поступить в университет, причем с хорошей гуманитарной базой и христианским уклоном. Это была ложь. Шарлотте надоело сидеть дома и она обманула отца, чтобы взять его деньги и уехать в ближайший крупный город — отдохнуть. Отдельным трудом было убедить папу, что везти Чарли не надо. Что его присутствие избыточно. Получилось найти компромисс: подвез Шарлотту Сэмюэль на машине, а затем, чтобы не оскорблять трепетные слизистые Чарли своим присутствием, укатил к друзьям-задротам играть в компьютер, настолки, читать комиксы и пить водку с соком. Пару раз мальчишка пытался соблазнить юную Эванс, но — тщетно. Малышка Чарли как монашка, только с глазами бляди. Недоступная. Девушка с пин-ап плаката. Пребывание в городе и блядки надоедают через три дня. На третий день Шарлотта знакомится с Джессикой. Новая приятельница живет в мотеле на постоянной основе, потому что денег на аренду нормального жилья не хватает. Джесс — это типаж средней американки: длинные каштановые волосы, острые черты изнеможенного лица, бледная кожа и стандартное телосложение с уклоном в худобу. Это взрослая женщина, старше великовозрастной нимфетки Чарли. В кафе Джессика заказывает им двоим гамбургеры и по кружке кофе. Эванс оглядывает старый дайнер и спрашивает: — Джесс, для кого-то это типа бестактный вопрос, но мне все равно: сколько тебе лет? Джесс отрывается от глянцевого журнала и говорит: — Тридцать два. Чарли переспрашивает: «Тридцать два?» — Да, я уже давно не школьница, — уставше улыбается Джессика. — Тебе тридцать два, а у тебя все еще нет мужа и детей? — Пх, как ты это поняла, Чарли? — Домохозяйки не живут в мотелях. Само понятие «домохозяйство» не сочетается с тесной комнатушкой-квадратуриной… Возможно, Джессика в разводе, или у нее тяжкая ссора с мужем и они сидят по мотелям, пока их дети — милая дочка и милый младший сыночек — живут у какой-нибудь тети Клэр и ждут, когда их отдадут правильному с точки зрения суда родителю, «Джон, прости меня! Я не представляю своей жизни без тебя и детей!» — «Нет, Джесс, ты сосала Эрику и целовала этими же губами своих детей… Ты ужасна! шлюха!», унылая пригородная интрижка, но Шарлотта так не думает. Джесс наверняка бездетная. Тягучие семейные драмы, пропахшие ванилином и кремом для обуви, — не для нее. Что-то выбивается из ее типажа. Глаза Джессики выражают усталое снисхождение, которое обрубает все попытки малолетней сучки Чарли приосаниться на фоне великовозрастной неудачницы. Шарлотта дуется. Джесс спрашивает: — Что насчет тебя? Тебе шестнадцать, девочка? — Мне девятнадцать. Я еще нимфочка. — Ясненько… мне в девятнадцать тоже казалось, что люди в тридцать это уже такие допотопные животные, не вымершие мамонты. Носят костюмы, ходят на работу, грезят о новом автомобиле… Официантка — бимбо в голубом платье с белым фартуком — приносит два блюдца с жирными маленькими, но плотными гамбургерами: котлета, плавленный сыр, полоски бекона, ломтик помидора и немного пышного салата. Бимбо-официантка разливает по чашкам горячий кофе из кофейника и ставит по штучке возле блюд. Улыбается. Джессика говорит: «Вы сегодня особенно красивы». Официантка желает «красоткам» приятного аппетита и уходит. Чарли разглядывает горы за окном и произносит: — Я не настолько тупая. Я знаю, что люди в тридцать два не старые. — Умница. Однако, если тебе так нравится, то можешь считать меня милфой. Милфочкой. Джесс улыбается и немного подается вперед, опираясь локтями о стол. Акцент на грудь. Где-то троечка — мягкие подушки. Темно-серая футболка придает Джессике такой комфортный домашний вид, как бы манящий обнять ее, но Чарли не поддается. Во-первых, футболка и пижамные штаны — это неженственно, скучно, некрасиво. Шарлотта на фоне Джессики выглядит как пригородная нимфа в воздушном кремовом платье, с юбкой до колен и лифом пуш-ап. Соска. Во-вторых, даже несмотря на смерть мамочки, у Чарли нет проблем с образом матери, нет нужды искать его в других женщинах. Она не какой-то задрот с недоебом. Шарлотта впивается зубами в сытный гамбургер. За чужой счет она всегда горазда поесть. — Приятного аппетита, — говорит Джесс. — Спасибо. И тебе типа тоже. В горах определенно что-то есть.

*

На доске объявлений Чарли замечает знакомое лицо. Бритая голова, шрам на скуле, подростковая наглость главного злодея школьной курилки.

Р А З Ы С К И В А Е Т С Я Р. Томпсон по обвинению в хранении оружия, бандитизме и продаже наркотиков.

Малыш Уэйн. Он говорил, что его зовут Уэйн. Хорошо они поигрались в тот день, трепетный мальчишка даже влюбился, но увы — дорога криминала погубила его, как оказалось. Интересно, не грязные ли деньги он отдал Шарлотте за ее услуги, ее таланты и красивые ножки? Жизнь полна иронии. Номер отеля тесный, немного пронизанный летним зноем. Сквозь жалюзи пробивается едкий солнечный свет. Под потолком крутится вентилятор. По телевизору показывают душных политиков в удушающих галстуках и воротниках рубашек: они то ли решают судьбы мира, то ли играют в «Jeopardy!» — и тихий голос диктора стирается до гулкого бубнежа, слухового синтепона, забивающего уши, чтобы не было тихо. Полутораместная кровать не заправлена. «Вполне себе красотка», — думает Чарли, крутясь напротив замызганного полноростового зеркала. Она такая худышка в пышных платьях. Один из секретов худобы Шарлотты Эванс — это то, что регенерация поглощает немало калорий. Чарли даже не нужен спорт: она может просто резаться, как доморощенная японская школьница, и сжигать жир на лезвии канцелярского ножа. Чарли восхищается собой. Многие жирухи положили бы голову на отсечение, лишь бы стать как Чарли. В завершении сеанса самозаботы Шарлотта: второй раз чистит свои молочные зубки; наносит косметику на лицо (ангельские тени и вишневая помада на губы); заплетает сахарные бантики в волосы цвета шоколада. Боже. Какая же я соска, думает Чарли. Сама бы себя выебала — просто, чтобы прикоснуться к прекрасному. Однако Шарлотта никому не дает — прикоснуться к прекрасному. Она недоступный цветочек. Помесь орхидеи цимбидиум и венериной мухоловки. Попробуй сунуть пальчики. В коридорах мотеля Чарли встречает Джесс — и та предлагает: — Хочешь сходить в боулинг? Она добавляет: — Он недалеко, в спальном районе. Просторный и уютный. Шарлотта задумчиво спрашивает: — В боулинге будет покушать? Животик Чарли хочет кушать: ему бы пироженку; или сахарочек; может, жирный гамбургер с кофеечкой. Очевидно, желудку Шарлотты не знакомы ужасы гастрита и язвы. Так что кушать хорошо и с размахом — можно и даже нужно! Надо же брать откуда-то силы на регенерацию. Чарли такая умная. Такая не рппшная пизда. — Конечно, — говорит Джесс. — Я накормлю тебя, непоседа. — Я готова на все! Джессика смеется. Спрашивает: «Ты была в боулинге раньше?» Шарлотта в общих чертах описывает, как в детстве разок ходила с мамой и папой, а позже, в более старшем возрасте, только с папой — деталь о том, куда делась мама, Чарли опускает — и, в целом, если ей не изменяет память, было весело. Один страйк точно был. Или нет. Чарли плохо помнит детство: католическая школа, белые чулочки, псалмы, боулинг, кафе по выходным, папин старый «фордик», мамины ароматические свечи, утраченная пластиковая невинность… Слишком далекое, чтобы пощупать. Слишком далекое. — Здорово, что у тебя такие приятные воспоминания о боулинге, — улыбается Джесс, прильнув плечом к орнаментированной стене коридора. — Мой папа обожал боулинг. Каждое празднество проходило в нашем местном спортивном клубе. Это было так… знаешь… не могу охарактеризовать это чувство. Джесс выдерживает паузу и печально произносит: — Возможно, нежность? Мимо них проходит шатающийся толстый мужчина в сером костюме. Чарли отвлекается на него — и окончательно не проникается рассказом Джессики. Брезгливость по отношению к мужику-пузану сбивает даже самые робкие зачатки ответной эмпатии. Чарли старается не подавать особо вида. «Милая история», — говорит она. Такие мягкие, теплые детские воспоминания. Круто такое помнить! То есть не забывать. Память. Иметь память. Они идут в боулинг. Помещение боулинг-клуба по-настоящему просторное, светящееся плеядой фонарей, и пол оборудован таким количеством дорожек, что кажется, будто они бесконечные: линии дорог как линии кетамина. Здесь играет компания мужчин, сошедших с экранов «Царя горы», знатных любителей погонять шары под пиво, и еще резвится дружное семейство с двумя детьми-мальчишками, очень крикливыми. В целом, терпимо. Чарли пыталась пару раз пустить шар, но он тяжелый, неудобный — и страйков не получилось. Красиво проигрывать малышка Эванс не умеет. Традиционно устроив сцену, она села за стол и стала цедить через трубочку молочный коктейль. Его купила Джесс — утешительный приз для капризной глупышки. Страйк! У Джессики получается лучше играть. Чарли даже почти не смотрит на победы приятельницы? подруги? своей сладкой мамочки? — завидует. Видимо, Джесс не лгала про детство в боулинг-клубе: шары она гоняет как надо. Двусмысленно звучит. Страйк! На столе — два клаб-сэндвича, три шоколадных маффина, полупустая чашка кофе и, конечно же, молочный коктейль в специальном красивом стаканчике, с воздушной шапочкой взбитых сливок и водруженной поверх вишенкой. Все сладкое для Чарли. Глюкоза полезна для мозга. Страйк! Джессика садится рядом. Чарли отпивает немного молочного коктейля с таким томным видом, будто героиня нуарного фильма. Джесс берет сумочку и достает оттуда пластиковый флакончик — Чарли успевает заметить только обрывок слова «OXY». — Игра идет как надо, но месячные болезненные, — говорит Джесс. — Надо подлечиться. — М-м, понятно, — безынтересно отвечает Шарлотта. — У тебя такое бывает? — Что бывает? — Боли во время месячных. — У меня нет месячных. Я девственница. Страйк! Кажется, Джесс впадает в ступор. Шарлотта задумывается. Может, она сказала что-то не то? Свою способность к регенерации она пока что не афишировала перед Джессикой, да и, собственно, зачем это делать? Джессика ведь не клиентка. — Чарли, у всех женщин с пубертата есть месячные, — говорит Джесс. — У всех нормальных женщин. — Мне похуй, — раздраженно отвечает Чарли. — Ты правда веришь, что месячные начинаются после первого полового акта, а не сами по себе условно лет в двенадцать? — Я верю только в Господа Бога нашего и в то, что папочка меня любит. Джессика вытряхивает из флакончика две оранжевые таблетки с числами «40», закидывает в рот и запивает кофе. Спрашивает: — Ты с подружками эту тему вообще не обсуждала? У тебя проблемы с физиологией? — Мои подружки — шалавы, мне неинтересна эта потная возня, секс, дрочка, месячные — мне что, типа обсудить больше нечего? Я так-то образованная девушка. — Шарлотта задумывается и выдает: — Люблю поговорить о современной японской прозе. Рю Мураками, например. — Что ж… — Джесс осматривает Чарли. — У тебя худощавая фигура, кажется, прямоугольник, учитывая, что у тебя не особо выразительные формы. Либо сильно схуднувшие песочные часы. У тебя нет анорексии? — Возможно, есть. Из динамиков доносится умиротворяющий лаунж. Джессика берет клаб-сэндвич и откусывает его. Чарли следует ее примеру. Сэндвич вкусный, но немного влажный и слипнувшийся. Слова Джессики по поводу фигуры Чарли не дают ей покоя. Старая сука пыталась сказать, что у Чарли нет форм? «Не за что ухватиться?» Тварь. Прямоугольники какие-то. Это из геометрии? — Смею предположить, что из-за анорексии у тебя пропали месячные, — говорит Джесс. — Это не очень хорошо, Чарли. Наличие цикла означает, что женщина фертильна. — Попроще можно? — Ну, что у женщины все хорошо в половой сфере и она может выносить ребенка. Если цикла нет, то это явные проблемы… — То есть я неполноценная женщина? Страйк! Неожиданно для самой Чарли, но такая мысль ее оскорбляет. Ей не нужны дети; ей не нужны коляски, распашонки, игрушки; ей не нужны первые слова ребенка: «мама», «папа», «кушать», «кетамин», «симпсоны». Однако сама вероятность того, что Чарли неполноценная женщина… ее бьет, как током. Это вообще не по-христиански! Шарлотту не интересует секс и у нее слабое либидо, на грани отсутствии оного, что ее не беспокоит, но бесплодие — это уже унизительно. Это что получается: Шарлотта не может принести в мир Чарли-младшую, такую же сучку и бестию, как родная мать? или Чарли-младшего, маленького чертенка и инкуба в обличье принца трейлер-парка? даже если захочет родить ребенка? «Я не могу быть неполноценной, — думает Чарли. — Я же наоборот — сверхполноценная… мое тело регенерирует, скорее всего, будет вечно молодо, я умру красивой и холодной, а в итоге… в итоге моя главная промашка, что у меня не идет кровь из пизды?» Абсурдно. До невозможности абсурдно. — Я бы не сказала, что ты неполноценная женщина, — говорит Джесс мягким голосом и кладет руку на руку Чарли. — Просто у тебя есть некоторые проблемы со здоровьем. Их можно решить. — Но моя ситуация не нормальна, да? — Не очень нормальна. Не полезна для здоровья. — Я себя ощущаю ущербной. Внезапно ущербной. — Не бойся. У меня тоже в определенные моменты жизни… — Джесс запинается, — пропадал цикл. Можем сходить в больницу и проверить тебя. Не переживай. Как-то потерявшись, Чарли припадает губами к трубочке и отпивает молочный коктейль. Диалог о собственной физиологии ее шокировал. Меньше, чем собственное осознание регенерации тела, — в детстве это вообще был отвал бошки, слава Богу, не в прямом смысле: обошлось одним отвалом левой ноги. Впрочем, событие сейчас произошло неприятное. Страйк! Люди вокруг продолжают грохотать кеглями. — Ты очень красивая девушка, — продолжает Джесс. — Не переживай так. Джессика утыкается носом в скулу Чарли и дышит нежно-нежно, затем пытается переместиться к губам и даже касается их, невесомо, не успев прильнуть, потому что Шарлотта отпрядывает и отодвигается. — Извини, я не лесбуха. — Чарли пригубливает трубочку молочного коктейля. — Меня и мужики затащить в постель не могут. Мне вообще эти сексуальные возни не очень интересны. К тому же мне отвращение к гомосексуальности привили еще в католической школе и сейчас мне как бы похуй, но вроде не похуй… — Ничего страшного, — кивает Джесс. — Но если ты хочешь дальше кушать и тусить за мой счет, то нужно что-то отдавать в ответ, не так ли? Чарли дуется. — Хорошо, — говорит она. — Я тебя поняла. Сразу видно взрослую женщину. Развела малолетку в одну фразу. — Просто я знаю таких девочек, как ты, Чарли. Чарли дуется. — Но у меня условие, — говорит она. — Ничего ниже пояса. Так уж и быть: Шарлотта не против отдать на растерзание ненасытной лесбиянке свою верхнюю часть тела, свою аккуратную нежную грудь, ломкие ключицы, выпирающие из-под кожи ребра… Стимуляция груди — одно из немногих сексуальных взаимодействий, которое вызывает у Чарли какие-то эмоции. Еще ей нравится массаж тела… но это уже больше медицинская тема. Джессика отвечает: — Отлично. Если честно, мне самой тяжело трахаться… из-за определенных причин. — Каких? — Почему никто не ест маффины? — Джесс кивает головой в сторону тарелки с шоколадными кексиками. — Я для кого покупала? Чарли… не обижай женщину. Страйк! Джессика отходит поиграть в боулинг. Шарлотта придвигает к себе тарелку кексов и гипнотизирует взглядом.

*

До отъезда остается два дня. С утра звонит папа и спрашивает, как дела. Чарли отвечает: «Хорошо». Папа называет ее умницей и просит есть три раза в день. Затем ближе к обеду звонит Сэмми и спрашивает, как дела. Чарли отвечает: «Хорошо». Сеймур называет ее красавицей и предлагает погулять в городе. Чарли отвечает Седрику, что, может, позже, если не будет дел вечером. Сесил мямлит: «Н-ну хорошо… м-мы с ребятами, если что, б-будем в Subway… м-м», — и Чарли обрывает звонок. Во внутреннем дворе мотеля Шарлотта встречает Джесс. Она сидит в своей машине, вытянув ноги через открытую дверь, и курит сигарету. Машина Джессики — это посеревшее серебро старого «БМВ», видимо, ровесник Чарли, а может, даже немного старше. На пассажирском сиденье брошен пакет из «Бургер Кинга». — Доброе утро, — говорит Чарли. — Доброе утро, поздняя пташка. — Джессика стряхивает пепел. — Как спалось? — Прекрасно. Лежала с открытым окном попой кверху, уснула под телевизор. — Не сомневалась. Ты же у нас нимфочка. Спишь во вкусных позах — кондитерское изделие. Великовозрастная неудачница с лесбийскими наклонностями, конечно, не откажется от сладкого девятнадцатилетнего пирожного. Чарли такая лакомая, подобно муляжу чизкейка в недоступном завитринье кондитерской. — Надо бы нам с тобой вечером отвиснуть, — говорит Джесс и выпускает неровную струю дыма. — Потусить. Тебе нравится проводить время со мной? — Конечно. «Пока ты платишь деньги», — думает дрянная девчонка Чарли. Ей мало отцовских денег: папочка не то чтобы много дал, а разводить его до нитки — это стрелять себе в ногу, в нежную хрупкую ножку, о бедные мои ножки. Шарлотта предусмотрительная девочка. Кроме папочки есть столько хороших людей, готовых помочь! И Чарли совсем не гложет совесть. Впрочем, иногда эти люди хотят что-то взамен. Во время отдыха к невинной Чарлочке приставали: 1) толстый задрот Саймон (серийно — безуспешно); 2) какой-то сорокалетний дальнобойщик, которого Чарли развела на чизбургер; 3) мент, пытавшийся доказать гражданке Эванс, что она наркоманка; 4) тридцатидвухлетняя неудачница, мотельная крыса. Грязные, похотливые люди. И Чарли никому не отдается. Сорокалетний мужик съедает свое мясо и теперь ненасытно ощупывает аппетитные мясистые части тела Чарли (на деле не особо мясистые: она худышка)? и прямо говорит, что после вкусного чизбургера ей следует сунуть в свой ротик немытый член, пахнущий сыром с королевской синей плесенью? Буэ! Такого не будет. Чарли знает, что делать: закатить истерику; соврать, что ей на деле пятнадцать; между делом можно между ног зарядить: эти мужчины — обычные и беспонтовые человеческие существа, у них новое не отрастет, в отличие от Чарли. Дала природа два — и храни до конца жизни. Не курица, чтобы новые высидеть. С мотельной лесбиянкой — в случае чего — будет такая же практика. У хирурга по кусочкам лепесточки будет свои заново сшивать. Джесс говорит: — Мне нужно поехать к нужным людям. Тушит сигарету об асфальт. — Вечером свидимся. Чарли отвечает: — Ага, я пока тоже погуляю, вглубь города съезжу. Город вырастает дальше по трассе — ниже гор, выше леса. Полутораэтажная Америка. — У тебя есть машина? — спрашивает Джессика и чешет колено сквозь пижамные штаны. Острые коленки, острые локти. Они с Чарли похожи худобой. — Друг семьи подвезет. — О как… вокруг тебя вьется удивительное количество людей, готовых тебе помочь, не так ли, очаровательная мисс? Принцесска. — Я просто олененочек Бэмби. Джесс уезжает. Шарлотта, задержав взгляд на безжизненных горах, возвращается в комнату в мотеле и сразу же принимает душ. Вода сегодня холодная, потому что горячую отключили. Ебучий мотель.

*

— Не буду утомлять долгими рассказами о том, что в городе было, — говорит Чарли со скучающим видом. — Я поела тако, проблевалась, погуляла по торговому центру. Номер Джесс уже пропах ее каким-то специфическим запахом: запахом тела и запахом дешевой бытовой химии в новых, незнакомых пропорциях. Столик заставлен пустыми бутылками от пива, раскрытой пачкой «Мальборо», кухонными весами с нарисованной бордовым надписью «angel wings», по одному слову снизу и сверху. Телевизор без остановки крутит модные показы. — Купила себе новые трусики и пару новых кассет с фильмами, — продолжает Чарли. — Саймон опять приставал, но я его вновь пустила в оборот: придерживал мне волосы, пока меня тошнило у мусорки. Ай, забыла: еще я была в зоомагазине, такие милые зверушки, особенно кролики… жаль, нельзя… папа запрещает. — Чего тебе запрещать? Ты же взрослая девочка уже. — У меня в детстве хомяк сдох, потому что я его не кормила. Забыла. — Забыла, что нужно кормить живое существо? — Не читай мне нотации! — раздраженно отвечает Чарли. — У меня есть одно живое существо — я! — и я забываю иногда, что его тоже нужно кормить. Главное, что не забываю мыть. Не люблю вонять! Джессика кладет сумку на стол и садится на кровать рядом с Шарлоттой. Улыбается. Проводит носом на расстоянии от шеи, принюхивается по-собачьи. Чарли кривит лицо. — От тебя вкусно пахнет, да, — говорит Джесс. — Спасибо, это шампунь из мотеля. Мы пользуемся одной уходовой косметикой. — На тебе такая дешевая дрянь как-то вкусно ложится. В телевизоре по подиуму дефилирует рослая, худощавая madame, такая прозрачная и тонкая, будто из целлюлозы, и на нее теле висит такая роскошная одежда, что в ней чувствуется вся грация старой Британии. Джессика достает из сумки зип-пакет с белым порошком и бросает на стол. — Что это? — Чарли кивает на пакет. — Героин. Чарли хочет переспросить: «Героин?» — но мысленно затыкает саму себя, чувствует, как мгновенно густеет воздух в номере, серьезная атмосфера, и такие глупые вопросы будут неуместны, выставят Шарлотту малолеткой, и Чарли не может позволить своему самолюбию такое. Столь маленький жест, незначительный бросок до журнального столика и незначительный бросок одного слова, мгновенно вызывает в Шарлотте базисное уважение к Джессике. «Понятно, почему она не домохозяйка», — думает Чарли. Джесс шла по пути левой руки и тропе иглы вместо того, чтобы заводить семью. — Я тебе перекусить взяла пирожных. — Джессика достает из сумки коробку «Твинки». — Думаю, это в твоем вкусе. — Это парашные пирожные. — Ты при мне ела исключительную дрянь, один фастфуд и чего похуже. Не выпендривайся. — …ну ля-адно. Джессика кладет сумку на стол возле кровати. Стоит сказать, что сумка эта была модели тоут, объемной, созданной из черной кожи, очевидно, искусственной, — и сопровождала Джесс почти везде, только «не отсвечивала», все время валяясь где-то на сиденьях. Шарлотта берет в руки коробку пирожных и пытается представить: постоянно ли в этой сумке были наркотики? и как много? Серая мышка Джессика оказалась дамой с загадкой. Вспышка: Джесс утыкается губами в щеку Чарли, затем целует ее губы. Шарлотта, не особо изысканная в амурных делах (и в каких-либо делах в принципе), неловко целует в ответ и — быстро отворачивается. С коробкой пирожных в руках. «Спасибо, что накормила меня своими героиновыми микробами», — говорит Чарли. Джессика хихикает, мягко целует ее в шею, гладя по талии, и ощупывает ей грудь кончиками пальцев, так, будто проверяет упругость зефира. Чарли ощущает себя странно. — Можно я начну есть? — спрашивает она. — Конечно. Кушай, глупышка. Пока Чарли жует твинки, Джесс ставится иглой. Шарлотта стоит перед телевизором и с показательным отсутствием интереса не наблюдает за Джессикой, но пару раз косится, чтобы затем обжечься взглядом и вновь следить за модными показами. — Чарли, посмотри на меня. Джесс улыбается поплывшей улыбкой, и взгляд ее стекленеет. Чарли садится на кровать, обнимая коробку пирожных и держа в руке одно из них. Джессика мягко, невесомо убирает все это на пол, бросает, выбивая из хватки, и обнимает Шарлотту. Тычется носом в низ ее живота и чуть ли не мурлычет. Растерянная, Чарли пинает носком туфель уроненное золотистое пирожное. По телевизору показывают рекламу. Чарли видит пульт на кровати и, потянувшись за ним, берет в руку. Переключает канал. В эфире какая-то мыльная опера. Пусть будет. Они находятся вдвоем в такой позе невесть сколько. Джесс лежит на коленях Чарли, дышит еле слышно, и напуганная Чарли сидит на кровати, свесив ноги, и то невпопад следит за происходящим на экране, не понимая сюжета, не понимая места действия ни в сериале, ни в жизни, то пытается разглядеть руки своей вынужденной возлюбленной — и они, не считая недавнего укола, на удивление чисты. Шарлотта даже представить не может, как Джессика живет, как долго остается в мотеле, какое у нее прошлое, почему она наркоманка, но при этом выглядит как обычная помятая женщина средних лет, может, даже младше, да, младше, она выглядит на двадцать пять, и все это такое странное, будто ненастоящее. Дверь распахивается, и в номер заходит высокий мужчина в плаще и шляпе с широкими полями. Повергнутая в ужас, Чарли пытается сделать вид, что этого не происходит. Это нереально. Это не настоящее. В воздухе повисает аромат ацетона. Телевизор показывает уродливых людей, нечеловеческими, собачьими голосами ругающихся на кухне. Кажется, Шарлотта готова обмочиться от страха и накала происходящего. Дверь закрывается. На столе оказывается полароидная фотография местных гор. Вид из номера восемьдесят три. Из того номера, где проживает Чарли. — Чарли, а я тебя люблю, — говорит Джессика и смеется. Чарли молчит. Она никого не любит. Утром Шарлотта просыпается точь-в-точь момент рассвета, когда даже солнечные лучи не успевают пробиться сквозь жалюзи, а на небе еще сверкают звездные раны. Джессики на кровати рядом нет. На столе рассыпан белый порошок. Ощущая переполненность мочевого пузыря, Чарли идет в совмещенный санузел. Тело Джессики висит под потолком ванной. Ее шею сдавливает ремень из черной искусственной кожи. Предсмертной записки не было.

*

…В номере 77 проживал некто по имени Тиббот Карвер, однако через неделю, к моменту выселения, мужчины не было в номере и ничто не говорило о его пребывании. Вместо молодого человека неопределенной внешности (персонал мотеля не мог вспомнить ни единой отличительной черты Карвера, кроме его возраста) в номере обнаружили повешенной неизвестную женщину. Телевизор был включен, на столе были открытые бутылки пива, настольные весы, подписанные как «ангельские крылья», и следы неизвестного белого порошка, позже опознанного как героин. Из других примечательных находок — фото Л***ских гор, выполненное предположительно из номера 81 или 83, с подписью на обороте: «В горах определенно что-то есть». Ведется расследование. Предположительно, женщина покончила с собой в наркотическом угаре. Шарлотта сидит на пассажирском сиденье и выбрасывает газету на проносящуюся за окном трассу. Сэм с уставшим видом рулит машиной, и от него воняет по́том, на что Чарли без зазрения совести реагирует: то скривит лицо, то сдавит себе пальцами носик, как прищепкой. Скоро домой. На обочине автомагистрали лежит полуразложившееся тело оленя. Горы остаются позади. И в них определенно что-то есть.