Мой Господин

– Повтори. – Раздаётся по комнате строго, твёрдо и до отвращения холодно, а Ренгоку вздрагивает всем телом и ведёт затекающими верхними конечностями, туго связанными за своей спиной. Кëджуро открыто показывает, но вслух не произносит, что раз за разом моментально тлеет от голоса Соямы. Когда он говорит так, когда он злится. Аказа сохраняет хладнокровие и безэмоциональность всегда, внешне сохраняет и сейчас, но Кëджуро чётко видит жилку, что начинает биться на чужой шее ещё яростнее, чем до этого. Он до безумия любит выводить его из себя, приложит все свои усилия, чтобы заставить Сояму сорваться ещё один разок, чтобы прочувствовать его злость на себе и задохнуться в ней ко всем чертям. – Вчера снова заказали приват, – Ренгоку ухмыльнулся и задрал вверх голову, его волосы тут же перепрыгнули с плеча и упали вдоль спины. С упоением смотря в бледное лицо напротив, Кëджуро продемонстрировал во всех своих прелестях россыпи засосов, которые Аказа заприметил ещё до этого. Жёлтые глаза Соямы мгновенно потемнели, а уже через секунду Ренгоку их не видел. Пощёчина отдаётся в ушах громким звоном. Голова блондина повернулась в сторону от немаленькой силы удара, и Кëджуро сжимает зубы, чувствуя, как на лице наливается красный отпечаток ладони, а на другой щеке румянец. Он запоздало понимает, в чём дело, и спешит повернуться, снова взглянуть на Аказу, чтобы исправиться. – Простите, Господин, – Ренгоку виновато растягивает губы, чтобы скрыть настоящий оскал. Он работает в этом стриптиз-клубе танцором уже год, но до сих пор ведёт себя слишком развязно даже со своим начальником. Имеет смелость так нагло разговаривать с ним, пока другие работники боятся слово лишнее вякнуть в сторону своего Господина, что предоставил им работу. Но если бы Аказе это не нравилось, то они бы не встречались у него в кабинете, и Сояма бы не терпел очередные попытки вывести из себя и давно бы уволил и выгнал его из своего клуба; если бы это не нравилось Ренгоку, то он бы не стоял прямо сейчас на коленях, ожидая наказания. Оба нездоровы, оба сошли с ума и оба об этом знают. Аказа смотрит будто насквозь. Он снова сидит с прямой спиной на своём шикарном кожаном кресле, расставив ноги, облачëнные в чёрные строгие брюки, в стороны, перед которыми не без его помощи нашёл себе место Ренгоку. Он наклонил голову на бок, прищуриваясь, а Кëджуро, с восторгом пересчитывающий розовые ресницы, был готов поклясться, что Сояма, вечно наигранно спокойный, уже еле держит себя в руках, чтобы не разбить ему вдребезги лицо. Он уверен в этом! А ведь всего лишь стоило сказать про свою очередную незаконную переработку. – Опять этот двухметровый? – презрительно бросает мужчина, не отводя внимательного, неморгающего взгляда от жёлто-красных глаз. Хотя смотреть было на что: на обнажённые ключицы и часть груди Кëджуро, выглядывающие из-за верхних расстегнутых пуговиц, на его оголённые, красивые, стройные бёдра, лишь частично прикрытые длинными полами рубашки. Кроме неё на Ренгоку не было ничего. – Почему же? У него имя есть, – улыбается Кëджуро, напрягая и расслабляя связанные руки, в попытках избавиться от колющего дискомфорта хоть сколько-то, но вовсе не жалуется – тело само сопротивляется неприятным ощущениям. Ренгоку певуче растягивает имя своего постоянного клиента с поддельным удовольствием,– Тенген Узуй. Аказа медленно наклонился вперёд и приблизился к парню, а Кëджуро успел заметить появившееся напряжение в областях нижней части лица по обеим сторонам – Сояма сжал зубы. Из всех мужчин, которые забирали Ренгоку за неплохие деньги в отдельную комнату после его публичных выступлений на приватные, Тенгена он ненавидел больше всего. Кëджуро это знал. Молодой владелец дорогого стриптиз-клуба с окрашенными в ярко-розовый цвет волосы и жёлтыми линзами появлялся на работе только со строгим, спокойным или недовольным лицом. За сталь в голосе, за характер и требования, не требующих отлагательств или споров, за спортивное телосложение, что читается даже под пиджаком, за пистолет в кармане и посещения занятий по боевым искусствам его боятся все: поголовно каждый работник, потому что Аказа не стесняется ни увольнять, ни отчитывать, ни угрожать, когда это требуется. Его боятся все, кроме Кëджуро Ренгоку. Ренгоку заявился в клуб прошлой весной, окинул помещение взглядом пару раз, подошёл к бару и сразу же потребовал администратора. На него смотрели если не с сожалением, то как минимум с удивлением. Потому что все знают: Сояма-сан подавляет и подчиняет себе любой характер, ни разу не прикасаясь к телу, а чрезмерную уверенность в себе и вовсе наказывает, потому что еë проявлять его работники должны с гостями или на сцене, а не с ним. Те, кто ломались уже после собеседования, оставались официантами или уходили не принятыми на работу. Кëджуро же, удивив помощника администратора своей желаемой должностью, выдержал почти военные переговоры с Аказой без особых сложностей, чем уже тогда разгневал последнего. Его, наоборот, заинтересовал такой подход к подчинённым, да и сам Сояма тоже. Именно в ту ночь, когда Аказа остался посмотреть вживую, как Ренгоку впервые выступит на сцене, между ними загорелась первая искра. Кëджуро не мог не цеплять – выходящая на главный план харизма, яркая внешность, шикарное тело, на которое смотрели не только девушки, но и мужчины, плавные и отточенные до идеала движения – где он научился так танцевать, оставалось загадкой. Ренгоку, ещё не представляющий, во что ввязался, уже в тот вечер показывал, что бояться Аказу он не собирается и под ним точно не прогнётся. Сояма это видел и сразу же загорелся уничтожить этого проклятого танцора во что бы то ни стало, если он продолжит себя так вести. А потом он сотни раз пожалел, что взял его на работу. С того самого момента началась война. Кëджуро выступал лучше всех и быстро набирал популярность, Аказа с радостью выплачивал ему больше, чем остальным, в частности за продвижение клуба в городе. Кëджуро каждую ночь раздевался на публику, Аказа за ним следил и еле держал себя в руках, чтобы не прогнать его со сцены за ту откровенность и всё нарастающую похабщину, что показывал Ренгоку. Кëджуро игнорировал любую попытку Соямы взять себя под контроль, и Аказа начинал чувствовать не только раздражение, но и настоящую злость. Через четыре месяца он впервые в жизни по-настоящему вспыхнул, когда узнал, что Ренгоку забрали на приватное выступление с недвусмысленным продолжением. Во-первых он считал, что платит всем стриптизерам достаточно, а Кëджуро и подавно. Во-вторых превращать клуб в бордель, где яркой звездой порноиндустрии или проституции взойдёт сам блондин, он отказывался. А ещё его несносно раздражала непокорность – Ренгоку не слушался и не сбавлял обороты на своих выступлениях, смело спорил с Аказой, оправдывая себя, что он всего лишь зарабатывает деньги. И Сояме нечего было сказать, чёрт возьми! В тот день, когда он впервые в жизни сорвался, он потребовал притащить этого наглеца к себе в кабинет сразу, как он закончит «выступать». Аказа вытащил с мини-бара полупустую бутылку коньяка и пригубил стакан, собираясь в пух и прах разнести Ренгоку, когда он явится. Тогда же появилась и ревность. В еë существование Сояма верить отказывался, а потому выпил ещё стакан – он пьянел до ужаса медленно, поэтому не переживал. Кëджуро пришёл через час, на рассвете – свежий после душа и в прекрасном настроении, которое ещё больше поднялось, когда он увидел Аказу. Сояма прижал его к стене, порываясь как минимум убить, но и сам удивился, когда увидел реакцию – у Ренгоку в глазах загорелось настоящее пламя, а на его ликующем лице было прямым текстом написано, что он ждал этого момента. Аказа разозлился только сильнее, когда понял, что его намеренно выводили из себя, пользуясь его первой в жизни неспособностью подчинить себе всë и вся в этом мире. Поэтому без капли сожаления выплеснул на Кëджуро просто всё: и недовольство самим Ренгоку, и проблемы с поставками, и нервы от конкуренции и встреч с влиятельными людьми, про которые никто, кроме секретарши, не знал. Кëджуро на себя всё это принял, упился этим до чëртиков, разрешая Аказе растерзать губы, шею и плечи, а после даже поставить себя на колени. Как потом выяснилось, – точнее, как потом догадался Аказа – у Ренгоку просто кинк на острые ощущения, на гнев партнёра. А ещё выяснилось то, что он всë это время и вправду делал некоторые вещи исключительно ему назло, когда понял, что вечный холод и безразличие Господина – просто маска. Кëджуро догадался, что у Соямы нездоровое желание завладеть всем, что двигается, пусть и не всегда в сексуальном плане, и что именно по этой причине он стал предметом его особого внимания. Поэтому оба одновременно приняли решение пойти навстречу друг другу и в то же время усложнить себе задачу. Ренгоку делал то, что хотел: раз за разом доводил Аказу, а после очень удачно его успокаивал. Аказа вытрахивал всё живое из Кëджуро и учился наслаждаться его играми, в которые со временем они оба погрузились слишком глубоко и сильно, чтобы остановиться. Желания Соямы и Ренгоку нещадно смешивались, и оба уже не понимали, чего именно каждый из них хочет, что они друг к другу вообще чувствуют и что с этим делать. Было предельно ясно только одно: когда нога блондина ступает в кабинет администратора, то тем же вечером – ночью, утром или днём – клуб целиком охватит пожар. Кабинет горел, по крайней мере, точно, как и горели они вдвоём, когда оставались наедине. Так и сейчас. Аказа хочет убить Ренгоку даже просто за то, что он красивый, и хочет его самого. Вместо нормальных отношений практикуют секс без обязательств, вместо прелюдии – разговор, во время которого оба накаляются до предела. Когда-нибудь они разберутся в себе и выйдут по обоюдному согласию на новый уровень общения – когда-нибудь, но не сейчас... Кëджуро смотрит на мужчину завороженно и с удовольствием, когда чувствует у себя на губах его дыхание. Аказа сказал бы, что это взгляд, полный обожания, если бы хоть чуточку задумывался на тему любви. – Ты больше не будешь с ним спать. – Прорычал Сояма, пуская глазами грозовые молнии даже через линзы. В их присутствии Ренгоку уверен на сотню процентов ещё с собеседования, а оказываясь так близко, их можно даже разглядеть. Они словно заслон для настоящего взгляда. Аказа скрывает и давит эмоции, чтобы его не считали психованным и чтобы не пугать людей ещё сильнее, ибо в таком случае они разбегутся из клуба по своей воле. – Вы себя сами хоть слышите, Господин? Он сын депутата, а кому, как не вам, знать о том, сколько можно заработать на них денег? – Кëджуро улыбнулся, обнажая ряд белоснежных ровных зубов в своей фирменной улыбке. Вернее, в одной из них: мягкая улыбка для коллег, усмешка для зрителей и несколько ухмылок для Аказы. О, для него он изобразит всё, что угодно. Сояма гневно прищурился. Это был прямой намёк на его отца, который принимал активное участие в делах государства и постоянно таскал своего сына на официальные вечера, где Аказа мог познакомиться с влиятельными людьми и наладить с ними связи, что пригодятся ему в будущем. Старший Сояма ожидал, что младший займётся каким-то более крупным бизнесом, чем сеть клубов, но прибыли от них было достаточно, а поэтому он ничего не говорил. Тенгена Аказа видел в лицо не раз и дважды даже с ним разговаривал – у обоих по отношению друг к другу сложилось негативное впечатление, и поэтому знать, что твой подчинённый трахается с таким человеком, как он, было просто отвратительно. – Тебе мало того, что я плачу? – Нет, мне достаточно. А вот моим коллегам хочется больше, а друзья Тенгена им помогают. А пока они уединяются, барный счёт капает и капает. В итоге в плюсе и они, и вы. – Что за самопожертвование ради менее одарённых? – моментально недовольно гырчит на него Аказа и снова откидывается на кресле назад, прожигая подчинённого взглядом. – Бьюсь об заклад, что прошлую жизнь ты кончил, отдав еë за каких-нибудь слабаков. Кëджуро моментально прожигает изнутри: такого жара, как в груди, нет даже на лице. Сейчас Сояма был абсолютно серьëзен – ему действительно не нравился этот факт из биографии Ренгоку, где он, работая даже в таком заведении, думает и заботится о других. Откуда в нём взялась эта черта – неизвестно, но раздражает не меньше остальных. Кëджуро в ответ только щурится – их игра давно стала заходить за рамки дозволенного, но посягать на мнение друг друга, в первую очередь на своë, он не позволит. То, что у них разные, почти противоположные моральные ценности, стало понятно ещё с первого, более-менее связного их разговора: Аказе плевать на психические состояния подчинённых и их проблемы. Они должны идеально выполнять свою работу, а иначе здесь им делать нечего; Аказа считает, что деньги могут компенсировать любую человеческую утрату, и он судит по себе, однако в упор не замечает, что большая часть – нет, все до одной – проблем у него именно из-за денег, прямо или косвенно они сопровождают его всю жизнь и портят еë. В погоне за прибылью Сояма растерял адекватность, и отсюда стала появляться нездоровая потребность подчинять. Но с Кëджуро, который чудесным образом смог противостоять ему, а после добровольно отдался, Аказа стал забывать свои принципы и менять приоритеты. С каждой встречей с Ренгоку у себя в кабинете он всё больше становится зависимым именно от него, от этих жёлто-красных, вечно горящих глаз, от этих ярких волос, от этой улыбки. Да, он хочет его тело, но каждый раз в груди всё больше укрепляется неизвестно откуда появившееся чувство, подталкивающее не просто переспать и отправить Кëджуро домой, а, например, попросить его остаться с ним, чтобы остановить этот цирк хотя бы на пару часов. Потому что Ренгоку действительно не только злит, но и успокаивает. Он меняет его, а Аказа неосознанно, с глубоким морем отчаяния внутри себя, тянется к этому свету. Но если возвращаться к взглядам на жизнь, то стоит отметить, что Ренгоку не так прост, как кажется. Да, он работает стриптизёром и даже спит с некоторыми посетителями клуба, но несмотря на это остаётся человеком, настоящим живым огоньком. Коллеги – как парни, так и девушки – быстро приняли его в коллектив, а Кëджуро с радостью в него влился. Он всегда готов помочь отрепетировать новый элемент в танце с кем угодно, готов выйти в чужую смену, готов занять денег, потому что, во-первых их у него достаточно, во-вторых он не видит в них ничего, кроме финансов – они нисколько не лечат, по его мнению. С ним есть о чём поговорить – он поддерживает любую беседу, будь то разговор о политике, о полицейских разборках, о новостях или просто разговор о завалах в час пик у бармена и о новом парне кого-нибудь из официанток, или об интрижках внутри коллектива. Ренгоку всегда вовремя даст совет или пошутит, однако было то самое одно «но», которое смог заметить только Аказа, – сколько бы Кëджуро не говорил и не смеялся, никто не знает о его жизни даже простых вещей: ни того, есть ли у него семья и друзья не по работе, ни того, что привело его в ночной клуб, потому что, судя по его успехам – в танцах, а однажды он даже сумел срочно подменить бармена и показал себя там, он может добиться высот почти где угодно. Это была ещё одна причина зацепиться за Ренгоку и выяснить, кто он. Но даже без этих данных Кëджуро был интересен. Аказа старался думать, что он просто кайфует без особых поводов, а его извращения и предпочтения в постели это только доказывали. Но его всë равно что-то грызло. Скорее всего, осознание того, что Ренгоку проворачивал свои игры именно с Соямой, а не с кем-то другим. Ни один из его клиентов, никто из коллег даже не представлял, что всегда добродушный, искрящийся и весёлый Кëджуро болен до ненависти и злости объектов своего внимания. Некоторые мужчины, среди которых был и Тенген, готовы Ренгоку носить на руках и не раз предлагали уйти из клуба, предоставить ему другую работу. Они относились к нему с трепетом и даже заботой, и Кëджуро это нравилось, но каждый раз он мягко отказывал – ему не нужны деньги и исключительно интерес к своему телу. Однако Аказа же делал почти так же, тогда почему он выбирает его? Всё просто – их взаимоотношения завязались совсем на противоположной ноте, Ренгоку, как бы то ни было, первый обратил на Сояму внимание и поддался искушению его изучить. Кëджуро не составляет труда читать по лицу, пусть об этом он и не говорит, а поэтому быстро догадался, что и Аказа тоже не такой простой, каким кажется. Странный фетиш сыграл на руку, а потому Ренгоку не отказал себе затеять не менее странную игру. Неправильность от поведения между людьми, занимающими такие разные должности и статусы, расплылась так же быстро, как их границы и понимание. Они постепенно забывали о своих изначальных идеях, а теперь и вовсе не помнили – просто наслаждались моментами, всё больше становясь зависимыми друг от друга. – Я с радостью помогу другим, а потом... – А потом только себе? – взгляд Аказы на пару мгновений меняется со злого на заинтересованный и удивлённый по двум причинам. Первая – поразило то, как верно он догадался, вторая – в голове перемкнуло от мысли, что Ренгоку обратил на него своё внимание, когда заметил у него проблемы с агрессией и, в принципе, некоторые трудности с выражением эмоций, а поэтому неосознанно решил ему помочь? Не только потому, что получает от этого удовольствие сам? Сояма одёрнул себя, срываясь на вспышку гнева, разразившегося у него в груди, – он ненавидит, когда люди думают вначале о других, а потом о себе. Ненавидит, потому что сам так же делает. Только это проявляется у него в более эгоистичной форме – он разобьётся вдребезги и выжмет из себя всё, что можно, только ради семьи – ради отца и старшего брата. Но это не отменяет того, что... Ренгоку смотрит на него тоже удивлённо. Медленно моргает, решая, что ответить. Аказа заставляет себя подумать, что ему наплевать, а поэтому не даёт и слова сказать, возвращается к старой теме: – Если ещё раз с этим двухметровым куда-то пойдёшь, уволю. Хочешь работать проституткой – пожалуйста, но не здесь. Кëджуро меняется в лице, но по итогу только улыбается. Знает, что Аказа не выгонит своего лучшего, хоть и настырного работника, из-за которого в его клубе неплохая прибавка в посетителях и денежных доходах. Он выпрямляется, стоя на коленях, и делает несколько шагов вперёд. Сояма проследил за перемещением Ренгоку, окидывая его строгим взглядом и гадая, что на этот раз выкинет тот. – Господин, вы так красивы, когда запрещаете мне что-нибудь и злитесь, – Кëджуро оказался между ног Аказы, после чего наклонился к одному из его колен и ласково потëрся об неë щекой, не отводя хитрого взгляда от жёлтых глаз. Аказа ненавидит его ещё сильнее, когда ощущает, что сердце сбило свой ритм от комплимента и забилось немного быстрее. Никакого волнения или смущения, просто... Приятно? Приятно, что тебя называют привлекательным, когда ты угрожаешь увольнением? Всё это давно перестало казаться бредом, потому что оба привыкли к таким ненормальным отношениям. Да и вообще странно иметь сексуальные связи с подчиненным, странно любить то, каким голосом он называет тебя «Господином», хотя на это нет особой причины – Сояма-сан было бы достаточно. – Господин, я хочу вас, – промурчал Кëджуро, улыбнулся, повёл руками и снова с каким-то нетерпением выпрямился, открыто показывая, что он дышит чаще и тяжелее, чем обычно, а Аказа был готов поклясться, что перед ним настоящая шлюха из борделя, а не приличный парень – приличный он, конечно, только если дело не касается работы. – Ты ему так же говоришь? – прорычал Аказа не менее агрессивно, чем до этого, всё так же не принимая ни одной попытки что-либо сделать. Ещё рано. Кëджуро мотнул головой в знак отрицания и ухмыльнулся. – У меня только один Господин, – Ренгоку смотрел в глаза Соямы так же внимательно, как тот смотрел на него, но на его лице прослеживался лёгкий игривый прищур из-за улыбки на губах. Он медленно облизнул их, совсем «случайно» задевая нижнюю небольшим клыком, когда заметил, что взгляд Аказы обвёл его лицо. Без внимания мужчины эта маленькая провокационная выходка не осталась. – А Тенген меня настолько любит, что информировать о том, чего я хочу, мне никогда не приходится. Где-то в глубине души Аказа удивился тому, насколько искусно Ренгоку заставляет его злиться, а ещё тому, сколько в его словах сейчас было яда, но в голосе – ни намёка. В его фразе можно было найти несколько скрытых смыслов, и рассматривать еë больше, чем просто вскользь упомянутую правду – Сояма этого делать не стал, однако подсознание восприняло это высказывание в штыки, а потому Аказа позволил себе натянуть на бледные губы улыбку. Он всегда так делал, когда Кëджуро удавалось его задеть. Но показывать, а тем более говорить об этом, он не собирался. К тому же это была месть за ранее небрежно высказанное им оскорбление по поводу заботы о малознакомых людях. Всё честно. Вместо того, чтобы снова ударить, Аказа наклонился вперёд, от чего на блондина налетел аромат дорогого одеколона, который пьянил не хуже алкоголя. Ренгоку не отказал себе расслабленно прикрыть глаза и вдохнуть полной грудью. Сояма, обвив Кëджуро руками, но почти не касаясь его, опустил голову и взгляд, развязывая запястья парня и дыша ему в шею. Ренгоку слабо вздрогнул от прошедших по спине мурашек и распахнул глаза, делая ещё один глубокий вдох и наслаждаясь этой безобидной близостью со своим Господином. Пряжка ремня звякнула об пол, и Аказа обратно вернулся в своё прошлое положение, выпрямившись. Кëджуро с облегчением улыбнулся и стал разминать руки, подумывая о том, что сегодня Сояма слишком добрый. Обычно, если он решает обездвижить Ренгоку, то он будет связан вплоть до самого конца их встречи. Повлияли на него так только что прозвучавшие слова, или Аказа действительно сегодня в относительно хорошем расположении духа, было неизвестно, а сейчас и не особо важно. – Начинай. – Всё, что слышит Кëджуро, когда претерпевает неприятное покалывание и онемение в верхних конечностях и снова смотрит на хозяина клуба. Приказ понятен и без подробностей, поэтому уже через несколько секунд ладони парня лежат на чужих брюках, а через ещё пару мгновений они оказываются расстёгнутыми. Однако он не торопится – оглаживает бёдра Аказы, его уже возбуждённый член через два слоя ткани, чтобы снять лишнее напряжение, низ его живота. Сояма откинулся на спинку кресла, внимательно наблюдая за действиями Ренгоку и медленно расслабляясь. Ситуация до боли странная, причина для секса – тем более, но других никогда и не было. – Обычно вам больше нравится, когда я делаю это без рук, – Кëджуро улыбнулся, приспуская чужие брюки вместе с бельём. У самого стоит на своего начальника ещё с момента, как они увиделись, но Ренгоку лишь радуется, что Аказа почти полностью раздел его, как только он зашёл в кабинет, и что сейчас ничего не сдавливает собственное возбуждение. И правда, сегодня Сояма чересчур благосклонен к чужому удобству. – Сделай милость и займи рот, не хочу тебя слышать сейчас, – отозвался Аказа, сверкнув не по-доброму глазами, намекая, что сейчас лучше повиноваться и исполнить приказ. В златовласой голове пронеслась мысль, что он, Кëджуро, наверное, действительно взболтнул лишнего и переборщил, упомянув отношение Тенгена к себе, что Сояма даже хочет, чтобы он замолчал. Ренгоку снова улыбнулся, чувствуя усиливающийся по всему телу жар, – плевать, пускай считает его психом, но ему нравится, что он заставляет Аказу изменять своим привычкам и поступать иначе. Это их безумие, их психотерапия, которая лишь усугубляет каждую из их проблем. Кëджуро спорить не стал и почти сразу последовал приказу: меньше минуты потратил на стимулирование члена ладонью, затем подключил язык, чтобы полностью его облизать, и только потом взял его в рот. Важно смотреть Аказе в глаза – это одно из их правил. Ренгоку не спорит и действует нужным образом, неспеша, насаживаясь и вбирая чужой орган, постепенно до самого основания, не отрывая взгляда от жёлтых глаз, пока в собственных, помимо огоньков и искр, виднеется и влага. Рвотный рефлекс отсутствует, а поэтому ограничиваться каким-либо размером смысла нет. Но у Ренгоку были немного другие планы. Он построил из себя послушного мальчика ещё пять минут, а после отвёл взгляд и прикрыл глаза. Он бы точно нахально улыбнулся, если бы рот не был занят. Аказа не заставляет себя ждать и вспыхивает так же быстро, как и всегда: грубо хватает парня за его золотистую шевелюру и выпаливает его имя, дабы вернуть к реальности, в которой он обязан подчиняться. – Кëджуро. Ренгоку реагирует тоже мгновенно, когда сильная рука дëргает за волосы, а еë владелец призывает к себе строгим низким голосом. Он останавливается и выпускает член изо рта, между которыми натягивается ниточка слюны. Кëджуро, открыв глаза, облизывается и сглатывает – скорее от долгожданного натяжения на коже головы, чем от страха, по спине тут же бегут мурашки. Аказа молча сверлит его взглядом и думает о том, что Ренгоку от проститутки отличает только его упрямая непокорность и принципы, которые в обычной жизни не позволят никому и мысли допустить, что он такая шлюха. Сояма злится, злится всегда, но показывает это только наедине с Кëджуро, который этим то и дело, что упивается, умудряясь подливать еще больше масла в огонь, будто мало, хотя там уже бушует настоящий пожар. Он позволяет себе играть со своим начальником, чередуя подчинение и сопротивление, искренность и фальш, и не боится. Аказа намотал на кулак чужие волосы и надавил на затылок. Ренгоку почувствовал на губах головку члена и сразу же послушно их распахнул, впуская еë снова внутрь и догадываясь, что будет происходить дальше. И ведь не ошибся. Сояма стал направлять голову Кëджуро, насаживая его на себя намного резче и глубже, чем это делал сам блондин. Ренгоку положил обе ладони на бёдра мужчины, обжигая этим прикосновением и его, и себя. Но совсем не для того, чтобы отпихнуть Аказу от себя. Наоборот, он получает удовольствие, позволяя иметь себя как вздумается, неизменно чувствуя трение об нëбо и боль от мёртвой хватки в волосах. Кëджуро намеренно подтолкнул Аказу взять дело в свои руки в прямом и переносном смысле, а потому больше не провоцировал. Пока что. Всё в отношениях с Аказой было по-другому и не так, как надо, если сравнивать отношения с Тенгеном: Сояма груб и резок, хоть и бывает периодами мягче, чем обычно, а у Узуя здоровая стабильность; Аказа в первую очередь думает о себе и не особо задумывается о чём-то большем, чем их странный секс без обязательств, а Тенген искренне влюблён в Ренгоку, относится к нему с нежностью и трепетом, хочет вытащить его с этого дна, на которое он опустился. Или был опущен? Одинаковым было лишь то, что никто из них двоих не знал, почему Кëджуро здесь, как он пришёл к такому образу жизни, каковы на это причины и есть ли они вообще. А ещё никто не знал то, о чём Ренгоку думает и что им двигает: Узуй не в курсе, почему он перерабатывает приватами и позволяет ему с ним проводить больше времени, чем его получает обычный посетитель клуба, а Сояма до сих пор не может поверить в то, что Кëджуро спит с ним только из-за своих извращений. Иначе говоря, никто не имеет ни единого представления, что в голове у Ренгоку, а он не спешит ни о чём рассказывать или как-либо намекать. Так что ещё вопрос: кто кем пользуется, кто в этих двух играх на самом деле на ступень выше и кто уже держит в руках золотой кубок победы. Кëджуро промычал, закатив глаза, когда Аказа насадил его на себя ещё жёстче, и сжал ткань его брюк: грубость – ещё один кинк к числу тех, которые имеет Ренгоку. Сояма, чувствуя вибрацию в чужом горле членом и видя выражение лица парня, схватился за его волосы ещё сильнее, выдыхая полустон-полурык. А вот к его фетишам можно отнести созерцание удовольствия на лице партнёра во время его доминирования, что бывает редко, ведь того напора и силы, с которыми Аказа предпочитает втрахивать девушку или парня в ту или иную поверхность, выдерживают не многие. Да и любят такое тоже далеко не все. Ренгоку вздрогнул, когда до его ушей донёсся звук сверху, на щеках сразу расцвёл румянец. Эта картина стала последней каплей для решения переходить к следующей части их встречи сейчас, да и нетерпение вдруг начало захватывать разум – рта Кëджуро мало, Аказа хочет его целиком и только потом кончить. Ещё пару мгновений Сояма наслаждался теснотой чужой глотки, но потом отвёл голову Ренгоку за волосы чуть дальше от себя, чтобы тот отстранился. Кëджуро невольно выпустил изо рта чужой член и вперил вопросительный взгляд в жёлтые глаза мужчины, хотя прекрасно знал, что последует дальше. Аказа положил свободную ладонь на щёку Ренгоку и наклонился к нему, чтобы поцеловать, но завис на пару секунд, вглядываясь в двуцветные глаза с особой внимательностью, которая, по логике, уже давно должна была потерять свой исток. Губы у Кëджуро покрасневшие, влажные, сладковато-солоноватые на вкус из-за естественной смазки, но брезговать Сояма не собирался – без раздумий втянул того в поцелуй и потянул его самого на себя. Ренгоку на уровне подсознания понял, что нужно сделать, и начал подниматься на ноги, одновременно наклоняясь и горячо целуя своего начальника. Он не скажет, но Аказа знает, что так целуется он только с ним. Сояма отпустил золотую шевелюру и чуть свёл ноги, после чего Кëджуро перекинул через них одну свою и опустился. Аказа провёл холодными ладонями по бёдрам парня, настиг ими ягодиц и сжал их, нетерпеливо пододвигая Ренгоку ближе к себе, что их члены соприкоснулись. Он прорычал и прикусил клыками чужую нижнюю губу до металлического привкуса. Кëджуро обнял его за шею, рвано выдыхая и приоткрывая рот немного шире, чувствуя, как Аказа слизывает выступающую кровь, а после возвращается к поцелую, углубляет его, прижимая и прижимая к себе. Острый кончик языка проходит по чужому, по передней части зубов, нëбу и снова возвращается к языку Ренгоку, чтобы обвести его вдоль и поперёк. А Кëджуро кайфует и мычит прямо в поцелуй, прогибаясь в позвоночнике и закатывая глаза. Аказа знает, как ему нравится больше, а поэтому силой удерживает Ренгоку на себе и переминает его ягодицы и бёдра до синяков. А ещё Сояма помнит, что после разрядки именно с ним на душе будет так хорошо и спокойно, что он готов отдать за это чувство все свои деньги, чтобы продлить эти моменты до бесконечности. Кëджуро вцепляется в плечи, закрытые рубашкой и пиджаком, но Аказа даже так чувствует его ногти, хоть те и были недлинными. Сояма давит желание сломать Ренгоку пару костей, пока тот то и дело притирается к его рукам и рту с каждой секундой настырнее и увереннее – сам хочет, напрашивается, чтобы Аказа его смëл, уничтожил и ничего, кроме мокрого места от него не оставил, но делает это настолько честно и живо, что Сояме приходиться успокаивать и своё набирающее от этих выходок обороты возбуждение, подумывая о том, что в Кëджуро соединились и дикие физические потребности в удовольствии, и невыносимая искренность, которая открывается только в постели. И только с ним, с Аказой. Кажется, спроси прямо сейчас у Ренгоку что угодно, и он без раздумий ответит правду. Но Аказа не спрашивает – наслаждается тем, как Кëджуро плавится, как вздрагивает и мычит прямо в поцелуй, когда Сояма решает с размаха ударить его по ягодице. На бледной коже сразу появляется красноватый след от ладони, это место начинает жечь. Аказа бьёт ещё пару раз, добиваясь от Ренгоку сдавленного стона, и получает его – парня чуть потряхивает от боли и удовольствия, он разрывает поцелуй, прогибается в спине и откидывает голову назад, ëрзая на чужих ногах и потираясь собственным возбуждением о чужое через мешающую ткань его длинной рубашки. Сояма кладёт ладонь на поясницу и надавливает, облизывая губы и окидывая взглядом открывшуюся перед ним красоту. Грудь Кëджуро тяжело вздымается и опускается. Привлекают внимание его подрагивающий кадык и приоткрытые губы, а также щёки, такие же красные, как его колени и кончики волос, но этот контраст заводит только сильнее. Чего скрывать – Аказа с ума сходит, когда вот так просто и легко рассматривает это совершенство, которым неосознанно считал Ренгоку. И далеко не только за его необычайной притягательной красоты внешность, подтянутое тело и особенно прекрасные бёдра, но и за его характер. Вслух Сояма скажет, что последний у него просто отвратительный и невыносимый, да и себя точно так же будет убеждать в этом, но где-то в глубине души признаёт, что Кëджуро покоряет и своими долбаными моральными принципами, которые никак не увязываются с его развратной личной жизнью. Аказа не сомневается, что он даёт просто всем, даже тем, кто не платит, а потому злится. Гнев захватывает под новым градусом, и он позволяет себе его выплеснуть. Сояма наклоняется вперёд и впивается в беззащитно открытую шею клыками: рычит и сильно кусает, оставляя на коже отпечаток от челюсти и несколько вспоротых до крови участков. Кëджуро прошибает изнутри, и он вскрикивает от неожиданности, сжимая ткань чужого пиджака ещё сильнее и распахивая глаза. Аказа не вампир, кусает не смертельно глубоко и в безопасном месте, но отмечает, что кровь у Ренгоку на вкус сладкая. Он весь как сахар... Но хватает одной мысли, что сладость порченная и бракованная, чтобы Сояма тяжело вздохнул и укусил снова – правее и ниже, ближе к плечу, чуть слабее, но так же болезненно. В этот раз Кëджуро мычит довольно и моментально забывает только что появившееся желание уточнить причину чужого вздоха – они могли бы снова начать разговор с этого, да и самому Ренгоку, кажется, интересно, о чём думает его начальник, а его злость он научился чувствовать даже физически. Однако Аказа так и так не скажет, что до сумасшествия ревнует этого засранца к каждому из его «клиентов», особенно к этому тысячу раз проклятому Тенгену. Но Кëджуро не глупый и давно обо всём догадался и так. – Господин, – прошептал Ренгоку чуть взволнованным и подрагивающим голосом, чувствуя, как Аказа зализывает, а после зацеловывает свежие укусы. Кëджуро возвращает своё внимание к своим рукам и обнимает Сояму так нежно и любовно, что того тоже пробирает изнутри. Он смягчает касания влажных губ о горячую кожу и отвечает коротким вопросительным «м», не поднимая головы. Ренгоку молчит, вдыхая сладковатый аромат шампуня с ярко выкрашенных волос вперемешку с тем же дорогим одеколоном. Он не может сказать, на что именно похож этот запах – на мяту, мускус или бергамот? или всё вместе? – но уверенно считает, что он полностью выдаёт своего хозяина: «запах успеха» лишь перекрывает этот фруктовый шлейф, доносящийся из его малиновых волос, но не скрывает полностью. Точно так же, как Аказа контролирует себя: подавляет своё раздражение и гнев на работе, но выплёскивает их в ролевых играх и сексе, а на самом деле, если убрать из его жизни его бизнес и некоторых людей, он, может быть, милый человек. Пусть и со своими тараканами. Кëджуро вдруг думает, что он совсем рехнулся, и этому предположению приводит целый ряд причин и аргументов, но обещает себе подумать об этом позже и возвращается в реальность. Ренгоку опускает голову, когда чувствует, что Аказа остановился и прижал его бёдра ближе, возвращая внимание их хозяина к себе. Взору предстали жёлтые глаза, взгляд которых уже был устремлён в жёлто-красные напротив. Смотреть друг на друга с такого ракурса было непривычно обоим – Кëджуро возвышался, сидя на ногах Соямы, когда ещё несколько минут назад всё было ровным счётом наоборот. Но Ренгоку думает о другом, когда тонет в фальшивом янтаре и ощущает на губах чужое горячее дыхание. Обнимает крепче, когда игра взглядами продолжается непозволительно долго, затягивается. Аказа все ещё ждёт, а Кëджуро смеет заставлять его делать это ещё дольше, жадно впиваясь взглядом в его лицо и ничего не говоря. Впрочем, раз они решили немного отвлечься, Сояме ничего не стоит прервать установившееся молчание тем, что занимает его мысли последние десять минут. Последние дни. Последние месяцы. – Тебе действительно нравится быть такой шлюхой? Ренгоку не знает, чего в голосе Аказы больше – напускного холода, строгости или затаившейся злости, но точно знает, что это прозвище он слышит не впервые. Не только от Соямы, но и от других людей, в том числе и от тех самых «клиентов». Не только от Соямы, который вдруг зацепился за этот неоднозначный вопрос, собственноручно распаляя в себе гнев. А гнев ли? Нездоровая ревность. Кëджуро продолжает молчать, а Аказе на мгновение кажется, что жёлто-красный витраж в чужих глазах потемнел. Задел? Или Ренгоку, как и обычно, просто позволяет на себе отыграться? – Нравится видеть, как каждый вечер на тебя пялятся эти ублюдки? Как они пожирают тебя взглядом? Как бросают эти жалкие копейки тебе под ноги? Будто в подтверждение, о каких именно ногах шла речь, мужчина провёл по бёдрам Ренгоку ладонями и сжал их – совсем не нежно и по уже проступающим синякам, вот только у Кëджуро ни один мускул не дрогнул. Он, то ли поражённый, то ли вдруг зависнувший, молча и не двигаясь, смотрел на Аказу, и его неожиданная терпимость к боли удивила. Но Сояме некогда было об этом думать – он спустил с себя последние тормоза. Потом он, может, и пожалеет, ведь высказывать свои претензии именно в таком ключе как минимум неправильно, и если уж и говорить искренне, то в иной обстановке. Однако у них всегда всё не как у людей. – И нравится как потом они же тебя уводят в ту комнату и платят вдвойне? – Аказа наклонил голову на бок, окинул взглядом тело Ренгоку снизу вверх, задержался им на его губах, мысленно подсчитывая и представляя, сколько человек их касались. Он посмотрел снова в глаза и ухмыльнулся, выплёвывая слова так же, как змея выплёвывает яд, – я уверен, что тебе нравится. Иначе ты бы не плавал в этой грязи. – Раз я такой грязный, – Кëджуро медленно улыбнулся, парируя начальника его же выражениями. – То почему вы, Господин, не пытаетесь меня отмыть? Аказа опешил. Он пропустил момент, когда Ренгоку изменился в лице, и как нагло он отошёл от поставленных вопросов. Сояма адаптировался, оценивая услышанную фразу на все возможные подтексты и находя их, игнорируя даже то, что Кëджуро тоже переступил черту, которой они намеренно отгородили себя от откровенных разговоров друг с другом и запретили себе чувствовать что-то помимо отрицательных эмоций и похоти. Этой чертой они зареклись никогда не задумываться о чём-то большем, чем просто секс и их игры. – Пустыми словами, – между тем продолжал Ренгоку, окончательно перечеркивая их «традиции», – делу не поможешь, а вы тот, кто видит цель и всегда добивается еë любыми способами. Поэтому ваше бездействие можно оправдать только тем, что и вам нравится моё положение. Нет, не нравится, моментально думает Аказа и ошпаривается об собственные мысли. Он бросает на ветер обещания уволить или сделать что-то ещё только потому, что предоставляет Кëджуро свободу – как действий, так и мыслей. Только потому, что уважает его грëбаные границы, а поэтому не лезет в его жизнь ещё больше, хотя действительно мог бы. Только потому, что он никогда не проявляет ни к кому заботы, а это будет именно она, в том случае, если он предложит Ренгоку другую работу или ещё хуже – самого себя. И Кëджуро знает это. Всё понимает, но прямо сейчас добивается оспаривания своих слов, чтобы... Что? Аказа хочет думать, что Ренгоку пытается издеваться, а не нарочно дураком прикидывается, чтобы затянуть Сояму за черту ещё дальше. Чтобы пройти точку невозврата и никогда к ней больше не вернуться. Чтобы в корне изменить ситуацию. Аказа закипает, пока варится в ненависти к Ренгоку и отвращении к себе: в первой – от того, что Кëджуро нужно ненавидеть, во втором – по той причине, что слишком долго думает и колеблется. Признаться, что в глубине души боится подпустить себя ближе к Кëджуро, равносильно признать слабость, а этого Сояма никогда не допустит. – Не нравится, – отвечает мужчина почти рыком, но быстро затихает и продолжает практически шёпотом – таким же резким и предупреждающим; тихий шелест, словно затишье перед бурей, – но я бездействую, потому что это твой выбор. Я не твоя мамочка и не Тенген. Ренгоку распахивает в удивлении и так широко раскрытые глаза, впервые слыша от Аказы имя Узуя, а не его прозвище, но слушает внимательно и не встревает. – Трахать проституток не противно, если они – не ты, хотя после тебя, знаешь, я больше никого не снимал. Однако ты, – Сояма усмехнулся, и Кëджуро готов был поклясться, что в этом смешке проскочила грусть. – Ты особый случай – и ты это знаешь. Ты сам заявился ко мне в клуб, а значит, тебе самому из него уходить. Аказа улыбнулся, перемещая потеплевшие ладони вверх – через бока Ренгоку на его талию. Остановившись на ней, руки аккуратно огладили мягкую кожу, посылая этим нежным жестом мурашки по всему телу. – И уже абсолютно не важно, по какой причине мы спим, – добавил Сояма, снимая с Кëджуро ответственность за то, что он явился в этот клуб и начал этот круговорот разврата. Он вглядывался в его лицо с особой внимательностью, внутренне торжествуя, что ответил Ренгоку так же, как он говорил с ним – частично бессвязно, неопределённо, с подтекстами. Кëджуро никогда не думал долго – быстро переваривал услышанное и без проблем подстраивался под любую ситуацию и тему, импровизируя на ходу. Но не сейчас, когда от каждого их слова может зависеть их будущее. Их будущее... Ренгоку хочет замотать головой, чтобы выбросить из головы ненужные мысли и озвучить отрицание буквально всего, но в итоге так ничего и не делает. Сегодня всё пошло не так, как обычно, а сейчас было только два варианта развития событий: сворачиваться и останавливаться на достигнутом, а потом делать вид, что ничего не было, или же продолжить начатое безумие... – Важно то, что прекратить этот цирк мы уже не можем, – серьёзно выдал Кëджуро, стирая со своих губ улыбку, пока Аказа, напротив, ухмыльнулся ещё шире. Какое-то время Ренгоку просто смотрел на него и уже начинал думать, что только что ошибся, сказав, что они оба не смогут остановить их игру. Может только он один? А зачем в принципе задумываться о... – Актёры погорелого театра мы с тобой, Кëджуро, – почти легкомысленно согласился Аказа и сделал совсем неожиданную для Ренгоку вещь – схватил его за задницу и встал с кресла на ноги, поднимая его на руки с такой лёгкостью, будто он ничего не весит. Кëджуро рефлекторно ухватился за мужчину, обняв его руками и ногами, хоть падения и не боялся. Уже через пару секунд он сидел на рабочем столе своего начальника и в ожидании смотрел на него. Аказа поставил руки по обеим сторонам от боков Ренгоку и облокотился об стол, глядя прямо в глаза блондина, вновь становясь серьёзным. – Но это и правда не отменяет того, что мы чересчур увлеклись. Кëджуро в ответ молчит, подумывая о том, как Аказа умудрился перефразировать его слова и подобраться так близко к истине. Но Сояма который раз за вечер удивляет Ренгоку, а сейчас ошеломляет так, что Кëджуро и вовсе перестаёт здраво оценивать происходящее. – Поэтому вали к своему двухметровому, пока не поздно. Ренгоку чувствует, как сердце начинает стучать быстрее в немой панике – почти беспричинной, но ощущаемой даже физически. В голове что-то неверяще кричит «Не может быть!» под глухие, бесконечные, отдающиеся всё больше ощущаемым пульсом в висках вопросы о том, что Аказа вообще такое говорит. Ситуация до бреда странная и нелепая, не говоря уже о том, насколько глупая и непонятная. Каждый будто боится сказать что-то существенное и выйти на по-настоящему откровенную беседу, миновав все эти намёки и шуточки, хотя уже оба взрослые люди. Такие проблемы решаются словами, разговорами, всё это подробно обсуждается в спокойной обстановке – ни в коем случае не должны приниматься никакие решения так быстро и без объяснения, и уж тем более не после минета и не сидя, недвусмысленно раздвинув ноги. Но Кëджуро всё ещё помнит, кто перед ним, и что действовать против Аказы нужно его же методами. А поэтому задумывает решить оба вопроса всего одним словом, которое должно будет прояснить, наконец, их отношения для обоих, которое раскроет их души друг другу. А Сояма ждёт ответа, находясь с лицом Ренгоку и своим совсем близко – буквально опаляет своим глубоким дыханием чужую щеку, но больше никак не контактирует: руки, расставленные по сторонам от Кëджуро, остаются без движения точно так же, как и всё его тело, вокруг которого красиво обвились ноги блондина. Которые продолжали притягивать мужчину ближе к себе даже сейчас, когда тот фактически объявил альтернативу действий для их ситуации и приказал ей последовать. – Поздно, – выдыхает Ренгоку из лёгких вместе с воздухом скрытое признание и медленно тянется вперёд, дабы закрепить своё решение поцелуем. Аказа осознаёт, что произошло, и целует в ответ. И совсем не по привычке. И так же не по привычке, снова обнимает Кëджуро за талию и прижимается к нему, чувствуя, как перехватывает дыхание и как по всему телу кровь разгоняется с удвоенной скоростью, задевая совсем легким румянцем и щеки. Сояму это не волнует, потому что Ренгоку перед ним красный чуть ли не до пяток, и эта его физиологическая особенность – вспыхивать много и ярко – влечёт к себе не меньше остальных. Кëджуро приоткрывает рот шире, позволяя в него проскользнуть языку Аказы, и зарывается одной ладонью в малиновые волосы – на ощупь слегка жестковатые из-за ядерной краски, но всё такие же любимые, как и всегда. Трогать свою недлинную шевелюру Сояма позволяет настолько редко, что Ренгоку успевает по ней соскучиться, и сейчас не дёргает, а осторожно перебирает пряди между пальцев и поглаживает. Аказа владеет ртом Кëджуро, как ему вздумается, наслаждаясь прикосновениями в области затылка. Кто бы мог подумать, что причина редкого дозволения трогать эту часть тела кроется в простом, невинном и трепетном удовольствии, которое на подсознательном уровне у Соямы ассоциируется со светлыми глубокими чувствами, про существование которых он заставляет себя забывать – намеренно, чтобы не дать им никогда появиться. Для чего? Аказа уже не помнил, позволяя себе безвозвратно погружаться в пучину забытья вместе с Ренгоку, который только что заявил о своём решении остаться с ним. Ещё Сояма не помнил и то, как он разделся, уложил Ренгоку на спину на столе и закинул его ноги себе на плечи. Где лежит смазка, знают сами руки, а потому находят еë быстро. Аказа целует и кусает щиколотки и напряженный изгиб колена, растягивая Кëджуро сразу двумя пальцами. У Ренгоку сбивается дыхание, и он хватается за край стола, когда на его член ложится ладонь мужчины и начинает медленно оглаживать ствол и размазывать по нему предэякулят. Кëджуро млеет от аккуратности действий, представляя, как совсем скоро Аказа совершенно изменится, перестав нежничать. Ещё с их первого раза Ренгоку понял, что его ждёт только грубый и жёсткий секс – в тот день Сояма прижал его к стене, раздел и, задрав одну ногу кверху, имел его так долго и безжалостно, что потом Кëджуро даже чуть не свалился на пол – так сильно подкашивались и не держали ноги. Если бы не половой контакт часом ранее, то без травм бы точно не обошлось, потому что тогда Аказа не позаботился ни о какой растяжке. Но Ренгоку бы соврал, если бы сказал, что ему не понравилось, а поэтому стал приходить к Сояме снова и снова. Однако обязательное использование смазки всё-таки вошло в их правила, и совсем скоро Аказа занимался подготовкой Кëджуро для себя сам, ожидая, что тот придёт к нему спустя сутки после своего последнего секса. Чаще всего так и происходило. Вскоре Сояма стал получать удовольствие гораздо чаще и даже от подобных мелочей. И сегодня, делая первый толчок внутри растянутого и податливого на любую ласку Ренгоку, он наслаждался. И даже больше, чем обычно. Ещё будет время разобраться в себе и в чувствах, но Аказа уже сейчас ощущал некоторую перемену в их отношениях. Кëджуро врезается короткими ногтями в сильные мышцы спины, чувствуя, как быстро Сояма набирает темп и как он блуждает влажными от поцелуев губами по его шее. Пока есть возможность это делать и пока стол под ними не ходит ходуном. Он мычит, когда Аказа снова переходит на укусы и терзает одно из ушей, а также чувствительный участок кожи за ним – Сояма знает местонахождение каждого из такого и беспощадно ими пользуется, чтобы довести Ренгоку, кажется, до исступления. И доводит, продолжая постепенно повышать частоту и амплитуду фрикций, втрахивая в твёрдую поверхность. Кëджуро дрожит, когда Аказа выпрямляется, меняет угол проникновения и начинает толкаться ещё быстрее, чётко попадая по простате каждый раз. Он стонет, почти кричит, закатывает глаза, кусает губы, дëргается, даже плачет – делает всё одновременно и чтобы продлить эти мучительные моменты удовольствия, и чтобы приблизиться к оргазму. Сояма за ним наблюдает и с особой искренностью сходит с ума тоже. Пока обоих не бросает за две грани сразу: пика возбуждения и той, что выведет их отношения на новый уровень. – Аказа, – громко стонет Ренгоку, выгибаясь в позвоночнике и судорожно, ртом глотая воздух. На животе, а через пару секунд – внутри ощущается тепло семени наряду с чужой ладонью на члене, пока собственные руки сильно сжимают край стола. В глазах стоит влага, и Кëджуро не думает их закрывать, тяжело дыша и глядя в мутный потолок. В ушах стучит кровь. Сояма смотрит прямо на него широко распахнутыми глазами, делая последние толчки и кончая следом. Щëки алеют, когда Аказа мимолётно задумывается, с какой интонацией Ренгоку позвал его по имени, а главное – в какой момент их взаимодействия. И это, мягко говоря, удивило – обычно Кëджуро выстанывает только фамилию или эти пошлые до безобразия «Ах, Господин!»... – Кëджуро, – шепчет он в ответ через пару минут и наклоняется вперёд, пропуская руки под вспотевшую спину парня, чтобы обхватить его и обнять, оттаивая окончательно. Ренгоку переводит на Сояму затуманенный взгляд, отцепившись от стола, медленно кладёт на его плечи ладони и растягивает губы в нежной улыбке. Потому что Аказа никогда не обнимает его после секса. Кëджуро не без помощи приподнялся и сел, а Сояма вышел из него, после чего пододвинул ближе к себе, всё так же не отпуская. – Аказа? – с едва слышимой вопросительной ноткой прошептал Ренгоку, словно пробуя на вкус имя своего начальника в его присутствии, как что-то запрещённое. Тряхнув головой, он по привычке начал, – Господин, вы... Аказа молчит, словно задумавшись, протягивая одну руку в сторону бокового ящика в столе, а после доставая из него пачку влажных салфеток. Вытащив пару штук, использует для того, чтобы протереть самого Кëджуро, а затем себе пальцы. Ренгоку наблюдает за ним неожиданно тихо, но не менее заинтересованно. А после задерживает дыхание, когда вдруг понимает, что происходит. Аказа дождался того, чтобы руки высохли, и снял с глаз линзы. Взору Кëджуро предстали две радужки глубокого голубого цвета – то ли небосвод, то ли целый океан... Скрытая от всех красота. – Просто Аказа, – улыбнулся Сояма, наконец, открывая для Ренгоку своё сердце и чуть прищуриваясь, пока тот решал, на что всё-таки больше похожи его глаза, и тонул в них. Безвозвратно. Навсегда.