Только ветер

— Ты идиот, — почти радостно повторяет Тарталья. Он вновь сидит в кресле, закинув на стол ноги, и флегматично наблюдает за окружающей его паникой. — Мне не нравится говорить такое, но он, — Хэйдзо недовольно тычет на парня, — прав. Ты, Кадзуха, идиот. Ну вот и зачем ты ему всё рассказал? Не мог придумать что-то? Надо было сразу сдавать себя с потрохами? И Кадзуха тоже думает, что он идиот. Но молчит. Ещё он думает, что, возможно, действительно было глупо всё сразу говорить Скаре. Думает, что теперь на него обрушился тяжёлый и удушающий груз вины. Думает, что всё это время он был зациклен исключительно на себе и своей цели помочь, но не задумывался о Скарамучче и его чувствах. Иначе они не попали бы в такую ситуацию. Да, он очень хочет помочь. Хочет, чтобы его парень — насколько это теперь актуально вообще? — не отдавал свой грант мутным личностям и не работал за гроши, отказывая себе не то что в каких-то радостях, а даже в еде. Но Скара изначально чётко дал ему понять: помощь ему не нужна. Ну и с чего вдруг Каэдэхара решил, что его желание помочь важнее нежелания Скарамуччи принимать помощь? «Да, Кадзуха, ты идиот», — мысленно выносит вердикт он. И с этим теперь нужно что-то делать. Пока остальные громко обсуждают его признание, он изо всех сил пытается определить, как вообще может заслужить прощение. И в идеале ему нужен хоть сколько-нибудь реальный вариант. — Прекрати кричать, Хэйдзо! — Янь Фэй недовольно хмурится. — Он тебя всё равно не слушает. — Да ну зачем? Нахера слушать Хэйдзо, правда? Ведь я только какую-то херню несу, да? Зачем… — Заткнись. Даже Кадзуха невольно поворачивает голову: Янь Фэй никогда не звучит так. — Э… — Замолчи, иначе я точно тебе врежу. Хочешь поддержать друга? Тогда поддержи, наказать он и сам себя может. Архонты, какой ты невыносимый! Хлоп. Сложно сказать, чьё лицо в этот момент выглядит забавнее: обиженно-возмущённое Хэйдзо или восхищённо-удивлённое Тартальи. Янь Фэй сурово отвешивает другу подзатыльник и переключается на Кадзуху, который и здесь, и не здесь одновременно. — Ты накосячил, — безапелляционно говорит она тоном я-лучший-юрист-Ли-Юэ, — с этим не поспоришь. Но ты действовал из лучших побуждений, а значит, тебе нужно донести до Скарамуччи, что ты просто хотел как лучше. Да, ошибся и наплевал на его чувства, — Тарталья и Хэйдзо синхронно одаривают его взглядами, кричащими «А я говорил», — но это не значит, что ты его не любишь и не хочешь помочь. Просто вы по-разному смотрите на ситуацию. Что-то щёлкает в груди Кадзухи. Возможно, очередная струна, не выдержав надрыва, а может, переключатель, внезапно врубивший свет в его резко опустевшей черепной коробке. И свет этот вдруг открывает простую и совершенно не замысловатую истину. — Я пошёл. Все трое застывают, в шоке наблюдая, как Каэдэхара хватает сумку и скрывается в прихожей. — Чего? Куда ты собрался? — первым отмирает Хэйдзо, снова хмурится и скрещивает руки на груди, пока друг накидывает куртку и поправляет капюшон. — Я кое-что понял. И хочу, чтобы Скарамучча тоже это узнал. Спасибо, — Кадзуха тепло улыбается растерянной Янь Фэй и буквально вылетает из дома. — Я знал, что он… странненький, но чтоб настолько, — вслед ему бормочет Аякс и получает свою порцию подзатыльников от девушки.

***

Кадзуха прекрасно знает, где сейчас Скара — на той самой крыше, куда он водил его. Он неоднократно рассказывал, что это его любимое место и туда он приходит каждый раз, когда хочет привести мысли в порядок. Сейчас явно такой случай. Идти к нему страшно. Потому что подобрать правильные слова сложно, а те, что вертятся на языке, не назовёшь правильными. Разве что честными. Правда, насколько в данной ситуации им нужна эта честность — сложно сказать. Маршрут он помнит, более того — поставил в прошлый раз отметку на карте, чтобы точно знать, какая из одинаковых многоэтажек ему нужна. Ключа от подъезда у него нет, код он тоже не знает, но буквально пять минут — и дверь распахивается, выпуская молоденькую девушку с коляской. Кадзуха с готовностью помогает ей, улыбается в ответ на благодарности и проскальзывает внутрь. И буквально физически ощущает, как каждый новый шаг становится всё тяжелее. Будто ноги налились свинцом, а он сам в кошмарном сне, где никак не получается бежать. Как какой-нибудь мифический мученик он поднимается всё выше, переводит дыхание между этажами и пытается хоть немного успокоить бешено стучащее по рёбрам сердце. Бум. Бум. Бум. Седьмой этаж. Бум. Бум. Бум. Девятый этаж. Бум. Бум. Бум. Одиннадцатый. Бум. Ступенька. Бум. Ещё одна. Бум. Третья. Бум. Перед ним оказывается знакомая дверь, и остаётся лишь надеяться, что он не ошибся. И что Скара не закрыл дверь с той стороны. Надежды оправдываются: Скарамучча действительно сидит на крыше. На каких-то пыльных ящиках у самого края, курит и смотрит куда-то в сторону. Кадзуха видит лишь его спину и взъерошенный затылок. Идёт мелкий и неприятный дождь, а Скара так похож на нахохлившиеся зяблика и из-за этого выглядит особенно одиноким и подавленным. Услышав скрип двери, он оборачивается. На его лице нет никаких эмоций — даже удивления. Кадзуха подходит, не зная, насколько близко сейчас может подобраться, потому что между ними вдруг снова выстроилась стена, которую они с таким трудом разрушили. — Я знал, что ты придёшь. — Послушай, Скара… Прости, я не должен был… — Да, — равнодушно кивает он. — Ты не должен был. — Я просто… — Хотел помочь, ага. — Скара… — Ну? Он резко поворачивается, и Кадзуха вздрагивает, чувствуя на себе колючий взгляд синих глаз. — Мне правда жаль. Прости меня. Я действительно хотел помочь, но на деле я думал только о себе. Я знал, что ты не хочешь никому рассказывать про эту историю, но посчитал, что у меня есть право решать за тебя. Я… поступил неправильно… — он делает глубокий вдох, но не успевает ничего сказать. — Да. Скарамучча с равнодушным лицом отворачивается обратно и подносит сигарету к губам. Кадзуха лишь сейчас замечает, что у него трясутся руки. Даже не задумываясь, перехватывает запястье и притягивает к себе — просто на автомате. А потом замирает. — Отпустишь? — почему-то совсем тихо спрашивает парень, при этом не предпринимая ни единой попытки освободить руку. Они смотрят друг на друга, и Кадзухе кажется, что они в какой-то мелодраме: сидят на крыше под дождём, молчат и не двигаются. — Никогда, — почему-то так же тихо отвечает он. И крепче сжимает пальцы. Скарамучча рвано выдыхает и тушит сигарету прямо о поверхность ящика. Она сипло шипит, и капли воды смывают пепел. — Кадзуха… Ладно, значит, нужно быть честным. — Я люблю тебя. И вновь повисает тишина. В глазах Скары снова мелькает что-то, что Кадзуха не может ни уловить, ни распознать, — какая-то смесь печали и радости, отчаяния и надежды… Этот отблеск пропадает так же быстро, как появляется, и они продолжают молча сверлить друг друга взглядами. Каэдэхара не ждёт ответа: он искренне считает, что цель любого признания не в ответном признании, а в том, чтобы выплеснуть чувства. Поэтому он просто поглаживает большим пальцем ладонь Скарамуччи и слабо улыбается, надеясь на то, что тот сейчас не попытается выдавить из себя слова, в которые не верит сам. — Знаешь, — хрипло шепчет парень, — я всегда думал, что это что-то типа сказки для взрослых, — он неопределённо дёргает плечом, — ну все эти… нежности. Кадзуха кивает. Он ничего и не просит. — А тут ты, — продолжает Скара, — со своим чувством прекрасного, желанием помочь и… — сердце пропускает удар, ожидая какой угодно словесной оплеухи, но вдруг холодная ладонь накрывает пальцы и шёпот становится совсем тихим, — я тебя тоже, — пауза. — Люблю. Проходит несколько секунд, прежде чем Кадзуха вспоминает, что вообще-то нужно дышать. И моргать. И в целом было бы неплохо как-то отреагировать, а не стоять истуканом, боясь просто тихим вдохом запустить механизм уничтожения вселенной. Словно всё замедлилось, почти остановилось, и мир вновь — как и всегда, когда они вдвоём, — сузился до конкретной точки во времени и пространстве, где только он и Скара, крыша, стихающий дождик, звуки спального района и что-то совершенно невообразимое у него на душе. Он хочет что-то ответить, сказать больше, чем шаблонная фраза, потому что теперь ему буквально дали зелёный свет на это, но слова не просто исчезают из головы — они перестают иметь какой-либо смысл. И Кадзуха делает единственное, что может, — целует. Ледяные пальцы Скарамуччи убирают с его лица прилипшие мокрые пряди, гладят по щекам, цепляются за шею, тянут ближе, ближе — куда ещё ближе? — и Каэдэхара задыхается. Ему кажется, что он сейчас расплачется, как в детстве. И он правда плачет. Конечно, ему признавались в любви. И Томо признавался. Ещё во время дружбы — просто дружески кидал ему незамысловатое «Ты лучший, люблю тебя!», когда Кадзуха помогал с чем-то. А потом перенёс эту же фразу и в отношения. И в школе одна девочка на класс младше как-то призналась в любви, робко протягивая самодельную открытку-сердечко и лепеча про чувства. Родители тоже неоднократно говорили ему, что любят, и даже Хэйдзо с Янь Фэй — просто не так часто. Но этот раз был каким-то особенным. Возможно, потому что его любили не потому что, а скорее вопреки. Не потому что он хороший человек, а вопреки его стремлению помочь, пусть даже насильно. Не потому что он красивый, а вопреки его милой улыбке и всепониманию. Не потому что он Кадзуха, а вопреки этому. Ведь сам Скарамучча, он весь вопреки. — Эй? — обеспокоенно спрашивает это живое вопреки, чувствуя влажные дорожки на коже. Но Кадзуха лишь шмыгает носом и целует снова.

***

Они проводят на крыше всю ночь. Почти — пару раз спускаются в крохотный круглосуточный магазинчик в соседнем доме за пресными сендвичами и отвратительным кофе из автомата. Сендвичи, правда, после разогрева в старенькой микроволновке становятся в разы вкуснее, но кофе ничто спасти не сможет. — Как ты можешь эту мерзость пить? — грея пальцы о стаканчик, ворчит Скарамучча, — это же невыносимо. — Не весь кофе такой, — Кадзуха морщится после очередного глотка коричневой жижи, — просто этот — пиздец. Зато горячий. — Надо было брать чай. — А как же «Сколько-сколько моры за кипяток и пакетик с пылью»? — тихо смеётся парень. — Ну там хоть не подогретая болотная вода, — парирует Скара. — Обратно? — Ага. Наверху они организовывают почти походный лагерь: располагаются на ящиках, кутаются в куртки и греются дыханием, а два других ящика побольше ставят углом как защиту от ветра. Кадзуха хочет предложить поехать в общагу или даже к себе, но, несмотря на холод, уходить почему-то не хочется. — Вот, послушай, — он протягивает один наушник парню, — они играют. Он включает Скаре песню «Клинков дождя», и тот, скептично поднимая бровь, вслушивается в музыку. Хрипловатый и низкий голос Синь Янь поёт о ком-то потерянном, о поисках в толпе и о мимолётном касании рук, где-то на фоне глухо задают ритм ударные Сяо, и песня кажется такой печальной, пока… Скарамучча словно застывает. Да. Пока к Синь Янь не подключается тонкий и невыразимо светлый голос Юнь Цзинь. Они создают невероятный баланс, эта звуковая гармония расставляет всё по местам, делая трек совершенно иным. Это песня не об утрате, а о чём-то другом, о чём-то большем. И Кадзуха осторожно берёт за руку Скару. Потому что это не просто так его любимая песня у группы. Эта песня слишком много для него значит. — Она называется «Соулмейты», — тихо говорит он, когда звук стихает. Он поднимает глаза, чтобы увидеть реакцию и узнать мнение, но, как и в любой другой момент, когда слов недостаточно, Скарамучча его целует. И становится гораздо теплее, чем от отвратительного кофе из автомата.

***

Они встречают там рассвет. Стоят у парапета, ёжаясь от ветра. Сонное солнце раскрашивает небо в мягкие, приглушённые тона, и Кадзуха любуется не этим, а тем, как слабые оранжево-розовые лучики ложатся на лицо Скары. Тот курит, выдыхая дым в холодный воздух и наблюдая за тем, как он закручивается в спирали и рассеивается. Что-то умиротворяюще есть во всей этой картине, и Кадзуха вдруг ясно осознаёт: он отпустил Томо. Эта боль вряд ли покинет его, и ему очень жаль, что всё так вышло… Но Бэй Доу была права: в вечной скорби нет смысла. Возможно, дело не только в этом, и требуется недюжинное мужество, чтобы признаться: то, что он чувствовал к Томо, даже на сотую долю не похоже на то, что чувствует теперь к Скарамучче. Потому что это… Что-то настоящее. Искреннее и живое. — Ты домой? — поворачивается к нему Скара, развеивая все сложные — для раннего утра особенно — мысли. Они прощаются на остановке, и домой Кадзуха едет в абсолютно пустом автобусе, изо всех сил стараясь не отрубиться прямо там, прислонившись головой к дребезжащему окну. Всё, чего ему сейчас хочется, — это постоять под горячим душем и завалиться в кровать. И, может быть, поесть. — Что-то ты рано. Он оборачивается, отпуская дверную ручку и чувствуя себя застигнутым врасплох. Бэй Доу с растрёпанным пучком на голове и огромной кружкой — очевидно, с кофе — стоит в дверном проёме кухни. За её спиной горит слабый свет, и Кадзуха хмурится. — Не спится? — Кэ Цин насоветовала какой-то новый сериал… В общем, сначала «Ну гляну ещё одну серию», потом «Ой, прервали на самом интересном», ну и в итоге «Осталось две серии, уж досмотрю», — она зевает с улыбкой. — А ты откуда? В её голосе сквозит любопытство и… Усмешка? О нет. — Я был… — Со Скарой, — подсказывает она и почти хихикает, как подросток, — Хэйдзо сказал. — Мы не… — Ой, архонты, тебе лет уже сколько! — взмахивает руками женщина, — а оправдываешься, будто тебе пятнадцать. Ещё скажи, что до сих пор краснеешь от слова «секс». Ну… — Да ладно?! — смеётся она, замечая, как разгораются кончики ушей сына. — Ты не перестаёшь меня удивлять. Кадзуха что-то бормочет про то, что всегда неловко говорить на такие темы с матерью и вообще, причём тут это, но Бэй Доу только отмахивается и уходит обратно на кухню. Он присоединяется к ней после долгожданного душа — это истинное блаженство — и располагается за столом, где его уже ждёт чашка с чаем. — Кофе я добила, извини, — Бэй Доу кивает на свою полулитровую кружку, — так что только чай. Хотя глядя на твой замёрзший нос… Могу поспорить, что чай тебе сейчас самое то. — Это точно, — Каэдэхара делает большой глоток и чувствует, как тепло разливается по телу, прогревая его изнутри. — Тем более я планировал немного поспать. В кармане домашних штанов вибрирует телефон: Скарамучча. Быстро нажимая по кнопкам, он пишет ответ — что дома, уже пришёл в себя и всё в порядке, — и убирает телефон обратно. — Так чего ты в семь утра притащился? — А? — Почему не остался у… — Мы были на крыше. Теперь уже Бэй Доу непонимающе хмурится. — Котёнок, у тебя же есть дом… Маякнул бы мне, я увезла бы Нинни в ресторанчик, нам тоже надо иногда выбираться куда-то… — Так. Мы просто были на крыше. Сидели. Болтали. Слушали музыку. — А… — женщина смущённо улыбается. — И как оно? — Хорошо. Только холодно. — Ну вы выбрали не самое подходящее время для таких посиделок, честно говоря… — Так просто… Получилось, — Кадзуха морщится, вспоминая, почему вообще они оказались на крыше. — Всё в порядке? — Бэй Доу считывает это по-своему и обеспокоенно касается его руки. Её ладонь мягкая и тёплая, несмотря на множество мелких шрамов, и парень с радостью сжимает её. — Да. Всё замечательно. Правда, — добавляет он для уверенности. — Я рада, — женщина кивает и ласково поправляет ему за ухо белую прядь, — и рада, что ты встретил кого-то… Это очень важно. Особенно после… — она замолкает, не зная, как лучше сформулировать, но Кадзуха и так всё понимает. — Да. — Интересный он, этот твой Скарамучча, — вдруг задумчиво говорит Бэй Доу. — В смысле? — Колючий, но в то же время искренний. Напоминает мне многих друзей детства, — её губы трогает печальная улыбка. — Знаешь… Нин Гуан он сначала не очень понравился, но она часто бывает неправа при первом суждении о человеке. Ты только ей об этом не говори, — она задорно улыбается. — Мне же было достаточно увидеть, как он смотрит на тебя и как ты смотришь на него. А ты, я знаю, никогда бы не полюбил плохого человека. — Как он смотрит на меня? — неожиданно для самого себя спрашивает Кадзуха. Он никогда не задумывался об этом: как на него смотрит Скарамучча? Как они вообще выглядят, когда вместе? Спрашивать у Янь Фэй и тем более Хэйдзо было бы странно, но мама… Понимающе кивает и нежно гладит по щеке. — Так, словно ты — самое невероятное, что он видел в своей жизни.