Идеальная жертва

Ему немного за сорок. Ей двадцать пять. Они уже встречались, и встречались весьма насыщенно. Тогда она чувствовала совсем мало, но тщательно изображала норму — в те моменты, когда не спускала себя с поводка. Сейчас она чувствует больше — последовав его же совету и перестроив себя в привычную внутреннюю структуру, которая уже сама проросла тем, чего недоставало в детстве. Тогда они расстались, чтобы спустя пару лет она к нему вернулась, испытывая странное, странное чувство. Шилес впервые кажется, что кто-то из ее жертв был особенным. Квентин был. И не только как жертва. Она навсегда благодарна ему за совет, который вернул ей ее саму. Однажды напарники. Знакомые. Друзья. Любовники — всегда в темноте ночи и тяжелых портьер. Шилес улыбается — она видела его тело еще тогда, но не заставляет сразу. К тому же, он прекрасно умеет доставлять удовольствие женщине даже одетым, с помощью языка. И все же постепенно она давит — сначала раздевает в темноте, подмяв под себя и изучая пальцами ожоги и оставленные ею шрамы. В следующий раз зажигает свечи и смотрит, как он краснеет и отворачивается с гримасой отвращения, вцепляясь в колет так, словно от него зависит жизнь. Похоже, проще покориться, когда тебя раздевает насильница, чем когда это делает женщина, которую любишь. Он ведь любит. Шилес приносит зеркало. — Иди сюда. Он всегда такой покорный. Дрожит, но подходит, послушно разворачиваясь лицом к зеркалу под ее направляющими руками. — Не закрывай глаза, — шепчет она ему на ухо, и он смотрит с совершенно отчаянным и обреченным лицом, пока она, став за спиной, раздевает его. Первые пятна показываются уже под воротником. Шилес чувствует, как под пальцами прокатывается кадык, Квентин заметно слабеет в ее руках, но тут же выпрямляется снова. Гордый и сильный. — Хороший мой. Главное слово — "мой". Шилес раздевает его неторопливо, по пуговице. — Такой красивый. Квентин издает сдавленный звук, дергаясь прикрыться. Шилес ловит его руки. — Тише. Стой спокойно. И он покоряется снова, с тоской и отвращением глядя в зеркало, пока Шилес раздевает его донага. Темные пятна захватывают белую кожу, четкие контуры создают причудливый узор. Поверх лежат бугристые шрамы от ожогов, а на них тонко вырисованная кинжалом лоза. Шилес чуть хмурится — местами эти шрамы начали сходить и рисунок стал пунктирным. Надо будет обновить. Квентин каменеет и одновременно подрагивает в руках, сглатывает. — Смотри. — Шилес завороженно скользит пальцами по контурам пятен, ожогов и своему рисунку. Реакция опьяняет, это тонкое поджарое тело опьяняет. И эта его особенность, выраженная во плоти, тоже. Они становятся в чем-то похожи благодаря ей. Особенные. Не такие. То, что надо прятать от большинства. Не друг от друга. — Смотри, какая красота. Квентин сдавленно фыркает. — У вас странный вкус, моя леди. — О да, — улыбается она. Тянется к самому уху, шепчет: — Ты похож на карту неведомых земель. И чувствует, как он замирает в руках. В зеркале на лице Квентина отражаются одно за другим удивление, непонимание, а потом осознание. Он делает спокойное лицо, только радужки полностью затоплены зрачками и выдают его страх. — Шрамы сходят, — замечает вежливо и при этом вздрагивает и подается к руке, когда она соскальзывает пальцами вниз по его телу. — Да, — соглашается Шилес. Целует его шею. — Надо обновить. Тебе ведь они понравились? Квентин выдыхает и неожиданно расслабляется всем телом, откидываясь на нее. — Да, моя леди. Он все еще смотрит в зеркало с тенью обреченности, но Шилес продолжает и продолжает ласки, а его тело не стало менее отзывчивым со времен беседки и первых прикосновений. Он возбуждается, глядя на себя, и Шилес уверена — еще несколько таких сеансов, и ему станет намного проще видеть свои пятна и шрамы. — Ты красивый. В этот раз он не спорит, только тихо стонет, подрагивая от удовольствия. Шилес чувствует, как слабеют его ноги, обхватывает за талию. Потом опускается на колени вместе с ним, все еще скрываясь за его спиной. Отражение в зеркале совершенно чудесное. Канцлер страны стоит на коленях, нагой и возбужденный, все еще темные глаза заволокло пеленой желания, а тонкие женские руки ласкают его, касаясь словно всего тела обновременно. Шилес заводит одну руку за его спину, пальцы скользят между ягодиц. Квентин прикусывает губу в ожидании и вздрагивает от волны возбуждения. Ему тоже нравится, как он выглядит таким. Это невероятно странно, это все равно отвратительно и он ненавидит свое тело, но не возбуждаться не может. — Тебе нравится быть в моих руках, — улыбается Шилес. — Да, — ответ тихим вздохом. Она жалеет его. Пальцы скользят вокруг входа, щекочут, поглаживают. Слегка давят, но не входят внутрь. У нее и смазки никакой нет. Даже крови. Квентин коротко выгибается, раз за разом, словно его прошивают маленькие молнии. Стонет. Он так сладко стонет. Нужно не так уж много, чтобы он со вскриком излился в ее ладонь. Шилес привычно из той, прежней жизни, сдавливает его шею, любуется, как Квентин, не связанный Квентин, хватает ртом воздух, запрокидывая голову. Не сопротивляется. Она приотпускает его горло. — Хочешь? Квентин чуть кивает, прикрывая глаза. Тогда было страшно, больно, отвратительно, но... Но хорошо. Он не против повторить это. Шилес целует его, уже обмякшего в ее руках, ласкает языком мягкие приоткрытые губы. Осторожно укладывает на пол, обтирает — приводит в порядок, как обычно делала со своими жертвами. Только не одевает в этот раз, а переносит на кровать и сама ложится рядом. Ее напарник, друг, любовник. Ее идеальная жертва. Ее Квентин.