Мираж моих воспоминаний

Любовь рисует наши силуэты ранним утром в туманной заре,

Где мы с тобой застыли, как шедевры, в её руках, как в янтаре.

На этой неземной свежей картине — и молодость, и наша зима.

В ней бьётся средь общей рутины. Цветёт и Любовь, и весна.

Изуку дёрнулся и скорее инстинктивно обернулся на зеркало, стоящее в уютном уголке и ожидающее, словно действительно ожидающее, когда же он обратит на него внимание. Медленно подойдя к нему, осторожно передвигаясь, он сощурился, видя на своих плечах несколько едва заметных засосов и радуясь, что таковых нет на его шее. Кажется, ту вообще не трогали ничем, помимо поцелуев. — Спусти одеяло. — вровень со скрипом кровати, тяжёлые шаги подошли к нему, и Мидория со смущённым шипением сказал блондину «одеться», — Я оденусь, если ты позволишь мне увидеть себя при дневном свете. Ну же. — подстрекнул альфа, вставая сзади без малейшего смущения, но не прислоняясь к нему, лишь целуя в загривок. — Что там… будет? — смущённо прошептал Изуку и через зеркало посмотрел в рубины, — Признавайся. — Проверь. — поставив ладони на плечи, альфа стал их мять, будто делал массаж. Мидория дёрнулся, и руки, что держали углы одеяла на запах, около груди, слегка попустили ткань, застывая и сглатывая, опустив ещё. До тех пор, пока мужские руки не помогли до конца осуществить задуманное, и белое полотно тяжёлым грузом не ухнуло им в ноги. Глаза распахнулись, внимая затрепетавшим ресницам. По ту сторону он не узнал своё отражение, когда то, невинно оголившись, предстало перед зеркальной поверхностью и возбуждало своим видом все оставленные воспоминания. На боках талии очертились чужие пальцы, и нет, не след от них, а скорее робкий отпечаток, словно боялись сжать его слишком сильно. Плечи были помечены ровно так же, как и ключицы. Мужчина робкими похлопываниями приобнимал его, прижимая к себе, пока Изуку рассматривал то, чему явно уделили внимание больше всего. Грудь. Именно она была усеяна больше всего засосами, лёгкими укусами и до сих пор, не смотря на то, сколько времени уже прошло — была покрасневшей и как будто возбуждённой. Изуку всмотрелся лучше и, проводя своими ладонями по поцелованной коже, медленно покрывался странными мурашками. Он прекрасно знал, как такие следы выглядят на его бледной коже, как омерзительно остаются на ней пятнами и портят выточенный вид фарфора, но сейчас у него язык не повернётся назвать их «трупными», как он звал раньше все подобные «метки». Таковыми были следы от Тодороки. Надрывные, с синевой, и заживали болезненными напоминаниями, на которые он шипел, мазал мазью и шёл на работу. Но следы от Бакуго не такие. Вовсе нет. Они порой были поставлены на тех же местах, в похожей ситуации, и казалось, что разницы нет, но никакой боли при нажатии на них он не ощущал. Брюнет провёл пальцами по игривым укусам. Нет, боли не было. Как и синевы. Они были красные, цвета, может быть, подгорелого на солнце румянца или цвета тех багровых радужек, что смотрели на него через зеркало. Что наблюдали, как он изучает своё любимое кем-то ещё тело. И ждали, пока он с ломаной улыбкой произнесёт: — Я… выгляжу… — не зная, как ещё описать увиденное. — Как лучший секс в моей жизни, — шепнул Бакуго, опуская губы к его уху, слушая нервное сглатывание, — Это было настолько прекрасно, что у меня возникло желание повторить. «После трёх раз?!» — закричало в голове, и Изуку одним движением поднял с пола одеяло, застилая им наготу. — Т-так! Утро на дворе. И вообще я голоден! — воскликнул омега, а излом бровей пополз вверх, пока голова старалась не думать о том, как их тела гармонично смотрятся вместе, — Пошли вниз. Нужно что-то придума- — и, быстро поворачиваясь, сделал шаг, ощутив, как в поясницу тянуще стрельнуло, и он проныл, закусывая губу. Моментально покрыв своё тело тканью, Изуку решил идти обратно к кровати, наплевав на завтрак и маленькими шажками стремясь как-то минимизировать глухое напряжение. Но ему не дали осуществить задуманное, бережно поднимая на руки, как закутанного принца, который непонимающе вскинул на него бровь. — Я тебя понесу. А еда… Закажем что-то? — ответил на неё Бакуго и, спокойно ступая к выходу из спальни, открыл дверь ногой, — Я готовить не хочу. — говоря и сразу же останавливая поток предложений, — А ты-ы… тем более. После я наберу тебе горячую ванну. Или, быть может, в источник? — спрашивая и после целуя чужой лоб. Изуку смотрел на него, пытаясь прочесть в его глазах намерение. Он с каждым разом удивлялся всё больше тому, что в этим пылающих рдяных глазах не было ни минуты безразличия к нему. Они всегда смотрели восторженно или просто тепло. Но никогда не холодно. Мидория заметил, что стал сравнивать Тодороки и Бакуго скорее неосознанно, чем специально, и в этот раз тоже сделал пометку об этом. По всем пунктам Катцуки держал верх. По всем, кроме, пожалуй, одного. Власти. Того, что Шото Тодороки получил за «просто так» с рождения. И разумеется, имел в этом превосходство. К чёрту, к Дьяволу «великую фамилию Тодороки», но связи и возможности этой семьи были неоспоримы. Они могли пройти везде, где пожелают, и по самому крепкому и красивому мосту. Бакуго не мог похвастаться ни выдающейся долгой родословной, ни состоянием семьи, и в этом отчасти было своё очарование. Он играл теми картами, которые были розданы ему на руки. И там не было этих хитрых джокеров. Он никогда не думал, что мог бы купить его деньгами. Он подозревал, что такая возможность есть, но только потому, что вокруг все делали точно так же, и это срабатывало. Но для Катцуки это не было обыденным делом. Ухаживать, добиваться, удивлять — вот к чему он привык и вот что в нём так подкупило поначалу насмотревшегося брюнета… простота и настойчивость. И это, быть может, то, за что он в него влюбился. — Определённо ванну. — выдохнул Изуку, устало заваливаясь на оголённое плечо и внезапно осознавая, что Бакуго все ещё был нагим. И нагим нёс его вниз, осторожно спускаясь по лестнице, пока не достиг первого этажа их виллы, — Не собираешься одеться? — М? — но, кажется, Бакуго это не особо тревожило, — А, да-да, мой принц. Но сперва я посажу тебя сюда. — и, опуская брюнета за стол, он поспешно побежал обратно наверх, крича вдогонку, что он закажет им завтрак и наберёт ванну. Мидория проводил его взглядом. Для него это… ощущалось таким домашним и откликалось сердцем простой благодарностью, которую Изуку не смог бы описать словами, даже если бы сильно захотел. Потому что никаких слов на это не хватит. Однако просто сидеть и ждать, как мужчина переодевается — он не мог. Не хотел. Поэтому, встав и пройдя к кухне, опираясь на стену — Мидория тихо стал заваривать кофе, готовя его на двоих и с удовольствием пользуясь всеми удобствами современной японской виллы. Кофейный аромат стелился по первому этажу, когда альфа, в одних шортах, к слову, спустился вниз сообщить, что всё уже заказано и ванна набирается, и удивлённо поднял брови, так и застывая на месте. Под ногами заскрипели половицы, а он, вдыхая не столько кофе, сколько вишню — подошёл ближе, рассматривая молочную пенку в протянутой ему чаше. — Ты сделал кофе…? — он ожидал увидеть его разморенным за столом, но Изуку улыбнулся. — Твоё любимое латте. — нет, оно не было его любимым, оно скорее стало таковым. Но этим глазам не стоит этого знать. Они были слишком счастливые. Поэтому Катцуки промолчал, благодаря и принимая предложенный горячий напиток, и пригубил его, почему-то расплываясь в неоправданной улыбке. Наверное, латте в руках твоей любви всегда кажется таким чарующим? Назвать его «любимым» можно было мокко или марочино, но никогда латте. Он считал его слишком «мягким» напитком для себя. Но сейчас мужчина думал о другом. Теряясь в домашнем тепле и смотря на расслабленного брюнета — он думал о том, что он будет вынужден показать ему позже, возвращая тем самым в жестокую реальность после такого мягкого утра и прекрасной ночи. «Мы поборем это вместе.» — приобнимая парня за талию, Бакуго поцеловал его в висок, оставаясь там и носом утыкаясь во взлохмаченные волны, — «Чего бы мне это ни стоило, мой единственный принц.» Изуку же просто смеялся.

***

Когда отец вызвал его к себе, Тодороки хотел проигнорировать его просьбу, но как генеральный директор компании — не смог перечить вышестоящему, даже если тот его непосредственный отец. Но, помня, что случилось тогда — на встрече «Великой Семёрки», у него не было даже малейшего желания выслушивать новые и новые оскорбления в адрес Мидории, которых Шото взаправду уже наслушался. В тот момент брюнет был прав, и даже если сейчас эти слова перекрутят — Шото был там и понимал, что отец в который раз влезал слишком далеко. Но когда он всё-таки услышал, о чём с ним захотели поговорить, почти оскорбился этой перемене в заранее обсуждённых планах. «А я что тебе посыльная собачка?» — гневно рвалось в голове, но Тодороки ровно стоял на месте, нервно глуша в себе полуулыбку. Ибо улыбаться ему сейчас совершенно не хотелось. Человек, который ранее дал ему такое странное и неподходящее задание, теперь говорил ему забыть о нём, прикрываясь тем, что сейчас было не время, чтобы портить репутацию ненавистного Мидории. — Что…? — и это после того, как он уже нашёл нужную информацию и нашёл человека, с которым мог бы решить эту заданную проблему. Разве это не эгоизм? Чистой воды именно он. «Сумасшествие.» — не хотелось вдыхать этот отвратительный прогорклый запах имбиря, кой символизировал то, что Тодороки Энджи весьма крупно задели за живое. Ему, без сомнений, нравилось за этим наблюдать, даже если причиной этого состояния был его бывший. — Ты слышал, что я сказал. — в ушах зазвенел алкоголь, который медленно наливали в стакан, а потом сделали шумный глоток, — Всё намного хуже, чем я думал. Эта змея кусала нас за хвост, пока мы этого даже не замечали. — фыркнув, мужская рука плотно сжала стекло, — Можешь забыть о порче репутации. Это уже бесполезно. Хизаши умер крайне не вовремя, и общество не простит нам, если мы сейчас позволим себе обижать «бедного и несчастного». Хоть таковым Мидория не являлся на моей памяти никогда. — дорогая туфля, заблестевшая в лучах солнца, прикрытого жалюзи, захотела ударить стул, но остановилась. — Но это хороший план- — нахмурился Шото и замолк. — Уже хороший? — с усмешкой Энджи обернулся к сыну, пылая глазами чистого льда, — Когда-то ты доказывал мне обратное. Что ж, не в этом суть. Но я надеюсь, ты меня услышал, Шото. — альфа нервно выпрямился, услышав своё имя. Отец очень редко называл его ним, — Вместо этого лучше займись собственным авторитетом в компании молодых членов «Семёрки». Мне там уже не место, но мы не можем позволить Мидории натравить всех против нас. Против тебя. — подойдя к нему, Энджи крепко ухватил его за плечо, надавливая, — Ты меня понял? Не испорти ничего. «По крайней мере, не сейчас, когда умер Хизаши… Как же не вовремя это всё…!» Тодороки обозлённо посмотрел в безразличные к нему отцовские глаза. Даже сейчас они просто ждали от него согласия. И ничего больше им было не нужно. Это и разочаровывало. Всю жизнь он пытался что-то доказать отцу. Даже тогда, когда убеждал себя в том, что это — его собственное решение. И всю жизнь он наступал на одни и те же грабли. Но сейчас он сделает то, что уже сделал однажды. В тот раз всё закончилось пятью годами тюрьмы и одним человеком. И в этот раз, что интересно, всё закончится точно тем же человеком. Кто ж знал, что Мидория станет камнем преткновения неосознанно? Никто. Шото даже сам был этому удивлён, но не в его силах менять карты. Да даже если бы он мог, он оставил бы Мидорию на этой позиции, чтобы показать тому, от сотрудничества с кем — он отказался. — Я понял, отец. — развернувшись, альфа вышел из кабинета, на самом деле даже не думая о том, чтобы слушаться. Он уже достаточно взрослый, чтобы самому решать, что ему делать. Именно поэтому сейчас ноги принесли его в заранее обговорённое кафе, где за отдалённым столиком, сидя в телефоне, его ждала скандальная модель, отправившая своего менеджера подальше. С розовыми волосами, эпатажным стилем и завитой причёской — она даже не поздоровалась с ним первая, закатывая глаза и говоря «Здравствуйте» только после него. Это ударило по гордости, но он сглотнул эту маленькую шалость простой марионетки. Именно ею и является эта женщина. Больше никем. И поэтому ему незачем было разводить длинную прелюдию, как он делал с Мидорией, и Шото быстро перешёл к делу. — Интересно… — протянула омега, фыркая и складывая ладони под подбородком, — Вы предлагаете мне инструмент, чтобы унизить Мидорию? Зачем оно мне? — а после развела руками, прикрывая глаза, — Лезть в пасть тигра с ножом, чтобы перерезать ему горло — это глупо. — и Тодороки не мог сказать, что эта Мина не права. Брюнет являлся сложной мишенью. Как минимум потому, что никогда не участвовала ни в драках, ни в каких-либо конфликтах. Он был тише воды, ниже травы, и единственное время, когда он выходил из роли теневого охранника, было лишь в случаях «исполнения» его роли. То есть, когда он кого-то защищал. Сам по себе он был чист. И первым на рожон никогда не лез. Не зря же он считал его умным всё это время. Змеи всегда ждут свою жертву в чащах и нападают незамедлительно. — Разве вы не были оскорблены тогда, на вечеринке? — он заказал у официанта чай, и Ашидо заказала то же самое, после чего он по-джентельменски сказал, что сам всё оплатит, — Все заголовки пестрили этим. — и она даже не сопротивлялась. — Вот именно. Из этого получился хорошенький скандал, который лишь сыграл мне на руку. — Мина прекрасно осознавала, что эта попытка прыгнуть выше головы может означать, что ей эту голову отрежут, — Знаете, я личность яркая, и скандалы — это скорее моё хобби. — пожала женщина плечами, рассматривая стеклянную поверхность стола, — Чёрный пиар — тоже пиар, и хоть я искренне ненавижу этого паршивца — конфронтировать с ним — опасно для моей карьеры. — и она была не готова всё терять из-за чьих-то игрищ. Ещё тогда, да, тогда — на вечеринке. Она поняла, что этот холодный взгляд мало того, что ни во что её не ставил — он не видел в ней даже препятствия. Холодный, пронизывающий насквозь и смотрящий так же, будто ты мираж пред его глазами, и одного взмаха его руки достаточно, чтобы ты — растворилась. Это было причиной того, почему она, привыкшая все свои обиды выговаривать на публике и окунать соперника в чан с дерьмом — осеклась и молча ушла, рассказывая камерам, что «Мидория просто ничего не понимает в их бизнесе». Наплела им какую-то чушь, лишь бы не опозориться. И свою зависть вынужденно сглотнула, чтобы не вляпаться в дерьмо самой и в дерьмо похлеще этого скрытого секс-бизнеса, коим называют «желание популярности». «Ты же хочешь, чтобы о тебе все говорили?» «Хочешь, чтобы твоё имя было у всех на устах?» Конечно хочет. Именно из-за этого она и делает всё это. Чтобы чего-то добиться в этой жизни, где ей не повезло, как Мидории или как этому сидящему напротив неё — сынку с золотой ложкой во рту. Ясно как день, для чего он её сюда позвал. — А если я вам скажу, что это станет ещё большим скандалом? — бинго, разумеется, для того, чтобы её использовать, — Возможно, самым громким за вашу жизнь и карьеру? — альфы так и делали, именно из-за этого она и стала использовать их в ответ. — Продолжайте. — им принесли чай, и она вдохнула запах бергамота. Взгляд упёрся в металлическую балку здешнего интерьера, где с одной стороны были холодные панорамные окна в пол, за которыми шёл дождь и под зонтами бегали люди, перебегая пешеходный переход, а с другой были закрашенные серым стены и вот такие вот металлические балки. На этих балках местами висели небольшие светильники, отбрасывающие тёплый свет, который создавал мягкие отблески на мокром стекле. Их с остальными посетителями разделяли высокие металлические стойки, создающие подобия уютных зон, но в их диалоге никакого уюта не прослеживалось. На некоторых из этих стоек были подвешены кашпо с зелёными растениями без цветов, что добавляли странный контраст серому фону стен и были будто слишком живыми в таком неподходящем месте. Тонкие стебли тянулись вверх, как будто пытаясь дотянуться до света, но прорастая вдали никогда не смогли бы дотянуться до искусственных ламп. Мина ощущала себя, с тихим хмыканьем, одной из этих полуживых растений. — Мина Ашидо — простая модель-скандалистка с сомнительными связями, которые помогают ей до сих пор не быть выгнанной из бизнеса… — проговаривал Шото, и Ашидо стрельнула в него взглядом, недовольная таким однобоким описанием своей блестящей карьеры, — …или Мина Ашидо, которая смогла утереть нос самому примерному и таинственному Главе компании — Мидории Изуку, доведя того до слёз? — в отличие от него, она хотя бы добилась всего своими силами. «Жалкий папинький сынок. Мидория ведь был его бывшим, нет?» — она молча рассматривала смазливое лицо альфы, кривовато ухмыляясь, — «Хочет отомстить своему прошлому экс-жениху, что ли?» Более всего она не любила таких вот слюнтяев. Они не были мужчинами в её глазах. И при малейшей оплошности бежали за брюки своего папаши, визжа и требуя, чтобы за них решили все проблемы. Помнила она и то, как в начале своей карьеры, ещё до Бакуго, слышала краем уха об огромном скандале разрыва между этими двумя. Тогда подробности никто не мог разузнать, и всё быстро испарилось, но такая феерия на всех билбордах и новостях — стала для неё большим примером, как стоит привлекать к себе внимание. Уже позже она полезла узнавать о них в интернете и у богатеньких паршивых толстосумов, когда они курили трубки, сжимая её за талию. Все говорили, что они были идеальной парой. Вылизанной настолько, что иногда казалось, что это — чья-то хорошо спланированная игра. Но потом все детали обрывались низким противным смешком и желанием, наконец, залезть ей под коктейльное короткое платье. И пока у тех были деньги — она позволяла им это делать. Но она не слышала, чтобы после разрыва столь прекрасных отношений, когда дело шло уже к свадьбе — Мидория хоть раз появлялся в СМИ со слезами, а потом узнала, что не появлялся он из-за того, что эти годы сидел в тюрьме. Так за что Тодороки ему принялся мстить? Или есть всё-таки что-то, до чего её женские ручки в бриллиантовых колечках не смогли подобраться? — Вы думаете, этот человек умеет плакать? — она отпила чай, смотря на поверхность потускневшими глазами всего секунду, — Я скорее поверю в то, что он гонщик, к примеру. — и вновь расплываясь в широкой улыбке. Тодороки устало выдохнул, смотря на ярко-зелёное платье в стразах, которое сверху было украшено чёрной шубкой-болеро и к тому же высокими шпильками. Декольте привлекало к себе внимание, и он искренне верит, что его сомнительная маскировка поможет ему избежать проблем от папарацци. Хотя он начал сомневаться в чёрном парике и очках ещё в тот момент, когда зашёл в кафе и увидел, какое огромное количество похотливых взоров устремлено на эту юную шумную особу. Эта женщина была самим воплощением слова скандал. Ни один день не мог обойтись без хотя бы маленького заголовка про неё. О брендах, рекламе, альфах — не столь важно. Она словно выходила на улицу только для цели поймать удачные кадры, чтобы напомнить о себе в Твиттере на ближайшие пару дней. Такой была Мина Ашидо. И её воля ко всеобщему вниманию обязана сыграть ему на руку. Её прочитать гораздо проще, чем Мидорию. «Мне нельзя находиться слишком долго в обществе такой женщины. Совсем скоро свадьба. Мой имидж должен быть чист.» — раньше его не особо заботил этот факт, но разговор с Мидорией тогда кое-что ему прояснил. Ему повезло, просто повезло, что у брюнета не было к нему чувств и он не был сплошным эмоциональным всплеском, чтобы рассказать всем о его изменах до их официального брака, но Яойорозу… слегка другого поля ягода. И если она прознает о чём-то подобном, хотя бы намёке, то отец тут же швырнёт его за шкуру в тотальный контроль. И тогда уже он станет безликой марионеткой и до противности прилежным муженьком. «Как же мне осточертела их лояльность к этой женщине…» — он вздохнул, вспоминая о Момо, и отвёл взгляд, задумываясь, — «Надеюсь, наш брак не продержится долго.» — и знал заранее, что это — лишь его наивные мечты. Едва ли компания Момо подвергнется поглощению, и контракт будет закреплён едва ли не на веки вечные. По крайней мере, пока он, как Мидория, не унаследует титул Главы семьи от своего папаши. Но, он скажет откровенно, этот старый ублюдок ни за что не отдаст ему просто так желанное место за столом «Великой Семёрки». Скорее уж внуку, которого он так горячо желает. — Ну так проверьте. А я вам помогу. — кивнул он, и женщина сощурилась, пододвигаясь к нему и дёргая его за воротник резким рывком. — И вы не скажете свои личные причины, почему предлагаете мне это? — вскинула она бровь и увидела безразличные холодные глаза. Двуликие, словно цветные линзы. — Не скажу. — твёрдо ответил мужчина, и ей ой как не понравился этот самодовольный ответ. Фыркнув, Мина отшвырнула ворот белой рубашки, недовольно сверкнув глазами. Этот Тодороки не внушал особого доверия. На самом деле он в целом не выглядел тем человеком, с которым стоило бы заключать сделку на цену репутации. Пан или пропал. Либо она сможет каким-то неимоверным образом низвергнуть Мидорию и втоптать его в грязь каблуком, либо втопчет в грязь саму себя. И перспектива последнего пугала её до побеления костяшек, с усилием которого она сжала хрупкую чашку опустевшего чая, склонившись над ней и неровно задышав. «Если я откажусь, то какие гарантии, что меня оставят в покое, при учёте, что я знаю о планах, о которых знать не должна?» — о нет. Глупой девочкой она никогда не была. И верить в красивую сказку склонности не имела ещё при своём вечно пьяном отце. Ей необходима была защита. И от Тодороки, и от Мидории. И только этот сидящий в бордовом костюме человек может ей дать её. — А где гарантии безопасности, что после нашей с вами сделки — ваш Мидория не сотрёт в порошок меня и мою жизнь? — «…и где гарантии, что этого не сделаете вы?» Мужчина сморщился, сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Ему уже надоело здесь сидеть, но он приложил усилие, чтобы не попросить тотчас счёт. Он в любом случае должен будет заткнуть ей рот в соображениях безопасности, и грустно будет это делать, даже не получив ожидаемой великодушной услуги. «Чего тебе ещё надо, кроме денег? За них ты можешь себе столько охраны нанять, что даже твои ногти будут охранять под микроскопом.» — он рассуждал трезво, и, возможно, он действительно пообещал слишком много за то, что она просто будет переводником тока, но иначе эта Ашидо даже не пришла бы на их встречу. — Я — ваш гарант. — он уверенно приложил руку к сердцу, вкрадчиво дополняя, — И семья Тодороки. Мина сощурилась, но выдохнула. Семья Тодороки внушает кое-какое доверие. Она уверена, что сам сыночек никогда не пошёл бы на такие хитроумные планы и наверняка за всем этим стоит его богатенький папаша, и раз игра принимает такие серьёзные обороты, грехом было бы отказываться за такие деньги и скандал. К тому же под защитой ей бояться нечего. Конечно, она слышала, что Мидория стал Главой семьи и всё такое, но быть честной, она совсем не разбирается в их королевских замашках из средневековья. Ей это неинтересно. Потому что Тодороки Энджи является Главой семьи куда дольше, чем этот зелёный кусок гранита. — Что ж, допустим. — согласилась она и уточнила для, скорее, личного протокола, — Мне нужно просто сыграть обиженную на него девочку? — со смешком заморгала она и вдруг ощетинилась, закатив глаза. — И вывести на эмоции. — Эмоции? Слушайте, мы же оба пони- — Я позабочусь, чтобы они были у него самые яркие. — уклончиво улыбнулся Шото и попросил-таки счёт, уплачивая за двоих и уходя первым, оглядываясь по сторонам и поправляя надетое у выхода пальто. «У меня дурное предчувствие…» — прошептала ей интуиция, и она недовольно кинула ложку в пустую чашку из-под чая. — Но как там… «деньги не пахнут», да, Мина? — сейчас ей хотелось бы вдохнуть кальян и хорошенько позабыть этот серьёзный диалог.

***

Его тело ощущало себя невероятно свежим после долгой и тёплой ванны с пеной и надо же — подготовленными заранее вещами, чтобы он не переживал, во что переодеться. Его действительно должным образом вымыли прошлой ночью, и это до сих пор слегка смущало. Ему иногда казалось, что всё, что произошло раньше — было сном, но реальность тех следов на груди, что виднелись на нём, прозрачно намекала, что реальнее этого быть не может. Выйдя из ванны — Мидория медленно вытер себя полотенцем, наконец-то акцентируя внимание на одежду, которую ему принесли. И, быть честным, брюнет мало удивился тому, что это была не его одежда. Точнее, нижнее бельё было его, как и шорты, но вот футболка… с каким-то скандинавским орнаментом явно отсутствовала в его коллекции. Но он надел её. И почему-то, притянув воротник поближе к носу, вдохнул медовый будто бы парфюм и растянулся в улыбке. Никогда раньше так не сделал бы. Мидория прекрасно это понимал, и казалось, что за эту ночь в нём что-то поменялось. Что-то внутри щёлкнуло на пол поворота и застряло в замочной скважине, как ржавый ключ. Брюнет смотрел на себя в зеркало и не мог понять причину этому, но отражение там почему-то вызывало у него странную улыбку, так и лезшую на лицо. Так ли чувствуется «влюблённость»? В последний раз он ощущал что-то подобное ещё в дни своей первой любви, хотя любви ли — сказать сложно, но она меркла пред тем ураганом чувств, похожим на мягкий ветер из лепестков сакуры. Ибо так ощущалась влюблённость к Бакуго, возможно, более зрелая, ха? И, выйдя к блондину, что забирал еду у поставщика и игриво закрыл дверь пяткой, Изуку на секунду окаменел и застыл, не желая, чтобы его сразу рассекретили. Мужчина чуть пританцовывал, включив на фон старые песни и изредка прерываясь на кофе — распаковывал их почти уже обед. Да, он верно подметил… Бакуго был слишком хорош. Но слишком хорош для кого? «Для меня, что ли…?» — почему-то голова огласила эту фразу как неуверенный вопрос, и спустя пару минут его заметили, не давая ему времени ответить на каверзные подсказки собственного мозга. «Я смиренно получаю» послышалось сразу же, как они сели за стол. Бакуго сказал то же самое. — Как насчёт прогуляться? — они сидели за столом, когда хриплый голос предложил ему эту идею, а Катцуки поднял на него глаза, — Я знаю бамбуковый лес в храме Хококу-дзи, который просто волшебно выглядит зимой. Уверен, ты ни разу там не был. — блондин говорил уверенно и небезосновательно, ведь омега тут же это подтвердил: — Я впервые в Камакуре. Так что я вообще нигде не был. — улыбаясь и неловко пожимая плечами. Отчасти ему было стыдно говорить, что в свои года и при своих-то деньгах — он даже по собственной стране проехаться не успел. Даже если бы не отсидел — всё равно ведь ни разу не доехал бы до Камакуры. — Тогда самое время накопить нам побольше совместных воспоминаний. — подметил Бакуго, стреляя глазами и лукаво подмигивая, — Ты ведь любишь предаваться ностальгии, не так ли, мой принц? — Изуку внимательно всмотрелся в живые глаза, ни на секунду не отдававшие холодом, и поджатые губы расплылись в улыбке, — А я хочу, чтобы нам было что обсудить, когда мы станем чуть постарше. — в улыбке и словно налитых невидимых слезах. «Насколько «постарше»?» — хотелось спросить, но вопрос звучал слишком горько. Неоправданно горько. Не стоит такого спрашивать, Мидория и сам это понимал. Но… ему было больно понимать и то, что в будущем Бакуго он — кто этого толком не заслужил — играет ключевую роль и всегда счастливо машет ладонью. В нём он есть. И странно было осознавать, что в этот раз вроде как выбрали его, а не оставили позади в тени, и ему бы радоваться, а не страдать всем этим недоверием, которое он старается глушить в себе как ни вином, так близостью, что так приятно греет его холодную дёрганую душу. Он болен. Болен до изнемоготы. До кончиков промозглых пальцев. До позвонков, выстроенных по струнке. Он не хочет, чтобы этой проклятой хворью заболел и Бакуго. Только не он, только не- — Как думаешь, нам стоит купить там сувениры? — Бакуго не понимал, почему чужие глаза потемнели, но знал, почему собственные стали нервно сверкать рубиновой крошкой. На его вопрос пожали плечами. И с этими мыслями он сел за руль, выезжая на автостраду и по удивительно тихим улочкам добираясь до входа в буддийский храм, а именно к деревянным воротам, всегда открытым и чуть притрушенным снегом. Их встретили искривлённые голые деревья, напоминающие скромный танцующий лес, поравнявшийся с замшелыми камнями, что стеной открывали потрясающе тихую территорию храма, который своей зеленью приковал и изумрудные глаза, смотрящие на зимнюю красоту немым восхищением. Бакуго расплатился за вход и повёл брюнета вглубь Бамбукового храма, заводя его на небольшую каменную тропу, на которой было в разы меньше туристов в угоду февральской зиме. Они шли друг за другом, точнее Катцуки следовал за брюнетом, пока тот со сдержанным восторгом рассматривал огромные стебли заснеженного бамбука, что простирался вверх, казалось, до самых облаков и над ними возвышался вечнозелёными кронами. Они навеивали на их тихую прогулку тень, и, остановившись передохнуть у старого стоящего каменного фонаря, Бакуго взглянул на прислонившегося на него парня, прикрывшего глаза и вдыхающего прохладу древесно-травянистого запаха. Так пах бамбук. — Тебе нравится здесь? — альфа хотел зайти издалека и не сразу рассказывать, что отчасти сюда они пришли для того, чтобы поговорить о записи, сохранённой им на телефон, — Ты выглядишь так, словно тебе очень по душе пришлась здешняя тишина. — Я здесь весь день простоял бы. Хоть и к буддизму не имею ни малейшего отношения. — признался Мидория и, приоткрыв один глаз, глянул на мужчину, что, облокотившись на широкий зелёный стебель, скрестил руки на груди и смотрел в чащу, задумчиво хмурясь, — Ты хочешь поговорить со мной о чём-то? Накренив голову, Мидория с улыбкой поймал удивлённый «хлоп-хлоп» глазами и чуть рассмеялся, отвечая на вопрос, «Как он узнал» простым: «Тебя можно прочитать по выражению лица.». И это в действительности было так. Бакуго невольно улыбнулся, осознав, как просто его прочитали, но тут же поджал губы, пытаясь подобрать слова, чтобы начать диалог. Он был не самый простой. Прокручивая у себя в голове, пока они ехали сюда — варианты его начала, блондин, как обычно, не смог придумать вразумительную подводку к тому, что узнал и, быть честным, не горел желанием делиться таким позором с его принцем. Даже если этот позор напрямую касается его матери. Он же и напрямую касается его непорочной чести. — Да, хотел поговорить. — Изуку впечатал его в землю своей заинтересованностью, — И это… касается твоей матери. — и у Бакуго язык не повернулся бы назвать эту женщину «мамой», — Изначально я не хотел затрагивать эту тему так скоро, ведь ты ещё не оправился после… недавнего, но чувствую, что, чем дольше это будет скрываться, тем больше последствий в итоге может принести. — Моей… мамы? — брови сдвинулись к переносице, но лишь на секунду, после чего лицо озарила насмешка, — Неужели та каким-то образом насолила кому-то настолько, что разошлись слухи? — ведь его мама никогда не любила шумные скандалы. Да, быть в центре внимания для неё было крайне важно. Она любила громкие ароматы духов и яркие фиолетовые юбки, но ходила в них лишь в последнее время, попутно сверкая бриллиантами. Сейчас, когда он вышел из тюрьмы и обрёл достаточную власть, чтобы… она не боялась отца. Ранее она, несмотря на своё природное стремление к яркости — предпочитала отсиживаться в тени и лишний раз не светить ни утончённым телом, вечно пропадающем в синяках, ни лицом, что не могло похвастаться даже долей своей счастливой яркости, которой оно пылает сейчас. После смерти его отца. И Мидория не смог бы судить её, даже если бы имел такое желание. Брак у неё был ужасный. Как и отношения с отцом. И после долгих лет, более двух десятилетий замужества — естественно быть счастливой после такой трагедии, если в гробу лежит тот, кого ты ненавидела всей душой и который недавно позволил себе приложить руку к твоему лицу и оставить там настолько знаменательный след. «Отец тогда говорил что-то про камеры у нас дома… которые я ещё не успел проверить. Может, Бакуго говорит о них?» — хотя мысль тут же отшвырнулась и с треском воспылала пламенем, — «Хотя мама не знает пароля ни к камерам, ни к сейфу.» Всю эту важную информацию можно было найти в кабинете отца. У него их было два. Один в квартире, где они проживали большее количество времени в году, а второй, считай, в пригороде, в коттедже, где растёт огромное дерево прямо под окнами его старой детской комнаты и где обычно они любили встречать лето. Камеры были расположены и там, и там. Редко использовались, чтобы кого-то «разоблачать» и, возможно, даже редко проверялись отцом, но присутствовали. Пусть запомнить пароль от них наизусть было очень сложно, а интернет не всегда был под рукой, оба они выучили огромную последовательность чисел, чтобы иметь доступ к обеим важным вещам: и к сейфу, и к камерам. Один пароль на всё. Но мама, разумеется, знала совершенно иной пароль. Потому что отец ей перестал доверять ещё с его безосновательных подозрений на её измены. — Нет, дело в чём-то гораздо хуже, мой принц. — Бакуго вздохнул и, оттолкнувшись от стебля бамбука, подошёл к нему, останавливаясь в нескольких шагах, — Только вот… Я хочу спросить тебя, хочешь ли ты это знать? — Катцуки не мог сказать точно, почему он это спрашивает, если ответ был ему очевиден. — Разумеется. — этот ответ. — Тогда я должен кое-что показать тебе. — из кармана был вытащен телефон, и Мидория недоумённо осмотрел его взглядом, — Мы разговаривали с ней на поминальном ужине. Случайная встреча. Она подошла ко мне, когда я рассматривал фотографии твоего отца. Кстати, ты весьма трудоёмко подошёл к этому вопросу. — альфа кивнул в мягком комплименте, — И завязала со мной разговор. О тебе. И я записал начало, когда понял, что дело пахнет жареным. — Ты сделал запись? — Изуку не мог не подметить, что при учёте того, что он не знает пока, о чём идёт речь — это решение было дальновидным. Вопрос дополнительного доверия, в особенности, если речь идёт о его матери. — Мне пришлось. — Бакуго стал искать что-то в телефоне. Конечно, альфе он доверял, но безусловное доверие… у него за всю жизнь возникало разве что к маме и детям, к воспитанию которых он каким-то образом приложил руку. Странно было сравнивать свою родную мать с ребёнком, но отчасти, наверное, тогда Бакуго был прав, сказав, что он относится к ней не так, как сын должен заботиться о матери. С ней он чувствует себя несоизмеримо взрослым, и чувствовал даже тогда, когда возрастом был значительно младше. Есть в их отношениях что-то с привкусом полевого зверобоя, а именно этим отдают феромоны его мамы, когда она грустит. Он запомнил это с детства. — Знаешь, возможно, у меня и нет особого желания это слышать. — честно сказал Мидория, смотря в небо, что было еле видно за зеленью крон, — Но я полагаю, что это важно? И догадываюсь, о чём она могла говорить тебе… обо мне. Помнишь, я говорил тогда, в машине? — Ты о…? — Да, о её желании постоянно мне кого-то найти. Даже когда я не ищу. — пояснил Изуку и тяжело выдохнул, пока его лицо с улыбки переросло в привычную уставшую безразличность, — И вот, как я и думал, она, наверное, добралась до тебя, да? Наплела о выгоде отношений или даже брака, о том, как много денег у меня за спиной и- — Мой принц. Изуку замер, слыша в этих словах странную серьёзность, и кислота в бордовых радужках почему-то встревожила, когда ему преподнесли поближе телефон, включая диктофон и сохранённый отрывок. Мидория сглотнул, распахнуто смотря на сморщившегося мужчину, и вслушался в тишину после долгого ответа Бакуго, на который он усмехнулся и через секунду которой он услышал нежный и лилейный голос мамы, говорящий: — Но мне, как матери, очень важно унять своё материнское беспокойство. — сердце сжалось, а он повернулся к экрану с усмешкой, воображая себе, насколько далёкой была эта полуправда, — Войдите в положение вдовы и, прошу вас, сделайте для меня исключение. — и насколько жалостливо и беспощадно одновременно она вертела обретенной монетой своего нового статуса. При учёте, что никогда не посмела бы сказать нечто подобное при нём и воспользоваться этой низостью. Да и, откровенно говоря, с ним она никогда не говорила таким голосом. «Что же ты скажешь, мама?» — он тревожно прикрыл глаза. И тогда этот женский голос заполнил его лёгкие, его тишину, его мёрзлые пальцы. И кроме этого тона он больше ничего не слышал.