Раскаты грома

Кайгаку не знал, с чего это учитель вдруг решил позвать его к себе впервые за все время, что он стал охотником. Кайгаку не знал, но догадывался. В последнее время он не раз отличался на миссиях — наверняка, слухи о его успехах дошли и до учителя. От этого самого вероятного предположения у Кайгаку невольно поднималось настроение и расцветала улыбка на губах. За последние месяцы он и забыл, каково это: просто улыбаться приятным мыслям, радоваться хорошим новостям. В жизни охотника эти моменты были очень-очень редкими. Но Кайгаку и к этому уже успел привыкнуть — деваться было некуда. Он уже не помнил, когда в последний раз был дома. И не очень-то хотел вспоминать. Тогда, заканчивая лепить двадцать второй рисовый шарик под тяжелым взглядом разгневанного учителя, он поклялся себе, что больше вообще никогда не вернется в это место. По крайней мере, пока эта соплячка и ее сопляк-защитник все еще там отирались. Кайгаку знал, что кроме учителя его там никто не ждал: все-таки придурок Мамору был прав. Все-таки пока он не будет представлять из себя хоть что-то в иерархии охотников, до него никому не будет дела. Даже отбросам, с которыми он когда-то вместе жил. Эта мысль Кайгаку не особо огорчала: наконец-то его хотя бы эти идиоты оставят в покое. Вот только ему все равно не особо нравилось, как эти двое быстро успели спеться — вон, трусливый недомерок даже с кулаками на него кинулся. Впервые в жизни Зеницу застал Кайгаку врасплох. Удивил. По-настоящему разозлил. Кайгаку не верил, что Зеницу когда-нибудь и слово против посмеет ему сказать. Кайгаку и правда давно не было дома. Кайгаку и правда много всего пропустил. Даже шуганая девка успела измениться — конечно, не в лучшую сторону. Она так и не написала ему ни одного письма с их последней встречи. Это злило его сильнее, чем идиотская стычка с Зеницу. Злило, потому что он не понимал, почему. Злило, потому что он наоборот должен был радоваться — наконец-то даже приставучая пришибленная от него отстала. Все его оставили в покое. Оставили его один на один с собой в этом ублюдском мире демонов. От которого он устал уже не меньше, чем от отбросов, с которыми когда-то жил. Возвращаясь домой, Кайгаку старался не думать об этом. Кайгаку старался думать только о том, что учитель вспомнил о нем не просто так. Учитель наконец-то лично решил отметить его успехи в охотничьем деле. И Кайгаку с честью и немного с волнительным трепетом готовился принять долгожданную похвалу. Которую он давно заслужил и слишком уж долго дожидался. Кайгаку знал, что учитель и так считал его лучшим своим учеником, но ему очень уж хотелось, чтобы его признали одним из лучших и в штабе охотников. К этому он тоже уже давно стремился, уже давно сбившись со счета, на скольких миссиях он успел отличиться. Ничего, когда Кайгаку начнет рассказывать о своих достижениях учителю, он вспомнит все до мельчайших подробностей. И сам себя не раз похвалит. Хотя бы не вслух, мысленно — но с довольной ядовитой улыбкой на лице. Как только Кайгаку начал пробираться по знакомым местам, волнение в груди становилось все сильнее и сильнее. Отчего-то Кайгаку было неспокойно: природная чуйка неохотно намекала ему, что позвать его учитель к себе мог и не только из-за внезапно вспыхнувшего желания оказать признание своему самому талантливому ученику. Но Кайгаку пытался об этом не думать. Кайгаку в последнее время очень хорошо научился отвлекаться от ненужных мыслей. Наверное, именно поэтому он до сих пор не тронулся рассудком. В отличие от тех, остальных, с кем ему приходилось ходить охотиться на всяких тварей. Кайгаку шел домой в ожидании, что хотя бы один человек там примет его как положено. Признает его наконец. Кайгаку не нравилось, что учитель продолжал возиться с Зеницу, будто у того действительно были хоть какие-то шансы выжить на отборе или же на своей первой охоте. Он был безнадежен и обречен — Кайгаку был уверен, что учитель тоже понимал это. Понимал и все равно не отказывался от этого убожества. От этих мыслей руки Кайгаку невольно сжимались в кулаки, а в ядовито-зеленых глазах начинала закипать злость. Неужели учителю было недостаточно, что у него был один, но лучший ученик? Неужели он и сейчас был недостаточно хорош? Кайгаку знал, что когда-нибудь он все-таки осмелится задать эти вопросы учителю прямо в лицо. Может быть, даже сегодня. Все-таки на своем прошлом задании он отличился, должно же быть ему хоть какое-то вознаграждение за это. Когда Кайгаку глубоким вечером подошел к знакомому дому, в груди вспыхнуло теплое приятное чувство. И тут же потухло, стоило ему заметить во дворе знакомую темноволосую макушку. Кайгаку хмыкнул, заранее припоминая все невысказанные ругательства. С каждым его шагом раздражение все больше и больше подбиралось к горлу. Сейчас она что-то скажет, сейчас чем-то разозлит, выбесит. — Здравствуй. Кайгаку, зайдя во двор и чуть не зацепив плечом калитку, остановился. Кайо даже не посмотрела на него, продолжая неторопливо развешивать белье. На правом виске у Кайгаку вздулась вена: все-таки выбесила. Он, окинув ее надменным взглядом с ног до головы, демонстративно прошел мимо, не удостаивая ответным сухим приветствием. Не заслужила. Как только Кайгаку зашел на порог, он тут же прикрыл глаза: дома было слишком тепло. Наверняка так хорошо натопили специально к его возвращению. Кайгаку оставил обувь у двери и пошел сразу в сторону комнаты учителя. Его там уже ждали, в этом он не сомневался. И все же у самого порога он замешкался, не сразу сделал последний короткий шаг перед тем как зайти без приглашения. — Вы хотели меня видеть, — сколько бы Кайгаку не храбрился, голос его все-таки дрогнул. Он поклонился, почему-то не решаясь посмотреть прямо на учителя. Тот сидел за своим небольшим столиком и перебирал какие-то бумаги. В комнате было душно и пахло сакэ. Кайгаку не одарили и взглядом, отчего он заволновался еще сильнее. Все подготовленные речи о своих успехах разной степени давности застыли тугим комом в горле. Обычно учитель не любил растягивать напряженное молчание — значит, позвали его не только и не столько для выдачи долгожданной похвалы. Кайгаку ошибся. Учитель, судя по его мрачному лицу, был в очень дурном расположении духа. Может быть, он был даже не рад, что Кайгаку все-таки пришел к нему на поклон. — Я ждал тебя. Давно мы с тобой не разговаривали, Кайгаку. Слышал, ты очень переменился. — У меня заданий было много. Все успешно завершенные — я вам писал. Может, через полгода и в Столпы выбьюсь. Учитель пристально посмотрел на Кайгаку. У того засосало под ложечкой. Захотелось отступить на пару шагов или и вовсе выбежать из комнаты. Но Кайгаку продолжал стоять. Продолжал ждать, к чему же наконец учитель подведет. — А ты уверен, что готов принять этот ранг? Ты уверен, что тебя примут в ряды Столпов? Ты уверен, что достоин этого? Эти посыпавшиеся вопросы Кайгаку нисколько не смутили, потому что он прекрасно знал на них ответы. — Вы когда-то говорили, что если я буду стараться, то получу это звание. Из тех, с кем я заступал в охотники, в живых уже никого не осталось, на каждом задании кто-то да мрет. А я выживаю. Потому что я сильнее. Поэтому получить звание Столпа — для меня дело времени. — Правда? Ты выживаешь на каждом задании, потому что сильнее любого своего товарища? Кайгаку нахмурился. Ему не совсем понравилось, каким тоном учитель начал переспрашивать. — Вы думаете, мне просто везет? — Я ничего не думаю, Кайгаку. Я хочу узнать, что думаешь ты. Кайгаку поджал губы. Он не понимал, куда учитель все-таки решил завести их разговор, а потому не знал наверняка, какой ответ от него сейчас хотели услышать. Кайгаку готовился совсем к другим вопросам. — Я не знаю, что вы хотите услышать от меня, учитель, — честно ответил он. По комнате прокатился тяжелый вздох — этот ответ учителя явно не устроил, но, видимо, именно его он и ожидал услышать. — Хорошо, значит я помогу тебе. Мне стали приходить сообщения насчет тебя — догадываешься, какие? В глазах Кайгаку вместе с недоумением блеснуло сомнение. Учитель покачал головой и снова многозначительно взглянул на него, будто пытаясь прочесть его мысли и выцепить ответы, которые он уже и не надеялся от него получить. — Нет, — Кайгаку сглотнул. Взгляд учителя стал еще тяжелее. — Мне сообщили, что никто не хочет ходить с тобой на задания. Ты не знаешь, почему? Кайгаку молчал. Ему все еще было нечего сказать. Он все еще хотел дослушать учителя до конца. Еще рано было начинать объясняться и оправдываться. — Мне говорят, ты совсем не умеешь работать с товарищами. Особенно на поле боя. Под ребрами Кайгаку все похолодело, а к щекам, напротив, прилила краска. — Кто это говорит? Что я не умею? Я убиваю демонов, учитель. Я убил уже… четырнадцать. Своими руками убил. — Своими руками убил… — на выдохе повторил за Кайгаку Куваджима Джигоро. В его голосе так и слышалось сомнение, неверие. Отчего у Кайгаку от внезапно вспыхнувшей злобы потемнело в глазах. Он все еще не знал, что от него хотели услышать или в чем даже собирались обвинить. Он ходил на задания как все, нигде не отлынивал. Просто он был немного умнее остальных, вот и все. Кайгаку никогда не лез на рожон, никогда не бежал первым на неизвестного демона. Кайгаку любил выжидать: когда же демон с его недобитыми товарищами наконец выдохнутся, и он сможет закончить дело. Сможет в очередной раз показать себя и выйти победителем. Кайгаку был не виноват, что все его «товарищи» рвались помереть в первой же битве. Кайгаку был не виноват, что хотел выжить сильнее остальных. А потому думал над каждым своим действием больше остальных. Кайгаку не для того пошел в охотники, чтобы ценой своей жизни прикрывать и спасать всяких бессмертных идиотов. Кайгаку не был трусом. Кайгаку просто ценил жизнь больше остальных. И сражался он тоже за нее. Может быть, этого как раз и не понимали все его недалекие товарищи. И учитель тоже. Кайгаку до крови поджал губы. Он знал, что не мог прямо сейчас выпалить все свои откровения учителю — его не поймут. Или, может, и вовсе не захотят слушать. Кайгаку ведь помнил, чему его учили, чего от него ждали. У его учителя, как и у всей Организации были совсем другие идеалы. За которые он не хотел и не собирался умирать. Что бы там о нем ни думали. За последние месяцы, видя, как кладбище героев-охотников все больше зарастает новыми могильными плитами, Кайгаку все сильнее убеждался в своей правоте. Сильный тот, кто выживает; сильный тот, кто выходит победителем в любом бою. У Кайгаку уже давно был придуман собственный Устав, которому он старался следовать. Плевать, что за его спиной шептались всякие — все равно все те, с кем он куда-либо ходил, не уживались при штабе и пары недель: какой-нибудь демон на какой-нибудь вылазке все-таки до них добирался. — Я не знаю, что вы хотите от меня услышать, учитель, — наконец подал голос Кайгаку, поднимая глаза. Он совсем не чувствовал стыд, в груди и на секунду не проснулось желание оправдаться. Потому что Кайгаку был твердо уверен: он прав. Во всем прав. Его жизнь стоит выше жизни всяких тупых идиотов. Потому что он ее хотя бы ценит. — Я вижу, что ты еще хочешь мне что-то сказать. — Я уже все сказал, учитель. Сейчас Кайгаку не смел отводить взгляд — нельзя. Иначе он точно забудет свое место, точно найдет, чем еще поделиться с учителем. — Хорошо. Тогда я тоже скажу последнее: такие, как ты, Столпами не становятся. Пока не изменишь свое отношение к товарищам и к нашему делу, шибко к этому званию не рвись. В комнате застыла тяжелая тишина. Кайгаку наконец-то позволил себе моргнуть — очнуться. Злоба, непонимание и… растерянность с новой силой забились в каждой клетке. — Какие… «такие»? — Те, кто не думает о жизнях своих товарищей и прячется за их спинами, Кайгаку. Лицо Кайгаку скривилось в непонятной гримасе и еще сильней побагровело, как будто ему отвесили здоровую пощечину. Учитель нес откровенную чушь, которую слушать он вовсе не собирался. Кайгаку не только ценил жизнь, но еще и уважал свое достоинство, потоптаться на котором теперь решили не только какие-то ублюдки-товарищи, но еще и многоуважаемый учитель, преемником которого он когда-то так мечтал стать. — А разве там, куда вы меня привели, принято думать о чужих жизнях? Разве там не принято в первую очередь думать об истреблении демонов и не считать жертвы и потери? Я знаю Устав и знаю свое дело. Обо мне, о моей жизни никто не думал, так почему мне не должно быть плевать на других? Я так же, как и другие, рискую жизнью, охотясь за какими-то тварями — меня волнует только это. Меня волнует только то, как убить побольше демонов и не сдохнуть. Именно поэтому я все еще жив. Вы, я вижу, этому не очень рады, учитель. Может, вы хотели бы, чтобы я сейчас разлагался со своими «товарищами» — как настоящий герой? Но я не этой жизни хотел, когда шел к вам в ученики и слушал ваши рассказы о великих битвах великих воинов. Я — не смертник. Я хочу жить. А ваших героев с оторванными руками и ногами у нас и так хватает. Кайгаку наконец замолк, шумно выдохнул. Он сам от себя не ожидал, что «правда» из него так и попрет. Но еще больше он не ожидал, что учитель даже не сочтет нужным что-нибудь ему на это ответить. Куваджима Джигоро опустил взгляд на пыльные записи, взял один из листков, небрежно смяв. Кайгаку в этой комнате для него снова будто перестал существовать. — Теперь я на все ваши вопросы ответил, да? — Если ты уверен, что ответил на них правильно, я не буду тебя больше держать. — Мне уйти? — голос Кайгаку дрогнул. Учитель все еще не бросил на него и взгляда. Терпение было на исходе, лицо Кайгаку снова скривилось — на этот раз от рвотного позыва. Его совсем не слушали. Его здесь не хотели слушать. Его просили уйти. — Я стану сильнейшим, учитель. Я знаю. Назло всем вам стану. Кайгаку чувствовал, что не только голос — все его тело начало подрагивать в каком-то приступе. Сейчас ему нужно было на воздух. Иначе он перестанет слышать даже самого себя. Меньше всего сейчас Кайгаку хотелось получать нравоучения о том, как он неверно думает, поступает, живет; о том, что на самом деле он первым делом должен был переживать о других, а потом уже о себе. Кайгаку прекрасно знал, чего еще учитель мог ему наговорить. А потому он совсем не хотел его слышать. В бредни о благородстве, геройстве и великой миссии по спасению человечества он уже давно не верил. Жестокая реальность, где, на самом деле, каждый был сам за себя, быстро спустила его с небес на землю. Кайгаку никогда не считал себя героем и никогда не рвался, чтоб ему присвоили именно это звание. Нет, перед собой Кайгаку всегда старался быть честным. Он просто хотел жить. Он просто хотел быть сытым и одетым. Учитель дал ему все это; учитель показал ему другую жизнь. За которую Кайгаку продолжал держаться. Кайгаку не собирался пускать себе же пыль в глаза этими пустыми россказнями про дружбу, благородство, честь и долг. Все эти светлые высокие понятия очень уж быстро втаптывались в грязь одним слепым ударом демона. Кайгаку не собирался испытывать судьбу и играть с ней в игру на выживание. Кайгаку был умнее. Жаль, что даже учитель отказывался это понимать. Все отказывались, а потому и не хотели лишний раз с Кайгаку связываться. Вот только ему и на это было плевать. Ему не нужно было признание каких-то там смертников. Потому что он никогда не был одним из них. Это все почему-то тоже отказывались понимать. Кайгаку сам не понял, когда успел выскочить на улицу. Ему казалось, что учитель так просто его не отпустит. Видимо, ему и правда было плевать, что там думал Кайгаку. Значит, и он сейчас не должен был выворачивать себе душу наизнанку. Не должен был оправдываться перед самим собой. Кайгаку вышел на воздух, во дворе уже стояла непроглядная темень. И все же он без труда смог разглядеть знакомую фигуру, спрятавшуюся за развешенным бельем. Кайо будто стояла не дыша и все ждала, когда же Кайгаку пройдет мимо, и она сможет забежать домой и наконец погреться. От этой мысли губы стянулись в гаденькую усмешку, а к вискам прилила кровь. Кайгаку очень сейчас хотелось на ком-нибудь сорваться, договорить невысказанное. Но он молчал. Единственное, на что его хватило — короткий вздох. — Ты… уже уходишь? — голос у Кайо был тихим и надломленным — Кайгаку за все это время успел позабыть его. Успел позабыть, как он его когда-то раздражал. — Радуйся. Кайгаку сам не знал, зачем он выплюнул эту язвительную желчь. И так было ясно — обрадуется. И не только она. — Я не буду радоваться, если ты сейчас уйдешь. Ты с Куваджимой-саном поссорился? Кайо, все еще замершая рядом, и правда его больше не особо-то боялась. И Кайгаку это уже не особо напрягало. Он хотел бы рявкнуть прямо в лицо свое привычное «не твое дело», но не стал. Не смог. Кайо так и не решилась подойти ближе — она заговаривала с ним осторожно, будто ожидая, что на нее вот-вот кинутся. Бешеный зверь сорвется с цепи и сожрет ее живьем. Вот только сейчас Кайгаку было не до показательных запугиваний. Кайгаку было плохо. И уж Кайо точно не могла сделать ему еще хуже. — Если он тебя из дома выгнал, я могу тебе в сарае постелить. Только одеяла теплые принесу. Ночью холодно будет. — Меня никто не выгонял. Я сам уйду, — Кайгаку сплюнул на землю, не поверив собственным словам. Кайо тоже не поверила. Кайгаку не понял, что раздражило его сильнее. — Почему? Кайгаку сжал руки в кулаки. Он и забыл, как же эта девка любила задавать всякие тупые вопросы. Вопросы, ответы на которые он и сам не хотел искать. — Сама подумай. — Я боюсь ошибиться. Лучше я пойду тебе в сарае постелю. Пока ты не передумал. Кайгаку нахмурился, прищурился. В темноте ночи ему даже показалось, что Кайо ему слабо улыбнулась. Кайгаку стало еще паршивее. Кайо между тем и правда засеменила в сторону сарая, видимо, больше не собираясь дожидаться, когда же Кайгаку до чего-то там додумается. Решится остаться. Кайгаку еще не долго простоял на улице в гордом одиночестве. Все-таки Кайо его «уговорила». Все-таки идти ему сейчас было некуда. К утру его ворон должен был принести ему сообщение с новым заданием, а значит сейчас ему не было смысла тащиться обратно в штаб. Да Кайгаку не особо и хотелось. В пристанище героев-смертников он так и не прижился — его недолюбливали там как тупые новички, так и опытные старшие. Кайгаку, кажется, никому не нравился, кроме себя самого. Поэтому его нигде не ждали. Поэтому ему как дворовой собаке сейчас стелили где-то в сарае. — Я чай тебе тут оставлю, он горячий. Чтобы согрелся. Кайгаку даже острым слухом едва смог расслышать тихий лепет, раздавшийся из сарая. Кайо вышла, опустив голову, и уже хотела было вернуться в дом, как резко остановилась прямо напротив Кайгаку. Ему почему-то сразу захотелось презрительно фыркнуть, но Кайгаку только шмыгнул носом. — Что, благодарностей ждешь? Тоже ждешь, что я извиняться перед тобой буду? — Тут тропинка узкая. Отойди, пожалуйста. Лицо Кайгаку в который раз за вечер побагровело. Он невольно отступил в сторону, и Кайо тут же прошмыгнула мимо него, не смея больше задерживаться. Не смея больше испытывать терпение друг друга. Кайгаку остался один. Снова. Он обессиленно опустился на землю у самого порога сарая, вдруг поняв, что ни горячий чай, ни два теплых одеяла, которые Кайо все-таки уже успела притащить, сегодня его точно не согреют. И, может быть, совсем немного в этом был виноват он сам.