Loving you is a crime

«imagine there's no heaven it’s easy if you try no hell below us above us only sky»

Звуки шагов на высоких каблуках тонут в сводах потолков, отделанных дорогой лепниной. Дворянин собирается приступать к началу запланированного на день, заканчивая утренний марафет. Солнце, выплывшее из тяжёлой грозовой тучи, заполняет широкую комнату тонким пластом сусального золота. Блики распускаются невесомыми лепестками и оседают на дорогих тканях одеяния дворянина, словно затевая причудливую игру. Фламандское кружево, лионский шёлк, итальянский бархат, расшитый серебряными нитями — ни один человек, завидевший его посреди простора парижских улиц, не усомнился бы в принадлежности к высшему сословию. Напротив него — грубовато выглядящий и незамысловато одетый телохранитель, похожий на тёмное пятно на фоне роскошного интерьера. На его лице, испещрённом шрамами, застывает на редкость беззаботное выражение, когда он играется со шкатулочным пистолетом новейшей модели. Дворянин замечал, что оружие всегда представляло для телохранителя интерес и вне рамок выполнения своих обязанностей. — Оружие — не игрушка, — вздыхает дворянин, поправляя напудренный белый парик с туго завитыми локонами, прихваченными чёрным бантом. — Но господин, всё происходящее на улицах нашего города противоречит этому. Что сейчас оружие, если не игрушка? Любой бродяга может вооружиться и остаться безнаказанным. Защищать Вас — всё более сложная задача. — Что я слышу? Сомнения? — укор скользит в безапеляционной колкости его интонации. — Ни в коем случае, — телохранитель быстро переводит тему, привыкший к строгости господина. — В каком месте, Вы говорили, пройдёт сегодняшний променад? Дворянин и без того знал, что сомнения телохранителя не были беспочвенными. Оружейные мастерские теперь находились на каждом углу и работали бесперебойно, а звучащая из каждого угла Марсельеза изрядно надоела, как и повсеместные возгласы «Vive la Rèpublique»… Некоторые считали, что революция — очищение. Революция — выковать цивилизацию заново. Революция — лакомиться не кровью и разодранными судьбами, а надеждой на лучшие времена, которые непременно настанут. И жажда революции продиктована стремлением к истинной справедливости. Но революция не подчинена живому разуму. В ней спутались десятки, сотни тысяч голосов. Соединившиеся вместе, они не влекли за собой никакого звучания. Чем являлся его голос в общей массе? Был ли у него голос в принципе? *** ?? января ?? часов ?? минут — Каким будет Ваше окончательное решение? Всученные под нос Нёвиллету бумаги — «договор», как его нарёк Дотторе — не выдерживали никакой критики. Ровные строчки букв, отображённые на нескольких листах, таили в себе такой уровень бесцеремонности, которого не достигал ни один из мошенников в финансовой сфере, побывавших в здании Верховного суда в качестве обвиняемого. Но если мошенники умело пользовались наивностью и невнимательностью своих жертв, то на что рассчитывал Дотторе или какой угодно стоявший за ним серый кардинал, который составлял эти условия? Отпускать уже пойманную заключенную? Приостанавливать расследование? Удалять весь найденный за долгое время материал? Привлекать к ответственности участника другой преступной банды, чтобы запутать общественность и обе стороны «остались в преимуществе»? Потворствовать деятельности «секретной организации», как было оговорено в «договоре»? Нёвиллет поражался такой самонадеянности. Может, ему ещё связаться с министром финансов, чтобы тот из государственного бюджета выделил средства на финансирование «организации»? «Все останутся в преимуществе. Вы утвердите свой статус и влияние в глазах граждан — как судья, благодаря которому было распутано сложное дело. А мы исчезнем и больше не будем попадаться Вам на глаза», — объяснял немного ранее Дотторе, когда папка с документами впервые поместилась на столе напротив Нёвиллета. При согласии в качестве дополнительного условия было указано «публичное выступление на федеральном канале». Нёвиллет понимал цель добавления этого условия: он легко мог сделать вид, будто договор его устраивает, а затем после получения свободы нарушить условия. Но у него не будет шанса отказаться от слов, произнесённых на глазах у сотен тысяч граждан США. Верховный судья не имеет права открещиваться от того, что было заявлено публично: это моментально подорвёт доверие граждан не только к нему, но и ко всей системе правосудия. — Моё решение неизменно, — бесстрастно отвечает Нёвиллет. — Я отказываюсь соглашаться на подобные условия. — Вам стоит подумать ещё раз, — проговаривает Дотторе тёплой интонацией, словно перед ним находится не председатель Верховного суда США, а очередной капризный юный пациент, которого приходится уговаривать, когда тот не подставляется под укол. — Можете рассматривать это как окончательный ответ. Максимум, который я вправе предложить —гарантированные удобства в тюрьме для всех участников Вашей организации. — У Вас будет время принять правильное решение. Или мне придётся прибегнуть к нежелательным мерам. — Полагаю, речь о Вашем изначальном плане, в соответствии с которым я уже должен быть лишён жизни, — спокойно проговаривает Нёвиллет, не выглядя взволнованным после неоднократных угроз. — Лишать Вас жизни? Ни в коем случае. Всё, что у меня есть сейчас — Ваша заслуга, — снова эти загадочные слова, которым Нёвиллет не мог найти объяснения. — Зачем нужно участие в преступной группировке, если у Вас есть всё необходимое для хорошей жизни? Нёвиллет знал, что участие в организованной группировке всегда имеет обоснование в виде определённого мотива. Но наиболее распространённые мотивы не имели смысла, когда он задумывался о Дотторе: тот обладал богатством, высоким социальным статусом, а такжн успешной карьерой в медицинской и научной сфере. Кроме того, он точно не выглядел, как жертва шантажа или психологического воздействия. Каким мог быть его мотив? Выгода, которая не идёт в сравнение с теми преимуществами, которыми Дотторе располагал на основной должности? Нёвиллет вспоминает пометки Хэйдзо с предположениями насчёт расследования, в которых было указано, что с большой вероятностью к группировке имеют отношение один или несколько госслужащих, которые являлись информаторами. И теперь — очевидный вывод о принадлежности к группировке Дотторе, который успешно вёл двойную жизнь. Должно быть, группировка обладала достаточным влиянием в преступном мире, чтобы вовлекать людей, имеющих огромный вес и на основной должности. — Именно. У меня есть всё необходимое, юдекс,— вторит ему Дотторе, уходя от ответа. — Но такой результат переговоров неудовлетворителен. Печально, что мы приходим к этому: ведь Вы действительно талантливый, скорее даже… гениальный человек, юдекс. Некоторое время мы следили за Вами — ваша преданность своей стезе поразительна. — «Мы»? Дотторе снова пропускает его вопрос мимо ушей, продолжая монолог. — Лишать себя дружеских связей, даже проведения времени с дочерью — и всё ради идеального выполнения своих обязанностей… Впечатляюще. Однако… что Вы представляете из себя без своей должности, юдекс? Нёвиллет глубоко вздыхает. Сколько раз за последний час он успел услышать это прозвище? — Вы хорошо подготовились, изучили мои слабости и узнали прозвище, которое любила моя покойная жена. Как давно Вы следили за мной? — Какой ответ Вы бы хотели услышать? День? Месяц? Год? Десять лет? Я могу сказать любой ответ, который Вас устроит, — произносит Дотторе так жалостливо, словно терпеливый лектор, которому студент задал поразительно глупый вопрос. Было бы странно со стороны Нёвиллета ожидать, что его причудливый «оппонент» в переговорах ответит напрямую хотя бы на один поставленный вопрос, но терпение стремительно заканчивалось, как и способность длительное время сохранять бесстрастное молчание. — Ваша преданность работе заметна и в недавних неоднократных прогулках с изначальным обвиняемым по хорошо известному нам обоим делу, — продолжает Дотторе. — Вас насторожило убийство следователя, после чего Вы использовали свои выходные, чтобы узнать наиболее детальную информацию от главного участника разбирательств, не так ли? Это определённо то, чего от Вас можно было ожидать. Нёвиллет молчит. Значит, со стороны его прогулки с Ризли выглядели именно так. Вполне логично — у Верховного судьи не могло быть иных причин для того, чтобы предоставлять проживание участнику дела, которое когда-то находилось на рассмотрении, а затем прогуливаться с ним. Вероятно, Нёвиллет бы тоже сделал похожий вывод, если бы следил за собой. Хорошо, что настоящее положение дел не подчинялось никакой логике. Заметив привычное бездействие со стороны Нёвиллета, Дотторе снова вглядывается в рубиновую жидкость в своём шприце. Возможно, проверяет дозировку. После чего произносит отстранённо: — Догадываетесь, что находится внутри шприца? Я склонен считать, что наркотики не являются абсолютным злом. Многие люди говорят, что постигли осознания глубинных истин благодаря веществам или достигли новой ступени в осознании себя как личности. Слышали о «психонавтах»? О людях, использующих наркотики в исследовательских целях и применяющих их во благо? Нёвиллет не просто слышал о них. Дела, связанные с крупным оборотом наркотиков, были чуть ли не повседневностью — и преступники придумывали какие угодно «благородные» обоснования своих действий, надеясь на уменьшение срока. — Психонавты — всего лишь люди, которые гонятся за удовольствиями, используя «благо» как оправдание, —хмыкает Нёвиллет. — Не будьте так категоричны. — Не могу понять, где Вы смогли усмотреть категоричность. — Видите, Вы уже не замечаете. Категоричность — Ваша профдеформация, юдекс? — еле заметно посмеивается Дотторе. — Итоговое постановление судьи всегда должно быть однозначным. Но это так сильно урезает широту мышления. Нёвиллет постукивает по обивке кресла пальцами, с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать: «Конечно, куда мне до широты мышления наркоманов, отсиживающих свой шестой срок?» Его руки всё ещё скованны подобием наручников, поэтому он может совершать только такие бесхитростные движения. — Вещество, находящееся в этом шприце — синтетическая смесь нескольких наркотиков с так называемым «летающим драконом». Я тестировал действие этого занимательного вещества: реакция сильно отличается в зависимости от конкретного человека. Чью-то личность это вещество разрушает под корень — и хватает небольшой дозы. Для кого-то употребление этого наркотика переворачивает всё видение мира. Но один эффект остаётся универсальным — человек полностью теряет контроль над своим разумом и действиями, порой совершая переходящие все границы морали поступки. Что-то больше схожее с поведением животных. Дотторе замолкает на небольшой отрезок времени, после чего проговаривает себе под нос: — Всё-таки, человек — удивительный механизм… особенно тогда, когда выходит из строя. Нёвиллет не сразу замечает, что его руки стали сжатыми в кулаках: его догадки насчёт прямой связи Дотторе с оборотом наркотиков больше не были догадками. Дотторе продолжает так самозабвенно, словно его сознанием полностью завладели выталкиваемые под напором предстоящего эксперимента идеи: — Вы ведь и без меня знаете, что Верховный Суд продолжил свою работу и без Вас в немного усечённом составе. И в ближайшие сутки пройдёт слушание по делу с чрезвычайно большим количеством истцов, подавших свои жалобы. Для их же удобства вход в зал судебного заседания будет практически свободным. На лице Дотторе появляется улыбка. Вовсе не безумная —спокойная и лаконичная, как приглушённая нота в конце такта. — Представьте лица всех участников дела, когда слушания внезапно прервутся, и они увидят в зале судебного заседания Вас — того самого Верховного судью, которого они видели в новостях или на портрете на входе. Представьте их лица, когда они увидят Вас под воздействием сильнейшего галлюциногена. Вас, авторитетного и уважаемого человека, полностью потерявшего контроль над собой и переставшего различать границы реальности. Ах, юдекс, я даже не могу составить примерный прогноз — действие наркотика слишком индивидуально. Возможно, вы навредите кому-то, возможно, вы навредите себе… Но эффект будет поистине незабываемым! Захватывающее шоу на глазах у десятка людей, у каждого из которых есть камера на телефоне, которая во всех деталях запечатлит происходящее. Нёвиллет отводит взгляд, вспоминая многочисленные видеозаписи из материалов дела, на которых были запечатлены обвиняемые после употребления нерациональных доз сильнодействующих наркотиков. Конвульсии, нестандартные реакции на происходящее, бессвязная речь, всплески агрессии в отношении случайных прохожих, зачастую приобретающие разрушительные масштабы. Ему не хотелось представлять себя на их месте. — Такие новости очень быстро разлетаются. Уже представляете эти заголовки? «Верховный судья появился на заседании в состоянии наркотического опьянения», «Тот, кто вершит судьбы людей, ничем не отличается от обычного наркомана». Ваше имя снова будет у всех на устах, как и обычно. Вам ли не привыкать? Крупные СМИ сейчас готовы распространять любую информацию за нужную сумму, поэтому дискредитация Вашего образа, ещё и подкреплённая словами нескольких десятков очевидцев — всего лишь дело времени. Не хотелось это признавать, но план был действенным: наркотики могли настолько сильно изменить поведение человека, что подобными методами порой не гнушались и спецслужбы, считавшие, что распыления аэрозоля с ЛСД перед выступлением на телевидении достаточно для дискредитации важной политической фигуры. Но Дотторе не учёл самый важный фактор. — Вы недостаточно изучили федеральное законодательство. После таких действий проблемы будут у Вас, а не у меня. В виде уголовной ответственности за клевету и распространение порочащих сведений. — Уверены, что сможете вспомнить меня или наш разговор? — лицо Дотторе вмиг становится серьёзным: настолько, что он выглядел бы убедительно, окажись прямо сейчас в заседании, как сторона по делу. — Как показывают мои исследования, почти у всех испытуемых два дня, предшествующие употреблению наркотика, выветривались из памяти полностью. — У меня не будет проблем с восстановлением чести и достоинства. Правоохранительным органам известно о сложившейся ситуации, и будет не так сложно сопоставить моё исчезновение с внезапным «публичным позором», — взвешенно проговаривает Нёвиллет. Он опускает ту деталь, что о готовившемся покушении на него знают лишь единицы, посвящённые в государственную тайну. — Но обычные люди уже увидят Вас в другом, низменном свете. То, что однажды появляется в Интернете, не исчезает из него никогда. Доступ в юридическую сферу для Вас будет полностью закрыт. Репутация судьи должна не иметь ни единого порочащего пятна, правильно? Нёвиллет ощущает кровь, пульсирующую в кончиках пальцев. В разуме становятся выжженными строчки из Кодекса поведения судей, выученные наизусть: «Судьи должны защищать достоинство суда и избегать как некорректного поведения, так и видимости некорректного поведения». Для рок-музыканта попасться за употреблением наркотиков — обыденность. Для судьи — лишение всех почестей. Даже если допустить, что он сможет реабилитировать свой образ, то общественный резонанс из-за произошедшего полностью закроет ему доступ к работе в судебной системе, если не в юридической сфере в целом. — Что Вы будете делать, лишившись своей должности? —пауза перед каждой фразой Дотторе была похожа на ожидание перед тем, как палач заносил оружие над головой осуждённого. — У Вас ведь нет ничего, кроме этого. Кем Вы станете после того, как все коллеги и знакомые отвернутся от Вас, поверив ложным СМИ? Подумайте ещё раз. Этого можно избежать, если Вы пойдёте на уступки. — Я не собираюсь идти на уступки, — железным тоном чеканит Нёвиллет, пряча проросшие семена неуверенности глубоко внутри. — Своими действиями Вы ставите под угрозу не мою карьеру, а свою. Как и существование Вашей клиники. Расследование непременно выйдет на Вас. — Какая увлекательная игра! — восклицает Дотторе. — Ставки поднимаются, правда, юдекс? Обоюдный риск. Но напомните, пожалуйста, кто из нас двоих сейчас привязан к креслу? Нёвиллет опускает взгляд из-за такой очевидной констатации его уязвимого положения. Ни один словесный аргумент не может быть твёрже вполне ощутимой угрозы, которой он не мог избежать. Он назвал бы это «нарушением телесной неприкосновенности». Остаётся вероятность, что слова Дотторе фальшивы. Может, этот наркотик — выдуманный. Всего лишь уловка, всего лишь средство для шантажа… Может, двери распахнутся через пару минут, и вооружённые федералы благополучно обезвредят неудачливого «переговорщика», который не смог грамотно скрыть следы. Как и остаётся вероятность, что всё сказанное — правда, а времени с момента похищения прошло слишком мало. Дотторе встаёт из-за стола — знак того, что с приготовлениями закончено: — У Вас будет несколько часов на раздумья. А пока я введу Вам небольшую дозу наркотика. Не переживайте, эффект от неё — лишь десять процентов от эффекта полноценной дозы. Но доза увеличится, если Вы не согласитесь на условия. — Вы не посмеете, — цедит Нёвиллет. — Вы введёте плацебо, не так ли? — О том, плацебо это или нет, Вы мне позже поведаете самостоятельно. Он приближается на расстояние, достаточное для того, чтобы ввести вещество через иглу. Попытки Нёвиллета сопротивляться не дают почти никакого эффекта: его руки, на которых заранее засучены рукава, с самого начала были зафиксированы в положении, исключающем подвижность — ограничивающие приспособления были расположены не только на запястьях, но и на локтевых суставах. Идеальный инструмент для непослушных пациентов. Нёвиллет был уверен, что Дотторе пользовался подобным приспособлением далеко не в первый раз. — И всё-таки, юдекс…— Дотторе поворачивает в руках опустевший шприц, — Вы так и не сказали, какую музыку любите. *** Неизвестно, сколько времени прошло с того момента, как Дотторе покинул комнату. Единственные слышимые звуки — гудящий фильтр аквариума и тихие отголоски песен, подобранных Дотторе. Нёвиллет долгое время наблюдает за безмятежным движением рыбок: в первые минуты это было способом успокоиться, но теперь взгляд в сторону аквариума вызывает заметную тревогу. Цвета рыбок произвольно меняются, как и очертания: сначала они извиваются, как мифические гидры, затем рассыпаются маленькими кометами, а после превращаются в плывущие бесформенные тени. Нёвиллет закрывает глаза, но это только способствует проявлению галлюциногена. Закрыть глаза — погрузиться в рябь фрактальных геометрических фигур, затмевающих реальность ещё сильнее, чем визуальные галлюцинации. Он опускает голову, упираясь взглядом в поверхность стола. Старается игнорировать плывущие контуры всего, что видит; сосредоточиться на мыслях, которые постепенно становятся похожими на разбросанные по разным углам обломки. Он знал, что угрозы Дотторе не были беспочвенными. Загадочное отсутствие Верховного судьи в те дни, когда он должен был исправно появляться публично на заседаниях, лишь укрепит теории о его пристрастии к наркотикам. Общественное мнение стихийно, а поток дезинформации бывает бесконтрольным. Некоторые считали, что справедливость — очищение. Справедливость — выковать доступ к единому стандарту «правильного» для всего человечества. Справедливость — лакомиться не разодранными судьбами в условиях анархической не скованной законами свободы, а надеждой на справедливое наказание всех виновных. И жажда справедливости порой толкает людей на безрассудные поступки — такие, как революция. Но справедливость не всегда наступает вовремя и легко поддаётся воздействию. В ней спутались десятки, сотни тысяч ожиданий людей насчёт объективности высокопоставленных лиц, голоса которых имели решающее значение. Чем являлся его голос, не будучи привязанным к высокопоставленной должности? Был ли у него голос в принципе? В груди спотыкалось сердце. Он не заметил, как долгий период пребывания на должности выкорчевал из его личности то, что делало его самим собой. Его мысли, его действия, его образ в глазах окружающих — всё было выстроено твёрдым фундаментом вокруг должностных обязанностей. Любая конструкция теряет свою прочность, когда рушится фундамент. Если это истлеет и выгорит дотла, будучи преданным огню шантажа... Он может согласиться на условия Дотторе. Вернуться к тому, что было раньше. К дням, когда его мысли будут занимать только проблемы вынесения справедливого решения, а не страх за жизни ни в чём не повинных людей. А затем — наполненные приятным одиночеством вечера, проведённые за изучением новых судебных прецедентов, и иногда, втайне ото всех (насколько же несерьёзное занятие) — за рисованием драконов. Редкие выходные, посвящённые Фурине, бойко рассказывавшей о новой постановке; тонна пакетов из разных магазинов и очередная порция клубничного мороженого. И на следующий день снова наступит спокойное безмятежное утро, когда самой значимой проблемой будет едва заметная складка на рубашке, которая не разглаживается, сколько ни старайся. И тогда всё будет хорошо. Спокойно, по плану, ожидаемо, без существенных изменений. Трудноразрешимые дела, встречи с международными представителями судебной власти, внезапные эмоциональные всплески Фурины — лишь очередной пункт в плане. Что изменится в масштабах страны, если он согласится на условия мафии? Группировки невозможно искоренить полностью, никакие законы и легальный контроль не в состоянии приостановить их деятельность. За решётку обычно попадают лишь единицы — по другим основаниям, не связанным с настоящими преступлениями, которые тщательно замаскированы и скрыты. Шансы в этой борьбе изначально малы. Согласившись на эти условия, Нёвиллет предотвратит дальнейшие покушения на госслужащих, и прежде всего — обезопасит себя. Обезопасит себя… Пожертвовать справедливостью ради эгоизма и собственной безопасности? Он чувствовал отвращение к себе из-за того, что допускал эту мысль. Символ справедливости не должен думать так. Но какой смысл от титула «символа справедливости», если скоро он сотрётся? Станет ненужной условностью? В этот момент Нёвиллет понимает очевидное. Он уже давно добивался справедливости не из-за титула или профессии: он не мог представить, как можно поступать иначе. Тот выбор, который дал ему Дотторе — иллюзорный. Даже если допустить исход, при котором Нёвиллет согласится на предложенные условия, продолжение работы станет для него невозможным. Он будет винить себя в том, что полностью пропитал своё нутро вязкой несправедливостью, измазался с головы до ног в её едких чернилах, пустил по жилам, оказавшись на одном уровне с обычными коррупционерами. Оба варианта влекут прекращение его полномочий. Отличие лишь в том, что при согласии на условия мафии Нёвиллет будет винить себя в «подкупности». Если же он лишится своей должности, это никак не помешает продвижению дальнейшего расследования и не поставит судебную ветвь в зависимость от шантажа мафии. Какими бы ни были жертвы, изначальная цель будет достигнута: расследование, которое уже вышло на правильный путь, будет доведено до конца, после чего виновные будут привлечены к ответственности. Может, борьба с мафией проиграна изначально. Но это никак не повлияет на раскрытие загадочного убийства. Не существует более правильного выбора. Справедливое наказание для виновных перевешивает значимость его будущего. Нёвиллет осознавал, чем жертвует: всё, что он имел сейчас, было заслугой тщательно выстроенной карьеры — уважение и расположение коллег, восхищение и доверие граждан. Люди благоговели перед ним, не зная ни единой детали о его характере, но имея приблизительное представление о его успехах на должности судьи. Лишившись карьеры, он лишится всеобщего расположения любых людей рядом с собой. У Нёвиллета уже давно не было кого-то, кто ценил его за то, кем он являлся, не принимая во внимание его должность. Действительно ли не было?.. «— Я не верю тебе, — Ризли наклоняет голову набок с полуулыбкой, подпирая рукой подбородок. — «Великий верховный судья» не может быть окончательной характеристикой твоей личности. Ты так мало рассказываешь о том, что тебе нравится, но я знаю, что не бывает такого, чтобы личность человека заканчивалась на его должности. Я хочу знать обо всём, что тебе нравится.» Нёвиллет вздрагивает. Что-то внутри него рассыпается в крошку, но он не может понять, по какой именно из причин. Он настороженно прислушивается. Если до этого звуки песен, подобранных Дотторе, не могли отвлечь от нескончаемых мыслей, то сейчас Нёвиллет слышит хорошо знакомую “Imagine” Джона Леннона, звучание которой полностью пронизано чем-то инородным и чуждым. Заметная фальшь вокалиста. Прерывистая мелодия, которая сначала ускоряется, затем замедляется, а после — становится ниже на один тон… Песня видоизменяется так, будто её привычное построение изгибается неблагозвучными зигзагами. Лишь бы не слышать это, не слышать, не слышать… Стараясь взглядом найти какой угодно предмет, на котором можно сфокусироваться, чтобы отвлечься от раздражающих звуков, Нёвиллет замечает в детских абстрактных рисунках на стенах нечто безразмерное и глубокое. Словно они живут собственной жизнью и могут выйти из геометрических рамок, оставив яркий мазок красок на его коже. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Собственное дыхание кажется слишком громким, будто пропущенным через микрофон. Стены впитывают дыхание и перебрасывают друг в друга, как мячик. «Каким будет эффект от более высокой дозы?» Символ справедливости, не поддаваться на уговоры, ничем не лучше обычных коррупционеров… Не соглашаться, не подводить следствие, вывести расследование на правильный путь… Контролировать себя, контролировать себя, погасить чувства, слушать разум… — Кажется, это были увлекательные два часа, юдекс, — этот голос слышен так, будто исходит из-под толщи воды. Может, аквариум поглотил помещение, а вода заполнила пространство доверху, как незакрытую бутылку? — Вы можете открыть глаза, не бойтесь. Необязательно так сильно вжиматься в кресло. Вы слышите меня? Слышите? ***

«imagine there's no countries it isn't hard to do nothing to kill or die for and no religion too»

Широкая площадь, переполненная зеваками всех возрастов и сословий. Очередная казнь воспринимается ими, как пьянящее воскресное развлечение: неудивительно, что казни сопровождались песнопениями. В гуле толпы слышится ликование. «Словно стервятники, собравшиеся на запах падали». Дворянин медленно идёт вперёд, сопровождаемый ведущей его под руку стражей. Он ощущает себя низвергнутым под суд общественности, видя столько взглядов зевак, пожирающих всё его естество. Сегодня он — незаменимая часть кровавого зрелища. Развязка не могла быть другой, и он не в силах что-то изменить. Шаг. Шаг. Шаг. *** Куда они направляются? Петляющие коридоры узкие и неосвещённые, а взгляд застлан ниспадающими на глаза растрепанными прядями, и Нёвиллет не может примерно определить, что именно располагается вокруг него. Скорее всего, путь намечен в помещение, где будет исполнен финальный росчерк плана Дотторе. Иногда Нёвиллету кажется, что ещё чуть-чуть — и он потеряет равновесие, так и не добравшись до обозначенного места. Небольшое содержание наркотика в крови почти полностью лишает страха перед предстоящей «публичной казнью». Это нельзя назвать иначе — его образ будет умерщвлён для общественности после предстоящего скандала с наркотиками. Он во второй раз повторяет в мыслях, словно убеждая самого себя: развязка не могла быть другой. Шаг. Шаг. Шаг. *** Дворянин наконец понимает, куда именно они направляются: он видит вдалеке её. Машину, созданную, чтобы принести счастье человечеству. Гильотина. Установленная здесь совсем недавно, посреди цветущего вереска и лазурного неба. В то время суток, когда отчётливо слышалось пение птиц. Деревянный помост, выглядящий уродливо и сооружённый руками человека. Уродливость этого сооружения лишь подчёркивается гордостью и степенностью дворянина: его высокая обувь отделана серебряными пряжками, а жилет с роскошным жабо украшен золотой нитью и застёгнут на все пуговицы. Будто он являлся частью очередного светского мероприятия — вовсе не частью сегодняшней мрачной церемонии. Шаг. Шаг. Шаг. Перед казнью осужденных было необходимо связывать. Когда обозначенное место почти достигнуто, дворянин чувствует болезненное сдавливание из-за верёвки, которая теперь обхватывает его руки. *** В этот раз холодный металл наручников слишком болезненно сдавливает его кожу: о комфорте больше не заботятся. Низкая фигура в маске застёгивает наручники дрожащими руками… или сознание настолько плывёт, что всё окружающее пространство выглядит дрожащим? Игла шприца, наполненного наркотиком, готова впиться в его руку рядом со следом от недавнего укола. Инъекцию делает уже другая фигура в маске — отсутствие Дотторе заметно даже при нынешнем состоянии Нёвиллета. В дальних углах сознания темнится едкая горечь. Легион перебивающих друг друга голосов разума соединяется в нескладный хор — потому что их много. Сейчас он явственнее, чем когда-либо, понимает, что не хочет терять ничего из того, что имеет. Но он уже не в силах что-то изменить. *** Дворянин осторожно ступает на эшафот, чувствуя присутствие палача за его спиной. Он уже не слышит гудящую сзади него толпу, но помнит всё, что ценил и не хотел терять. Он действительно был не в силах что-то изменить? Непередаваемо мерзкий звук. Гильотина выполняет свою первостепенную функцию, и палач обращается лицом к толпе, довольный результатом своей работы. И всё остается таким же — цветущий вереск, лазурное небо и пение птиц. Возможно, его голос и правда никогда не имел никакого значения.