Loving you is a crime

Пробивать дорогу к справедливости может оказаться непосильной задачей. Такой вывод сделал Ризли, пребывая в камере смертника в упадочном состоянии. Он был заперт в этой тюрьме на окраине Техаса — безвозвратно и окончательно? Временами в его голове вновь звучал нескладный шёпот присяжных и он вспоминал презренные взгляды лиц, участвующих в деле. Казалось, его вина в совершении преступления — неотвратимая истина, и сам сгорбленный судья мог воспроизвести мысленно и поэтапно сцены убийства членов семьи одного за другим. Мог представить, как Ризли вкладывал свои умения в аккуратные выстрелы, вонзал нож в податливую плоть и скрывал следы преступления. Но все эти люди не знали, что Ризли презирал их не меньше. Он был в трезвом уме и точно помнил, что не был там и не мог убить четырёх человек. Судьба сыграла с ним злую шутку. Находясь в этой тесной комнате практически без связи с внешним миром, он достаточно долго размышлял о том, кто мог подставить его. Кому это могло понадобиться? Почему именно Ризли был тем, кто обречён получить наказание в виде смертной казни с помощью смертельной инъекции? Вывод напрашивался один: Ризли стал жертвой обстоятельств. Он переехал в США не так давно и за этот отрезок времени ещё не успел нажить себе неприятелей. Не было тех, кто намеренно захотел бы предать его высшей мере наказания из имеющихся. Ризли не опускал руки. Вся система правосудия была выработана для таких беспрецедентных случаев — и он собирался пробить дорогу к Верховному Суду США. Голова шла кругом, но Ризли продолжал вчитываться в отрывки из законодательства. Он не был так плох в этом, как могло показаться. Юридическое образование говорило само за себя — если не учитывать, что он поработал в полиции всего несколько лет, а затем покинул её, едва ли не получив наказание за превышение мер при задержании. Ах да. Присяжные впитали этот неудачный факт из его прошлого как достойное обоснование, как связующую нить, как недостающий фрагмент пазла. «Убил человека во время задержания… Разве могли быть сомнения, что он сделает это снова?» «Только посмотрите на него, я бы боялась, если бы такой человек следовал за мной в тёмное время суток! Разве вся его внешность не говорит о том, что у него в генах заложено стать убийцей?» «Учитель стрельбы… Сначала научатся, а потом идут людей стрелять!» Слыша эти громкие заявления — которые на самом деле были лишь перешептываниями — Ризли не мог сдержаться и вставлял реплики, нарушая все существующие регламенты. Его кандалы гремели, когда он наклонялся, чтобы сделать предельно слышимое для остальных заявление: — И эти люди будут выносить мне вердикт? Погадайте ещё на кофейной гуще, убийца я или нет. За это Ризли был не в почёте у всех в зале суда. Его резкие заявления проходились, словно нож по открытой ране, по гордости всех причастных. Судья выносил ему многочисленные предупреждения, прежде чем снова удалить из зала суда, когда Ризли уходил под руку с маршалами, сопровождаемый ядовитыми взглядами. Дело в том, что Ризли всегда считал себя законопослушным гражданином. Если бы он совершил убийство — неважно, по каким причинам — в тот же день он бы пришел с явкой с повинной и помогал в раскрытии преступления. И теперь именно он становится жертвой необоснованных обвинений лишь из-за того, что у него «лицо, как у преступника»? И теперь стражи правосудия хотят, чтобы он послушно молчал? Или, может, всё ещё надеятся выбить из него признание на допросе с помощью искусной следственной тактики? — Я не могу гарантировать, что выиграю дело, но я выложусь на максимум, — сокрушалась Навия, которая была проверенным специалистом и главной надеждой Ризли тогда, когда все только начиналось. — Мне важно знать: действительно ли Вы не совершали преступление? Мы можем добиться смягчения наказания. В те времена Ризли находился под мерой пресечения и ещё не растерял надежду, что сможет отмыться от всей свалившейся на него грязи. Навия ассоциировалась с приятным ароматом духов, изящными костюмами — насколько это возможно в рамках делового стиля. С умением расположить к себе и искренним альтруизмом. Ризли был готов доверить этому адвокату свою судьбу, ведь она не давала ложных надежд, как другие адвокатишки, которые обещали «со стопроцентной вероятностью выиграть дело», а затем исчезали, получив небывалый гонорар. Но даже если она не была уверена в том, что получится доказать его невиновность… Значит, Ризли серьёзно влип. — Я готов поклясться, — вздыхал Ризли, немного хмурясь. — Все доказательства против меня, но я так просто не сдамся. — Я верю Вам, — покладисто отвечала Навия с внимательным взглядом. Она словно старалась найти на лице подзащитного путеводную ниточку, которая бы разоблачала, было ли его высказывание ложью. — Но воздержитесь от нарушения порядка во время заседаний. Это создаёт негативный эффект, если говорить о присяжных. — У меня есть гарантированное законом право на защиту интересов — и я буду его использовать в любых формах. Ризли хотел всем своим существом показать, что ещё не сломлен. Судебная система много раз доказывала оплошности в функционировании, но он был обязан верить, что его случай отличался. Иначе оставалась одна перспектива — гнить заживо и, может быть, умереть раньше, чем казнь будет приведена в исполнение. Ризли не мог допустить этого. Не только потому, что жаждал освободиться и продолжить обычную жизнь, пусть это и играло немалую роль. Прежде всего, он не мог оставить в одиночестве свою приёмную дочку Сиджвин. Среди лиц, участвующих в деле, уже прошёлся не основанный ни на каких доказательствах слушок, что Ризли избивал приёмную дочь и подвергал её психологическому насилию. Но всё было совсем не так. — Не переживай ни о чём, малышка, — шептал Ризли всякий раз, когда чувствительная Сиджвин сталкивалась с трудностями в начальной школе. — Или тебя кто-то обидел? Папа разберётся, только скажи, как они выглядят. Он помнил, что её любимым блюдом были блинчики с кленовым сиропом, что её глаза загорались при виде кроликов и что каждый раз, когда ей было страшно, она обнимала плюшевые игрушки. Он расчёсывал и заплетал её мягкие волосы, готовил для неё вкусный ужин, приходя с работы, и заботливо и аккуратно будил её ранним утром. Он даже позволял ей рисовать фломастером на его руках, наблюдая, как поверх его старых шрамов появляются разноцветные линии и узоры, которые вскоре превращались в ярких зайчиков. Сиджвин не совсем различала цвета из-за дальтонизма. Поэтому Ризли каждый раз помогал ей, объясняя, как сочетаются цвета и какой лучше использовать в рисунке. Она была настолько невинным и послушным ребенком, что Ризли не смел повышать на неё голос даже тогда, когда она решала напакостить ему, обклеив его во сне коллекционными стикерами со зверушками. Иногда он не замечал их. Узнавал о баловстве дочери только после упоминания об этом коллег с лёгкой усмешкой. Папа — символ силы. Тот, кто всегда утешит и будет рядом в трудную минуту. Тот, кто обработает раны от падения на велосипеде и будет читать сказки о принцессах и драконах, под конец ласково добавляя, что Сиджвин и есть самая настоящая принцесса. Сказки про королевства очень нравились его дочери: она с искренним восторгом могла слушать очередную историю про наследника престола и его верного последователя, которые преодолевали трудности, сражаясь бок о бок. Ризли не мог назвать себя тем, кто хорошо воспитывал детей, но он всегда с ними отлично ладил. Был на одной волне, легко втягивался в детские игры и гримасничал, громко смеясь. Возможно, он был слишком мягким в некоторых моментах воспитания (так противоречиво, если вспомнить его строгость с теми, кого он учил стрельбе или физической подготовке). Но он хотел всего самого лучшего для дочери. Он составлял планы на будущее, мечтал свозить дочку к океану и показать ей Диснейленд, когда она чуть подрастёт — ведь он находился в их родной стране. С Францией были связаны не самые приятные воспоминания из детства Ризли, и он мечтал покинуть её, когда появится возможность. Приходилось копить на миграцию долгие годы, но когда цель была выполнена, его счастью не было предела. Никогда он не собирал чемоданы с такой тщательностью и усердием. И самое приятное — он переезжал не один, а с дочерью. Ризли рассчитывал, что у него в запасе безграничное количество времени. Подумывал о дорожном путешествии по разным штатам. Если бы он только знал, что вскоре его возможность путешествовать будет сводиться к нескольким метрам камеры… Хотя, в этой стране было бы правильнее говорить о футах. Но Ризли не привык. Однако на судебных заседаниях никто из присутствующих не верил, что Ризли может быть ласковым с дочерью. Коллеги из стрелкового тира характеризовали его как человека требовательного и строгого, который не поскупится на грубое словцо. Похожего мнения были его ученики, упоминая, что учитель редко хвалил их за достижения и мыслил лишь в сторону эффективности, пусть и старался учитывать их индивидуальные навыки. Они считали, что Ризли точно не был из тех, кто будет подбадривать и успокаивать неумелых учеников. Он мог дать подробную инструкцию, но в обучении был скуп на эмоции. Перекликающиеся друг с другом показания привели к тому, что у всех присяжных — даже если они не озвучивали это — зародилась мысль о том, что Ризли домашний тиран, жестоко обращающийся с дочерью. Может, кто-то из них даже задумывался о его… сексуальном расстройстве, связанном с детьми. Дело, будучи резонансным, детально оглашалось в прессе. Ризли осточертело лицо одной проворной журналистки. Цепким взглядом из-под стёкол плотных круглых очков она словно патрулировала территорию зала суда, стараясь выцепить из происходящего сенсацию, которая потрясёт Штаты. Дай ей повод, и она засунула бы свою камеру ему чуть ли не в рот. Настолько назойливой была эта девушка, которую хотелось поскорее отогнать. Ризли не сомневался, что она заработала себе имя на загадочной истории про убийство четырех человек учителем стрельбы. Если прибавить в качестве уточняющих подробностей, что этот самый убийца, хладнокровно застреливший в том числе и двух детей, ещё и был отцом малолетней дочери… Это ли не повод для неискушенных читателей в очередной раз перемыть косточки и лишний раз покричать о том, что мужчин стоит лишить прав на удочерение? Происходящее переходило все грани. Кем он только не сделался за год с лишним: маньяком, педофилом, извергом, грабителем. Интриговало, что будет в этом списке дальше. Ризли помнил своё недоумение после первого вызова на допрос, когда он ещё не мог представить дальнейшее развитие событий и верил, что его отпустят после нескольких объяснений. Помнил свою растерянность после произнесённого холодным тоном вопроса следователя: «Эти часы принадлежат Вам, не так ли?» Всё началось с этих чёртовых часов. Косвенное доказательство, из-за которого он стал главным подозреваемым. Часы, найденные на месте преступления, на которых после экспертизы обнаружили его отпечатки пальцев и ДНК от потожировых следов. Ризли не отрицал, что это были его часы, но как они внезапно оказались на месте преступления? Он потерял их накануне дня, в который было совершено преступление — после очередного занятия в стрелковом тире. И списал всё на невнимательность из-за переработок. Кто мог украсть его часы? Ещё и так аккуратно, что Ризли не осознал, в какой именно момент это произошло. Записи с камер не дали никакого результата — на них были хорошо видны далеко не все углы обозрения. Но обвинение не строилось на одном доказательстве. Кроме этого, Ризли был обманут самым идиотским образом. Глупая уловка, на которую он так легко попался. Ризли арендовал частный дом, а отдельное небольшое здание было отведено на склад с оружием. Каждое приобретено легально, некоторое — для коллекции. В тот же день накануне убийства ближе к полночи он услышал громкие звуки на улице, которые доносились именно со склада с его оружием. Из окна было отлично видно, что неизвестный собирался украсть его пушки и делал это слишком громко, но лицо было трудно разглядеть в темноте. Непродуманный грабёж. Ризли счёл, что это очень неаккуратный и криворукий вор. Какой смысл был дожидаться медлительных полицейских? Не мешкая, он выбежал на улицу, вооружившись тем оружием, что находилось в доме. Вор медлил и продолжал спотыкаться обо всё, что попадалось на его пути, как добыча, норовившая попасть к нему в руки. Ризли видел, как тот прихватил два его особо дорогих пистолета. У этого вора был намётан глаз. Почему он взял именно то, чем Ризли дорожил больше всего? Когда Ризли думал, что они сравнялись и вор скоро будет пойман, тот неожиданно ускорился. Побежал к своему мотоциклу, который не был заметен сразу в темноте. Планировал бесследно смыться. Байк Ризли находился в отдельном помещении. Он мог не успеть догнать неизвестного при таких условиях. К чёрту, Ризли думал, что вжарит максимальную скорость и вернёт украденное, надрав незнакомцу зад или хотя бы узнает, куда тот собирается скрыться. На полицию надеяться не было смысла. Он поспешно сел на мотоцикл, радуясь, что у вора не так много путей для отхода: дорога в ближайшей местности не разделялась. Вскоре он догнал вора, но между ними оставалась ощутимая дистанция. После примерно пятнадцати-двадцати минут бесполезной погони Ризли потерял вора из виду, после чего с разочарованием и яростью слез с байка, с размахом ударив фонарный столб. Тот жалобно мигнул несколько раз, а затем и вовсе погас от удара, в который было вложено столько ненависти. Тогда Ризли думал только о том, что мог сказать пока-пока оружию, на которое отваливал последние деньги. А ещё он теперь находился в непонятной дыре, которая не была Далласом. Судя по вывеске, это пригород Коппелл. Оставалось только возвратиться домой ни с чем. В этот момент Ризли понял, что не предупредил малышку о погоне. Она вряд ли поняла, что происходит: хорошие дети в такое время уже спят. На следующий день Ризли проверял оружие, чтобы удостовериться, не было ли украдено что-то ещё, и… заметил, что оба его дорогих коллекционных пистолета на месте. Как такое могло случиться? Или вчерашняя погоня ему приснилась? Как стало ясно позже, Ризли был зафиксирован в тот день на камерах въезжающим в Коппелл. Коппелл был местом, где было совершено убийство. Никто не собирался украсть его пистолеты: это была спланированная погоня для того, чтобы у Ризли не просто не было алиби на момент совершения преступления. Он ещё и был засечён недалеко от места преступления. А оправдания про внезапного вора звучали поразительно глупо. Самое абсурдное доказательство — помимо людей преступником была убита кошка, что хорошо накладывалось на то обстоятельство, что у Ризли была аллергия на кошек. Хотя следов аллергической реакции в виде слюны от обильного чихания не нашли. Обвинение могло свободно притягивать доказательства за уши, но были и более серьезные улики. Например, по направлению выстрела определили примерный рост стрелка, совпадавший с ростом Ризли. На месте преступления обнаружили несколько тёмных волос, но их экспертиза была невозможна. Следствие смогло определить модель пистолета, из которого был совершен выстрел, и она совпадала с моделью одного пистолета в коллекции Ризли. А сторона обвинения продолжала ссылаться на то, что только такой профессионал, как Ризли, мог убить четырёх человек четырьмя выстрелами. Поразительная точность и аккуратность. Кому нужно было настолько тщательно подделывать доказательства? Он стал случайной целью в этом театре абсурда и был вынужден ютиться в небольшом пространстве практически без связи с внешним миром, ожидая смерти. Штат Техас всегда славился статистикой смертных приговоров. А Ризли жил, по несчастью, как раз-таки в Далласе. Жертвами этого преступления стала целая семья известного бизнесмена, поэтому другим его родственникам было необходимо найти виновного. Нужен был объект для вымещения всеобщего негодования… кем и стал Ризли. Подвергся четвертованию общественностью, публичной гильотине, прилюдному распятию. Он продолжал отстаивать невиновность. Даже если тот факт, что окружной апелляционный суд оставил приговор без изменения, заставил практически сдаться. Ризли был готов ползти по стенке из-за отчаяния, осознавая, что из-за несправедливого обвинения его дочь осталась совсем одна. Наверняка она находится под эгидой организаций в области защиты прав несовершеннолетних. Ему не стоило надеяться на встречу с ней после того, как в его дом нагрянула полиция с предъявлением обвинения. Щемящая беспомощность. Он снова оставил Сиджвин одну, уподобился настоящим родителям, которые её покинули. Он не смог… стать достойным отцом, которым всегда хотел быть в её глазах. — Когда я вырасту, я хочу помогать людям. Я хочу лечить их, — восклицала Сиджвин за обеденным столом, ковыряясь ложкой в рагу. — Я не хочу, чтобы люди чувствовали себя грустно и плохо, когда болеют, поэтому я буду помогать им поскорее выздороветь! — Ты сможешь, принцесса. А пока можешь потренироваться на твоих любимых плюшевых зайчиках. Один из них недавно поранился, упав с полки, сделаешь ему перевязку? — произносил Ризли с любящим взглядом, который мог подарить лишь своей дочери. С ней он расслаблялся и мог не показывать панцирь, сформированный из-за необходимости ожесточиться, сопротивляясь враждебному миру. Был не ощетинившимся и готовым к нападению хищником, а пушистым ручным зверьком. И после этого… он не смог обеспечить ей достойное будущее. Он столько наобещал, и где он сейчас? Что за это время успели навешать ей на уши? Промывка мозгов планомерно должна была полностью изменить отношение девочки к её приёмному отцу. Ризли бы не удивился, что она больше не хочет ничего слышать о нём. Последний раз он видел её, когда она давала показания вместе с педагогом, оценивающим, насколько достоверную информацию даёт несовершеннолетняя девочка, которая могла запутаться в словах или обмануть. В тот момент… Она не удостоила его ни единым взглядом. Было заметно, как её голос дрожал, как она стыдливо прятала руки за спиной. Словно сомневалась, когда говорила, что отец всегда должным образом заботился о ней. Видимо, теперь она ненавидит его, и это можно понять. Ненавидеть убийцу четырех человек — разумно. Но Ризли не был убийцей четырех человек! А что могло произойти дальше? Наиболее вероятное развитие событий — Сиджвин уже находится в новой приёмной семье. Ведь трудно найти таких одарённых детей, согревающих одним своим присутствием. Ризли оформил опеку над ней, потому что это было его долгом после того, как его давнюю напарницу в полиции — маму Сиджвин — застрелили во время исполнения обязанностей. На тот момент Ризли уже ушёл из государственных структур. С напарницей он и после ухода поддерживал связь, а малышку видел ещё в пелёнках. Отец ушёл из семьи, поэтому после смерти матери Сиджвин могли отдать в приют, чего Ризли не мог допустить. Неизвестно, к каким людям бы она попала. Ризли чувствовал вину — если бы он не ушёл из полиции, он бы точно защитил напарницу, не позволив ни одной пуле поразить её, лишив жизни. Стал бы её верным телохранителем. А теперь… Да, наверняка над ней уже оформила опеку другая семья. Даже если Ризли выйдет из камеры смертников и будет оправдан, как он сможет вернуть девочку при таких обстоятельствах? Лишь бы это не были жестокие ублюдки, с которыми девочка не будет чувствовать себя в безопасности. Лишь бы она была счастлива и исполнила свою мечту стать врачом. Лишь бы она была… любима. Ризли провёл не один день здесь, стараясь разбавлять безрадостную повседневность попытками самостоятельно расследовать преступление, в котором его обвинили. Только так он мог отвлечься от пронизывающего отчаяния. В этом месте у него отобрали всё, за что он мог ухватиться. Наложили арест на имущество, лишили права на общение с дочерью — самым близким человеком. Заперли в этой тесной клетке, где Ризли стремительно терял физическую форму, которая была одной из его главных гордостей. Он терял вес, и пропорционально этому уменьшалась мышечная масса. Глядя на своё обнажённое тело в зеркале, когда он брился или умывался, Ризли не мог узнать в этом исхудавшем силуэте когда-то хорошо подтянутое натренированное тело. Из тела словно выкачали все соки, обеспечивающие его жизнеспособность. Из глаз давно исчез яркий проницательный блеск, заменившийся на дымчатую пелену апатии. Сказывалась ежедневная изоляция: двадцать три часа он обязан был находиться в пределах маленького периметра, и только час отводился на прогулки или на бесхитростные физические упражнения. Эти упражнения были пустым звуком по сравнению с тренажерами, которые Ризли использовал раньше. Их единственной целью было, чтобы мышцы не атрофировались окончательно. Питание здесь не позволяло получать все необходимые витамины или банально насытиться. В кого он превратился? Шрамы прошлого продолжали изнывать. Ризли лишний раз прикасался с ним, чувствуя, будто обжигается от каждого прикосновения и его пронзают одновременно сотни иголок. С ними он всегда казался уродливее. А сейчас, когда он постепенно терял форму, и свежий блеск кожи заменился на высыпания и круги под глазами… Кто, чёрт возьми, этот замученный мрачный человек в зеркале? Удар. Ризли не обращал внимания на боль, пронзающую кулак после соприкосновения со стеклом. Боль — знак того, что он ещё жив. Она отрезвляла и была подобна холодной воде, которая помогала проснуться. Если он не мог почувствовать боль в мышцах после насыщенной тренировки, он собирался достичь этого другими способами. Он давно перестал быть личностью, находясь здесь. Его одежда была уродливой и абсолютно такой же, как и у всех заключенных. Его имя заменил идентификатор, и в любой момент его вещи могли отобрать охранники. Безликий, бесправный. На следующее утро Ризли услышал, как охранники тюрьмы высмеивали его. — Этот псих разбил зеркало? Да, говорили, что он тяжелый случай, — начал один охранник. — А, не обращай внимания. Это тот, который апелляции без повода строчит. На оправдание надеется. Только лишняя бумажная волокита для судов, — подхватил второй. Как Ризли успел понять за год, у работников этого места напрочь отсутствовало понятие морали или уважения. Они, возможно, перестали быть людьми, обнажив свою первородную животную сущность. С заключенными обращались не просто как с низшим сортом — они были незначительнее, чем грязь под подошвой. Действительно садистское наслаждение — получать удовольствие от уничтожения достоинства заключенных, издеваться над остатками гордости и избивать. Кто знает — может, наблюдать за убийством, разрешенным законом, тоже было им в удовольствие. Ризли не знал, какими людьми они были за пределами их места работы, но осознание превосходства над заключенными лишало их любого подобия человечности. Но бунт был бессмысленным. Другие заключенные, одиночные камеры которых находились в нескольких метрах от Ризли, давно сдались. Ризли мог видеть их изредка на прогулках, так как из камеры не открывался достаточный обзор. На их безжизненных лицах читалось принятие своей судьбы. С ними было сложно завязать диалог, но он был не из тех, кто может оставаться в здравом рассудке при долгом отсутствии хотя бы какого-то собеседника… Он часто замечал, что начинал в мыслях разговаривать сам с собой. Это несколько пугало, и Ризли старался вместо этого тихо напевать любимые песни. Чтобы не показаться сошедшим с ума самому себе. Звуки радио, телевизора и разговоры охранников на английском языке перебивались его мыслями — всё ещё на французском. Иногда он бормотал что-то по инерции. Хорошо, что значение этих слов никто не понимал. Самоубийства в этом месте не были редкостью. При отсутствии подручных средств заключенные умудрялись залезать в петлю или наносить себе ожоги. Ризли узнавал невесёлые подробности из повседневных разговоров надзирателей, проводивших обход. Из этих разговоров он получил представление о случаях, когда заключённые могли использовать простыню или подушку, чтобы задушить себя. Неудивительно: в этом месте даже его стойкая психика пошатнулась, и желание прервать жизнь становилось всё более явственным. Кажется, это и был… «феномен камеры смертников». Нельзя. Надежда ещё оставалась. По крайней мере, крыша ещё не поехала до той стадии, чтобы видеть галлюцинации. Иногда начинало казаться, что лучше уж галлюцинации — с ними не было бы так удушающе скучно. В застенках тюрьмы время текло мучительно медленно, а минуты сжимались в месяцы. Приходилось наполнять дни бессмысленными фантазиями. В этом месте Ризли никогда не спал спокойно, тревожимый ежедневными кошмарами. Иногда он просыпался и дрожал, снедаемый волнениями о том, как чувствует себя его дочка. Достаточно ли она питается, хорошо ли отдыхает? Опять смотрит мультики перед сном и ест непозволительно большую порцию мороженого? Теперь он уже не мог знать точно... Картину портила ужасная вонь, причиной которой была плохая вентиляция в камере, и ежедневные ночные обходы. Ни одного дня спокойного сна. Его не покидала мысль, что он далеко не единственный, кого привлекли к ответственности ради повышения раскрываемости. Правоохранительным органам важна статистика. Люди не важны. Но даже так, он был обязан продолжать верить в несокрушимость судебной системы, чтобы не стать аморфным мешком с костями, который только и может, что смотреть в одну точку и питаться зловонной тюремной пищей, по ощущениям давно просроченной. Новый председатель Верховного суда, на имя которого Ризли писал жалобу… Интересная персона, если учитывать, что он был старше Ризли на всего какие-то жалкие несколько лет. Стоит ли упоминать, что практически невозможно в таком возрасте занять настолько значимую должность? Обычно её занимали судьи возрастом не менее пятидесяти лет. Интересное имя — Кристиан де Нёвиллет. Наверняка у него французские корни: Ризли с благоговением думал об этом, ожидая от судьи понимающее отношение к его национальности и факту переезда. Ризли изучил некоторые новостные сводки о нём. Эта личность казалась по-настоящему выдающейся. За тот короткий отрезок времени, что судья пребывал на новой должности, он успел справедливо разрешить огромное количество дел федерального значения. Не было причин, чтобы Ризли не уважал его. Поэтому он вывел витиеватыми буквами в конце просительной части жалобы: «Искренне надеюсь на то, что вы учтёте мою аргументацию и вынесете справедливое решение, Ваша честь» Это было формальностью, ведь дело в конечном итоге рассматривали все девять судей. Но Ризли не смог удержаться: почему-то он надеялся именно на Нёвиллета, загадочного гениального верховного судью с французской фамилией. Его вердикт — последний шанс продолжить верить в существование правосудия.