Спасение - во тьме

      А какая реакция была бы у вас, если бы вам сказали, что последний прожитый год был ложью, вашей выдумкой, подкрепляя всё тем, что вы – сумасшедший? Согласитесь, как минимум, вам станет смешно от этой идиотской шутки, максимум, вы разозлитесь, ведь такого просто не может быть. Однако, в обоих случаях вы не поверите в сказанное, ведь вы не больны.       И всё же поверить в услышанное намного проще, когда диагноз объявляет незнакомый серьёзный мужчина в белом халате тебе в мягкой белой комнате, привязанному к постели из-за, как оказалось, вчерашнего буйства.       Надо же. Звучало восхитительно. И что было восхитительнее: правильно подобранные слова с описанием твоей жизни в последний год или твоя реакция – почти истерика, сдержанная лишь попыткой сначала всё выслушать и во всём разобраться, – ещё вопрос.       Вырвал бы от отчаяния свои волосы или сердце из груди, да вот незадача – руки всё ещё прикованы к постели.       Настолько несправедливо жизнь с мальчиком ещё не обходилась. Готов был терпеть что угодно, но только не собственное сумасшествие, от которого его так отчаянно отговаривала тень. И как теперь узнать, где правда, а где ложь – совершенно неясно.       Как бы там ни было на самом деле – Сенджуро выбрал борьбу. Не верил ни единому слову человека в халате. Смотрел на него диким зверьком с застывшими в глазах слезами. Оскалился бы, но и клыков не имел – настолько покладистым был всю сознательную жизнь. И всё же решил яро не сопротивляться, чтобы не усугублять и без того напряжённую ситуацию.       Главный врач хоть и выглядел дружелюбно, пугал до поседения волос – каждое слово пронзало слух, словно ножом водили по стеклу, каждый взгляд царапал кожу, будто тигр драл тело когтями. Он без стыда трамбовал почву под ногами – играл на струнах слабости ребёнка, внушая тому о психическом нездоровье. Ровный, почти наполненный родительской заботой голос совсем не оказывал положительного эффекта – доверия больше не становилось. Обсидиановые глаза врали так нагло, что от гнёта мнимого переживания хотелось утопиться, а от тёплой улыбки – сгореть и не восстать из пепла.       Кибуцуджи пугал. Он был слишком осведомлён о жизни Ренгоку, знал то, о чём не знал никто. Безэмоционально листал огромный том истории болезни и зачитывал самые гадкие отрезки из жизни мальчика, старательно убеждая того в своей правоте, иногда повторяя о том, что ребёнок сам ему обо всём рассказал в своём бреду.       Год страданий со дня смерти матери оказался годом пребывания в забвении в психиатрической больнице. Пока главный врач читал, захотелось проснуться от этого кошмара и закрыться где-нибудь на краю вселенной. Под печальный монолог мужчины Сенджуро снова прожил все побои отца и грязь старшего брата, вспомнил всю нищету без копейки в кармане, страх каждого шороха и окружающую его смерть.       В груди было так больно, что был готов задохнуться из-за отказавших лёгких. А врач всё говорил и говорил, окуная несчастного мальчика глубже на дно его горя. Новая методика – чем быстрее ты мне поверишь, тем быстрее ты поправишься.       Ложь. Это всё – ложь.       И всё же слёзы сдержать не удалось – полились вышедшими из берегов реками, топя на своём пути последние капли надежды на лучшее.       Но даже так не сдавался. Знал, что прожитые события не выдумка, что всё это было, было вчера, ведь врач кое-что не договаривал – в его потрясающей истории не упоминался Аказа. Намеренно Кибуцуджи умалчивал о нём или нет – важно не было, ведь Сенджуро ждал его. Верил, что тень спасёт из хищного плена неизвестного человека, скажет, что всё это бред, повторит, что ребёнок не сумасшедший. Аказа не предал бы так просто. Наверняка он где-то рядом ждёт особого момента, чтобы выпрыгнуть из-за двери и забрать с собой в безопасное место.       Чем выше летаешь, тем больнее падаешь. Когда разбивается мечта – её розовые стёкла, разлетающиеся от взорвавшегося воздушного замка, влетают прямо в глаза, чтобы стало понятно, насколько несбыточными были твои глупые фантазии. Когда же разбивается надежда – ты лишаешься не только красок нарисованного мира, ты теряешь смысл жизни. Твоей душе отныне ничего не нужно, ведь и земли под ногами больше нет. Ты становишься неприкаянным созданием, ненужным даже создателю, не то что себе самому.       И сейчас, когда наконец открылась проклятая белая дверь, Сенджуро осознал, насколько высоко он только что летел.       В палату вошёл красивый молодой мужчина в халате с бейджиком на груди. Мальчик уставился на человека перед собой, не в силах оторвать взгляд от чёрных взъерошенных волос и голубых, почти синих, глаз. Бледная кожа отчётливо отрисовала под ними тёмные круги, выдавшие недосып врача.       Ренгоку дал бы себе смачную пощёчину, чтобы отрезвиться, но связанные руки не могли делать всё, что вздумается.       До боли знакомая фигура и ещё более знакомое лицо разлились пятнами красок из-за стремительно высыхающих слёз.       Мужчина устало просунул руки в карманы халата, мазнув взглядом по ребёнку, а главный врач снова приветливо улыбнулся.       – Сенджуро, ты узнаёшь этого человека?       Мальчик не издал ни звука. Лишь впился покрасневшими глазами в родной силуэт, не веря самому себе.       Конечно же, он узнаёт. Как можно не узнать Аказу? Крепкое тело, точёное лицо, строгий взгляд – всё, что присуще тени.       И всё же это не он. Кожа хоть и бледная, всё же не белая, не исчерчена полосами. Росточек немного ниже, а осанка сутулее. Розовых волос и в помине нет, как и ядовитых жёлтых глаз. От демона осталось лишь воспоминание – яркое и колючее.       – Это доктор Сояма, твой лечащий врач, – подсказал Мудзан, закрывая дело пациента и передавая его в руки врача.       Мальчик поджал губы и сильно прикусил нижнюю, чтобы физическая боль перекрыла душевную. Что ещё за доктор Сояма?       – Он занимался твоей адаптацией весь год. Благодаря ему ты наконец-то пришёл в себя, работа проделана не зря, – Кибуцуджи поднялся с места, поправляя халат. – Восстановительный период займёт длительное время, Сенджуро. Постарайся не сопротивляться реальности, чтобы процесс заживления твоих душевных ран оказался менее болезненным. Пока ты был в глубинах сознания, доктор Сояма оказался единственным, кого ты к себе подпустил, поэтому снова вверяю тебя в его руки.       Главный врач бросил несколько слов своему подчинённому и покинул кабинет.       Когда дверь закрылась, по белоснежным стенам из ниоткуда поползли тени. Пламенные глаза невольно устремились на них, запечатлевая на сетчатке жутких существ.       Проследив за взглядом ребёнка, мужчина медленно посмотрел через плечо. Тени, будто послушав команду хозяина, тут же поползли прочь, возвращая стенам исконно белый цвет.       Доктор, не меняясь в лице, сел на стул и взглянул на пациента. Полные недоверия и страха глаза уставились в ответ. Что произошло? Он их прогнал? Он ими управляет? Кто это такой?       – Наверняка у вас в голове «Где я? Что это за место? Как я тут оказался? Что случилось?» и прочие логичные вопросы, требующие немедленного ответа для успокоения души. К сожалению, я сразу не дам вам ответов как доктор Мудзан, ведь не поддерживаю его идею о приведении пациентов в чувства шоковой терапией. Я за мягкие подходы в лечении, особенно с такими хрупкими пациентами, как вы, – спокойный голос доктора задел за живое. Его голос, нет сомнений. Подавленная нервная улыбка сквозь слёзы просочилась из глубины души, но тут же подавилась под тяжестью синих глаз. – Поэтому для начала: я рад, что вы пришли в себя, господин Ренгоку.       Мужчина выудил из кармана халата небольшой предмет и подался вперёд к мальчику. Сенджуро неосознанно дёрнулся, побоявшись, что врач хочет сделать больно, и учащённо задышал. Увидев такую реакцию, доктор тут же отстранился назад и поднял перед собой ладони, показывая зажатый между пальцами замысловатый ключик.       – Я не сделаю больно, только сниму с вас наручники. Наверняка вам в них неуютно. Позволите?       Из-за настигшей паники получилось только моргнуть, чтобы дать понять мужчине о согласии на собственное освобождение. Доктор Сояма медленно приблизился и поочерёдно расстегнул замки на смирительных браслетах, освобождая пациента из плена.       Сенджуро тут же вскочил и вжался в стену, занимая самый дальний угол на кровати. Подушка оказалась мягким барьером между подозрительным человеком и потерявшейся душой, закрывшим брешь в чувстве защищённости. Даже тянущую боль на запястьях не сразу заметил, ведь смотрел в оба за вернувшимся на стул врачом.       – Вы меня узнаёте?       Сенджуро замялся. Он уже кивнул, но тут же отрицательно замотал головой. Он не знает этого человека и тем более не знает, можно ли ему верить. Если всё правда, а это место – психиатрия, то дела очень и очень плохи. Верить нельзя даже себе.       В какой момент он стал сдаваться? Разве актёры настолько хорошо сыграли свои роли, чтобы поверить в этот спектакль абсурда?       Конечно, нет. Однако лицо, в которое уже успел влюбиться, находится прямо перед ним, доказывая то, что он безумен.       – А после пробуждения видели странные силуэты?       Вопрос в лоб. Наконец-то ощутил жжение от снятых наручников, что заставило нервно растереть запястья.       Он не признается. Ни за что. И пускай Ренгоку уже проходил это с Аказой, сейчас всё не так. Быть сумасшедшим дома и быть сумасшедшим в психушке – абсолютно разные вещи. Дома было страшно, а здесь – до одури жутко. Он не хочет, чтобы его пичкали тонной таблеток и тучей капельниц, не хочет быть снова связанным, не хочет из вменяемого человека превратиться в безмозглый овощ, иссушенный под слепящими лампами в белой безвыходной коробке. Психи не лечатся, а сделать из адекватного ребёнка чудаковатого проще простого, ведь о Сенджуро даже никто не вспомнит.       – Ничего, это последствия ваших галлюцинаций, скоро они исчезнут совсем. Понимаю, вы только пришли в себя и впервые за год видите мир иначе. У вас нет оснований мне доверять. Это естественно. Я был готов к этому и также готов снова пройти с вами путь примирения с самого начала.       Врач слишком спокоен. Ни единой эмоции на уставшем лице. Но как бы сильно он ни был похож на демона, им всё равно не являлся – мальчик в этом уверен. И даже если тот существовал лишь в воображении, сердце неумолимо кричало о подмене. От этого хотелось взвыть волком и прыгнуть со скалы, но отсюда не убежать просто так.       – Бояться и быть в растерянности для вас абсолютно нормально. Скоро вы привыкнете к новой реальности и поймёте, что здесь безопасно и ничего сверхъестественного нет. Я помогу вам адаптироваться и прийти в себя. Больше не стану сегодня нагружать вашу голову излишней информацией и дам вам отдохнуть. Анамнез соберу позже, когда вы отоспитесь и соберёте мысли в примерную кучу. Может, хотите что-то сказать или спросить?       Не смог даже моргнуть, не то что собрать кашу в мозгах и преобразовать в человеческую речь. Видя перед собой того, кого узнавал, но не того, кому доверял, так и не решился заговорить. Голосовые связки совсем пересохли, оставив хозяина без голоса.       Врач, не дождавшись от пациента никакой реакции, беззвучно покинул палату.              Сколько прошло времени с того разговора Сенджуро не знал. Может, день. Может три дня или неделя. Когда ты окружён лишь белыми стенами и ярким, никогда не гаснущим светом становится трудно понимать ночь или день, сколько спал, сколько плакал, ведь точки отсчёта элементарно не имел, как и окна на улицу. Ни разу не покинул свою палату, даже в туалет не удалось сбежать – приносили горшок и бумагу, ведь гулять ещё рано – слишком слаб, что уж там говорить о свежем воздухе или хотя бы общем зале.       Из-за несметной скуки и недоверия всему, что окружает, мальчик почти всё время проводил во сне, ведь надеялся проснуться в совершенно ином месте, только чудо всё не происходило. Несколько раз навещала медсестра, которая приносила жалкое подобие еды и чистую одежду. Каши и похлёбки были неаппетитного вида и не имели совершенно никакого вкуса, в отличие от невероятно вкусных таблеток, что шли в комплекте с мерзкой жижей на тарелке.       Ренгоку с ужасом смотрел на лекарство, которое сюда его и завело. Красные пилюльки, от приёма которых так сильно отговаривал Аказа и которых в приступе забвения наглотался до отказа, вызывали здесь шок вкусовых рецепторов. Почти плакал от того, насколько вкусными были дрянные капсулы, скребущие по языку фонтаном сладости и наслаждения.       И всё же, несмотря на страстное желание целиком и полностью вкусить единственное съедобное «блюдо», боролся и оставался верен собственной памяти – наотрез отказывался глотать странные пилюли, явно вызывающие нездоровое привыкание. Под взглядом медсестры было трудно выплюнуть лекарство, поэтому запихивал его под язык и глотал лишь воду, а сразу после ухода надзирательницы выплёвывал уже начинающую растворяться таблетку и прятал под матрас, ведь больше было некуда.       Не только подозрительность таблеток заставляла игнорировать их приём, но и сама медсестра.       Мицури хоть и была с виду милой девушкой, нагоняла жути не меньше пляшущих вокруг неё теней, заползающих в палату в её сопровождении. Большие зелёные глаза – приветливые при переступании порога – становились безумными и дикими, когда ребёнок открывал рот, чтобы положить лекарство на язык. Сенджуро был готов поклясться, что в этот момент медсестра урчала и шипела в унисон с тварями, высасывая сумасшедшим взглядом каждое микродвижение пациента и расплываясь в скальной улыбке при звуке глотка воды, после чего хлопала в ладоши и, водя руками над ползущими рядом с ней существами, словно осознанно гладила их по головам, вприпрыжку убегала из палаты.       Несколько раз к Ренгоку заходил и врач. Доктор Сояма никогда не переступал грань дозволенного, позволяя своему пациенту держаться на дистанции и самостоятельно выбирать: говорить или нет. Сенджуро каждый раз предпочитал молчание. Лишь слушал, забившись в угол кровати, голос мужчины и представлял образ высокой фигуры в ночи у излома стены. Даже комично вышло, как мальчик перенял повадки тени – прятаться в углу, но не во тьме, а под лампами.       Несмотря на своё отдаление от доктора, Сенджуро не ощущал его недобрых намерений и не мог оторвать от него взгляд. До чего же он был похож на Аказу, до чего же напоминал его буквально каждой клеточкой своего тела. Ведь было похоже всё: и вечно растрёпанные волосы, и холодный взор, и манера речи, и даже жестикуляция. Почти идентичный клон, практически копия, так и манящая кинуться в объятия и заставить признаться, что это и есть демон.       Как две капли воды, но из разных миров.       Безумно похож, но не он.       Вылитый, но не его Аказа.       Его Аказа?       Когда демон начал принадлежать Сенджуро? С тех пор, как впервые показался ему? Или когда остановил брата? А может, когда доверился и всё рассказал о себе? Или только сейчас, когда всю свою внесонную деятельность мальчик решил посвящать тому, чтобы шептать себе под нос лишь его имя в надежде, что появится хоть малейший намёк на знакомый силуэт?       И сказать нечего, ведь ответ так прост и очевиден, что больно признаться в своей глупости.       Неумолимо под взглядом синих глаз врача вернулся к тем самым суждениям, когда ещё жил под гнётом отца – а был ли демон вовсе? Или мальчик так глубоко утонул в себе, что пробил двойное дно: создал собственный мир, где придумал существо, которое не захотело быть выкинуто из сознания и потому выступило против лекарств? Что если Сенджуро всё это время был истинно болен?       Жить в мире иллюзий целый год, где создал другой слой иллюзий с демоном и вскоре понял, что сошёл с ума, однако настроенная иммунная система воображения уже запретила принимать тень за неестественный объект сознания, потому отреклась от врачебной помощи извне – потрясающе типичная схема сна во сне. Из одного спасаемся, в другое вляпываемся, и никто не разбудит.       Только вот незадача – кто-то нарушил правило и разбудил. И что теперь делать с этой никчёмной белой реальностью совершенно неясно.       Если был бы выбор, Сенджуро не раздумывая вернулся в свой сумасшедший мир к Аказе.       – Господин Ренгоку, иногда тяжесть душевного груза сподручнее разделить с кем-то, чем тащить всё в одиночку, – спокойный голос врача внезапно вывел из транса, заставив немного дёрнуться от неожиданности.       Так доктор всё это время сидел в комнате. Совсем незаметный, как тень. И как Сенджуро смог забыться, смотря на мужчину в упор? Хотя сейчас этот вопрос казался не совсем уместным.       По капле, по маленькой крохе, но врач и правда стал вызывать желание заговорить с ним. Возможно, ребёнок просто скучал по теплу защитника, лицом которого подло пользовался доктор. А возможно, несмотря на то что перед мальчиком был психиатр, он не настаивал на раскрытии души, не лез в голову, не задавал дурацких вопросов и не выводил всякие суждения по одному взгляду. Даже нотации не читал о голодовке и молчании. Он всего лишь приходил и сидел рядом некоторое время с пустыми руками. Он не лечил.       Он присутствовал здесь, чтобы побыть рядом и скоротать немного времени своему пациенту без попыток вытащить того на берег со дна озера.       «Пусть купается, а как надоест – вылезет сам» – прямым текстом читалось в уставших глазах. «Водяная тварь должна жить в воде» – плывущей строкой бежало в ответ по лбу ребёнка.       Противостояние, в котором мальчику всё же захотелось проиграть из-за сдавших нервов, когда врач после очередной неудачной попытки беседы с пациентом неторопливо поднялся и направился к выходу.       – Аказа… – неуверенно произнёс Сенджуро, не понимая, чего хочет этим добиться. Само вырвалось, как жалкая попытка вернуть всё назад.       Реакция врача не заставила себя ждать. Он тут же остановился и замер на месте. На мгновение показалось, что у доктора пробежали мурашки и пошевелились волосы на затылке. Повисла гробовая тишина, давящая на психику с удвоенной силой.       Не стоило открывать свой рот. Молчание – золото, а теперь язык отрежут за сболтнутое слово или увеличат дозу таблеток. Может, ещё о тенях признаться до кучи? Или о том, что под матрасом уже целый склад пилюль скопился, что аптеку открывать можно?       – Почему… вы… похожи… на него?       – Это имя, которое вы мне дали, – наконец-то ответил мужчина, не поворачиваясь к пациенту. – Оно стало вашим условием для принятия моей помощи.       Имя, которое Сенджуро дал врачу? Придумал? Сам?       Кажется, сердце сейчас лопнет от боли и тоски.       – Не знаю, что однажды случилось и кого вы во мне увидели, но в один день просто стали меня так называть. От этого вы пошли на контакт, а после на поправку, поэтому я не стал возражать.       Невольно задержанное дыхание сдавило лёгкие отсутствием поступающего кислорода. В груди что-то защемило, словно сердечные струны действительно лопнули. Быстро скопившиеся слёзы оказались настолько тяжёлыми, что не потекли по щекам, а упали сразу на прижатую к телу подушку.       Образ демона – вымышленной утраченной любви – потрескался и заскрипел, намереваясь выпасть кусками из рамки, но раненные чувства придержали их кровоточащими пальцами, чтобы сохранить хотя бы что-то из призрачной дымки. Жёлтые глаза и розовые волосы заплясали пятнами бензина в луже перед зрачками. С этого момента причины для жизни исчерпали себя.       – Господин Ренгоку, – мужчина обернулся и посмотрел на мальчика, уже успевшего вернуться назад на дно своей печали. Голубой и пламенный взгляд встретились, вывернув всю безысходность мальчика наружу. – Я не могу быть тем, кем вы меня считали, но я могу заменить его в нынешней реалии. Суровая реальность всегда неприятна, но её можно скрасить благодаря кому-то. Позвольте стать для вас этим кем-то вновь. Разделите со мной своё горе. Я не верну вам вашу жизнь, но смогу помочь приобрести новую.       Доктор Сояма оставался невероятно спокойным, внушая странное чувство вины, грусти и тоски. Он так и стоял на месте, не подходя ближе к кровати ребёнка, чтобы и без того разбушевавшиеся чувства пациента не хлынули смертоносным потоком.       Сенджуро смотрел в бездонные синие глаза и не мог заставить себя оторваться от них. Словно спокойное лазурное море они успокаивали своей строгостью и безмятежностью. От врача шла совсем другая аура, не такая как от демона, но тем не менее она не была совсем чуждой.       А образ тени уже потрескался до неузнаваемости, хоть и остался чистым и неизменным.       Аказы нет? И никогда не было? Как это принять?       Подумал попрощаться с ним и отпустить, но сжавшееся сердце, перегнавшее слишком большой поток крови, напрочь отказалось подчиняться мозгу.       Нет! Это враньё! К чёрту логику, эмоции сегодня заправляют этим балом. Даже сейчас, даже в эту секунду мальчик не верил в выдуманность демона. Не слишком ли сложный мир возник в так называемом психически больном сознании школьника, потерявшего всю свою семью? И если было так плохо в жизни, зачем тогда делать ещё хуже в фантазиях самому себе?       Ах, да, снова человеческая слабость. В людской природе есть азарт испытывать себя на прочность. Поставлю ставку «всё на красное» – выиграю? Раскрою парашют у самой земли – выживу? Залезу в клетку с тиграми, со змеями, акулами – испугаюсь? Сделаю сам себе ещё больнее – перейду допустимый порог?       А сейчас хотелось сделать так больно, как никогда – надавить пальцем на кровоточащую рану, расковырять до костей уже гниющее мясо, чтобы ощутить хотя бы мизерное удовлетворение от собственной решимости. Ведь делать больно выбрал сам.       Пусть его запрут в подвале, пусть до смерти натолкают в глотку красной отравы, пусть никогда не выпустят из этой больницы – он не предаст свои чувства.       Шмыгнув носом и заранее себя возненавидя, мальчик закопал себя под ил своего бездонного озера.       – Нет… Я… я хочу увидеть его. Я не смогу… Доктор Сояма, прошу вас. Зачем вы отнимаете у меня последнюю надежду? Мне нужен Аказа. Он нужен. Он придёт! Аказа-а-а!       Не выдержав непосильной беспомощности, Сенджуро уткнулся в подушку и запрятался лицом в неё так сильно, что почти задушил себя не только хлынувшим потоком слёз, но и тканью.       И всё же даже сквозь приступ вспыхнувшей, неконтролируемой истерики услышал глухой стук перед собой.       Ренгоку поднял раскрасневшиеся глаза и от увиденного перепугался не на шутку.       – Д-доктор С-Сояма..?       Врач, схватившийся за голову, упал на колени и скривился в болезненных муках. Несколько секунд он странно подёргивался и шипел, будто из него выходят бесы под заклятием от нечистой силы.       Сенджуро никогда не видел подобные припадки и совершенно не знал, чем помочь, поэтому лишь не моргая взирал на страдания мужчины в надежде, что он не обращается в чудовище. В обычный день решил бы, что у того эпилепсия или сердечный приступ, настолько врача довёл своим сумасшествием, но не теперь, не после всего пережитого. Что-то не так.       Не успела мысль пронестись по нейронным связям, как врач прекратил биться в приступе и медленно поднялся.       Настала очередь ребёнка ловить дичайший припадок, ведь разрушительная волна эмоций благополучно накрыла с головой. Настолько сильно кровь ударила в мозг, что мальчик чуть не потерял сознание.       Вместо голубых глаз психиатра на него смотрели ядовито-жёлтые с цифрами. Те самые, в которые Сенджуро успел влюбиться в лучшие ночи своей жизни.