Dubious Darkness

— Я так испугался за тебя, — прошептал Сэнку, с большим трудом отлепившись от сухих солоноватых проступившей кровью губ. Ген в его руках был тёплым, мягким и живым, но с такого близкого расстояния можно было легко заметить, что зрачки в тёмно-синих глазах фокусируются с трудом, что все его реакции явно немного заторможены, да и сам Ген выглядит совершенно дезориентированным. Было очевидно: он заработал сотрясение мозга, Сэнку определил это без труда. Удивительно, что тому вообще удалось так долго продержаться на ногах. Это объясняло то, насколько дрожащей была его хватка на рукояти пистолета, то, почему выстрел в Бьякую оказался не то чтобы смертельным, и то, как тяжело он всё ещё опирался на ограждение балкона. — Ты такой дурак, — выдохнул Сэнку, прижимаясь лбом к его лбу. Ген же вздёрнул подбородок, чтобы пристально взглянуть Сэнку в глаза. — Я не буду за это извиняться, — фыркнул он и тут же зажмурился в явном приступе головокружения. Нет, ну, точно дурак. Не говоря ни слова, Сэнку нежно коснулся заляпанной кровью щеки, осторожно наклоняя его голову, чтобы осмотреть рассечёную бровь, большую ссадину на виске и, как оказалось, ещё и пробитый затылок. Вдоль линии роста волос уже запеклась кровь, но рана всё ещё медленно кровоточила. — Как тебя так угораздило? — Нанами спустил меня по лестнице, пытаясь придушить, — прохрипел Ген. — Пару раз хорошенько приложил башкой о грёбаные ступеньки. — А пуля? Ты ранен? Он мотнул головой. — Только в плечо, я же в бронежилете. Но было всё равно пиздецки больно, мои сломанные рёбра нихрена не рады силе удара пули… — голос Гена становился всё более тихим, а речь — всё менее внятной. Он слабел прямо в его руках. Сердце сжалось так, что стало больно дышать. — Зачем ты это сделал? — прошептал Сэнку, поглаживая его по щеке, наблюдая, как Ген изо всех сил старается не поддаться его прикосновению, не приластиться в его ладонь. Самый дурацкий дурак в мире. — Потому что ты не должен был этого делать. Сэнку нахмурился, сбитый с толку неожиданной фразой. — …Что? — Ты не должен был взваливать его смерть на свои плечи, — выдавил Ген, с трудом выговаривая слова. Сэнку придвинулся ближе, подхватывая его крепче, стараясь не паниковать, когда тот навалился на него всем телом, едва удерживаясь на ногах. — Я подумал… я подумал, это всё, что я могу тебе дать, — Ген с явным усилием перевёл дыхание, обмякая всё больше и больше с каждым сказанным предложением, — ты бы не смог дальше жить с его кровью на своих руках, я ведь знаю тебя, ты бы не смог, и я хотел взять этот грех на себя, чтобы… тебе не пришлось… — Хром, — бросил Сэнку через плечо, ощущая, как разум накрывает лёгкой паникой, — ему срочно нужен врач… На несколько бесконечно долгих мгновений Сэнку показалось, что брат откажет в помощи. Что Хром потребует, чтобы Ген — или даже сам Сэнку — сдался охране, которая, конечно, вот-вот будет тут, поскольку на крыше звучали выстрелы, да и камеры сто миллиардов процентов что-то, да зафиксировали. Без подкрепления и с раненым Геном они были уязвимы, даже если Цукаса готов был сражаться бок о бок с Сэнку, как в старые добрые времена. Он осторожно обернулся, страшась встретить осуждающий сулящий опасность взгляд, но Хром просто молча смотрел на тело Бьякуи. Спустя секунду он кивнул. — Скорую, наверное, сюда лучше не вызывать. Если у вас есть свой медик, я его проведу. Отзову охрану. Камеры выключу. Ген тут же приложил палец к наушнику, методично что-то зашептав — видимо, давая Кохаку инструкцию, как доставить Луну в Башню. Это хорошо. Это правильно. Везти Гена куда-то было опасно, пусть лучше Луна приедет сюда сама. Цукаса подошёл ближе, туда, где стояли Сэнку и Ген, настороженно взглянув на Рю, который тут же двинулся вслед за ним, неотступно, словно спутник по орбите, и, скрестив руки на груди, с вызовом бросил Хрому: — Ты собираешься нас арестовывать? Хром же выдохнул, сжал губы, медленно отводя взгляд от Бьякуи, и посмотрел на тех, кого привык называть своими братьями. Они все стояли вплотную друг к другу, огораживая плечами и словно защищая тех, кому отдали своё сердце. На открытом, всегда таком светлом лице Хрома отразилось ужасное, глубинное одиночество, но оно быстро исчезло, уступив место мрачной сосредоточенности. — Я никого не собираюсь арестовывать, — наконец, сказал он. — Просто зайдите в чью-нибудь квартиру, пока я со всем этим разбираюсь. Всё будет… нормально. — Но нам нужно уходить… — угрожающе возразил Цукаса, но Хром покачал головой. — Прямо сейчас это будет сложно организовать. Надо убедиться, что всё спокойно. Я бы посоветовал вам улизнуть с утра, в пересменку, но если надо срочно, подождите хотя бы пару часов… — он нахмурился, явно пытаясь сообразить, что и в каком порядке делать. — Сэнку, забери его телефон, — он кивнул в сторону Бьякуи. — Наверняка там есть что-то важное, что нужно проверить. Рю, ты потом спустись в пункт управления службы безопасности. Надо подчистить записи, выключить камеры, замести любые следы. Они синхронно кивнули, и Цукаса дёрнулся было идти, но Рюсуй успел его окликнуть. — Цу, — мягко позвал он, — не уходи пока… — в его голосе сквозила ужасная, болезненная надежда. Сэнку не стал уточнять, сдержит ли Хром своё обещание помощи и задержится ли Цукаса, чтобы выслушать то, в чём Рюсуй, очевидно, хотел признаться. Он просто подхватил Гена на руки, поддавшись искушению притянуть его к себе поближе, прижимая к груди обмякшее тело. Привычный аромат лаванды с ромашкой в его волосах был едва ли различим из-за железистого привкуса крови, но Сэнку всё равно жадно втянул в себя его запах. Он чувствовал дыхание Гена на своей шее и биение его пульса под кончиками пальцев. Это было одновременно и больно, и трепетно — видеть неуловимого, незыблемого Менталиста таким мягким и уязвимым, но при этом осознавать, что он такой податливый в его руках лишь только из-за травм и физической слабости. — Я тебе… не… грёбаная девица, — пожаловался Ген, но не попытался вырваться из его хватки. — Но такой же красивый, как и любая из них, — хмыкнул Сэнку, перехватывая его покрепче, и повернулся к лестнице, ведущей обратно в здание. Менталист издал совершенно очаровательный оскорблённый звук, заставивший Сэнку расплыться в ухмылке. Вдруг у Гена закатились глаза. Он испугался и чуть тряхнул его, так, что длинные чернильные ресницы ошалело распахнулись. — Эй, эй, не засыпай, Ген, слышишь? — Ген моргнул. Сэнку свернул в жилое крыло. — У тебя сотрясение мозга. Продолжай со мной говорить, пока тебя не осмотрели. — Тебе… никогда раньше не нравилось, когда я с тобой говорю… Он попытался вспомнить те старые добрые дни, когда мир ещё был чёрно-белым, а тьма не казалась такой сомнительной, дни, когда он видел в Гене не более чем досадную помеху, не более чем преступника с раздражающими приёмами, жалкого террориста, своего идейного врага. Если думать об этом сейчас, можно было довольно ясно понять, что в те дни Сэнку чувствовал всё то же притяжение, что и сейчас — просто в другой форме. И как ему удавалось убедить себя, что его чувства всё это время были вызваны исключительно профессиональным вызовом и глубинным идейным соперничеством? — Неправда, — выдохнул Сэнку, буквально физически ощущая, что демонстрирует свою слабость, но всё равно решая открыть своё сердце так, будто это было легко. — Мне это даже нравилось. — Но я тебя бесил! — Да. Ген в замешательстве уставился на него, подозрительно прищурившись. — Ты хотел упечь меня за решётку на пятнадцать пожизненных сроков — Я думал, что хотел, — тихо поправил Сэнку. — Что изменилось? Он с горечью в горле посмотрел в эти тёмные глаза, параллельно открывая плечом дверь в свою старую квартиру так, чтобы не травмировать Гена ещё больше. Отвечать не хотелось. От одной мысли становилось не по себе. Сэнку уже всё сказал. Ген ничего не ответил. Зачем терзать друг друга снова? Он быстро осмотрел пространство, но был уверен, что всё чисто и что Хром позаботился о безопасности. Он осторожно усадил Гена на кухонный стол и повернулся, чтобы найти аптечку, которую всегда держал в шкафчике над раковиной. — Сэнку? — лёгкой, дрожащей неуверенности в голосе Гена было достаточно, чтобы заставить его оглянуться, пока руки сами собой доставали из аптечки всё необходимое, чтобы обработать хотя бы поверхностные повреждения. Он взял спиртовую салфетку и начал осторожно вытирать с лица Гена запёкшуюся кровь. — Ты знаешь, что изменилось, — буркнул он, стараясь не думать, что Ген вполне мог использовать эту информацию против него. Или о том, как сильно этот предостерегающий говорить правду голос в его голове был похож на голос отца. — Я всё уже сказал. Я тебя- — Не надо повторять, — сухо перебил его Ген. — Мы оба живы. Всё нормально, этот крайний случай так и не пригодился. — Угу, — Сэнку хмыкнул, сглатывая с языка вязкую горечь, и принялся методично очищать испачканную кровью кожу, обнажая длинный порез на виске, и аккуратно стянул края раны пластырем-бабочкой. Он повернул его голову, ощупывая рану на затылке. Вроде бы, череп не пробило, только кожа лопнула. Это плохо, но не смертельно. Куда хуже была рана в плече. Сэнку прижал стерильную марлю к всё ещё кровоточащей ране в затылке, чуть спустил футболку Гена, чтобы оглядеть пулевое ранение, и почувствовал, что дрожит. Буквально десять сантиметров левее, и Ген был бы мёртв. Не отвлекись Рюсуй на Цукасу, и Гена бы просто уже размозжили о бетон. Целься Бьякуя не в сердце, а в голову, Ген бы так и остался лежать неподвижно на балконном бетоне. И Сэнку пришлось бы тащить его тело обратно, пришлось бы объявлять остальным, что случилось, хоронить его- — Сэнку-чан? Он вздрогнул, моргнул и заставил свои пальцы высвободиться из-под футболки Гена, где без ведома его разума оглаживали кожу вокруг повязки, которую только что туда наложили. Он заставил себя перестать думать о том, как близко они были сейчас друг к другу. Не думать о том, что Ген попросил его ничего не повторять. Не то чтобы Сэнку собирался, но… — Я принесу тебе новую одежду, — дёрнулся он, всем телом ощущая какое-то горестное отчаяние. Но длинные пальцы тут же схватили его за рубашку, едва ли Сэнку успел отстраниться, заставив его удивлённо застыть и захлопнуть рот. Ген посмотрел на свою руку так, словно был крайне удивлён её поведением, и медленно поднял глаза на Сэнку. — Побудь со мной. Сэнку сглотнул. — Ладно, — он снова развернулся к Гену, не понимая, что делать и как себя с ним вести. — Скоро уже должна приехать Луна- — Я… не хотел умирать. Он вздрогнул. — Что? — Это удивило меня, — продолжил Ген с невесёлым смешком. — Когда Бьякуя выстрелил в меня, я испугался. Всё это время я думал, что после смерти Ибары мне будет легче. Я был уверен, что смогу всё оставить и обо всём забыть. Я думал, что готов умереть. Что мне незачем жить, кроме мести. — Зачем… зачем ты мне это рассказываешь? Глубокие тёмно-синие глаза медленно взметнулись вверх, чтобы встретиться с его глазами. — Потому что я не хотел умирать этой ночью. Потому что… потому что я не был готов оставить тебя разбираться со всем этим дерьмом в одиночку. В меня выстрелили, а я подумал: блядь, а как же Сэнку? Это… — Ген покачал головой, будто сам не верил тому, что говорит, — это… я не был к этому готов. И я пытаюсь это осознать. Я беспокоился о тебе в момент, когда казалось, что я вот-вот умру. Воздух вдруг стал неподвижным и тихим, будто весь мир затаил дыхание. Сэнку уставился на человека напротив, словно не мог узнать его, словно боялся надеяться, но… эти выразительные глаза. Эти тонкие, интеллигентные, немного хищные черты. Эти пухлые губы, поджатые в тонкую смиренную линию. Не было сомнений: перед ним действительно Менталист, что сидел прямо тут в окровавленной футболке и, не дрогнув, встречал его взгляд. — Ты действительно в тот момент беспокоился обо мне? — выдохнул он до позорного дрожащим голосом. «Ты тоже по-своему любишь меня, ведь так?» — не спросил он, но имел это в виду. Он знал, что на это Ген не ответит. Он понимал, что тот никогда не назовёт это чувство любовью. Это было не важно. Сэнку был к этому готов ещё тогда, когда решился сказать, что чувствует — там, перед выходом. Я люблю тебя, Ген. Сэнку смотрел в его глаза и понимал, что любовь не была ни тёплой, ни мягкой — что бы ни писали поэты, как бы ни обманывали музыканты. Любовь пронзала насквозь, оставляя за собою шрамы и синяки. Она ломала, калечила, переделывала, расчленяла и сшивала заново — и заставляла задуматься, на что ты ради неё готов. Сделал ли бы ты всё это снова. Обжёгся ли опять. Сломался ли добровольно. Да. Да, мать вашу, тысячу раз да. Он подался вперёд, осторожно заправляя за ухо длинную белую прядь. Ген же дышал тяжело и рвано, он был хмур, а в тёмно-синих глазах мерцали галактики ненайденных ответов, несказанных слов, непринятых решений, но он тоже подался ему навстречу, прижимаясь Сэнку к груди, он- — Так, приветики, мальчишки, кому тут нужна моя помощь? — распахнулась входная дверь, и Гена словно облили холодной водой. Казалось, будь у него возможность, он бы точно отскочил от Сэнку на добрых пару метров, но вынужден был лишь отстраниться и отвернуться. Разочарованный, Сэнку оглянулся, встретившись усталым взглядом со слишком уж весёлой Луной. Та просияла. — Сэнку, дорогой, только не говори, что тебя опять пристрелили! — чирикнула она, проходя в глубь квартиры. — Как ты? Где болит? — Помощь нужна не мне, — поморщился он, испытывая странное глубинное смущение. Откровенная заинтересованность Луны вызывала у него неприятный зуд под кожей, и Сэнку совершенно не понимал, как на неё реагировать и что с нею делать. Он указал на Гена. — Ему нужна. Ген смотрел на неё нечитаемым почти испепеляющим взглядом. Молча. Выглядел он действительно устрашающе — но Луне, видимо, было не привыкать. Она вздохнула и вооружилась своим врачебным чемоданчиком. — Асагири, да сколько ж можно, на тебе скоро живого места не останется. Так, Сэнку, дорогой, куда мне его уложить? Нужно будет поставить капельницу… ••• Кровь на его руках зудела. Цукасе хотелось, блядь, выть. Хотелось помыть руки. Хотелось помыться. Смыть с себя этот день, эту вонь, эту боль. Он не мог смотреть на Рюсуя. Вообще ни на что не мог смотреть. Всё, что он мог — это пялиться на то, как густая тёмная кровь медленно сочилась из зияющей раны на шее человека, который заменил ему отца. И на эту маленькую милую дырку аккурат промеж его бровей. Укё всегда был феноменальным стрелком, но конкретно этот выстрел сумел удивить всех. И логика, и опыт, и здравый смысл — всё вопило, что раны Бьякуи не совместимы с жизнью. Даже «медуза» ему бы уже не помогла, хотя эта штуковина воистину умела вытаскивать едва ли не с того света. Бьякуя был мёртв. Однозначно мёртв. Но, казалось, осознание этого до боли очевидного факта не имело значения для того тошнотворного, горького, липкого узла, что скручивался у него в животе с удушающей скоростью. У его ног лежал человек, который когда-то чуть не убил его, который оставил его ослеплённым от горя и раненым, который сделал так, чтобы никто из его «братьев» так и не пошёл его искать. Теперь Бьякуя выглядел странно меньше. Не слишком высокий. Не слишком сильный. Не слишком молодой. Он казался совсем не пугающим и даже жалким без того сурового стоического выражения лица, которое Цукаса помнил — и которое последние пять лет являлось ему в кошмарах. Он старался не думать обо всех тех днях и ночах, которые провёл в корпусе подготовки, будучи абсолютно уверенным, что его окружает семья, что этот человек заботится о нём, что он наконец-то нашёл свой дом. Цукаса помнил тот день, когда Бьякуя явился в их интернат с широкой улыбкой и сияющими глазами. Он казался ярким и тёплым, как солнце. Он сказал, что набирает отряд из самых сильных, ловких и смышлёных мальчиков, лучших из лучших, чтобы вырастить из них настоящих героев, которые проведут их любимую Японию к свету, будут бороться за всё хорошее и против всего плохого… Цукасе хотелось стать лучшим. Хотелось бороться за всё хорошее и против всего плохого. Он вообще всегда был борцом: остро чувствовал несправедливость, решал все приютские конфликты, защищал слабых — и вообще считал, что добро должно быть с кулаками, иначе как ещё побеждать это сильное зло с заточкой в кармане? Он с лёгкостью прошёл все испытания в строгом отборе. Цукаса всегда был крепким, здоровым, спортивным — в отличие от крохотной и болезненной Мирай. Мама умерла при родах, когда сестра появилась на свет, и, видимо, передала ей своё слабое здоровье… Через несколько лет погиб и отец — он был скверным, драчливым и злым, Цукасе всегда казалось, что тот заслужил себе плохой конец. Вскоре они с сестрой и оказались в интернате. Ещё через несколько лет пришёл Бьякуя и сказал: я стану вам новым отцом. Такому отцу Цукаса был рад. Вот только… почему же больше нельзя было видеть сестру? Нет, он принял правила игры. Мирай даже не обиделась на него, сказала, мол, читала в книжках, что раньше так и готовили самых-самых лучших воинов. Они решили, что станут взрослыми — и тогда можно будет не слушаться, а пока они взрослыми не стали, будут обмениваться тайными письмами… Цукасе было четырнадцать, когда они расстались. Ему было двадцать два, когда Мирай сильно заболела. И тогда начался ад. Он не мог пройти мимо, не мог не помогать ей деньгами, не мог не оплачивать лучших врачей… легче ей не становилось, но и хуже, слава богам, тоже. Три года в страхе, что кто-то узнает. Что его уволят, лишат звания, должности, возможностей, денег — он откладывал, конечно, как только мог, но, откровенно говоря, они с парнями служили скорее за идею, нежели за зарплату. Но он даже подумать не мог, что просто уволить его покажется новому названному отцу недостаточным. Что платой за нарушение контракта станет смерть. Он сглотнул. Дыхание стало хриплым и неровным, и он, казалось, больше не мог его контролировать. Он знал, он чувствовал, что Рю наблюдает за ним, ища любой повод, любой предлог, чтобы протянуть руку помощи — но Цукаса не был уверен, что справится с этим, что вообще сумеет это пережить. Они стояли на залитом кровью и лунным светом балконе на самой верхушке знаменитой Башни — и не понимали, как дальше жить. Никто из них не понимал. Сэнку утащил почти отключившегося Гена прочь — и правильно. Тому явно нужна была помощь, если уж он позволил себе промазать и не добить ублюдка Ишигами-старшего. Рю стоял рядом и неприкрыто пялился. Хром медленно втянул воздух, с силой расправляя плечи под тяжестью всей той ответственности, что внезапно на него свалилась. Что-то в груди тоскливо потянуло — всё-таки, Цукаса и правда по всем ним скучал… Вокруг по-детски больших карих глаз Хрома появились новые тонкие морщинки, которых точно не было, когда он видел его в последний раз. Кажется, на висках пробивались седые волосы? Не совсем понятно под этой дурацкой повязкой для сна, которую тот, видимо, забыл снять. Хотя, Хром всегда любил поднимать вот так волосы ото лба… Тот поджал губы и сунул руку в карман, вытаскивая телефон, и не глядя набрал несколько цифр. Судя по общей нервозности и тому, как судорожно он постукивал ногой по полу, Хром едва дождался, когда кто-то ответит. — Заблокируйте Башню, — быстро приказал он. — Отправьте охрану на первый уровень. Пусть этажи в жилых корпусах будут пустыми. Никому не входить и не выходить без моего разрешения. На другом конце провода можно было разобрать неуверенность в голосе офицера службы безопасности. — Что-то случилось, генерал? — Да, но об этом уже позаботились, — Хром бросил взгляд на Бьякую и снова нахмурился. — В здании остались какие-то американцы? — Нет, генерал, мы всех отослали, как вы и просили. — Проследите за всеми базами. Я не уверен, что всё так тихо, как кажется со стороны. — Да, сэр, — тут же бодро ответили в трубке. — И пошлите команду зачистки на крышу. Мне нужен кто-нибудь незаметный. И без лишних вопросов. — Есть, сэр! Хром повесил трубку и жестом подозвал Рюсуя, — Я разберусь с этим, — тихо сказал он. — Поговори с Укё. Тот, возможно, не в себе. И, ну… — Хром покосился в сторону Цукасы, — полагаю, у тебя есть другие вопросы, которые нужно решить. Иди. Рюсуй заёрзал, явно испытывая неловкость и неуверенность, которые казались странно непривычными, даже неуместными на фоне его обычного громогласного упрямства. — Ты уверен? Я- — Мне нужно идти, — снова громко заявил Цукаса в надежде свалить, пока Рю не предпринял ещё одну попытку удержать его и поговорить, — пока кто-нибудь тут не понял, кто я такой. — Нет! — голос Рюсуя дрогнул на этом слове, и он протянул руку, словно хотел за него схватиться. — Ты… ты не можешь просто уйти. Цукаса выгнул бровь, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие самообладания. — Теперь я преступник. Мне тут больше не место. И никогда не было места, если уж на то пошло. Это был один из немногих уроков, которые Бьякуя преподал ему совершенно бесплатно. Этого столкновения он боялся больше всего на свете. Ему казалось, он просто рассыпется, раскрошится в пыль, если снова увидит Рю, — до того самого момента, как понял, что просто не может вот так позволить ему убить Асагири. Он прекрасно понял, что пытался сделать Ген, но эта маленькая зловредная двухцветная задница с почему-то очень благородной душой, которую так тщательно пытался скрыть за своим ядовитым панцирем с шипами из ярости, не заслужила такой позорной кончины. Ген, каким бы он ни был, как бы порой его ни бесил, как бы они ни ругались с завидной периодичностью и до кровавых соплей, оставался его другом. Одним из немногих, кому Цукаса мог доверять и на кого действительно мог положиться. Поэтому он вышел туда. Поэтому он принял решение столкнуться с Рю. Но опасность для Гена закончилась — уж Сэнку-то не даст его в обиду, этот упрямый ботаник всегда был таким же зловредным и цепким ублюдком, как и сам Менталист, и не было ничего удивительного, что эти двое втрескались друг в друга по самые помидоры, как бы Цукасу это ни бесило, — а присутствие Рюсуя почему-то осталось. Какая-то слабая, жалкая часть Цукасы надеялась, что он сможет просто ускользнуть, просто оставить эту трагедию в каком-нибудь отдалённом прошлом и не разбираться ни с чувствами, ни с вопросами, ни с последствиями. Реальность же заключалась в том, что теперь ему никогда не удастся сбежать от Нанами, теперь, когда тот знает, что он жив. Рю был слишком жадным, слишком упрямым, он никогда не упустит того, что хочет… Он никогда не позволит Цукасе снова исчезнуть. А значит, просто уйти сейчас не получится — он, нахрен, весь город перевернёт, но найдёт его. Задачей было убедить упрямого Нанами, что какие бы отношения, какая бы большая любовь ни была у них в прошлом, всё это давным давно кануло в Лету. Нужно было быть глупцом, чтобы думать, будто тень его прошлого между ними не встанет: конечно, они с Рюсуем не смогут быть вместе. Больше нет. Теперь нет. Цукаса принадлежал Теням, он был испачкан мазутом преступности, а Рю… каким бы он ни был, он был чистым светом. И Цукаса готов был пожертвовать последней каплей доброты, которая в нём осталась, чтобы солнце Рюсуя об него не испачкалось, чтобы он продолжал служить на благо, продолжал защищать эту страну и этот город. Он открыл было рот, готовый выплеснуть порцию яда, превозмогая всё своё существо только ради того, чтобы Рю, наконец, остыл, оставил его в покое, когда позади него с грохотом распахнулась дверь, резко прерывая ход его мыслей. — ВСЕ НА ЗЕМЛЮ! СЕЙЧАС ЖЕ! В следующую секунду произошло сразу несколько событий. Сначала из зимнего сада на балкон вылетела фигура с пистолетом, направленным ровно на Рюсуя — ближайшего человека к двери. И Цукаса, и Рю одновременно подались друг другу навстречу в каком-то инстинктивном порыве защитить, встать на траектории пули и спасти. Хром же резко взвёл курок своей пушки, и… — Кохаку?! — охреневше выкрикнул Цукаса, когда узнал в этом вихре светлых волос и яростных голубых глаз ассистентку Менталиста и объект какой-то очень специфической тёплой привязанности Амариллис. Та же только крепче сжала оружие и прищурилась, переводя пушку с Рюсуя на Хрома. — Цукаса, уходи. Вы двое, руки- — Какого чёрта ты, по-твоему, делаешь? Рюсуй, что стоял прямо тут, рядом с ним, нервно переступил с ноги на ногу, явно пытаясь решить, стоит ли ему нападать. Судя по тому, что Хром всё ещё был готов выстрелить и держал пистолет на готове, он был не единственным. Кохаку же обвела их всех яростным взглядом, держа палец на спусковом крючке. — Я спасаю тебя, придурок, — выпалила она. — Кохаку, да ёб твою мать! — прорычал Цукаса, шагая к ней и вырывая пистолет из её рук, пока эта экспрессивная дурочка случайно кого-нибудь не пристрелила. — Я не для того учил тебя проходить мимо охраны, чтобы ты, мать твою, творила такие глупости! — Тебе нужна была помощь! — И какой у тебя был план, а? — рявкнул он. — Перестрелять здесь всех? Ты даже целиться нормально ещё не научилась! — Да, но они этого не знали! — крикнула та в ответ, обиженно дуя губы. Хром и Рюсуй застыли в некоторой нерешительности. — Это разве не Эмили из бухгалтерии? — прошептал Рю. Хром же выглядел так, словно пытался выбрать эмоцию между охреневанием и весельем. — Нет, она работала в Бюро на ресепшене… — О, точно, это ведь она всё время добавляла соль вместо сахара Сэнку в кофе? Цукаса едва подавил желание рассмеяться. Несмотря на её обычно весёлый и лёгкий нрав, он был почти уверен, что Кохаку, возможно, самая мстительная из них всех. И самая мелочная. Но он всё равно нахмурился. — Тебе не стоило сюда приходить. Кохаку гневно всплеснула руками. — А что мне оставалось делать?! Ген звучал так, словно вот-вот подохнет, и ничего не объяснил, отключился сразу, а я видела по камерам, как вы все втроём сюда поднялись, — запротестовала она, бросив взгляд мимо него на Рюсуя. — Очевидно, что ваш план полетел к чертям, умники! Вас всего двое, а их куда больше! Как я могла сидеть в стороне?! Умная, светлая, храбрая Кохаку. Она была слишком доброй, чтобы быть одной из них. — Что сказал тебе Ген? — устало потёр переносицу Цукаса. — Чтобы я срочно привела Луну… — Ты привела? Кохаку потупила взгляд. — Она ждёт внизу. — Тогда тебе надо было об этом сказать и свалить, блядь, отсюда подальше. Ты знаешь правила, — он заставил себя не вздрогнуть под её умоляющим щенячьим взглядом. Она так напоминала ему Мирай! Всё, о чём он мог думать, так это о том, что случилось бы с ней, явись она на пару минут раньше, если бы Бьякуя ещё не был мёртв. — Нахрена ты сюда-то припёрлась? Кохаку, своевольная и экспрессивная, как и всегда, проигнорировала его попытку прочитать строгую лекцию. Она лишь фыркнула, закатила глаза и, обойдя их всех, деловито направилась к лежащему на земле телу. Она бросила любопытный взгляд на Рю, потом на Хрома, и снова хмуро посмотрела на Бьякую. — Значит, он всё? — Да, — коротко кивнул Цукаса. Она не стала спрашивать, уверен ли он в этом — явно была более чем впечатлена красноречивой дыркой у того во лбу, — и просто вернула своё внимание к остальным присутствующим на крыше. — А что с ними? На чьей они стороне? Цукаса нахмурился, не зная, что ответить. На самом деле, у них не было никакого реального обсуждения, что делать, если им и правда удастся столкнуться лицом к лицу с Ишигами Бьякуей и убить его. Сэнку был сосредоточен исключительно на Гене — и, в общем-то, наоборот, как бы Асагири это ни отрицал. Цукаса хотел грохнуть Бьякую. Бьякуя, очевидно, хотел только больше власти, готовый уничтожить их всех. Теперь, когда его не стало, ни у кого из них не было необходимости оставаться здесь и разгребать это дерьмо. Маленькое окошко безопасности, которое предлагал им Хром, скорее всего, закроется утром, как только об убийствах узнает больше людей- — На самом деле, когда я думаю об этом, то понимаю, что Бьякую и правда нужно было убить, — внезапно выдал Хром, удивив, кажется, вообще всех. Он выглядел гораздо более собранным и спокойным, чем могли сказать его с силой сжатые кулаки. — Сэнку оставил мне кое-какие материалы, довольно убедительные, но я всё равно сомневался, а теперь… Он буквально сам всё признал. И, зная его… он бы не сдался и не согласился на тюремный срок. Он бы нас прикончил, — голос Хрома дрогнул. — Думаю, Укё это понял раньше меня. Кохаку кивнула. — А что насчёт тебя? — повернулась она к Рю, свирепо на него глядя. — Ты не видел материалов Сэнку, чтобы быть готовым признать правду. Зачем тебе им помогать? Рюсуй крепко сжал челюсти, так, что дёрнулись жевалки, и бросил быстрый взгляд на Цукасу, тут же отводя глаза в сторону. — Я услышал всё, что мне нужно было услышать. Он пытался убить Цукасу. Он использовал его против меня. Он признал это, и большего мне не нужно. Казалось, в этот момента старая, гнойная, всё ещё кровоточащая рана в его груди стала глубже. Цукаса стиснул зубы. Он попытался представить, каково это было — когда Рю сказали, что он погиб на миссии. Сомнений не было — Бьякуя легко воспользовался бы его горем, его виной, словно лезвием, и вонзил бы этот нож в разбитое вдребезги сердце Рюсуя, проворачивая его, чтобы добить до конца. Винил ли он Рю в потере Цукасы? Манипулировал ли этим чувством, чтобы заставить работать на износ? Или же просто использовал это горе как способ вызвать праведный, всёиспепеляющий гнев, который был ему нужен, чтобы использовать мощную силу Рюсуя в своих собственных интересах? Это было горько. Блядство, казалось, всё внутри просто горело, он изо всех сил боролся с желанием придвинуться ближе к Рю, прикоснуться к нему и утешить, унять ту сильнейшую боль, что явно до сих пор его терзала. Рюсуй же посмотрел на него так, словно Цукаса был каким-то божеством, спустившимся с небес, так, будто он мог исчезнуть, если тот посмеет отвести взгляд… Выносить это было непросто. Кохаку хмыкнула. — Так это всё-таки не ты его подставил? Реакция Рюсуя была искренне яростной, он словно был оскорблён самой мыслью об этом. — Нет, чёрт возьми! Я бы никогда и ничему не позволил причинить ему боль. Цукаса заставил себя не думать, как легко Рю об этом говорил. До сих пор. Но нельзя было поддаваться желанию ему поверить, в него поверить- — Хороший мальчик, — хихикнула Кохаку, тонко улыбнувшись. — Мне всегда нравилось, когда вы были вместе. Такая красивая пара! И он всегда говорит о тебе– — Кохаку, — резко шикнул он, обрывая её со свирепым взглядом. — Хватит. Тебя вообще не должно здесь быть. — Это только потому, что ты ещё не осознал, как сильно я тебе нужна! — И Бьякуя, и даже Ибара уже мертвы, — Цукаса закатил глаза. — Вали давай отсюда. — Ага, только вот вы не знаете, кто убил старого ублюдка, — фыркнула она, принявшись загибать пальцы, — а ещё «Зеноны» дышат нам в спину, и целая толпа хорошо вооружённых солдат уже на пороге, и это ещё не понятно, что будет, когда все узнают, что большинство членов Совета мертвы- — А ты-то как, блядь, в этом поможешь? Та вспыхнула. — Да я дерусь лучше всех вас вместе взятых! Ты, блин, умник, забыл, как я уложила тебя на лопатки, а? Хочешь повторить? Давай, выходи раз на раз! Цукаса закатил глаза. — Такое было-то один раз… — Но было! — Что ты предлагаешь? — прервал их перепалку Хром. Кохаку тут же повернулась к нему, улыбаясь лучезарной, но немного хищной улыбкой. — Во-первых, ты должен взять управление процессами под свой контроль, — тыкнула она в Хрома пальцем, не замечая, как стремительно краска залила его шею. — У тебя безукоризненная репутация, и люди легко тебе поверят. Поведутся на эти щенячьи глазки. Во-вторых, нам нужны неопровержимые доказательства, что за всем этим стоит «Зенон корпорейшен», если уж мы хотим, чтобы народ тебя поддержал. По всему зданию натыканы камеры наблюдения — возможно, они засекли что-то, что мы можем использовать, тут же кишели американцы, которые вели переговоры с Ибарой, да? — Здесь небезопасно, — вздохнул Хром. — Мы не знаем, кто ещё был союзниками врага, у нас нет гарантии, что нас просто не прирежут, как только мы повернёмся спиной. Отсюда надо валить. Она открыла рот, чтобы возразить, но Рюсуй заговорил первым. — Да хрена с два нас кто прирежет. Я никому не позволю- Цукаса почувствовал, как губы непроизвольно искривились в усмешке, а сердце заныло, словно в груди образовался огромный болючий синяк. — Никому не позволишь? В последний раз, когда я в это поверил, я чуть не умер. Так что, нет, спасибо, обойдёмся без твоей помощи. Рю вздрогнул, словно от удара, и впервые отвёл от него взгляд. Чёрт. В этот момент Цукаса себя почти возненавидел. Возненавидел за то, что знал все слова, которые могли сделать Рюсую больно, знал, и всё равно вонзал в него их ядовитым ножом, с лёгкостью кромсая в нём надежду и тоску. «Ты всё правильно делаешь», — жёстко рявкнул он сам себе. Это нужно прекратить. Какие бы отношения у них ни были когда-то, они давно закончились. Что бы ни было, всё в прошлом. Им нужно жить дальше — и друг без друга. Он открыл было рот, но, чёрт возьми, не смог выдавить из себя ни слова. Я больше не хочу тебя. Я не люблю тебя. Я не вспоминал о тебе с тех пор, как ушёл. Но единственное, что он сумел сказать, было: — С меня хватит. Затем, вопреки всем его многолетним тренировкам, вопреки всем своим принципам и убеждениям, вопреки самой своей сути — Цукаса сбежал. Но не удивился, услышав за спиною торопливые шаги. ••• Ген осознал, как опасно к кому-то привязываться, ещё когда был ребёнком. Дело было не в родителях, нет, для них он служил той же цели, что и любой другой элемент интерьера в доме, но его няни постоянно увольнялись, одна за другой, не выдерживая обращения хозяина дома. Уже к десяти годам Ген уяснил, что лучше было быть незамеченным, чем побитым. К тринадцати сполна осознал, что ни на кого, кроме себя, рассчитывать нельзя. Родители обанкротились, бизнес разорился, отец покончил с собой, мать — вслед за ним. Гена отправили к единственному живому родственнику — пьянице-дяде, младшему брату его матери. Мерзкий, жалкий человечишка, который гробил и себя, и свою жену, и всех, кто был вокруг. От него хотелось сбежать. Ген и сбегал — на все дополнительные занятия, на любые бесплатные кружки, и даже за кулисы в цирк-шапито, где его учили фокусам и ходить на ходулях. Возвращался домой Ген лишь чтобы переночевать — и почитать на ночь сказку почти слепой от рождения трёхгодовалой сестрёнке. Суйка была такой милой. Смышлёной. Просто очаровательной. Блядь, этого Ген себе никогда не простит. В пятнадцать он встретил Рури. И жизнь вдруг обрела смысл, заиграла всеми оттенками сразу — так, что Гена захлестнуло с головой… Он был ей очарован. Умная, добрая, такая красивая, что больно смотреть — ей было двадцать, и она подрабатывала репетитором, готовила школьников к переходным экзаменам. У Гена не было ни шанса на взаимность, но его влюблённость продлилась не долго. Она переросла в глубокую привязанность, благодарность, любовь брата к сестре… Рури прониклась затюканным вечно голодным Геном, взяла его под своё крыло. Она почти вырастила его. Она стала ему семьёй. Смыслом. Маяком. И её у него отняли. Позже, уже после того, как её не стало, после того, как он запятнал свои руки кровью, после того, как ему пришлось отрастить клыки, чтобы выжить в этой новой реальности, было просто смешно даже думать о том, чтобы снова кому-то довериться. Чтобы искренне дружить с кем-то, не пряча под подушкой нож и не будучи каждую секунду готовым к предательству. Сблизиться с кем-то больше, чем для быстрого ни к чему не обвязывающего секса, когда телу просто нужна разрядка. Ген тщательно возвёл вокруг своего сердца стены, усеянные шипами, спрятал его в лабиринт из ловушек и рвов с крокодилами, не пуская туда никого, убеждая себя, что ему самому это просто не нужно. Но каким-то, блядь, образом Ишигами Сэнку всегда удавалось разгадать его фокусы, выпутаться из его ловушек и приручить его крокодилов. Признаться самому себе, что чёртов Ишигами ему небезразличен, должно было ощущаться ещё одной формой временного помутнения рассудка — чем-то, что можно было с лёгкостью проигнорировать при свете дня, когда влажные сны переставали душить, а голова не болела от тысячи дел по спасению собственной шкуры. Но каким-то, блядь, образом, игнорировать это не получалось. Его предательское сердце бешено колотилось в груди, отчаянно желая поглубже погрузиться в этот безумный огонь в кроваво-красных глазах, в нежность его прикосновений, в теплоту его рук. Это было ошеломляюще. Подавляюще. Гену хотелось отстраниться, чтобы привести мысли в порядок, хотелось вырваться из его объятий, влепить пощёчину и запретить себя целовать, но буквально всё, о чём он мог думать, — это выражение его красивого лица, когда он увидел Гена, который только что воскрес из мёртвых и выстрелил в его отца. Или то, как дрожали его сильные руки, когда он ринулся к нему и что есть силы прижал к груди, словно желал защитить от всего остального мира. Кто был последним человеком, который хотел его защитить? Возможно, Рури, но их отношения были построены на мягкой взаимной поддержке и осознании того, что больше некому прикрыть их спины. Со временем, когда Ген стал старше, он защищал её куда чаще и основательнее… Интересно, что бы Рури сказала по поводу этих странных новых отношений с Ишигами?.. Кстати, об Ишигами. Какого хрена Луна себе позволяет? Да, в тот раз Ген психанул и сказал ей, что этот ублюдок ему не нужен, и она вольна подбирать с пола всё, что плохо лежит, но разве не очевидно, что это было сказано сгоряча?! Та будто почувствовала его желание убивать, и прекратила свой беспрецедентный флирт с мужчиной, который принадлежал не ей, и, наконец-то, блядь, переключила внимание на того, кому была нужна её помощь. — Асагири, да сколько ж можно, — зачирикала она, как ни в чём не бывало, — на тебе скоро живого места не останется. Так, Сэнку, дорогой, — у Гена дёрнулся глаз, — куда мне его уложить? Нужно будет поставить капельницу… Сэнку тут же быстро подхватил его на руки, бережно прижимая к груди (и Ген отказывался признавать то самодовольно-злорадное удовлетворение, что разлилось у него под рёбрами в тот момент, когда Луна завистливо на него посмотрела), и пронёс куда-то вглубь квартиры. Как оказалось — в свою спальню. Что-то в том, что теперь и Ген стал своего рода гостем в доме, где так долго прожил Ишигами, ощущалось странно волнующим. Спальня Сэнку оказалась просторной и полупустой, Ген бы даже сказал — аскетичной, с аккуратно заправленной кроватью и плотными тёмно-синими шторами. Он осторожно положил его на постель. Луна тут же материализовалась рядом. — Отлично, а теперь иди отсюда, — похлопала она Сэнку по плечу. — Давай-давай. Ему нужно отдохнуть, будет здорово, если удастся хотя бы немного поспать. — Но- — Никаких «но»! — Луна погрозила пальчиком, и Сэнку повиновался. Он бросил на Гена жалобный взгляд и тихонько ретировался за дверь. Помахав Сэнку ручкой на прощание, Луна села на постель рядом с Геном, придвинулась поближе и, похоже, немного занервничала, когда он предпочёл и дальше демонстративно молчать. Ген представил, что он, должно быть, сейчас похож на какого-то статиста из фильма ужасов — с этими слоями крови, размазанного грима и бледной кожей с впалыми глазами. — Выглядишь паршиво, дружище, — вздохнула она, подтверждая его мысли. Ген молча закатил глаза. Луна отзеркалила его жест, выгнув бровь для пущей токсичности, и, обработав руки и нацепив перчатки, принялась стягивать с него одежду. Как бы то ни было, к чести мисс Райт, её руки были тверды. Она достала из чемоданчика что-то вроде строительного степлера и, развернув его голову, вбила в кожу затылка несколько скобок, стягивая края раны. Разобравшись с его башкой, она вооружилась хирургической иголкой и, лишь бросив строгий взгляд молчаливого предупреждения, что сейчас будет больно, принялась сшивать разорванную кожу на плече. Её чрезмерно-дружелюбная слегка токсичная нервозность немного улеглась, как только Луна сосредоточилась на работе, и Ген медленно выдохнул, прикрывая глаза. Он уже давно не чувствовал боли в такие моменты. Раниться было куда больнее, чем залечивать раны. Он чувствовал лишь мерзкое покалывание от стежков — это было неприятно, но, судя по всему, необходимо. Ещё через несколько минут Луна чуть откинулась назад и кивнула, включая карманный фонарик. — Давай, открывай глазки. Быстрый тест на сотрясение… — Ген поморщился, когда луч света пронзил его сетчатку, и поморщился ещё раз, когда мисс Райт тревожно нахмурилась. — Поздравляю, башкой ты приложился знатно. — Да я чувствую, — пробормотал он. — Ты мне вколешь своей супер-сыворотки, или мне так и ходить полу-трупом? Луна задумчиво поджала губы. — Когда тебе в последний раз кололи препарат? Ты же знаешь, чаще, чем раз в три месяца — это опасно, мы ещё не до конца всё изучили, и высок риск… — Да-да-да, риск рака жопы и спидогрипп, я в курсе, — Ген фыркнул, ощущая просто титаническую усталость, что тянула его плечи вниз. Если он двигал головой слишком быстро, у него начинались грёбаные калейдоскопы в глазах, а к пустому желудку отвратительной волной подступала тошнота. Он просто не вывезет всё это навалившееся на них дерьмо, если это состояние не исчезнет. — Луна-чан, дорогая, я знаю, что ты идёшь на это только в критических ситуациях, но, поверь, прошлая ситуация была не критической, а вот если я не восстановлюсь сейчас, и как можно скорее, мы можем сдохнуть вообще все. Оптом. Она вздохнула. — Ладно, чёрт с тобой. Два месяца-то точно уже прошло, да? Кохаку ведь брала у меня ампулу два месяца назад, — Ген попытался вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как они с Сэнку наведывались в гости к Броуди, и, да, кажется, это было что-то около пары месяцев назад. Казалось, правда, что с тех пор минуло примерно полторы жизни, но реальность была более жестокой. Он кивнул. Луна тряхнула своими розовыми кудряшками и бросила ему короткую улыбку. — Значит, будем латать тебя всерьёз. Быстрыми и точными движениями она воткнула ему катетер в вену и водрузила капельницу на переносную стойку. В пакетик с физраствором и какими-то неведомыми Гену штуками она ввела ампулу бледно-зелёной жидкости, которая, по всей видимости, и являлась каким-то местным дешёвым аналогом бюрошной «медузы» — он никогда не вдавался в подробности её разработок, да и ранился очень редко, всей этой подпольной медициной куда больше интересовался Цукаса. — Отдыхай, — в конце концов улыбнулась мисс Райт, поправляя ему подушку. — Минут через сорок я вернусь, проверю, как ты. Никуда не убегай. Ген усмехнулся. — Спасибо, Луна-чан. С первой же каплей лекарства, что попала в его организм, ему захотелось спать, но прежде чем позволить себе погрузиться в изнеможение, от которого уже начал мутиться рассудок, Ген свободной от капельницы рукой потянулся к телефону и включил его, наблюдая, как на треснувшем от кучи падений экране медленно загораются пиксели. Там его ждали десятки пропущенных звонков и всё более агрессивных сообщений… Блядь. Амариллис его прикончит. Спустя буквально секунду после включения этот потрёпанный жизнью прибор завибрировал сигналом очередного входящего вызова. — Рилли-чан, — вкрадчиво мурлыкнул он, подняв трубку. — Как там Совет? — Пошёл ты на хуй, Асагири Ген, понятно тебе?! — тут же выпалила Амариллис. — Что за фигня у вас там произошла? Мы пытались дозвониться до тебя в течение часа! Всю внешнюю иллюминацию на Башне полностью вырубило, и никто не знает почему, а ты просто хрипишь в трубку и исчезаешь- — Ты беспокоилась обо мне, Рилл-чан? — Клянусь, я, нахрен, вырву твои яички и буду носить их как серьги. — Не говори глупостей, они для этого слишком большие, — хохотнул он. — Но, возможно, как ожерелье… На другом конце провода послышался медленный вздох, такой, будто Амариллис мысленно считала от нуля до десяти, отчаянно сдерживаясь, чтобы на него не орать. — Что. Блядь. Случилось? — Так, ну… и Бьякуя, и Ибара — оба мертвы. Весь puppy-сквад, вроде как, работает с нами… — «пока», не добавил он. Ген не был уверен, как долго продлится столь странное перемирие, и предпочитал не рассчитывать на долговременный союз. — …и малыш Хром приказал закрыть Башню, чтобы попытаться выяснить хотя бы часть правды в череде заговоров Совета, пока убийства ещё не вскрылись. Как ты думаешь, с Кирисаме безопасно сейчас связываться? Она, по сути, единственная, кто остался жив из ключевых фигур… — Полагаю, так же безопасно, как и с любым другим человеком у власти, — проворчала Рилли. — Я не знаю, в Башне ли сейчас Кири, но я попросила Кохаку узнать, раз уж она там- Он нахмурился. — Кохаку в Башне? Какого хрена? Я просто попросил её направить сюда Луну- Рилл фыркнула. — Ну, она пиздецки за тебя испугалась, и теперь, цитирую, «собирается вырвать Рюсую позвоночник и забить его им до смерти», если он причинит тебе боль. Как-то так. Меня пугают ваши отношения, ты знаешь? — А меня пугает отсутствие ваших. И вообще, я думаю, у Цу-чана могут возникнуть некоторые проблемы с реализацией её плана… — Ни хрена себе?! — удивлённо и немного печально воскликнула Амариллис. — Чёрт возьми, я знала, что он не сможет устоять! — Ну, там, скорее, Рюсуй не собирался делать ни шагу в сторону от него… — Ген вспомнил ту неприкрытую тоску в глазах Нанами и постарался не думать, насколько знакомым ему показалось это горестное выражение. — Значит, Кохаку тут, если уж Луна приехала, да? — Да. Ты ранен? Он вспомнил отчаяние в лице Сэнку там, на крыше, и жгучую боль в собственной бедовой голове. — Я в порядке. Просто пару раз ёбнулся башкой о ступеньку. И, может, схлопотал пулю? Короче, меня уже заштопали. Всё нормально. На другом конце провода послышался шум и отдалённые голоса. Видимо, Амариллис снова была в пути. — Долго вы собираетесь торчать в Башне? — Хром обещал вывести нас во время утренней пересменки. Завтра увидимся, ладно? Нам нужен общий сбор. Рилл хмыкнула. — Попробую уговорить Кири приехать. Она сейчас нужна нам, как никогда, — Ген согласно помычал. Откровенно говоря, госпожа Кирисаме сейчас была нужна не только им, а, наверное, всей Японии. Амариллис же продолжала. — Отдохни немного, ладно? Возможно, следующий шанс расслабиться выпадет нам не скоро. — Ген снова что-то хмыкнул в знак согласия, но прежде чем успел повесить трубку, Рилл вдруг резко спросила. — Ты не сказал, как там Сэнку? Он-то в порядке? Он нашёл тебя? — Да, — тихо улыбнулся Ген, дотронувшись до своих губ, которые, казалось, до сих пор пылали от того страстного полного облегчения поцелуя. — Он меня нашёл. ••• Хром не стал тратить время на мысли о том, куда пошли Рю и Цукаса. Высокая степень охраны Башни гарантировала, что самым безопасным для них будет находиться внутри её стен, а этим двоим явно нужно было многое обсудить. И, что, Цукаса жив? Почему-то это удивило не так сильно, как должно было. Хром куда больше беспокоился об Укё, честно говоря… хотя, в последнее время их отношения с Рю совсем разладились. Он почти не видел их вместе с тех пор, как Сэнку ушёл… Как же многое перевернулось с ног на голову. Хром уже устал переживать. Устал охреневать. Честно говоря, он вообще устал думать — про старика, про Сэнку, про Менталиста этого грёбаного, он что, не такой уж плохой парень, раз уж один во всём мире решил впрячься за Сэнку? — и даже был немного рад тому, что часть переживаний потеряла смысл сегодня вечером. Оно, конечно, появились новые, но… Блядь. Надо решать проблемы по мере их поступления. Так бабуля всегда говорила, а Хром очень любил бабулю. Объективно, их лучшие шансы выстоять были в том случае, если они все продолжат действовать единым фронтом. Это была их единственная надежда на победу над этой чёртовой «Зенон корпорейшен», чего бы этим американским ублюдкам ни было от них нужно. Сегодняшнюю ночь лучше всего потратить на выяснение, кто же несёт ответственность за смерть Ибары — и как давно это вообще случилось. Судя по тому, что всё это время его личная пресс-служба транслировала фальшивые видео-обращения, да так, что никто даже не заподозрил неладное, в деле были замешаны приближённые. Самым очевидным вариантом была госпожа Кирисаме, но она всегда казалось Хрому слишком честной и благородной для такой фигни, как подставное убийство. Может, и тут замешаны американцы? Но ведь они не могли действовать настолько дерзко, при этом позволяя преступлению оставаться тайной… Чёртовы камеры вели наблюдение за всеми членами Совета едва ли не круглосуточно, а значит, если хорошенько покопаться, ему вполне могло посчастливиться обнаружить что-то интересное. Хром обожал копаться в данных, выискивая в горах руды информационного хлама воистину ценные изумруды. Постаравшись принять непринуждённый вид, Хром, насвистывая, прошёл по коридору, что вёл в архивы службы безопасности, и поднёс свою карточку к считывающему устройству. Толкнув тяжёлые двери, он зашёл внутрь, совершенно не замечая юркую тень, что скользнула вслед за ним. — Это утомляет, правда? — рядом внезапно раздался тихий, но звонкий голос. Хром вздрогнул, обернулся и увидел, что на него с каким-то невероятным пониманием в глазах смотрит Эмили. Ну, то есть, видимо, не Эмили, а как там её Цукаса назвал? Кохаку? — Когда все натворили херню и тупо ждут, что ты сейчас всё исправишь. Хром почувствовал странное смущение и отвернулся. — Кто-то же должен. — А что делать, когда они тебе нужны? — Ну… Они моя семья. Я буду им помогать. Защищать их. Эми- ну, то есть, Кохаку, тихонько вздохнула и плюхнулась на кресло за большим рабочим столом — Да, — кивнула она, — именно поэтому всё так сложно. Мы любим их, и потому помогаем, даже когда страшно и помощь нужна тебе самому. Хром моргнул и уставился на большой монитор, чтобы не думать о том, как легко эта девчонка, казалось, могла видеть его насквозь. Он любил их. Он беспокоился за них. За Сэнку, за Рюсуя, за Укё — они все и правда творили какую-то херню, а Хром просто пытался всё это как-то исправить. Во рту стало горько. Железный самоконтроль, которым он так гордился, просто трещал по швам. Бьякуя бы сказал-… Бьякуи больше не было. Хром мотнул головой, пытаясь вернуть себе концентрацию. — Что ты здесь делаешь? — шикнул он. — Цукаса велел тебе уходить. Девчонка же вытянула руки над головой, потягиваясь, и смешливо склонила голову вбок. — А Цукаса мне не начальник! — хихикнула она и взялась за клавиатуру одного из архивных компьютеров. — А я, очевидно, собираюсь тебе помочь. Он нахмурился. — Зачем тебе мне помогать? — Затем, что никто не заслуживает решать всё за всех в одиночку, — улыбнулась она мягко и уверенно. — Меня Кохаку, кстати, на самом деле зовут. Очень приятно, — она протянула ладонь, сухую, жилистую, удивительно крепкую для девичей, и Хром осторожно ответил на пугающе сильное рукопожатие. Он продолжал пристально смотреть на неё, даже когда Кохаку, насвистывая, принялась что-то быстро набирать в командной строке, совершенно его игнорируя. Её вот эта рабочая сосредоточенность была явно напускной, судя по тому, что глаза двигались недостаточно последовательно, чтобы на самом деле читать то, что было на экране, но Хром оценил эту иллюзию нормальности. Это позволяло притвориться, будто мир вокруг не разваливался на части, и не задумываться, сколько в его жизни было лжи, и была ли во всём этом хотя бы крошечная капля правды. Хром моргнул и, наконец, перевёл взгляд на экран. Он смотрел на акуратно датированные записи с камер в аккуратно пронумерованных папках, но почему-то не видел их. Горечь во рту растекалась сильнее. Почему-то всё казалось бессмысленным. Уже знакомая крепкая ладошка бесшумно легла на его плечо и мягко сжала. Он снова вздрогнул, оглянулся и увидел, что Кохаку смотрит на него тревожно и с лёгким понимающим беспокойством. — Так будет не всегда, — тихо сказала она. — Обещаю, будет легче. Это нормально, что ты сейчас не в порядке. Он с трудом сглотнул застывший ком в горле, мелко-мелко моргая, чтобы отогнать это противное жжение в глазах, и снова посмотрел на экран. Боль, что таилась в груди, только усиливалась с каждой чёртовой секундой осознания, растекаясь по венам токсичным ядом, но Хрому казалось, что если он признает эту боль, то просто развалится на куски. — Откуда ты знаешь? — прохрипел он. Кохаку хмыкнула. — Я работаю на Менталиста, и я теряла самых родных людей. А ты… — она улыбнулась, — ты делаешь мир лучше для таких, как я. У тебя всё будет хорошо. Обязательно. — Но ты же, получается, работала против нас? — не понял Хром. — Я думал, ты нас, типа, ненавидишь. Как и Менталист. Разве нет? — Ну, не совсем? — она задумчиво покрутила прядь волос. — У Гена свои мотивы и свои причины, но, знаешь, он не плохой человек. Я имею в виду, он, конечно, не хороший законопослушный гражданин, но в его жизни случилось столько дерьма, что никто бы не вывез. А он вывез. И, ну… я знаю его с десяти лет, он мне как брат, понимаешь? Я люблю его, я помогаю ему, но это не значит, что я разделяю все его взгляды. Хром знал, что это такое. Очень хорошо знал. Поэтому он кивнул. — Понимаю. Они снова погрузились в работу, просматривая папки записей. В какой-то момент Хром подумал, что лучше всё просто скопировать и просмотреть из дома, на своём компе, просто чтобы никто не зашёл и не спалил их тут, от греха подальше, и, раздобыв в одном из ящиков флэшку, принялся скачивать материалы. — Зачем ты это сделал? — внезапно спросила Кохаку. Когда Хром снова посмотрел на неё, удивлённый вопросом, она пояснила. — Ну, я имею в виду, почему ты помог Сэнку? Ты ведь тем самым помог и Гену. — Ну… — Хром запнулся. — Потому что я видел ту флэшку, что оставил Сэнку. И потому что я пытался узнать что-то о деле Менталиста, когда Сэнку помог ему сбежать. Всё, что я выяснил, было… неутешительным. И потому что Сэнку мой друг. Мой брат. Я считаю его братаном. Он может творить глупости и сомнительные вещи, но он… он хороший… — Я думаю, ты поступил правильно, — Кохаку похлопала его по плечу и снова вернулась к работе. — Вот поэтому ты всегда был моим любимчиком. У меня даже есть брелок с твоей чиби-мордашкой! Хром буквально почувствовал, как щёки заливает жаром. — Самый тупой мерч на свете… О, кстати, ты говорила, что привела врача? Как вы прошли? — Ха! У меня была хорошая школа, — хохотнула девушка. — Стреляю я, может, не очень круто, но зато у меня есть пропуск! — она подмигнула Хрому и показала бейдж с ключ-карточкой. Точно, она же официально работала в Бюро… но, погодите, её уровень доступа не должен был быть таким высоким, чтобы её свободно пускали в Башню! Впрочем, что ей мешало оформить себе более высокий уровень, если уж она шпионка Менталиста? С другой стороны — а не похрен ли уже, теперь, когда мир рушится? Кохаку же продолжала щебетать, не обращая внимания на его подозрительную задумчивость. — Да и Луна не промах, она там похлопала глазками одному охраннику, так что он даже вопросы нам не задавал… — Луна? — Ну, врач, которого я привела! Так вот… — Кохаку о чём-то шутила и травила байки, создавая очаровательную иллюзию обычного вторника в офисе, и горечь во рту у Хрома постепенно рассасывалась. Нет, конечно, эта горечь ещё точно нагонит его попозже, накроет с головой — но это будет потом, это будет проблема Хрома из будущего. Хрому из настоящего нужно было решать совсем другие проблемы. Дождавшись, пока файлы за последний месяц загрузятся, он устало потянулся в кресле. Надо было взбодриться. Выпить чего-нибудь, что ли? — Пойдём? — позвал он Кохаку, вставая из-за компьютера. — Нет смысла задерживаться дольше нужного. Лучше свалить, пока никто нас не спалил. Девушка кивнула. Уничтожив все следы своего присутствия в архиве службы безопасности, Хром повёл свою внезапную союзницу в жилое крыло. Они поднялись на нужный этаж, вывернули на площадку между квартирами, и… О, чёрт возьми, это что, ангел?! Из квартиры Сэнку осторожным шагом вышла девушка: невысокая, с короткими нежно-розовыми волосами и чёлкой, убранной с лица смешными заколками-звёздочками, с большими ореховыми глазами, в лёгком белом платье и россыпью блёсток, напоминающих веснушки на курсносом носу. Лампа ночной подсветки окутала её выразительную фигуру сзади, создавая эффект какого-то божественного сияния, путаясь в пушистых кудрях, делая платье полупрозрачным, огибая контуром восхитительно-широкие бёдра, и сердце Хрома на мгновение остановилось, пропустило пару ударов и забилось с удвоенной силой. Ох, чёрт. — Луна! — обрадовалась Кохаку. — Вот ты где! Ну, как там всё? Как Гена? О, так это и есть та самая Луна? Она и правда напоминала что-то космическое, звёздное и совершенно неземное. Хром прочистил горло. — Привет! Ты врач, да? — выпалил он, пожалуй, слишком громко, чтобы это было уместно. — А я… эээ… мечтал стать врачом в детстве, вот… Ореховые глаза удивлённо метнулись к нему, будто девушка только сейчас заметила кого-то ещё рядом с Кохаку. Она вскинула брови и наклонила голову вбок, так, что крупные кудри красиво запружинили в воздухе, и улыбнулась самой лучистой улыбкой с самыми очаровательными ямочками. — Привет! А ты у нас кто? Такой милашка! Уши Хрома просто запылали. — Э-э… ну… — кажется, речевые центры тоже запылали, а в мозгу немного закоротило, иначе Хром не мог объяснить своё абсолютно дегенератское поведение. — Я Хром… Кохаку окинула их забавляющимся взглядом. — Луна, это Хром, один из Генералов, товарищ Сэнку по научным штукам, — в этот момент Луна словно засияла ещё ярче, и желудок у Хрома стянуло каким-то непривычным сладким спазмом, — Хром, это Луна, она наш умелый врач и владелица клиники экспериментальных методов лечения… — Ого, экспериментальные методы? Это как?! — О, ну, мы проводим исследования… — Исследования?! Как круто! — Да, и… ••• На самом деле, Цукаса, конечно, не удивился, услышав, что Рю спешил за ним по коридору. Впрочем, он даже не был уверен, куда вообще идёт. Нельзя было выйти из здания, не наткнувшись на целые полки охраны, которую вызвал Хром, а внутреннее устройство Башни не было ему знакомо. Строить её начали ещё при нём, но массовый переезд сюда Цукаса уже не застал… Нужно было как-то разобраться с этим упрямым придурком, который следовал за ним по пятам. Он не думал, что Рю просто так возьмёт и позволит ему уйти без ответов на все волнующие вопросы. А ещё он не думал, что сможет вырубить его на достаточное время, чтобы успеть сбежать. Рю всегда был сильным, ловким и слишком хорошо знал его приёмы и уловки, чтобы позволить Цукасе обмануть его и свалить. Блядь. Кажется, у него и правда не было никакого способа избежать разговора. Если Рюсуй чего-то хотел, он всегда добивался желаемого, и, конечно, сейчас он никак не мог упустить свой шанс для примирения. Вот только Цукасе это было не нужно. Но если быть до конца честным, какая-то его часть отчаянно хотела знать, что происходило с Рю за время его отсутствия. Проводил ли он бесконечно-долгие бессонные ночи, глядя в потолок и думая о нём, так же, как и Цукаса? Было ли его сердце разбито на те же осколки, что и у него самого? Он хотел знать, что не один страдал все эти годы. Он хотел знать, что на самом деле что-то значил для человека, которого так бестолково-сильно любил когда-то. Что всё это не было ложью. Поэтому, вместо того чтобы направиться к выходу, Цукаса свернул в коридор, который, судя по указателю, вёл к специальному спортзалу. Скорее всего, там не будет лишних глаз и ушей — вряд ли кто-то решит потренироваться ночью, — и, более того, в спортзале было достаточно места для драки, если до этого вдруг дойдёт. Он едва дождался, пока за ними закроется дверь, и повернулся к Рюсую, скрестив руки на груди и с совершенно отсутствующим выражением лица. — Говори, что хотел сказать, и я, наконец, уйду, — рявкнул он. Рюсуй выглядел несколько удивлённым таким внезапным наступлением, но он никогда не был тем человеком, который стал бы избегать конфликтов. Он тоже скрестил руки. — Ты выжил. — Да, мы это уже обсуждали, — сарказм был довольно слабенькой защитой от всех бурлящих в его груди эмоций, но этого было достаточно, чтобы не сорваться от одного лишь звука такого родного голоса. — Что-нибудь ещё? — Почему ты не сказал мне, что жив? — Потому что я знал, что ты не поверишь, что Бьякуя меня подставил, — выплюнул он, стараясь не думать, сколько ночей он провёл, глядя на огни Башни и размышляя, что всегда мог бы сделать именно это. Просто сказать Рюсую правду. — Я знал, как сильно он всех вас контролирует, даже… даже если ты и не был частью плана по моему убийству. Даже если никто из вас не был, кроме Хьёги. Узнай ты, узнали бы все, и вы бы, конечно, хотели, чтобы я просто вернулся, как ни в чём не бывало. Я не хотел думать о том, как больно будет убедиться, что ты с ним согласен. — Но это неправда, — запротестовал Рю. — Ты даже не дал мне шанса принять решение! — Да, ну, что ж, мне очень жаль, что моя смерть доставила столько неудобств. Ему отчаянно хотелось вспомнить те ярость и боль, которые он испытывал в первые несколько месяцев после своей так и не случившейся смерти, но почему-то ярости под кожей больше не было. Сложно было вспомнить причины, по которым он решил, что Рю доверять нельзя — возможно, он убедил себя в этом сам, просто чтобы не было так сильно больно. — Я думал, что схожу с ума, — прошептал Рюсуй, качая головой. — Иногда я мог поклясться, что чувствую твой запах, слышу тебя, ощущаю твоё присутствие, и не мог смириться, что всё это было лишь только в моей голове… — внезапно Цукаса почувствовал приступ стыда и отвёл от него взгляд, пытаясь разобраться в путанице из чувств и сожалений, что осталась после долгих лет разлуки. Должно быть, что-то отразилось на его лице, потому что Рю нахмурился и подошёл на шаг ближе. — Котёнок? — Это было не так, — резко выдохнул Цукаса и поспешно продолжил, когда Рю вздрогнул в замешательстве. — Не только в твоей голове, я имею в виду. Не всегда. Такие знакомые, такие родные глаза цвета мёда, цвета виски, цвета расплавленного золота широко распахнулись от удивления и чего-то похожего на надежду. — Ты… ты был там? Я не понимаю… Ты же думал, это я пытался убить тебя? Цукаса вздохнул и устало потёр переносицу, расстроенный своей совершенно абсурдной неспособностью просто взять и уйти от Рюсуя. Всё было бы намного проще, если бы он не решил, наконец, раскрыть себя, свою личность и своё присутствие. Он мог бы просто убить Бьякую, пока Рю отвлекался на Гена, и выйти из Башни так, чтобы его никто не узнал. Всё было бы проще, если бы ему не мешала эта грёбаная дружба, это новообретённое чувство высокой нравственности или какие-то другие чувства, что, видимо, остались в нём ещё с тех лет, когда он думал, что сможет остаться в мире розовых пони и солнечных мечт, которыми кормил их Бьякуя. — Я… — Цукаса запнулся и посмотрел на свои руки, на бесчисленные шрамы, что остались после долгих лет борьбы. — Бля. Сначала это было не специально. Я случайно увидел тебя в толпе и ничего не смог с собой поделать. Я пошёл за тобой, потому что думал, что будет легче убить тебя, чем жить со знанием того, что ты меня предал. Он предпочёл не упоминать о квартире, которую специально купил, потому что с её балкона открывался вид на тренировочный комплекс, откуда он мог наблюдать, как Сэнку, Хром, Рюсуй и Укё проводят время вместе. Это казалось слишком странным. Из Рюсуя вырвался какой-то отчаянный жалобный звук. — Я искал тебя, — прохрипел он. — Я перерыл весь город, всё, где, как мне сказали, могла проходить ваша миссия, и искал твоё тело… — его голос болезненно скрипел. — Он сказал мне, что тебя могло унести течением в океан, или что могли сожрать бродячие собаки, что я зря трачу время. Я даже не смог похоронить тебя должным образом. Это было невыносимо… Они стояли друг напротив друга, и долгие годы горя стекали по их плечам, обвиваясь цепями вокруг лодыжек, затягивая их обоих во тьму, которая стала настолько привычной, что они уже будто даже не могли выносить свет. Это было наследие изматывающих тренировок, жестоких условий, бесчеловечных требований — и неосязаемых шрамов, что остались на их сердцах. Они тянулись к этим редким, трогательным проблескам привязанности и надежды на счастливую жизнь, как наркоманы, ищущие дозу, жаждущие тепла и любви. Менталист однажды сказал: если тебя никогда не кормили любовью с серебряной ложки, ты научишься слизывать её с ножей, и Цукаса запомнил эту фразу на всю жизнь. Прежде чем он смог найти слова, чтобы ответить, Рю потянулся к шее и вытащил серебряную цепочку, на которой висел большой львиный клык. Цукасе не нужно было много времени, чтобы узнать свой собственный старый медальон, который он привёз ещё из приюта. — Это всё, что я смог найти, — выдохнул Рю. — Всё, что мне удалось сохранить… После того, как твоя одежда и наша квартира перестали пахнуть тобой. Цукаса зажмурился, пытаясь прогнать подступающие слёзы, отчаянно пытаясь вспомнить все причины, по которым он не мог сейчас просто взять и раствориться в Рюсуе, как умирающая звезда. — Прошло уже больше пяти лет, Рю, — мягко прошептал он. — Что бы между нами ни было раньше… теперь всё изменилось. — Не для меня, — резко ответил Рю, качая головой. Он уставился на Цукасу с видом человека, который ожидал замаха палача. — Я не переставал любить тебя ни на секунду из этих лет. А ты? Ты всё ещё любишь меня, Цу? — Это не- — Скажи мне правду, — перебил он, делая большой шаг вперёд. — Всё действительно изменилось? Или ты всё ещё любишь меня? — в выражении его лица сквозила такая хрупкая решимость, что у Цукасы защемило в груди. Было бы так просто разорвать его сейчас на части, растоптать, причинить такую же боль, но… Эта мысль не приносила того удовлетворения, которого он ожидал. Он открыл было рот и попытался найти в себе силы сказать вслух ту ложь, которую отрабатывал годами. Вместо этого Цукаса обнаружил, что правда рвётся наружу, словно гной из заражённой раны. — Как бы я ни был расстроен и зол, я всё равно скучаю по тебе, — прохрипел он и едва сдержал горький смешок, что зарождался в его груди вместе с истерикой, и отвёл взгляд от полных эмоций медовых глаз. — Ты хоть представляешь, каким жалким я себя из-за этого чувствую? — Рю шагнул к нему, и Цукаса отошёл в сторону в ту же секунду. — Нет. Нет, было ужасно думать, что ты меня так подставил. Что ты меня предал. Ещё хуже было осознавать, как легко ты меня отпустил. Будто я ничего не значил. — Прошу тебя, детка, — в голосе Рю сквозило отчаяние, хотя он и держал руки раскрытыми в молчаливом жесте примирения, — я клянусь, клянусь, я никогда- — Я провёл все эти ёбаные годы, пытаясь понять, что же, чёрт возьми, пошло не так, что я такого сделал, что это заставило тебя захотеть от меня избавиться. Как ты мог любить меня в один день, а на следующий уже ничего не чувствовать… — что-то влажно скатилось по его щеке, и он резко смахнул эту позорную слезу. — А знаешь, что было хуже всего? Знать, что я приполз бы к тебе на коленях, если бы это значило, что ты снова меня полюбишь. Знать, что я бы добровольно позволил тебе ломать меня снова и снова, если бы это дало мне ещё хотя бы один чёртов день рядом с тобой и твоей улыбкой, — из груди вырвалось то ли рыдание, то ли какой-то насмешливый звук, и Цукаса ненавидел ту часть себя, что продолжала стремиться к Рюсую. — Вот почему мне пришлось уйти и скрываться, — выдохнул он. — Потому что я знал, что если увижу тебя снова, то позволю тебе уговорить меня остаться и всё простить. Самое трудное, что я когда-либо делал, — это принять решение оставить тебя в прошлом, но при этом всё равно безумно тебя любить. Прежде чем последнее слово успело слететь с его губ, Рюсуй на огромной скорости пересёк всё разделявшее их пространство. Он столкнулся с Цукасой всем телом, прижав его спиной к стене и обхватив руками, будто пытаясь запереть его в клетке своих объятий. Это могло бы быть агрессивным жестом, но Рюсуй уже рухнул на колени, обвил руками его талию и с мольбой прижался лбом к животу. — Мне жаль. Мне так жаль. Прости, прости меня, родной, котёнок, я должен был спасти тебя. Я должен был уберечь тебя, — он повторял это снова и снова в бессмысленном цикле, который так точно повторял мысли Цукасы, что он был поражён, осознав, что это Рюсуй бормочет извинения, а не он сам. — Я так сильно по тебе скучал. Я думал, что потерял тебя, я горевал, я сходил с ума, а мне надо было, чёрт возьми, просто посмотреть… Цукаса усилием воли заставил себя подавить инстинктивное желание отпрянуть от нежного прикосновения. Хватит быть слабаком. Он протянул к Рюсую дрожащую руку и нежно провёл ладонью по шелковистым золотистым волосам, ощущая, как Рюсуй обмяк от этого касания. Он закрыл глаза и медленно выдохнул, пытаясь решить, что же ему делать дальше. Он чувствовал, как пульс Рюсуя учащается под его пальцами. Это было знакомо даже сейчас. Так же, как запах кожи, крови и пота. — И что теперь? — тихо спросил Цукаса. — Что теперь? — Теперь, когда ты знаешь, что я жив. Что дальше? — Не заставляй меня снова тебя покидать, — выдохнул Рю почти умоляюще. — Просто позволь мне остаться с тобой. Я сделаю всё, что ты захочешь, только дай мне доказать, что я не предавал тебя, котёнок, никогда… Цукаса устало прикрыл глаза. Он представил, как выходит из этого здания и оставляет Рю позади. Он представил, как говорит, что не сможет ему простить все те годы, которые потратил на попытки залечить своё сердце. Это точно лишит его самого остатков души, на восстановление которой и ушли все последние его силы, уничтожит ту последнюю черту, которую он провёл между собой и образом того преступника, которым мог бы стать. Не останется причин притворяться, что он не тот, кто он есть. — Я изменился, Рю, — это было довольно жалкое объяснение тому, чем Цукаса занимался все эти годы. Он так долго погружался во тьму внутри себя, что не был уверен, сможет ли найти там свет. — Я прожил жизнь без тебя, и это меня чуть не погубило. Не проси меня делать это снова. Он покачал головой. — Ты не понимаешь, Рю. Я… делал очень плохие вещи. Я преступник. — Ты не поверишь, но я это понял, — горько усмехнулся Рюсуй, и от нежности в его глазах у Цукасы защипало в носу. — Я тоже изменился, Цу. Я творил херню. Я использовал хороших людей, чтобы мне стало полегче, и делал им больно, потому что полегче не становилось. Ты знаешь, я… я, кажется, очень плохо поступил с Укё. Он любил меня, а я… позволял себя любить. Иногда я называл его твоим именем. Случайно, не специально, но я видел, как его это ранит, и не мог ничего поделать. Вместе с тобой я словно лишился сердца. Если ты снова оставишь меня… это меня разрушит. Окончательно. Цукаса уставился на него, ощущая, как сильно дрожали пальцы, что обнимали щёку Рюсуя. Он нежно провёл большим пальцем по высокой скуле, и Рю подался его прикосновению, ластясь. — А если тебя разрушит то, что ты останешься со мной? — тихо спросил Цукаса. — Тогда я встречу смерть с улыбкой. — Ты должен… хорошо подумать. Что будет с Укё? Вы вместе, как я понял? Я не хочу ничего ломать. Рю замотал головой. — Нет, нет, ты ничего не ломаешь. Всё уже сломалось. И мы не вместе. И никогда не были вместе в том смысле, о котором ты говоришь. Укё всё понимал… к сожалению или к счастью. Я поговорю с ним, но… обещаю, это всё ничего не значит… Сердце билось гулко и болезненно. — Хорошо… — Ты не сказал, что с Мирай? Она в порядке? У тебя получилось? — Да, она в порядке, — Цукаса не сдержал улыбки. — Уже совсем взрослая. Учится в Лондоне… сама захотела туда уехать. Мечтает стать врачом. Улыбка Рюсуя ощущалась как солнечный луч после долгой зимы, яркая и ослепляющая. — Я рад. Я рад… — он тихо рассмеялся и потянул Цукасу вниз, пока тот не оказался рядом с ним, на коленях и на устланном резиной полу. Его пальцы прошлись по щекам Цукасы, по скулам, по линии челюсти, и, наконец, зарылись в густые тёмные волосы на затылке. — Поцелуй меня, — потребовал он. Беспомощный, Цукаса повиновался. ••• Укё глубоко втянул в себя никотин в зыбкой надежде склеить им лёгкие и как-то не разрушиться изнутри. Он устал. С каждой секундой здесь, на крыше, поиск ёбаного подобия причины возвращаться домой становился всё более и более бессмысленной тратой сил и времени. Укё, блядь, устал. Устал от режущего наживую вечного самокопания, самоанализа и рефлексии, рефлексии, рефлексии, поиска причинно-следственных связей в своих поступках, от поиска вообще хоть каких-то связей в жизни кроме тех, где у него просили ничего не ждать, устал наскребать в себе силы на понимание и прощение, устал от вечного холода в грудине, вечной тоски по чему-то неосязаемому… Устал от одиночества. Он не был один — ну, в физическом смысле. Его глубоко интроверная натура вообще не нуждалась в большом количестве людей. Просто так вышло, что у него вообще никого не осталось. Единственного отца, который у него был, Укё своими руками добил около часа назад. Так что, ну… отца у него больше не было. Сэнку, с которым всегда было как-то деятельно и тепло, несмотря на то, что общались они не так уж и много, тоже больше не было — пусть не буквально, но во всех отношениях, которые имели какое-то значение. На Хрома сейчас навалилось слишком много всего — он был так устроен, всегда ударялся в себя, в работу, в свою лабу, когда ситуация обострялась. С внезапным вторым пришествием Цукасы в их бренный мир Рюсуй сто процентов уйдёт за ним, куда бы тот ни пошёл, как было всегда. И только Укё останется позади. Забытый в пользу более счастливых и ярких событий, в пользу более увлекательных и важных занятий, в пользу людей, которых действительно любили. Он снова затянулся, прикрывая глаза. На что он вообще рассчитывал? Ну, точно не на то, что, решив немного снять это ебучее, вязкое, тёмное ментальное напряжение, наткнётся по дороге в спортзал на приглушённый дверью разговор. «Всё уже сломалось. И мы не вместе. И никогда не были вместе в том смысле, о котором ты говоришь. Укё всё понимал…» Как бы ни было больно это слышать, объективно говоря, Рюсуй не соврал. Укё действительно всё прекрасно понимал — и у них действительно всё уже давно сломалось. Если вообще когда-то работало. Укё казалось, его огромной любви может хватить на двоих — но это была иллюзия. Ошибка. Любовь разрушалась от нелюбви, истончаясь с каждым неискренним поцелуем, с каждым несказанным признанием, и Укё знал, на что шёл, правда знал, но всё равно зачем-то надеялся. Надежда умерла последней. Пару дней назад он решился сказать Рюсую, что пора прекращать. Рю согласился. Это было правильно, но легче почему-то не становилось. И сегодня, когда он увидел Цукасу… Укё испытал облегчение. Это было странно, наверное, но в тот момент из его тела будто вырезали гнойный абсцесс из разложившегося трупа той самый надежды на наивно-бестолковое что-то. Больно, конечно, но, эй, теперь Укё действительно был свободен. Теперь он действительно сможет зализать свои раны. В одиночестве. Из лёгких вырвался тяжёлый, грузный вздох. Укё сделал ещё одну длинную затяжку и уткнулся взглядом в бесконечное пространство Токио там, внизу, едва ли сдерживаясь, чтобы не заскулить. С этого укромного местечка на крыше давно пора было сваливать, он и так слишком много времени потратил впустую. Надо помочь Хрому, он, там, наверное, совсем охреневает. Надо- Чья-то мозолистая рука вдруг упала на его плечо. — Так и знал, что ты здесь. Укё тепло усмехнулся и протянул Сэнку пачку сигарет. — Будешь? Тот кивнул и, подпалив одну от сигареты Укё, с наслаждением затянулся. — Надо бы купить свои собственные. — Забирай, — он протянул Сэнку пачку, и тот удивлённо вскинул брови. — Ты всё равно куришь три раза в год. А эта почти полная. — Спасибо. Повисла приятная, ненапряжная тишина. Удивительно, как рядом с Сэнку бывало комфортно просто молчать. Укё бросил на него косой взгляд. Его руки всё ещё были в крови — явно чужой крови, того странного немного пугающего человека, который забрал у них Сэнку, — но он был на удивление спокоен. Укё слышал. Его дыхание было глубоким и ровным, пульс стабильным, взгляд уставшим… В линии его плеч читалось облегчение. Видимо, с тем парнем всё в порядке. — Как он? — решил поинтересоваться Укё. Сэнку встрепенулся, явно закопавшийся в своих мыслях. — Кто? — Ну… этот твой Менталист. — Луна им занимается, — он улыбнулся самыми уголками губ, и в этом было столько нежности, что в груди предательски защемило. — Прогнала меня из комнаты. Я решил, что хочу поговорить с тобой, и пришёл сюда. Укё кивнул и достал новую сигарету. — О чём хотел поговорить? — Почему ты в него выстрелил? Ха. Типичный Сэнку. Никаких экивоков, никаких «вокруг да около», исключительно пронзительная прямолинейность. Что ж. За это Укё его и любил. — Потому что он лгал, когда говорил, как мы ему дороги, — тихо признался он. — Слышал это. Я чувствовал это каждый чёртов раз за последние несколько лет. Я предпочитал не замечать этого, не обращать внимания, мало ли, почему у человека скачет пульс и голос срывается на брезгливые нотки, правда? — Укё горестно усмехнулся. — Но, знаешь, что? Он был очень честен, предельно честен в тот момент, когда говорил, что ты был его платой или типа того, — дыхание Сэнку сбилось. Укё сглотнул жгучий ком в горле. Осознавать это всё было жутко. Он даже представить себе не мог, что чувствовал Сэнку, каково это — услышать подобное от родного отца? Укё мог бы пытаться понять, окажись на месте Сэнку кто угодно из них, что бы Бьякуя ни говорил, они были ему чужими, приёмышами, подкидышами, но продать родного сына? Того, кого растил, кто любил тебя искренне и безусловно? Этого Укё осознать не мог. — Я просто понял, что переговоры с ним бессмысленны. Он слишком прогнил. Сэнку вздохнул. — Ты поступил правильно. Хотя мне жаль, что тебе пришлось это сделать, ты слишком хороший человек. Из груди сам собою вырвался глухой и насмешливый звук. — Как ты можешь говорить, что я хороший человек? Ты только что видел, как я пристрелил единственного отца, который у меня был. — Ну, тот заслужил. — Ага. Я знаю. Снова повисло молчание. Уже какое-то куда более вязкое, чем предыдущее. Более грустное, что ли. Спустя пару затяжек Сэнку снова на него посмотрел. — Как ты? — Нормально, — пожал плечами Укё. — Вот, стою, курю. — Я имею в виду, по поводу… — Сэнку замялся, покосившись назад, явно не зная, как подобрать слова, чтобы звучать деликатнее. Укё не нужна была его деликатность. Он и без неё всё понял. — Ну, знаешь, — усмехнулся он, — я даже рад, что больше не буду испытывать боль разочарования от сравнения себя с мёртвыми. Но вот сравнения с живыми… — что-то в грудине сжалось сильно-сильно, в носу защипало, и Укё рвано затянулся горьким дымом. — Ты ведь знал, да? — Сэнку виновато кивнул. Укё снова затянулся. — Пиздец. Ты видел, как Рю на него смотрит? Зачем я вообще существую? — слова будто сами собою слетели с губ, и Укё испуганно захлопнул рот. — Мне жаль, дружище, — Сэнку сожалеюще покачал головой, растерянно пожал плечами и вообще весь, целиком, выглядел как сплошной комок вины и боли. — Я не представляю, что тебе сказать и как тебя утешить, но… мне жаль. Укё не нуждался в утешении. И, уж тем более, в жалости. Ему достаточно было простого дружеского присутствия. Поэтому он улыбнулся и чуть тронул Сэнку за плечо. — Мне тоже жаль тебя, Сэнку. — Меня? — Ну… У тебя только что погиб отец. Наверное, это тяжело. На обычно довольно суровом лице Ишигами-младшего проступило болезненное осознание — будто он не задумывался о другой стороне вопроса вплоть до этого самого момента. Его дыхание сбилось, пульс застучал сначала слишком медленно, а после — слишком быстро, и он поспешил отвернуться, затягиваясь сигаретой. — Да… наверное. ••• Ген проснулся от того, что внезапно чихнул. Он даже не понял, что спал — заморгал мелко-мелко, оторвался от подушки и понял, что катетера от капельницы в руке больше нет. Зато есть записка на тумбочке с надписью «Выпей меня!», пара таблеток на ней и стакан воды рядом. О, вот вода вообще очень кстати. Ген осушил стакан едва ли не залпом, отвлекшись лишь на то, чтобы закинуть в рот эту несчастную пару таблеток. Он чувствовал себя лучше, намного лучше, чем… — он взглянул на экран телефона с циферблатом, — всего пару часов назад? Луна воистину волшебница. Он медленно соскрёб себя с кровати и вышел из комнаты. В квартире было подозрительно тихо. Слишком тихо, чтобы вся его нервная система не напряглась в ту же секунду. Он прислушался: где-то что-то электрически гудело, механически тарахтело, и… Раздался тихий-тихий всхлип. Ген навострился. Всхип повторился, и Ген пошёл на звук. В тёмном закоулке гостиной в тёмном углу большого дивана обнаружился сжавшийся комок с дрожащими плечами, который до боли напоминал стоического и вечно-невпечатлённого Ишигами Сэнку. Ген тихонько подкрался ближе, осторожно, чтобы не спугнуть эту внезапную хрупкую уязвимость, что проступила наружу, пока он спал. Сэнку спрятал лицо в ладони, а на его коленях лежал телефон отца. Ох, вот в чём дело. — Сэнку-чан? — мягко позвал он. Тот вскинул лицо, и Гену отчаянно захотелось прикоснуться, осторожно разгладить эту несчастную складочку между бровей, очертить пальцами высокую покрытую веснушками скулу, погладить линию точёной челюсти, заставить её расслабиться… — Ты что, плачешь? Сэнку мотнул головой и снова предательски всхлипнул. — Нет. Извини. Я тебя разбудил? Чёрт возьми, Ген, кажется, и не подозревал о масштабах собственной утаённой даже от себя самого нежности, что расплескалась под рёбрами в этот самый момент. Однако Ишигами Сэнку почему-то каждый раз удавалось открыть в нём, в Гене, что-то убийственно-неожиданное, отыскать пути к всё новым и новым дверям, ловко подбирая нужный ключик к каждой, блядь, из них, да ещё с такой простотой и лёгкостью, буквально играючи, что самому хозяину этих иридиевых замков оставалось только завидовать. Ген тихонько вздохнул. — Хочешь, я побуду рядом, пока ты тут не-плачешь? — Хочу, — буркнул Сэнку и поджал длинные ноги к себе поближе, чтобы Гену было, куда сесть. Что же Сэнку с ним делал, с ним и его истерзанным сердцем… Как он умудрялся рушить его самого и все эти его вековые стены, ранить и зализывать раны, так, что Гену самому хотелось излечиться, наконец. Блядь. Он сел рядом с ним и нежно коснулся губами горячего виска. Сэнку под его касанием едва уловимо расслабился. Вот, так-то лучше. Ген распахнул объятия в молчаливом приглашении, и Сэнку, недоверчиво вскинув брови в первую секунду, тут же рухнул на его плечо. — Спасибо, — прошептал он. Ген поцеловал его в высокий умный лоб, и Сэнку расслабился ещё сильнее. Его челюсть стала острей за последние дни, а тени под глазами были такими глубокими, что в них вполне можно было искать ту самую тёмную материю, и смотреть на это было невыносимо. — Что выбило тебя из колеи? — прошептал он, мягко пробегая пальцами по спутанным светлым прядям со смешными зеленоватыми кончиками. Сэнку молча протянул отцовский телефон. Ген выгнул бровь. — Что ты там нашёл? — Не успел ничего найти, — прохрипел Сэнку. — Я просто увидел это, и… — он тыкнул на кнопку блокировки, и экран загорелся фотографией на заставке. Там был Сэнку — совсем крошечный, от силы лет трёх, с румяными щеками и большими алыми глазами, на руках у Бьякуи — такого же румяного, счастливого и молодого. Фото было таким добрым, солнечным, таким трогательным — и таким, сука, уничтожающим в свете последних событий, что Гену самому захотелось плакать. — Сэнку-чан… — мягко выдохнул Ген. — Ты можешь быть не в порядке. Тебе может быть плохо. Это нормально. Тот замотал головой в отрицании. — Как я могу скорбеть по нему, если он был плохим человеком? Я не понимаю… — Конечно, ты можешь скорбеть по нему. То, что он был не самым лучшим человеком, не отменяет того, что он был тебе хорошим отцом. — Я… я не уверен, — Сэнку шмыгнул носом. — Откуда я знаю? Вдруг это всё было ложью? Я не знаю, что с ним случилось, не знаю, когда он изменился, не знаю, менялся ли он вообще, или же всегда был таким, я просто… — его голос дрогнул, и из груди вырвалось новое рыдание. Сердце Гена облилось кровью. — Ты вырос замечательным, Сэнку-чан, — прошептал он, почти зажмурившись, потому что такие слова давались, блядь, тяжело, и говорить приятные вещи Ишигами всё ещё корёжило что-то внутри него, но Сэнку сейчас было тяжелее. — Возможно, ты такой не благодаря, а вопреки, но он не мог быть совсем уж плохим. Посмотри, как он улыбался тебе, — Ген снова тыкнул на злосчастный экран телефона, обнажая выворачивающую душу фотографию. — Я бы, конечно, тоже улыбался, глядя на эти щёки, но Бьякуя выглядит счастливым, просто от того, что ты есть, — Сэнку то ли фыркнул, то ли всхлипнул, и Ген погладил его по волосам. — Я почти убил своего отца. Не уверен, что смогу жить с этой мыслью… — Нет, Сэнку-чан, ты его не убивал. Даже почти. Тут постарались я и Цу-чан с Укё-чаном, но не ты. И мы убили не твоего отца, а того самого плохого человека. Твой отец погиб, это правда, и ты можешь по нему скорбеть, но ты его не убивал. — Но- Ген прижался губами к его лбу. — Не думай об этом. Даже не пытайся. Это не правда. Расскажи лучше, каким он был? Сэнку отупело моргнул, поднимая на Гена красные заплаканные глаза. — Что?.. — Расскажи мне о нём, — улыбнулся он, скрепя сердце. Слушать хорошие истории про Бьякую Ишигами было не тем, чего Гену как-то особенно хотелось, но он спрашивал сейчас не про него, а про отца человека, который согревал что-то внутри, который… который был Гену небезразличен. — Где вы на этой фотке, ты помнишь? — Помню, — шмыгнул носом Сэнку. — Мы тогда пошли в планетарий в первый раз, и мне ужасно понравилось… Бьякуя тогда сам только из космоса вернулся, представляешь? И я тогда… Ты не против, если я закурю? — не дождавшись разрешения, он достал сигарету, поджёг, затянулся и принялся рассказывать. Про то, как он, будучи ребёнком, мечтал познакомиться с луной, и папа подарил ему телескоп. И про то, как тот продал машину, чтобы оборудовать для Сэнку целую лабораторию, потому что зарплата у него тогда была не больше, чем у обычного рядового госслужащего. И о том, как сам Сэнку собирал для него электронный костюм для плавания… Что? Да! Ген смеялся и задавал вопросы. Сэнку, что удивительно, начал смеяться тоже. Он курил одну за одной и говорил говорил говорил. А Ген слушал и гладил его ладонь, его волосы, его плечи — и никак не комментировал то, как бесил его запах табачного дыма. Спустя примерно сорок минут Сэнку расслабился окончательно, млея под его лёгкими касаниями. Ген мысленно похлопал себя по плечу — хорошая работа, навык «поддержать в трудную минуту» не проёбан до конца. Сэнку поджёг, кажется, пятую сигарету. Ген не выдержал. — Ты отвратителен, — брезгливо фыркнул он. — Готов поспорить, ты теперь на вкус как пепел. — Хочешь проверить? — нахально выгнул бровь Ишигами, затягиваясь дымом с абсолютно дерзкой ухмылочкой — и следом выдыхая этот дым прямо Гену в лицо. Вот ублюдок! Внезапно Гену пришла в голову довольно занятная мысль. — Хочешь, я покажу тебе, каково это на вкус? — протянул он. Ген знал, что это прозвучало довольно странно, но когда ему было шестнадцать, один парень в цирке показал на нём этот трюк, от которого буквально закружилась голова, и Ген почувствовал, что Сэнку бы понравилось это не меньше, чем ему самому когда-то. Сэнку немного поразмыслил, видимо, пытаясь понять, что Ген ему предлагает, и кивнул. — Давай. Боже, спасибо, Ген на это надеялся. Ловко перекинув ногу через бёдра, он уселся Сэнку на колени, изящным жестом забрал у того из пальцев докуренную почти до фильтра сигарету — и затянулся сам. На вкус было так же отвратительно, как и всегда, но фокус был не в этом. Он взял Сэнку за подбородок и вдохнул горький смог от горящего табака, обводя взглядом каждый миллиметр этого сурового, этого прекрасного лица. — Открой для меня рот, — низким вкрадчивым тоном приказал Ген, и по телу Сэнку пробежала дрожь. Очаровательная реакция. Чёрт, Ген почти забыл, каким податливым и послушным мог быть этот прекрасный мужчина в его руках… Казалось, Ген был опьянён ощущением власти в тот момент, когда губы Сэнку нерешительно приоткрылись только для него одного. Это было восхитительно. Он провёл большим пальцем по нижним зубам Сэнку, надавливая на его язык. Сэнку вздрогнул, очевидно, не вполне ожидая ощутить пальцы у себя во рту, но не стал жаловаться или сопротивляться. Он просто сверлил его тёмным неотрывным взглядом из-под тяжелых век. В углублении его языка, которое создал Ген своим большим пальцем, начала медленно скапливаться слюна, тёплая и манящая. Он чувствовал, что чем дольше смотрел на этот послушный рот, тем сильнее разгоралось его собственное лицо, но это было не важно. Блядь, всё в Ишигами было создано для того, чтобы его привлекать. Возможно, со стороны Гена думать так было безумно эгоистично, но он просто знал, что это правда. От линии скул до нежных веснушек на загорелых плечах, Сэнку был живым воплощением его идеальной мечты, как бы ни было неприятно это осознавать. Когда слюны набралось достаточно, он убрал с языка большой палец. За ним потянулась тонкая влажная ниточка. — Готов? — он улыбнулся, придерживая Сэнку за подбородок. Тот что-то промычал, но не сглотнул. В алых глазах зажёгся огонёк предвкушения, а пальцы вцепились в бёдра Гена, словно в спасательный круг. Твердой рукой Ген вынул тлеющую сигарету изо рта и поднёс горящий кончик к этим идеальным губам. Он почувствовал, как Сэнку инстинктивно попытался отпрянуть, но усилием воли сумел удержаться на месте. Раскалённый докрасна табак на кончике бросал сюрреалистический отблеск на его зубы, ярко пылая до тех самых пор, пока Ген не окунул сигарету в лужицу слюны на языке у Сэнку. Сигарета с шипением погасла, в небольшом пространстве рта заклубился дым, и кровь потекла по краям зубов. Просто потому, что он мог, Ген втирал сигарету в язык, пока та не согнулась, размазывая по всему рту отвратительный влажный пепел. Человек, показавший ему этот трюк, был немного старше него, грубоватый и широкоплечий, в то время как сам Ген был писклявым, тонким и долговязым. Он терпеть не мог того парня, и ему не очень-то ласково показывали этот трюк, это больше напоминало издевательство, чем эротическое приключение, но… Но Ген помнил, как этот опыт повлиял на его впечатлительный мозг, когда его избили и заставили попробовать отвратительный пепел собственной сигареты. С тех пор он больше никогда не курил. Ген подумал, что, должно быть, в тот раз выглядел таким же измученным, как и Сэнку сейчас, с остекленевшими глазами и отвисшей челюстью, ожидая следующей инструкции. Окурок был брошен в пепельницу, и о нём почти забыли, когда Ген мягко закрыл Сэнку рот и молча, лишь поведя подбородком, велел ему проглотить. Сэнку этого не сделал, на его лице отразилось сопротивление, а пальцы лишь сильнее впились Гену в бёдра. Должно быть, на вкус это было отвратительно, но Сэнку Ишигами был не из тех, кто просто так сдаётся. Забавно было наблюдать, как он мучается между выбором: плюнуть в него или проглотить, о, это было просто восхитительно. Ген помнил, что в своё время выбрал сам, и потому знал, что если Сэнку плюнет, Ген ударит его по лицу. В конце концов Сэнку сглотнул, скривившись от отвращения. Ген ухмыльнулся и снисходительно похлопал его по щеке. — Хороший мальчик, — ехидно мурлыкнул он. — Ну, что, отвратительно? — Пошёл ты, — рыкнул Сэнку, с силой сжимая его бёдра. Его зрачки были просто огромными, почти закрывали всю радужную оболочку, на скулах проступил румянец… О, он явно наслаждался этим так же сильно, как и Ген. Может быть, даже больше. — Что, неужели тебе не понравилась? — проворковал он с притворным сочувствием в голосе. Сэнку недовольно запыхтел. Ген снова провёл подушечкой большого пальца по его губам, снова погружаясь во влажное тепло. Легчайшее прикосновение языка к пальцам заставило его вздрогнуть. — Если я попрошу тебя, ты отсосёшь мне прямо сейчас? Несмотря на выражение абсолютной похоти в его глазах и тёмный румянец на высоких скулах, голос Сэнку был на удивление ровным. — Да, — он притянул Гена ближе, настойчиво поглаживая его бёдра, демонстрируя явную и полную готовность к действию. На самом деле, не было ничего более волнующего, чем видеть, как отчаянно Сэнку его хотел. Ген скучал по этому чувству. Он усмехнулся. — Я не собираюсь этого делать, но это приятно осознавать. — Но- — Никаких «но», — Ген прижал к его губам целомудренный поцелуй. — Даже думать об этом не хочу, пока не приму чёртов душ. Сэнку буквально сорвался с дивана, запрокинув Гена на плечо, и куда-то его потащил. — Что ты- — В душ.