Наколочки, оп, татуировочки

Чертов пацан. Миша злился. Слишком сильно, чтобы отдавать себе отчет. Сил хватает только на то, чтобы не делать никаких прям уж слишком откровенных глупостей, кроме того, что в один вечер нажрался с Балуновым и практически рыдал у него на руках.  Рыдал и злился. Ругался самыми отборными словечками. Но в конце концов понимал, что скучает. Что никуда уже не денется. Что он нужен Андрею, а Андрей нужен ему. Нужен, как никто и никогда. Он ближе кого бы то ни было, он под кожей, он внутри настолько сильно, что одновременно страшно и охуенно. По-другому никак. Потому что не может не быть. Миша крепко задумался о том, что пришлось пережить Андрею за всю его жизнь. Он никогда с таким не сталкивался, и от одной мысли все внутренности холодели от ужаса. Андрея можно понять, он наверняка привык жить в панцире. Он его защита, но теперь Мише придется доставать его оттуда. И каким образом – МихЮрич не имел ни малейшего понятия. Как он оказался в клубе, сам не знал. Князев привычно не отвечал на звонки, и Миша не то, чтобы искал его, но был практически уверен, что пацан здесь. Вид таблетки откинул во времена глупой и дикой молодости. Когда в Там-Таме можно было достать что угодно, и все оно валялось на каждом шагу. Тогда Миша жил одним днем и думал, что самое великое в жизни счастье и миссия - это гореть как спичка и сдохнуть в тридцать. Гореть получалось отменно.  Двадцатилетний Миша считал, что каждый панк в клубе, что дает бухла и наркоту – его лучший друг. Он был готов делить с ними последние трусы, сиги и общие иглы. Как СПИДом тогда не заразился, одному Богу известно.  И глядя сейчас на помятого, бухого Андрея, закинувшегося таблеткой, Миха очень отчетливо помнил, как точно так же нажравшись дешевой водки и обдолбанный героином, валялся в обоссаном туалете Там-Тама, а как очухался, обнаружил, что кто-то очередной раз выбил ему зубы, на которые Шурка собирал несколько своих зарплат.  Князева никуда дальше на приключения не понесло. Экстази отключило сознание, он протанцевал наверное час, за который Миша, особо не приближаясь к пацану, отогнал от него двоих падальщиков. Андрей смешно дергался, накинув капюшон, а Миша наблюдал за ним, попивая воду, а потом пацан пошел блевать в толчок, там и отключился. Миха сгрузил в тачку бездыханное тело и отвез домой на Петроградку. Пришлось везде таскать на руках, и Мишу не покидало чувство, что он возится с пьяным выпускником. Андрюха не очнулся и не проснулся ни от перемещений, ни от горизонтального положения на кровати. Миша не стал его раздевать, только укрыл одеялом и подставил на пол тазик, сам сваливая спать на диване в большой комнате. Миша чувствует это. Трепет. Дурацкое чувство, которое вырвалось тогда в слова в последнюю их ночь, но которое было самым чистым, самым правильным. Впервые в жизни хочет все сделать правильно. С девчонкой, что из окна вышла – неправильно было. С Анфиской, что на наркоту подсадил – неправильно. С Олей… С Олей, кажется, самое неправильное было. Отчаянное, тоскливое и постоянно виноватое. А вот с Андреем правильно. С первого дня правильнее всего, хотя со стороны будто бы и не так совсем. Оно чувствовалось внутри, тянуло где-то под ребром. Шура сказал, что Миша выглядит влюбленным, что таким он его никогда не видел. Значит, нельзя облажаться. С Андреем как надо будет. Правильнее всего. Может, он всю жизнь свою хуевую, все тридцать семь лет, влачил существование только ради этой встречи. Нельзя сейчас облажаться, нельзя накосячить. Оно самым правильным ощущалось. Взгляд выхватил на полке странный предмет. Пластмассовый цветастый браслет, что им выдавали в аквапарке. Сохранил. С руки срезал, но на полку положил. Зачем, интересно? Утро смотрело в окна пасмурным низким небом. Моросил легонький дождь, и Миша размышлял, закрыл ли он окна проветривания в тачке.  Ладно, это все потом проверит, сейчас надо посмотреть, в каком состоянии пацан. Судя по хате и количеству разбросанных пустых коробок и бутылок бухла – неделя прошла весьма продуктивно. Мыслями откинуло в подобное Мишино поведение. Шура бы сейчас цокнул. Миха аккуратно пробрался в комнату, где под одеялом, укрытый с головой, лежал Андрей. Почему-то Михе казалось, что он уже не спит. – Андрюх, – позвал тихо, на кровать сел, укладывая увесистую ладонь на одеяльный кулек. – Ты чего как? Кулек шевельнулся. – Че ты тут делаешь? Понятно. Нормальных разговоров не будет. – Ты… отрубился вчера в клубе. Я подумал, что надо проследить, чтобы… Андрей резко дернул одеяло и высунул голову, грозно смотря на Миху.  Комнату тут же наполнил запах крепкого перегара. – Дядь, ты тупой, да? – Андрей… – Нет, нахуй, не Андрей! – Голубые глаза метали молнии. – Хули ты ходишь за мной? Отъебись, блять! Или че, тебе дать номер секса за деньги? Да в том же клубе любого склеил бы, че ты до меня доебался? – Андрей, не надо так, – Миша убрал руку и грустно нахмурился, несчастно смотря на Князева. – Я понимаю, ты расстроен.. – Нихуя ты не понимаешь, дядь! – Пацана несло. – Ты ниче, блять, не понимаешь!  – А кто понимает тебя? – Жарко вспылил в ответ Миша. – Оксана? Андрей застонал, хватаясь за голову руками. – Сука, она-то тут при чем вообще? – Андрюх, блять, я пытаюсь! Всеми силами пытаюсь, но ты тоже вообще-то не помогаешь.  – А я не хочу больше помогать, – бесцветным тоном сказал Князев. – Ни тебе, ни себе, никому.  Они смотрели друг на друга, прожигая и сгорая. Миша чувствовал, как паника бессилия бьется под самым горлом. Одна часть его – разрушительная – хотела съязвить, сделать больно, уколоть посильнее, как делает обычно, как уже пошел на ее поводу и сделал первого января, другая – созидательная, которая только-только начала хоть что-то понимать – твердила, что стоит поджать язык, что Миша все делает неправильно и нужно по-другому. – Андрей, – снова тихо попытался МихЮрич. – Тебе лучше уйти, – холодным голосом протянул Князев. Он икнул и тут же откинулся за край кровати, смачно выблевывая весь вчерашний день в таз. – Андрюх! – Обеспокоено подался вперед Миша, кладя руку ему на бедро. Князев шарахнулся от нее, как от удара. – Не трогай меня! Бросил таким тоном, что Мише стало плохо. Будто бы он когда-то причинял ему боль. Будто бы эта самая рука была виновата во всем происходящем. Андрей утер рот рукавом толстовки и забился в угол кровати, дико смотря на Мишу. – Вали отсюда, я че, блять, не ясно сказал? И не приходи больше.