Звёздочки в глазах

– Чан?       Вожак отрывается от ноутбука и потирает глаза. В дверном проёме стоит Хёнджин, уже одетый в пижаму, и держит в руках тарелку с фруктами. – Можно?       Чан зевает и смаргивает слёзы: – Конечно. Входи.       Омега прикрывает дверь и залезает на кровать. – Хочешь яблоко? А мандаринку? – Не хочу, спасибо. Недавно поужинал. – Ладно, – Хёнджин пожимает плечами и приваливается к чанову боку.       Вожак возвращается к недоделанной строчке, щёлкает мышкой, добавляя новые инструменты. Неплохо бы сделать бридж более целостным, а перед ним в куплете чуть снизить динамику... И можно в припеве немного добавить битов. – Чан, а хочешь, сделаю тебе массаж?       Альфа добавляет несколько новых инструментов, расставляет их в правильном порядке, немного заторможенно мотает головой. – Я пока не устал, Джинни. Может, попозже.       Ещё пара инструментов. Да, так получше: вокал выразительнее и инструментал ярче – только чуть подправить стык между бриджем и припевом… Хёнджин прижимается носом к бицепсу Чана, тычется в него носом, целует. – Чани…       Вожак вздыхает, ставит трек на паузу. Снова не успел понять, чего не хватает в куплете – ну что ж такое! – Что, Джинни? – злость уже где-то близко-близко, примерно у гланд. Если омега не прекратит его дёргать, ему трудно будет сдержаться. – Я хочу твоего внимания.       Альфа потирает ладони о шорты, разминает шею. – Ты же видишь, что я работаю. – Вижу, но я соскучился по тебе. – Хорошо, – бросает Чан, захлопывая ноутбук. – Хорошо, давай я отложу работу, а потом у нас полетят дедлайны, директор будет недоволен... Давай! Почему нет? – Чан!.. – Хёнджин смотрит на лидера, приоткрыв рот, его брови ползут вверх и заламываются у основания, а глаза начинают блестеть опасной влагой. – Чан, что с тобой? – Со мной всё нормально, – хмурится альфа: до него наконец-то доходит смысл слов, которые он обронил на эмоциях. – Я был слишком груб, прости. Но мне правда нужно работать. – Но ты же помнишь, о чём мы договаривались, – возражает Хёнджин. – Ты работаешь в компании до семи, а вечер проводишь дома. И ты можешь работать дома, но только если стая не нуждается в твоей помощи. – Угу, – кивает Чан, накручивая на палец шнурок шорт. – А я нуждаюсь.       Альфа вскидывает на Хёнджина взгляд, которым пристыжено блуждал по переплетению нитей на завязках, и ловит в нём какое-то резкое затаённое чувство – не обиду, нет, а скорее сильную горечь с примесью укора. – Прости меня. Я думал, что внимателен к стае. – Внимателен. К стае, – кивает омега. – Но ты вообще не замечаешь меня.       Чан резко сглатывает, слюна неожиданно попадает не в то горло, и альфа заходится удушающим кашлем. Хёнджин не мигая наблюдает за лидером, пока тот не приходит в себя. – Я… за-амечаю! – начинает Чан неровным, слабым после спазмов голосом. – Я замечаю, правда! – Но всё выглядит так, будто нет. Для тебя всегда на первом месте Минхо, Ликс и Джисон… Ну конечно, они же твои мужья! Конечно ты будешь относиться к ним по-особенному! А я… У меня от тебя даже временной метки нет, а ты, вообще-то, вожак, и мы все – ВСЕ! – твоя стая. И я тоже. – Если проблема в том, что я тебя не пометил, то мы можем это исправить. Я же не против! Давай я тебе её поставлю и ты будешь точно таким же, как и все.       Хёнджин молча смотрит на Чана несколько долгих секунд, уголки его губ дрогнут и тянутся вниз. – Ты не понимаешь. Ты просто не понимаешь! Дело не в том, что у меня нет метки! Вообще не в этом! – А в чём тогда? – перебивает его Чан. – Ты сам сказал, что в ней, а теперь уже нет! И как мне понять, чего ты хочешь?!       Хёнджин в остром горьком чувстве вскидывает руку, и фрукты, высыпавшись из тарелки, оказываются на кровати. Омега замирает, и всё, что он секунду назад хотел сказать, остаётся в горле, а руки тянутся к яблокам и неловкими быстрыми движениями принимаются собирать их обратно в тарелку. – Я хочу, чтобы ты любил меня, – измученно произносит омега, всхлипывая, – но я не могу ничего поделать, если ты не хочешь. – Да хочу я! – восклицает Чан. – Я уже тебя люблю. – Но ты не обращаешь на меня внимания, а когда я сам к тебе прихожу, ты постоянно занят! У тебя бесконечные дедлайны, проекты… Я как разменная монета, а не твоя любовь! Люди так не любят! – Да просто так получается, что ты приходишь именно тогда, когда я работаю, – пожимает плечами Чан. – Но дома у тебя на первом месте должна быть стая! Разве не ты пообещал разделить день на рабочее и домашнее время? И вот, я пришёл к тебе в нерабочее время, но для меня ты, почему-то, занят всегда. – Да это просто совпадение, как ты не понимаешь?! Если бы пришёл Ликс или Джисонни, они бы просто посидели рядом… – Вот. Вот, Чан! Ты без конца сравниваешь нас! Но мы разные люди и я, лично, ничего не могу поделать с тем, что мне нужно внимание моего вожака моей стаи.       Он бросает это, уже не контролируя слёзы и даже не пытаясь вытереть их с влажных щёк. Просто позволяет Чану увидеть всю боль, которую так долго приходилось скрывать, пока лидер обжимался с Минхо в душе, с Ликсом – в спальне, с Джисоном – в студии. – Я лучше уйду из этой стаи, чем позволю тебе ещё хоть день так издеваться надо мной. Ты просто не понимаешь, что творишь. Ты говоришь, что любишь меня, но своими действиями продолжаешь ранить.       Он рвано вдыхает, хочет сказать что-то ещё, но машет рукой в полной безысходности. И просто выходит из спальни, тихо всхлипывая. Чан слышит шуршание в прихожей, хлопок ящика обувного шкафа, поворот дверной щеколды. Хёнджин уходит, и на душе у лидера противно тянет от вины и ощущения надвигающейся катастрофы.       Хёнджин не появляется дома. Минует второй день, но он так и остаётся в агентстве, куда омеги таскают ему еду и вещи. Вообще, дом становится холодным без него: омеги собираются в кучку и особо не разговаривают с вожаком, как будто это их обидели неосторожными словами. Чан впервые задумывается над тем, что Хёнджин в их стае был важным звеном, ключом к взаимодействию между альфами и омегами, потому что как старший доминантный омега многое из альфего понимал и мог перевести на омежий язык.       Но ещё больше вожака беспокоит мысль, что Хёнджин мог не преувеличить, а высказать свои реальные намерения, когда заикнулся об уходе из стаи, и если это правда, Чан этого не переживёт.       Дело в том, что лидер любит Хёнджина, и то, что он не уделял ему достаточно времени из-за работы, действительно безобразное совпадение. Конечно, Чан мог бы отвлечься от ноутбука и приласкать своего омегу, но ему всегда казалось, что Хёнджин может немного подождать, пока вожак не доделает небольшой отрывок, как это делали другие омеги, и это было его главной ошибкой. Хёнджин изначально не был похож на других омег, которые поддавались убеждениям и просьбам – он был и есть эгоцентричный, нетерпеливый, но между тем безмерно нежный и чувственный, и именно его тонкую ткань души Чан задел злыми словами.       А спустя ещё пару часов размышлений лидер наконец-то осознаёт, что совпадения, о которых он распинался перед омегой, не были совпадениями. Хёнджин подсознательно тянулся к Чану именно тогда, когда тот был занят, чтобы доказать себе, что он для лидера важнее работы – того, в чём вожак всегда погрязал по уши – чтобы заставить Чана выбрать его.       И поэтому он выглядел таким отчаянным, когда не смог достучаться до вожака и объяснить свою позицию, и из-за этого теперь не хочет возвращаться домой.       Чан тихо рычит, укладываясь на сложенные на столе руки. Нетронутый ужин стынет в тарелке рядом, но аппетита совсем нет. Вожак приподнимает голову и тоскливо смотрит на диван в гостиной, на который любил плюхаться Хёнджин, когда возвращался с работы. Его дурашливого смеха и ласковых мягких рук слишком сильно не хватает. Чан слышит шаги и выпрямляется: честно говоря, ему не хочется, чтобы кто-то начал расспрашивать о случившемся, даже если стая уже наверняка узнала обо всём от Хёнджина. Он впихивает в рот рис и старается сделать вид, что с удовольствием ест. – На, – Чонин ставит перед ним банку пива и садится на стул рядом. – Хватит притворяться, что ты справляешься. Твоей горечью пахнет на всю квартиру.       Младший альфа поднимается и достаёт контейнер с едой из холодильника, ставит его в микроволновку, пищит кнопками. – Я не думаю, что Хёнджин сейчас готов говорить, – начинает Чонин, оперевшись о кухонную тумбу, – но тебе лучше взять всё в свои руки, если не хочешь, чтобы он правда покинул стаю.       Чан вздрагивает и поворачивается. – В смысле? – Он на полном серьёзе написал заявление – я видел его, когда сегодня приходил к нему. – И ты говоришь мне об этом только сейчас?! – вскакивает лидер. – Почему ты не позвонил из компании?! Почему ты, вообще, такой спокойный?!       Он хватает Чонина за предплечья, заглядывает ему в глаза, но альфа только усмехается и качает головой. – Чан, мне очень больно. Но если ему так будет проще, я готов его отпустить.       Чан смотрит на Чонина во все глаза, вскинув брови и скривив губы, и отбрасывает руку, в которую впился пальцами. – А вот я не готов.       Он судорожно вдыхает и быстрым шагом покидает гостиную, хватает с вешалки куртку и вылетает из квартиры. Только когда оказывается у здания компании, понимает, что забыл переобуть тапки, но плюёт на них, потому что это сейчас самая незначительная проблема.       Лифт едет предательски долго, поэтому Чан бросается к лестнице и несётся вверх, не обращая внимания на боль в лёгких – плевать, что подниматься до шестого этажа. – Хёнджин! – он влетает в комнату отдыха, которую Минхо на прошлой неделе торжественно представил всем, останавливается в дверях, увидев на кровати подобравшийся комочек. – Хёнджин! – бросается к кровати, потому что альфа требует защитить своего омегу, заласкать его и подарить ему уют, и только остатки здравого рассудка спасают его от вторжения в чужое личное пространство. – Джинни!..       Чан падает на колени возле кровати, слёзы катятся по щекам и капают на простынь. Хёнджин, вздрагивает и сильнее поджимает к себе ноги. Он пахнет сыростью и зацветшей водой. – Джинни, выслушай меня, пожалуйста, я знаю, что я был неправ!.. – лидер роняет голову в изгиб локтей, и его голос ломается. – Хёни!.. – Уходи, Чан-хён, – роняет омега бесцветным голосом, даже не пошевелившись. – Я не хочу тебя видеть. Директор всё равно уже всё подписал.       Чан слышит, как часть его сердца откалывается и с грохотом падает вниз, острыми краями разрывая душу. Боже, нет, пожалуйста, только не это! – Хёни, скажи, что это неправда, умоляю! – глухие рыдания сами рвутся наружу, и Чан до синих следов впивается ногтями в ладони, чтобы хоть как-то унять душевную боль. – Прошу тебя!.. – Это правда, – тихо проговаривает Хёнджин, натягивая на себя одеяло до подбородка и снова затихает. – Я понимаю, чт-то это твоё реше-ение, – продолжает Чан, глотая слёзы, – и я д-должен тебя отпустить, но думаю, что ты имеешь… право… зн-нать правду, поэтому я не уйду, п-пока всё тебе не расскажу.       Он ерошит волосы, несколько мгновений собирается с мыслями и продолжает уже спокойнее. – Мы с тобой всегда хорошо общались. Сначала просто как друзья, а потом уже как члены стаи и даже любовники. Для меня это было естественным, потому что ко всем вам у меня был романтический интерес, но так вышло, что у нас с тобой не было активного сближения и обсуждения чувств. Я был занят отношениями с Сынмином, потом – с Джисоном, потом у меня появился Ликс, а ты в это время был полностью поглощён Джисоном и Чанбином… И в какой-то момент я словил себя на мысли, что наши отношения относятся к той особенной категории, когда вы с партнёром просто знаете, что любите друг друга, и вам необязательно это обсуждать. По крайней мере, я так думал, но, видимо, ошибался. Пока я чувствовал в тебе свою силу и опору, я не понимал, что не даю тебе того же, и я был счастлив, не замечая твоих сомнений и страхов. И теперь, смотря на наш конфликт с расстояния нескольких дней, потратив часы на его осмысление, я понимаю, что в тот вечер ты достиг крайней точки, когда больше не смог скрывать своё состояние. А я… был воодушевлён новым проектом, тем, как всё хорошо получалось, и мне настолько не хотелось отвлекаться от него, чтобы не растратить вдохновение, что я забылся! И не подумал, что ты и есть – моё главное вдохновение. И что без тебя я больше не смогу творить, а стая – развалится. И я… удалил ту песню. Я её тогда почти дописал и она могла бы стать хитом, но я её удалил. Он поднимает глаза, потому что слышит шуршание, и невольно отшатывается, когда видит пронзительный взгляд тёмных заплаканных глаз. – Зачем?..       Чан не может выдавить из себя ответ, потому что последнее, чего он ожидал, – что Хёнджин с ним заговорит. Да и потому что он правда до конца не понимает, зачем удалил такой хороший трек. – Наверное… потому что понял, что работа не может быть важнее семьи?.. Хёнджин откидывается на подушку, смотрит в потолок, а затем вздыхает. – Подойди к столу, там заявление.       Чан исподлобья смотрит на омегу, не понимая причины его просьбы, но повинуется и медленно, на неверных ногах направляется к столу и берёт исписанный лист бумаги. – Порви его.       Чан смотрит на Хёнджина так, будто видит перед собой единорога или ещё какое-нибудь мифическое существо, и хмурится. – Порвать? В смысле? Как?.. – Ну прямо так, вдоль и поперёк. – Но оно же уже подписано директором… – Не подписано оно. Я соврал.       Чан соскальзывает взглядом вниз и видит пустое место напротив имени директора. Правда не подписано… – Но почему, зачем?.. Я… вообще теперь ничего не понимаю! – Я хотел понять, готов ли ты за меня бороться. Готов ли признать свою вину и всё обсудить, находясь в заведомо проигрышном положении. И знаешь, если бы ты не стал, я бы правда ушёл, – омега подтягивается на локтях, опирается о спинку кровати. – И ещё я понял, что мы правда не обсуждали наши отношения и с моей стороны было даже нагло требовать от тебя чего-то… В общем, мы оба дураки.       Хёнджин замолкает, и они с Чаном долго смотрят друг на друга. Затем альфа наконец нарушает тишину. – Я эту штуку порву, – кивает он самому себе, резкими продольными движениями разрывая лист бумаги. – А что касается нас… Я не думаю, что тебе будет так просто всё забыть, и не надеюсь на то, что ты в скором времени подпустишь меня к себе… Но если настанет момент, когда ты сможешь, просто позови меня, ладно?.. – он робко смотрит на омегу, боясь увидеть в его взгляде отторжение, но Хёнджин сидит, расслабленно откинув голову и наблюдая за Чаном из-под прикрытых век. – Я буду ждать столько, сколько надо.       Хёнджин кивает и открывает глаза. – Всё не настолько страшно. Да, мне потребуется время, чтобы прийти в себя, но я уже тебя простил. Наверное, даже в тот же вечер, я не знаю. Просто мне настолько хотелось и хочется быть с тобой, что… – Прекрати!.. – прерывает его Чан. – Не говори, пожалуйста, больше ничего, иначе я утону в вине.       Хёнджин усмехается – всё ещё болезненно, но искренне – и его губы дрогнут в слабой улыбке. – Знаешь… Приходи завтра. Я на пару дней останусь здесь, пока не переварю эту ситуацию, но никто же не запрещает тебе навещать меня, да?       Чан поджимает губы, чувствуя себя абсолютным дураком, который провинился перед одноклассницей, в которую влюблён, и теперь боится пошевелиться, чтобы случайно не разрушить хрупкое равновесие. И ведь правда хрупкое, потому что Хёнджин – драгоценность, хрустальная бабочка, его любимый омега… – Чан, хватит. На твоём лице буквально написано, о чём ты думаешь. И меня это смущает.       Чан чувствует, как румянец расползается от щёк к ушам и шее, и, стрельнув в омегу взглядом, почти давится воздухом, потому что Хёнджин выглядит таким же зардевшимся. Глупые, какие же они глупые влюблённые дурачки, которые не догадались вовремя поговорить! – Я тогда… домой, – неловко бросает Чан, и Хёнджин согласно трясёт головой, пыхтя что-то себе под нос.       И, покинув комнату, закрывает за собой дверь, и сразу же зарывается лицом в ладони, тихо визжа. За спиной как будто вздрагивают и расправляются крылья, и на лице расплывается улыбка, которая, если говорить честно, идёт Чану больше любых дорогих костюмов.       Он идёт домой, по пути обдумывая план дальнейших действий: нужно будет поговорить с Чонином, потому что всё-таки нехорошо было на него кричать, нужно будет обсудить ситуацию с остальными, чтобы напуганные омеги снова стали ему доверять, а альфы перестали быть хмурыми и отстранёнными.       И конечно он собирается сохранить в секрете одну милую любопытную вещь: как бы Хёнджин ни пытался натянуть на себя одеяло, ему не удалось скрыть, что он в толстовке своего вожака.       Наверное, это и есть любовь – когда можешь пронести чувства через любые конфликты и продолжить смотреть на своего человека со звёздочками в глазах.