Самый лучший друг

      — Нет! Это мой сын… мой! — истерично взвизгнул Рон, прижимая заходящегося в воплях младенца к груди, отступая назад и с тревогой наблюдая, как медленно, но решительно Гарри направляет на него палочку вслед за Джинни.       С громким угрожающим треском стёкла в окнах гостиной Поттеров обвалились на пол, осыпая присутствующих сверкающим крошевом.       Джиневра взвизгнула, прикрывая лицо и голову руками, Гарри инстинктивно прижал супругу к себе, загораживая её своим телом от летящих осколков и матерясь сквозь зубы.       — Гарри, это же невозможно! Ребёнок не может обладать такой силой! — с ужасом и удивлением выкрикнула Джинни, прижимаясь к груди мужа и поражённо наблюдая за тем, как на пол рушится стекольная лавина.       — Ты знаешь Гермиону, а это её сын, и он в ярости… — почти восхищённо заметил Поттер и инстинктивно закрыл голову рукой, когда мимо пролетел особенно крупный осколок.       Рон спрятал Лиона в своих руках, тяжело дыша и глядя в перекошенное рыданиями личико сына распахнутыми от удивления и страха глазами.       На него смотрели её золотисто-карие, наполненные слезами, со слипшимися стрелами чёрных ресниц, глаза.       Сможет ли он смотреть в них изо дня в день и понимать, что и сына он удержал рядом с собой силой?       Сможет ли он спокойно жить, ощущая, что Лион знает, что отец сделал с его матерью? Ведь ему расскажут. Обязательно расскажут.       Переживёт ли он его презрение и ненависть?       Всхлипнув, Уизли тихо заплакал, зажмурившись и судорожно прижимаясь губами к вспотевшему, облепленному влажными тёмными кудряшками, лбу сына.       Прощаясь? Вероятно.       Он не смог стать ни хорошим мужем, ни хорошим отцом. Он не смог вовремя остановиться, совершая одну ошибку за другой.       Жил в каком-то дурном угаре.       Так, может, хотя бы сейчас у него хватит смелости сделать всё правильно? Отступиться и усмирить своё упрямство.       В последний раз судорожно всхлипнув, Уизли поднял всё ещё слезящиеся глаза на Поттеров.       Голос Рона звучал сдавленно и глухо, когда он сделал несмелый шаг навстречу Гарри:       — Если я отдам ребёнка, ты сможешь хоть что-то исправить? Сможешь, скажи?       Гарри прикусил губу, напряжённо вглядываясь в наполненные слезами голубые глаза друга.       Сложно. Очень сложно.       — Рон, — начал он, подбирая слова, но не отводя взгляда. — давай сделаем первый шаг. Я тебе ничего не обещаю, но мы постараемся. Постараемся хоть что-то исправить.       Поттер медленно протянул руки, чтобы принять извивающегося младенца из рук друга, особо не надеясь на благоразумие Рональда.       Мгновение растянулось в бесконечность… но наконец Рон, тяжело выдохнув, аккуратно передал Лиона со своих рук на руки Гарри под облегчённый выдох и тихие причитания сестры.       — Ты всё сделал правильно, — облегчённо проговорил Поттер, быстро передавая разом притихшего, но всё ещё судорожно всхлипывающего малыша на руки жене: — Теперь можно говорить о том, что ты пошёл навстречу, признав за матерью право участия в жизни сына.       Глаза Гарри метнулись в сторону Джиневры. Девушка тихо ворковала с малышом, покачивая раскрасневшегося, заплаканного младенца на руках.       Сердце отозвалось болью и заныло.       Личной драме и переживаниям сейчас здесь не место.       Помедлив и отгоняя тяжёлые мысли, Поттер тихо позвал:       — Джинни, позаботься о Лионе, хорошо? Утром ты вернёшь его Гермионе, а заодно узнаешь, как у неё дела.       Взгляд Джинни, обращённый на Гарри, был нечитаемым, но, помедлив, она всё-таки кивнула, унося Лиона из разрушенной гостиной.       Под ногами девушки сухо потрескивали разбитые стёкла.       И почему-то в окружающей обстановке для Гарри было так много символизма. Было ощущение, что к их ногам обрушились не стёкла из высоких светлых окон, а их жизнь.       Вынырнув из гнетущих размышлений, Гарри постарался сосредоточиться на реальности.       — Так. Теперь нам осталось дождаться утра… — проводив взглядом удаляющуюся спину супруги, напряжённо пробормотал Поттер, обращая задумчивый взгляд зелёных глаз на Уизли.       — Как думаешь, что дальше? — тихо спросил Рон, обессиленно усаживаясь прямо на усыпанный осколками пол.       Ноги больше не держали его. Истерика схлынула, лишая сил и уступая место тупому безразличию.       — Давай просто дождёмся утра, ладно? Если бы были срочные новости, я бы о них уже знал… — выдохнул Гарри, усаживаясь рядом с другом и устало стягивая с лица очки: — Натворил ты дел, друг… это тебе не Хогвартс.       Рон не ответил, подтягивая колени к животу и утыкаясь в них лицом. Плечи друга вновь вздрогнули в приглушённых рыданиях.       Покачав головой и сдержав тяжёлый вздох, Гарри молча похлопал друга по плечу.       Мерлин, от него требовали готового решения всех ситуаций и ждали того, что он одним щелчком пальцев решит все проблемы.       Но что при всём этом чувствовал Гарри, никого не волновало. Чего стоили ему эти решения? Как он жил потом, задавая себе бесконечные вопросы об их верности?       Вот и сейчас на него надеялись — надеялись на то, что он легко устранит сложившуюся ситуацию, и впервые Гарри не представлял, как ему быть.       Рон и Гермиона были его семьёй — людьми, которые были рядом с самого детства и которых он не хотел терять.       Он любил их обоих, не разделяя.       Когда они решили пожениться, он крайне скептически отнёсся к этой новости.       Невооружённым глазом было видно, что серьёзная, целеустремлённая Гермиона не подходит мягкому и неорганизованному Рону, но любовь, как говорится, не выбирает.       Он пытался говорить с обоими, но его не слушали, и свадьба всё-таки состоялась.       Гарри ничего не оставалось, как отхлёбывать из высокого бокала приторно-сладкое шампанское, покачивать головой в такт весёлой и немного раздражающей музыке и делать вид, что он так же счастлив, как и все.       То, что началось дальше, было в какой-то мере ожидаемым, но он больше не вмешивался, предоставив им возможность самим разобраться в сложившейся ситуации.       Разобрались, ничего не скажешь…       Теперь Поттер чувствовал себя виноватым.       Мог ли он что-то изменить? Переломить ситуацию, прежде чем случилось непоправимое?       Сложно сказать.

***

      Драко тяжело выдохнул, опускаясь в кожаное кресло своей гостиной.       Тихо. Пусто. Темно.       То, что нужно после сумасшедшего дня.       Прикрыв глаза, он устало массировал пальцами переносицу.       Мозг продолжал работать, выстраивая дальнейшую очерёдность действий.       По правде говоря, Драко сам уставал от этой бесконечной аналитики, но сегодня она не доставляла дискомфорта, потому что сегодня его мысли были целиком заполнены ей.       Он вновь и вновь прокручивал в голове недавний разговор и реакцию Гермионы на его признания.       Перед внутренним взором стояло её лицо, и он вновь и вновь вглядывался в любимые черты лица, отмечая даже мимолётные эмоции, которые в них отражались.       Драко отдавал себе отчёт, что в его чувствах к ней не было ничего здорового, хоть сколько-то понятного и контролируемого, но ничего не мог поделать с этим, и если уж быть до конца честным, то ему гораздо проще было бы её убить, чем разлюбить…       Резко выдохнув, Малфой рывком поднялся из кресла и подошёл к окну, окидывая задумчивым взглядом сияющий огнями Найтсбридж.       Красота и сдержанная роскошь самого дорогого и респектабельного района Лондона не радовали глаз.       Конечно, господин глава Отдела… ведь ночной Найтсбридж не идёт ни в какое сравнение с мокрой от молока больничной курткой, вне всякого сомнения…       Поджав губы, Драко оттолкнулся предплечьем от оконной рамы и медленно прошёл через просторную гостиную, не отличающуюся, однако, роскошью и помпезностью, но даже эта сдержанная обстановка, которой он себя окружил, сознательно сдерживая привитые с детства аристократические замашки, сейчас ощутимо давила.       Теперь хотелось чего-то другого — чего-то простого и понятного.       Будь его воля, Драко бы в течение часа собрал вещи и уехал куда-то, где много воздуха, где не нужно строить из себя кого-то, кем ты по факту не являешься, где можно просто жить.       Любить. Растить детей и просто знать, что любишь и любим.       Но пока рано.       Быстро раздевшись, он шагнул в просторную душевую кабину и выкрутил до предела вентиль холодной воды.       Упругие ледяные струи жёстко ударились в плечи и грудь, обжигая.       Белая кожа Малфоя от холода стала ещё бледнее, почти сливаясь с белоснежным мрамором, которым была отделана душевая.       Сжав зубы и зажмурив глаза, он упёрся ладонями в холодный камень и задрал голову, подставляя лицо под упругий поток воды.       Подсознание услужливо подкинуло воспоминания из прошлого, и Драко поморщился, не открывая глаз.       …бежит, стреляя лукавым золотисто-медовым взглядом из-за острого плеча.       Золотистая копна кудрей в ярком солнце.       Он снова ранен.       Прямо в сердце. Пусть. От любви умирать приятно — он готов.       Ловит её в кольцо крепких объятий и целует так нежно, чтобы она даже без слов поняла, как сильно он любит…       Льняное белое платье в легкомысленных синих цветочках падает к изящным щиколоткам.       Греческая богиня с золочёной кожей, которая снизошла до простого смертного, чтобы любить его…       Переступает через тряпочку, рассыпает тугие кудри по хрупким плечам, улыбается. Только ему она так улыбается.       Только с ним она такая — мягкая, нежная, податливая и доверяющая.       — Я люблю тебя… — Драко шепчет в полуоткрытые губы, сжимает пальцами зацелованную солнцем кожу, ведёт ладони по тонкой талии вверх, обхватывает ими полные груди, потирает подушечками больших пальцев головокружительно острые соски.       Горячая. Гладкая. Пахнет солнцем и морской солью.       Золотисто-медовые радужки искрятся счастьем.       Он смотрит в них не отрываясь.       — Люблю тебя, — эхом отзывается Гермиона и накрывает его рот губами.       Сладко целует.       Сладко стонет под ним.       Сладко выдыхает его имя раз за разом, требуя продолжения…       Глаза распахиваются резко, будто от боли.       Если бы кто-то ещё четыре года назад сказал, что счастливые воспоминания могут убивать, он бы посмеялся глупцу в лицо.       Сейчас он признавал это и сам.       Выключив воду, Драко тяжело выдохнул, стряхивая тяжёлые капли с влажных волос, и едва вылез из душевой.       Нет сил. Нет никаких блядских сил.       Он дёрнул полотенце с крючка, оборачивая вокруг бёдер, и распахнул дверь ванной комнаты.       В окно колотит клювом сова.       Всклокоченная, она возмущённо таращит блюдца жёлтых глаз через стекло, встряхивая огромными крыльями.       — Благодарю за долгое ожидание… — с блёклым смешком бормочет Драко, быстрым шагом устремляясь к окну и распахивая створку.       Почтальон, отказавшись от угощения, и до предела возмущённый таким пренебрежительным отношением, с громким уханьем улетает сразу же, как только Малфой отвязывает письмо от когтистой лапы.       Три слова выведены на дорогом пергаменте рукой Забини: «Ты завтра охуеешь».       — Блять… — сквозь зубы выдыхает Драко, сминая клочок пергамента в ладони. — Интриган хуев. Этот день закончится?       Быстрым шагом Драко идёт в гардеробную, срывая с бёдер полотенце.       Завтра уже наступило. Без обид, дружок.