Белая полоса

В нашей квартире весна, медленно сходим с ума Скажи, когда, никогда, белая полоса

***

В воздух вздымается тонкая струйка белого сигаретного дыма. Шесть лет прошло с того дня, когда они впервые сидели тут вместе, пили с одной бутылки, целовались. В дальнейшем это, к огромнейшему сожалению, уже перестало приносить настолько яркие эмоции, однако стало традицией. Сколько вечеров и ночей проведены были здесь, на этой крыше, не знал никто. За эти шесть лет многое поменялось. Викторов давно уже отошел от того неординарного образа ярко накрашенного гота, чему, в общем-то, был рад. Единственное, что так и осталось с ним — он до сих пор часто носил оверсайз вещи и серьгу-крест. Случалось за это время разное, и, к сожалению, непоправимое в том числе. Но сейчас Глеб изо всех сил старался отметать эти мысли. Нет, все можно исправить. Если он захочет, он в жизни больше не вдохнет ни кристалла, не станет это продолжать. А сейчас… Сейчас он просто не хочет, вот и все. Да, конечно, дело только в этом. Непременно, если захочет, бросит. Парень поежился. На улице тепло, но его, кажется знобило. Вернее, так он себя успокаивал: это не озноб. Это ломка. Беспорядочный поток мыслей прерывают тихие шаги. Поднявшись, Глеб оборачивается, сразу же встречаясь взглядом с подошедшим сзади Серафимом. Тот, подойдя уже вплотную, слегка склонив голову, касается губами чужих, Глеб и не сопротивляется. Викторов первым отстраняется, мельком встречаясь взглядом с голубыми глазами старшего и отходит в сторону. Старается на пришедшего Серафима не смотреть. Бросает окурок дотлевшей сигареты и придавливает его подошвой кроссовка, опустив голову вниз и будто тем самым оттягивая момент, который в любом случае наступит. Ему потребовалось немалое усилие для того, чтобы унять дрожь в руках и скрыть ее от Сидорина, но не выходит: тот замечает. Однако молчит и взгляд отводит в сторону, не подавая виду, что заметил: понимает все, понимает, что парню стыдно, понимает, что сделать ничего он не может. Глеб несколько раз шмыгает заложенным носом и наконец решается заговорить. — Сим, привет… Оба делают вид, что это — абсолютно обычный и базовый диалог, однако и Викторов, и Сидорин прекрасно знают, какой вопрос прозвучит следующим. — Ты принес? В глаза Серафима Глеб не заглядывает, даже не пытается: все равно он знает, что в глубине двух голубых озер он увидел бы беспросветную грусть, боль и немое бессилие. Но Сидорин ничего не говорит и молча протягивает парню маленький зип-пакетик, отводя глаза в сторону. Никак нельзя сказать, что Серафим поддерживал то, что делал прямо сейчас. У него просто не особо-то был выбор: либо так, либо Викторов, не имея ограничений, улетал в марафон. Ломки — вещь безумно неприятная, а ломало Глеба нещадно — он предпринимал попытки бросить. Сейчас принимать ему было необходимо просто для того, чтобы подальше отодвинуть мучительную боль. Да, Серафиму было безумно больно смотреть на то, как Глеб убивает себя каждым кристаллом, попадающим в организм, но почему-то еще больнее было наблюдать за тем, как Викторов терпит невероятную боль и мучения. Поэтому легче было помочь парню просто снять ломку, передав ядовитый порошок. Глебу употреблять, а уж тем более в присутствии Сидорина, действительно стыдно, однако сейчас он себя не контролирует. А Серафим, чувствуя, что на глаза вот-вот навернутся слезы, смотрит за тем, как Глеб опускается на колени, ведет дорожку и делает наконец тот самый ненавистный, но в то же время столь желанный вдох. По длине дорожки Сидорину на миг кажется, будто порошка было немного больше, чем достаточно чтобы просто снять ломку. Однако, в любом случае, уже было поздно: вещество уже пущено в употребление. Глеб, слегка нетвердо стоя на ногах, поднимается, и делает несколько шагов, подходя к Серафиму и опираясь о его сразу же напрягшуюся руку. Взгляды их встречаются и парни замирают на несколько секунд. А, может, и минут — этого никто из них не замечал. Неизвестно, видел ли Сидорина Глеб, но прямо на глазах Серафима зрачки любимых карих глаз расширялись все сильнее, так, что радужка уже была почти не видна. Сима понял: да, ему не показалось. Вещества действительно оказалось больше, чем было нужно, и у Викторова начинается совершенно не щадящий приход. А в сознании Викторова тем временем разворачивалась невероятная сцена, полностью от и до созданная воспаленным воображением, наполненная яркими вспышками света и то возникающими из ниоткуда, то вновь исчезающими реальными и нереальными образами, разыгрывающими перед безмолвным и бесправным зрителем, уже ставшим заложником этого больного театра, всевозможные сцены с самыми разными исходами событий. Колени Викторова вдруг задрожали, он медленно осел вниз, не разрывая, однако, зрительного контакта с Сидориным, и потянул того за руку за собой. Серафим, не став сопротивляться, послушно садится рядом и, заключая в объятия, позволяет Глебу прижаться к его груди. — Весна в этом году красивая, да?.. — ну слишком уж одухотворенно протянул Викторов. Серафим промычал что-то в ответ, но Глеб внимания не обратил, не услышав. Сидорин вдруг замечает, что у Викторова трясутся руки. Вскоре дрожь перешла на все тело, а из глаз потекли слезы. Парень начал что-то шептать, и Сидорин, не сразу, но все же начал различать слова. — Нет, нет, не уходи… Не уходи, пожалуйста! Неужели и правда?.. Разве этот раз станет финалом? Станет концом? Не может быть, нет… Ведь неделю назад, тоже после ссоры, он тоже хлопнул дверью, и тоже ушел… А потом вернулся, через час… Нет! Не уходи! Сима, не уходи!.. Викторова уносило в какой-то параллельный мир, полностью созданный его больной фантазией. Мир, где все шло самым плохим образом из возможных. Мир, где Серафим его бросил. Мир, в котором тот коротко, ясно объяснил, что не будет продолжать отношения с конченным сторчавшимся наркоманом. Наверное, это было самым большим его страхом. Хоть и не до конца верилось, что такое возможно, однако в глубине души появлялись опасения и пугающие мысли, леденящие душу. Из карих глаз Викторова текли слезы, и он продолжал лихорадочно шептать, сильнее прижимаясь к Серафиму. Но, кажется, Сидорина он не узнавал. — Мы поссорились с ним… Ругались… Почему? Почему? Почему?! Голос его сорвался на крик, и Серафим не выдержал. Обнимая рыдающего Викторова, горячо зашептал, перебирая длинными пальцами чужие кудри: — Малыш, все хорошо, поверь мне. Все нормально, я здесь, с тобой, Слышишь? Я тут, тут… Все хорошо, кот, все хорошо, слышишь?.. Сперва Глеб совершенно никак не реагирует, однако, через какое-то время он все же начинает успокаиваться. Всхлипывает еще иногда, но уже реже. Руки еще дрожат и он неслушающимися пальцами сжимает ладонь Серафима, хватается за нее, словно за последнюю надежду все исправить. Весеннее небо начинает светлеть, приобретая оттенок индиго, медленно сменяющийся на голубой, пряча где-то вдали звезды. — Сим, Сим! — позвал вдруг Викторов. — Сим… — Глеб, ты чего? Викторов, ни слова не говоря, притягивает Серафима к себе, обвивая руками его шею и путая пальцы в приятных кудрявых волосах парня, чувствует его слегка обветренные, но одновременно мягкие губы, соприкасающиеся со своими. Чувствует, как Серафим в нежном поцелуе, в котором нет ни капли грубости, уносит, забирает Глеба в другую вселенную, в ту, где все хорошо, ограждая его от всех невзгод, от всего плохого, от всего негатива. И ему становится так хорошо… Еще несколько мгновений, и Серафим первый разрывает поцелуй, с любовью глядя в карие глаза, изо всех сил пытаясь не замечать нездорово расширившиеся зрачки. Викторов сильнее прижимается к Сидорину, прикрывая глаза, разорвав тем самым зрительный контакт, и опускает голову на чужое плечо. Глеб успокаивается, делая теперь мерные вдохи и выдохи, а Серафим, стараясь не побеспокоить парня, достает из кармана пачку винстон и, стуча о колено, вытряхивает из нее сигарету. Зажав ее губами, подносит к ней зажигалку и закуривает. В воздух вздымается тонкая струйка белого сигаретного дыма. Серафим провожает ее взглядом, а когда дым рассеивается, задерживает взгляд на яркой полосе сияющих точек, этой ночью простирающейся через все небо. Бездонная река небесных тел, кажется, была до безумия близко, однако, если задуматься — до нее ведь не добраться никогда. Белая полоса звезд не даёт оторвать от себя взгляд, и только-только отступившие мысли нахлынули с новой силой. Почему в их жизни появилась такая проблема? Что привело их к этому? Что подтолкнуло Глеба к употреблению, что превратило его в наркомана?.. Этого Серафим не знал. Однако Сидорин задавался лишь одним вопросом, а ответ, который он давал сам себе, его совсем не утешал. Когда в их совместной жизни наступит белая полоса? Не та, что была пущена Глебом в употребление меньше часа назад, а настоящая белая полоса в жизни, о которой все говорят? Та, что наступает после черной? Нет. Кажется, нет. Так нужная им белая полоса не наступит уже никогда.