Любовь

Чем дальше он окунается в дела клана и понимает, во что ввязывается, тем больше убеждается, что пора готовить варианты для побега и делать ноги. Учится ускользать от слежки, учится влезать в протоколы не оставляя за собой следов. С каждым днем все сильнее волнуется за братьев, боится подставить их, прекрасно понимая, что, если все вскроется, пострадают вообще все. Когда понимает, что волнуется не за родных братьев – воет в подушку, пытаясь смириться с собственным сознанием. Он возвращается после четырех дней в доме Вегаса, едва отодравший от себя Макао, наотрез отказывавшегося его отпускать. Родной дом кажется нависающей скалой, совсем чужой и чуждый, Киму даже заходить в него не комфортно, но ему нужно показаться отцу, что бы тот убедился в его верности, чтобы не начал копаться в его делах. Корн, привычно играющий доброго дядюшку перед всеми, в невнятных свитерах, совсем не похож на Главу мафиозной семьи. Смотрит на него изучающе, цепким, совсем не старческим взглядом человека, которому перевалило за пятьдесят. Ким знает, что немногие видят отца таким, просто чтобы не разбежались от оскала, вместо улыбки. Разговор с отцом почти продуктивный, если исключить предложения, от которых невозможно отказаться, и все же полученную пощечину, разорвавшую щеку изнутри, за очередное исчезновение. Киму снова приходится убивать, стоять над трупом, поправляя респиратор, глотая сухую истерику. Дыхательная гимнастика помогает не сойти с ума на пороге пятнадцатилетия. Вегас научил его с этим мириться, помог воспринимать чужие боль и смерть, как часть цикла жизни – либо ты, либо тебя. Кимхан теперь всегда будет выбирать себя и свою семью, маленькую и поломанную, как говорит герой любимого мультика Макао, но, как и синий пришелец, свою семью Кимхан нашел сам и ни за что не отдаст ее никому на поругание. После задания отца, на которое уходит ровно двое суток и вагон нервных клеток, Ким запирается в трущобах, методично перебирая всю информацию, которую успел наскрести. Нанятые для Второй семьи и Кхуна люди работают исправно, снабжая его отчетами, не позволяя скатиться в апатию от тоски по родным. На второй неделе его будит пара взрывов, он подрывается, практически вываливаясь на улицу через окно, и попадает сразу в жерло бойни. Двое перепуганных мальчишек, не сильно старше него, удирают от чего-то, едва вписываясь в повороты. Кимхан дергает обоих на себя, не реагируя на пару прилетевших ударов, заталкивает мальчишек в окно, запрыгивая следом, и прижимается к земле. Руки сами тянуться к оружию, собирают ствол, и Ким усаживается спиной к внешней стене, прислушиваясь, как учил Ви, к обстановке вокруг. Кто бы ни гнался за его неожиданными гостями – он был туп и недалек, потому что пробегает мимо его окна, даже не останавливаясь. Кимхан уже слышит сирены, а после и отчетливые звуки проливаемой воды и выдыхает. Раз приехали службы – значит, никакого продолжения не ждать. Ким смотрит на мальчишек, все еще прижимающихся к полу, толкает одного из них в плечо, получая перепуганный взгляд в ответ. Хочет улыбнуться, только вот сейчас у него это вряд ли выйдет нормально. Вместо этого отползает обратно к матрасу, находя телефон, кидает его в одного из парней. – Звони кому вспомнишь. Мальчики явно не понимают ничего, видят перед собой ребенка, такого же, как они сами. Только вот он держит в руках ствол, выглядит совсем не как помойная крыса, даже несмотря на обстановку, и понимает мальчишек, слишком хорошо понимает. Кимхан улыбается тому, как один парень закрывает собой второго, как звонит кому-то быстро что-то шепча, даже не прислушивается, пока его в плечо не тыкают тонким пальцем. – Ночи. – Мои дети у вас. Кимхан голос не узнает, только выдыхает, потому что сейчас ему предстоит старая добрая, не любимая им до жути, дипломатия. Он закрывает глаза, устраивая ствол на бедре, откидывает голову на стену и улыбается. – У меня. – Что вы хотите? Ким улыбается еще раз, внутренне радуясь за выловленных мальчишек. Его отец не стал бы разговаривать, раз жив – значит, сам выберешься. Просить что-то он не хочет, вместо этого делает то, что ему неплохо поможет в жизни и дальнейших планах. – Вы будете мне должны. По ту сторону тяжело вздыхают, но все же соглашаются, и Ким называет адрес, сбрасывая звонок и ломая телефон в руках. Теперь ему нужно сменить место расположения, найти новое средство связи и, заодно, проверить хвосты. Если отец его еще не нашел, то можно попробовать думать и дальше. Через сорок минут в дверной проем входит мужчина крайне презентабельного вида, с двумя амбалами за спиной. Кимхан, не двигавшийся ни на сантиметр, едва разгибает затекшие конечности, но виду не подает, поднимаясь. Даже не препятствует мальчишкам, влетающим в руки отца, только смотрит на них, вспоминая Цветочка так же бегущего навстречу Ви. – Меня зовут Кимхан. Он делает шаг ближе, слегка кланяясь в приветствии. Улыбается, выпуская лучшую из своих масок наружу, ту самую, за которую Ви дал ему наивысший балл. Мужчина, кажется, оценивает его маску по достоинству, делая небольшой шаг назад, задвигая себе за спину детей, которых один из телохранителей тут же забирает. – Без семьи? Без семьи обычно мало кто выживает, и уж точно мало кто может похвастаться таким каменным спокойствием. Вокруг тишина, совершенно жуткая, давящая на плечи, но успокаивающая его расшатанные нервы. – Моя семья не важна. Долг требую я. Мужчина кивает, протягивая ему карточку с написанный от руки номером. Ким забирает, запоминая цифры, и достает зажигалку из заднего кармана, сжигая улику на месте, размазывая пепел подошвой, превращая его просто в пыль, которой в заброшенных зданиях очень много. Ким не спрашивает чужого имени, не спрашивает, с кем имеет дело, ему это не надо. Только вот лицо смутно знакомое. Он прогоняет в памяти все, что смог собрать на отца и семью, и говорит вслед почти ушедшему мужчине: – Не привозите груз в шестой порт, – мужчина останавливается, поворачивая на него голову, смотря ожидающе, и Ким объясняет. – Леттачио. Мужчина не спрашивает, откуда он знает, но по взгляду, цепкому и жесткому, и ухмылке понимает, что его предупреждение приняли к сведению. Кимхан не говорит больше ничего – если его не послушают, то завтра итальянцы получат свою пристань в обмен на сделку с Корном, которую тот сам и подстроил, умело играя на чужих слабостях. Кимхан дожидается звуков отъезжающей машины, а после собирает вещи, растворяясь в темноте, предварительно бросив на матрас горящей бумаги. Через час здесь снова будут пожарные, но в доме уже невозможно будет обнаружить его следов. Этому его тоже научил Ви. Он проводит почти два полных месяца в полном отрешении от мира, копает беспрерывно, собирает достаточно, чтобы выторговать у отца свою душу и свободу обратно. Только просчитывается в том, насколько патриарх ненавидит непослушание. Он приходит домой, готовый выложить часть своих карт на стол, показать пару ниточек, пока еще тонких, которые он завязал полезными знакомствами и небольшими услугами. Заодно убедиться, что отец не знает о его участии в сорванной сделке в порту. Он едва успевает переступить порог комплекса. Следующие часы превращаются в пытку. Просыпается он в непонятном подвале, не принадлежащим ни семье, ни Вегасу. Последнее, что его сознание улавливает – голос отца, говорящий ему что-то о надежде и потерянных шансах, за голосом следует агония. Кажется, его бьют, жгут чем-то горячим, отец даже несколько раз дергает его кожу лезвием, в исключительно скрытых и не опасных местах. Все это сопровождается нудной лекцией, которую он даже не осознает. Когда ужас боли заканчивается и его оставляют в относительном покое – он еще раз проверяет веревки, обнаруживая миллион и одну брешь в узлах, которыми его держат. Понимает, что вязал его, вероятно, Чан, посылая благодарственную молитву за его здоровье, и выпутывается. Ноги не слушаются, от боли дыхание тоже едва работает, но он упрямо плетется, понимая, что иначе умрет в этом подвале. Он удивляется тому, что в коридорах – никого. Долго об этом не думает, вываливаясь на душную улицу, радуясь, что сейчас ночь. Доползает до ближайшего более-менее скрытого места, пытаясь придумать, что делать дальше, только вот его вырубает раньше, а просыпается он уже в незнакомой части города, снова ночью, в кармане четко чувствуя бедром свой мобильник и перочинный нож. Руки не слушаются, когда он режет предплечья, слабый, даже на самоубийство его не хватает. Слезы застилают глаза, мешаются с кровью, когда он достает, все же, телефон, набирая давно заученный номер. Он почти что чувствует, как умирает от полученных ран, не хочет уходить один. Кимхан закрывает глаза, проваливаясь во тьму, практически заставляя себя дышать, чтобы не отключиться совсем.