О волках и воронах

В одну из ночей после инцидента на складе Раяне снился сон. Маленькая девочка бежит по коридору, заполненному дымом, кашляет, прикрывая нос полами влажной от пота сорочки, и не может найти выход. Одинаковые повороты, одинаковые двери, а за спиной всё ближе трещит пламя, облизывая босые пятки. Вокруг кричат люди. Не просто люди, а дети — их тоненькие голоса в агонии доходят до самой высокой ноты и плавятся вместе с их телами, как карамель. Но карамель не пахнет пережаренной говядиной или топлёным салом. Не пахнет медью. Не пахнет мускусом. Девочка тоже кричит и плачет, сбивая ударами с тёмных волос случайно прицепившуюся к ним искру, и бежит. Где же лестница? Она должна была быть за углом, но там только чёрный провал. Кто-то, так же убегая от огня, толкает её в сторону и прыгает вниз, но кроме хруста оттуда не раздаётся больше ни звука. Бежать, бежать, искать вторую лестницу. Голова кружится, слёзы от страха и гари застилают глаза, трудно рассмотреть путь. Всё пляшет и сверкает, хрустят раскалённые стены и девочка падает, наступив на торчащий гвоздь. Сил нет. Сейчас всё кончится. Крепкие руки подхватывают её, когда сознание почти отключается, и девочка из последних сил пытается оценить происходящее. Юноша, что крепко прижимает слабое создание к себе, не мечется, он знает, куда идти; он прыгает в провал на месте лестницы, но его тело достаточно ловкое и сильное, чтобы сгруппироваться даже с ношей. Юноша, растрёпанный и такой же босой, бежит, и пожар остаётся позади. В лицо ударяет ветер, хлещет, приводя в сознание обоих, но парень не в силах разжать свои руки, даже когда этого требует подошедший мужчина в фиолетовом костюме. Он требует, приказывает отправить ребёнка к остальным спасённым, но юноша огрызается. За это он ещё ответит по всей строгости, но пока его бьёт крупная дрожь от пережитого ужаса. Не за себя — за девочку. Свежий воздух наконец вычищает из лёгких дым — на удивление, надышаться сильно она не успела — и малышка сконфужено озирается. — Чуть не опоздал… я почти опоздал… Девочка узнаёт голос ещё до того, как получается рассмотреть лицо его обладателя. Из последних сил она обхватывает ручками его шею и шепчет: — Я знала, что ты придёшь. Ты не мог не прийти. Руки юноши сводит судорога, иначе нельзя объяснить то, почему он так крепко прижимает девочку к себе. Он не даёт ей отстраниться, держит, обнимая, пока полностью не высыхают дорожки от слёз. У них обоих. Только тогда парень сажает спасённую рядом с собой. — Никогда не рассчитывай ни на кого-то, кроме себя, — говорит он строго, и девочка тушуется от замечания, но длинные пальцы, старательно расчёсывающие спутанные детские волосы лишь бы куда-то деть дрожащие руки, говорят о том, что ему хотелось бы скрыть. Девочка кивает и скромно улыбается, насколько хватает сил: — Конечно, Виаго. Из сна Раяну выбросило резко, как снаряд из катапульты. Скопившаяся в уголках глаз влага пеленой застилала взор, но с уверенностью можно было сказать, что только недавно пробила полночь. Она забыла. Как она могла забыть тот пожар, в котором погибло большинство воспитанников дома де Рива? Его причину не обнародовали, но ходили слухи, что всему виной вернувшийся в Антиву опальный Ворон, не выполнивший свой заказ. Он возвратился в родные края, чтобы чистить ряды бывших союзников, навестил и её дом, но что-то Раяне подсказывало, что вряд ли Зевран Араннай собирался сжигать полное здание детей. Так считал и Виаго. Всего лишь случайность, стоившая жизни нескольких десятков спавших. Подсвечник, в пылу драки сбитый со стола, гардина, угодившая в камин, неосторожные чары — что угодно могло стать причиной возгорания, но не умышленный поджог. Кто-то даже говорил, что видел, как «предатель» самостоятельно выносил пострадавших, пока на место не прибыли другие Вороны. Раяна почему-то верит слухам. Она уже слышала когда-то запахи, которые три дня преследовали её на пустом чердаке. Возможно, даже видела обгоревшие тела, но этого тоже не помнит. Мозг выдавил из памяти ту ночь, оставив только беспричинное и безграничное доверие к своему Когтю, что тогда был просто мальчишкой с большими амбициями. Пожалуй, если бы возникла необходимость, Раяна бы умерла за него, хотя ранее не размышляла об этом всерьёз. Почему же так быстро отпустило? Запах палёной плоти, вязкость внутренностей на сапоге, оказавшемся в грудной клетке стражника? Что-то неправильное было в том, как скоро призраки жертв злодеяния отступили обратно во мрак, но Раяна оправдывала себя тем, что она Ворон, что ей положено быть такой: равнодушной, холоднокровной. Разве не этому её учили долгие годы? Об этом она спросила Соласа, не в состоянии справиться с этим внутренним демоном, и от прозвучавшего ответа всё встало на свои места. «Я позволил себе вмешаться в твои эмоции, чтобы ты легче перенесла случившееся». — Как это вообще возможно?! — рычит Раяна, и несколько прохожих настороженно озираются. — Почему ты думаешь, что можешь решать, что я должна чувствовать, а что нет?! В голове тянется раздражённый вздох. «Произошедшее — огромный стресс, и твоя психика не выдержит затяжной депрессии в период, когда необходимо принимать решительные действия». — «Я хочу, чтоб ты оставалась работоспособной для исполнения моих хотелок», — она фыркает. — Мог оставить только эту часть предложения. Солас тактично смолкает, а вокруг становится слишком многолюдно, чтобы Раяна продолжала собственную тираду. Единственное, что она позволяет себе узнать, перед тем, как ступить в трущобы, звучит коротко: — И как часто ты будешь так делать? Без долгих раздумий тот отвечает: «С момента как покину Тень — никогда. Моих сил не будет хватать на такие тонкие вещи». Либо Раяну устроил ответ, либо она решила подождать нового вмешательства, чтобы ткнуть Соласа носом в очередную ложь. С чего она вдруг решила, что в иной раз поймёт, что произошло, — неясно, но всё-таки, в любом случае, он не соврал. У Волка было достаточно времени, чтобы оценить степень потерь в силах, когда вновь придётся шагнуть в физический мир, и перспективы абсолютно не радовали. Почти вся его энергия будет уходить на поддержание Завесы, и колдовать он, конечно, сможет, но без излишеств. Скучал по временам, когда был просто магом-отступником из Инквизиции? Получай. И бойся своих желаний. Солас чувствовал себя некомфортно, вынужденный чистить чужую голову от лишних эмоций, но иначе было нельзя. Раяна может злиться, ненавидеть, но она понятия не имеет, от какого груза её избавили. Ужасному волку тысячи лет, его не шокируешь истошными воплями сгорающих заживо людей, вывернутыми наружу внутренностями и распластанными трупами в собственных фекалиях, взирающими безжизненно тебе в глаза. Справедливости ради, Раяна тоже не девица из высокой башни: в скрытой от посторонних глаз части жизнерадостной Антивы жуткие тени воспитывают своих детей строго и безжалостно. Там учат откусывать руку по локоть, когда кладут в рот палец. Но Раяна молода. Разумные существа, особенно юные, способны крайне легко ломаться изнутри, даже если тело их крепкое и гибкое. Солас в её голове, он чувствует и понимает, и мог бы долго объяснять, почему решил скорректировать её восприятие ситуации, наложив на всё туман, но Раяне проще сказать, что так делать больше не будешь, чем пытаться донести свою точку зрения, на данный момент идущую полностью вразрез с её собственной. Стражники молили о пощаде. Кричали и плакали, понимая, что странная дикая эльфийка ведёт их к погибели. Солас хмурил брови, наблюдая за ними сквозь чужие глаза, и чувство, которое он испытал, вернуло его в Элвенан, где дух мудрости в личине полководца должен был отдавать жестокие приказы. Все эти стражники, кроме Риври, — всего лишь дети. Молодые, спесивые дети, у которых впереди была вся жизнь, наполненная уроками. И Соласу так хочется сказать Раяне, что это не её ответственность, что приказ, отданный помутнённому к ходе очистки эмоций разуму, принадлежит ему. Он хочет сказать, что она не виновата в случившемся, но почему-то молчит. Это Солас посоветовал идти на досмотр, и это загнало девушку в закрытое помещение с вооружёнными людьми. Более того, если бы не их шок от активного сопротивления эльфийки, то напали бы они все вместе, а не по очереди, и тогда всё обернулось бы катастрофой. Сначала Солас чуть не убил её своими советами, а потом, воспользовавшись спутанностью сознания, заставил убивать других. Он чувствовал за это вину, но иначе поступить было нельзя. А ещё когда-нибудь, когда время сгладит углы, подобно бушующему морю, что стачивает острые камни, Солас обязательно скажет Раяне, что впечатлён тем, как филигранно в стрессовой ситуации ей удалось использовать «Взрыв солнца». Сначала маг встрепенулся, когда понял, что она собирается делать, но поворачивать заклинание вспять не было времени — Риври почти лишил мозг девушки кислорода. Тогда, в Тени, Солас всё ещё не слишком верил в колдовские способности «ученицы», но решил дать ей в руки одно единственное оружие массового поражения — если всё остальное не поможет, а его самого не будет рядом. Решил дать и не прогадал. Даже в древности эти чары были сложными, а сейчас, с появлением Завесы, и подавно. И сложность не столько в технике выполнения, сколько в том, сколько сил забирало заклинание. Оно полностью выжигало ману, но и этого ему было мало, и тогда в ход шли жизненные силы. Даже спустя несколько дней Раяна идёт по Вирантиуму нетвёрдым шагом, а снова колдовать понемногу сможет примерно через столько же; Солас даже удивлён, что крох энергии хватило девушке, чтоб разрушить цепи рабов холодом. Поэтому «Взрыв солнца» — всегда крайняя мера, и, вместе с комплиментом касательно исполнения, Солас не забудет дать напутствие: если есть возможность сделать что угодно, кроме этого заклинания, то лучше это и сделать. Раяна снова без рабской метки, и снова в капюшоне, скрывающем острые уши. Место в которое она вошла несколькими минутами ранее, ей не нравится. Даже сам воздух кажется липким и скользким, как масло. Трущобы Вирантиума такие же, как и любые другие, разве что тяготит осознание, что изменения в этой части города произошли относительно недавно. Воздух здесь другой, с примесью помоев, пота, перегара и безнадёги. Нищие стараются организовать свой быт, но, ограниченные в средствах и пространстве, спать вынуждены там же, где едят, а нужду справлять отправляются за ближайший угол. Хорошо видно и разницу между теми, кто живёт так не первый год, и теми, кто только опустился на дно: первые не думают ни о чём, кроме того, где достать деньги и еду, поэтому плевали на гигиену и санитарию, на мораль и чужое мнение. Вторые же делают вид, будто ничего не произошло, будто всё вокруг — лишь временные трудности, пытаются сохранить лицо и свой прежний уклад жизни, выстраивая подобие своего прошлого из дерьма и веток. Раяне бы хотелось верить, что в судьбах этих людей что-то изменится к лучшему, но фортуна редко делает поблажки: если эти бедняки не понадобились никому даже в качестве рабов, то о чём вообще говорить? Раяна продвигается вглубь квартала, спрятав под плащом все котомки. Она бы с радостью оставила их в каком-нибудь тайнике, но, если свезёт, то это последние часы её пребывания в Вирантиуме, и всё своё, в таком случае, нужно носить с собой. Под ногами носятся дети, грязные, голодные, но, кажется, счастливые. Не зная другой жизни, они наслаждаются тем, что имеют, босиком шлёпая по грязной мостовой. Смеются, салят друг друга, толкая прохожих. Одна лохматая девочка лет пяти оббегает Раяну, используя как преграду между собой и вóдой, но какая-то женщина кричит на них, чтоб не мешали, и дети, как пугливые воробьи, разлетаются в разные стороны. Это вызывает у эльфийки улыбку. Такое детство кажется ей смутно знакомым. Кварталы не превращаются в трущобы за один день. Это планомерные действия сотни живых организмов, которые как один достраивают и «улучшают» когда-то вычурные здания под свои потребности. Улицы у Одичавших гораздо у́же, чем во всём остальном Вирантиуме, потому что под стенами торгуют, готовят пищу, курят какую-то дрянь и возводят дополнительные деревянные укрытия, которые используют как склады, жилые комнаты или уборные. Протискиваясь сквозь бесконечный поток засаленных накидок, Раяна наконец-то выходит к площади, где в нескольких местах группки нищих развели костерки; кто прямо на брусчатке, кто в палисадниках, что когда-то пестрили цветами и зеленью, а сейчас просто являлись кусками сухой почвы среди камня. Здесь пахнет прогорклым жиром, дымом и дешёвым пойлом. Так и хочется закрыть нос, сморщится, но это привлечёт лишнее внимание. Эльфийка не даёт себе даже дышать ртом: ей кажется, что воздух вместе со всей гадостью в нём внезапно превратится в комок нечистот и застрянет в глотке. Обойдя пространство и исподлобья наблюдая за людьми, Раяна останавливается возле одного из костров, на котором в ржавом котле скопление женщин всех возрастов дружно варит похлёбку. Одна помешивает варево длинной палкой, рядом вторая крошит жухлую зелень, третья махает куском книжной обложки возле огня, раздувая его посильнее. Ничего не делает только пожилая матрона, сухая и сморщенная, что молча восседает на раскладном стуле. Она выглядит как добрая бабушка главного героя из народных сказок, но в глазах вместе с мудростью горит сокрытая сила. И хитрость. — Не местная ты, — кряхтит старуха. Её голос звучит так, будто в горле застрял песок. — Чего тебе? К Раяне тут же устремляются все взгляды у костра, и готовка замирает, пока матрона не взмахивает костлявой рукой в немом приказе. Нищая даже не смотрит на девушку, замечая лишь её силуэт боковым зрением, но и этого ей хватает, чтобы опознать чужачку. — Провожатого, госпожа, — спокойно отвечает Раяна, и в группе женщин слышатся смешки. В какой-то момент начинает посмеиваться и сама старуха. — Госпожа… хе-хе, меня так лет двадцать уже никто не называл, — она задумчиво потирает сморщенными пальцами подбородок. — Интересная ты. Присядь, выпей с нами чаю. Последнее, чего эльфийке хочется — это есть и пить в подобном месте, но что-то подсказывает повиноваться; будто всё происходящее — какая-то проверка. Она садится рядом с бабушкой, из рук соседней женщины принимает горячую железную кружку. Жидкость внутри пахнет хвоей и землистым ароматом неизвестных кореньев, а после маленького глотка становится понятно, что на вкус не так и ужасно. Остаётся надеяться, что желудок выдержит хотя бы половину этого варева. — Джули, — обращается старушка к самой юной из женщин, и та моментально подскакивает, — найди Кайо и приведи сюда. Можешь не торопиться. Женщина кивает, торопливо выскакивая, и, не взирая на последние указания, быстро исчезает в толпе. — Что же тебя сюда привело, странница? Раяна запоздало понимает, что теперь обращаются к ней. — Мне нужно попасть в заброшенные термы. Там находится кое-что важное. — Сокровища какие-то? — ехидничает бабуля, но зорким глазом нетрудно подметить, как внимательно она ждёт ответа. — Безделушка, — как можно естественнее девушка пожимает плечами. — Матушка рассказала, что когда-то спрятала там свой личный дневник. Теперь вот, почила, а я хочу семейную память восстановить. Интерес матроны немного померк, хотя трудно сказать, полностью ли она поверила в озвученную историю. Она хочет спросить что-то ещё, но крики, разорвавшие площадь, привлекают всеобщее внимание. Десятки пар глаз оказываются прикованы к двум мужчинам, которых местные амбалы под руки тащат из одного переулка в другой. На головах кричащих холщовые мешки, из-за которых трудно дышать, но мужчины упорно сотрясают воздух, брыкаются и вопят: — Я здоровый! Здоровый! Я не пойду к прокажённым! — Нет, только не к прокажённым! Отпустите! Вся стихнувшая площадь молча наблюдает, пока голоса процессии не стихают. То ли ушли слишком далеко, то ли мужикам всё-таки заткнули рты, но сразу после этого жизнь возвращается на круги своя. Увидев, как сильно открылся рот гостьи, старуха объясняет: — Добровольцы с ферелденской границы. Раяна вздрагивает, и теперь смотрит на говорящую, ожидая продолжения. — Туда из-за болячки ехать служить никто не хотел, кроме наших. Потому что деньги платили и плевать хотели на всё остальное. Только знай себе, что патрулируй и не выпускай никого, а то моровой проскочит, так весь континент поляжет. Не трудно догадаться, что речь о Багровом море, который упоминал Эммрик. — А куда их повели? — девушка делает глоток, и со второй попытки напиток даже приходится по душе. — Так оказалось, что они сами там болячку эту цепляют, — отмахивается старуха. — Либо от тех, кто сбежать из Ферелдена пытается, либо от сослуживцев, которые заразились от тех, кто пытается сбежать. — Эдита, не надо чужачке подноготную вываливать, — ворчливо бросает женщина, что младше бабушки на много лет, но по виду явно старше остальных присутствующих. — А пусть слушает! — протестует громко Эдита, и перечить дальше ни у кого охоты нет. — Авось расскажет честному народу, как несправедливо с нами обошлись. Слушай, дочка… Старуха неожиданно вскидывает сухую руку и грубо гладит Раяну по голове, из-за чего капюшон сползает прежде, чем та успевает его подхватить. Присутствующие охают, еле слышно заходятся пересудами, пока эльфийка поспешно вновь скрывает уши. — Эвоно как, — то ли каркает, то ли смеётся Эдита, отвлечённая от того, что собиралась рассказать. — Опасные секретики хранишь, милая. — Надеюсь, что «секретики» таковыми и останутся. Раяна сталкивается со старухой взглядами, опасными, волевыми у обоих. Их глаза неотрывно наблюдают за реакцией оппонента, выискивая слабости, пока Эдита очень контрастирующе не улыбается во все оставшиеся десять зубов. — Конечно, дитятко. Конечно. В кругу у костра повисает молчание, и лучше бы в нём было дождаться Джули и Кайо, но Раяне страх как хочется узнать, что там с этим Багровым мором: — Так, а что с добровольцами? — Да не свезло им, дочка, — матрона неопределённо разводит руками, и почти сразу ей подают очередную кружку чая из хвои и корней. — Все, кто с первой волной уехали, вернулись хворыми, в лазарете все и передохли. — Или их перебили, — равнодушно добавляет та женщина, что просила Эдиту не слишком разглагольствовать. — Кто? — Раяна хлопает глазами, глядя то на одну рассказчицу, то на вторую. — Свои же, — добавляет та. — Чтоб заразу не несли в квартал. Нам власти так и сказали, когда оказалось, что почти все вернувшиеся заражены: «Никого в трущобах спасать не будут, просто закроют всех, пока больные не повымирают». — Что, Лола, не будем чужачке подноготную вываливать? — скалится ехидно старуха, и глаза её блестят озорством. Лола отмахивается. — Как есть говорю, — женщина неспеша вместе с несколькими соседками снимает котёл с огня, будто тот ничего не весит. — А то мужиков из второй волны вели. Говорят, что не хворые, но мы всех вернувшихся от греха подальше в сарае запираем. — Так если там хоть один больной есть, то он всех остальных заразит, — неуверенно констатирует Раяна, но всем, как оказывается, плевать. — Может и заразит. Зато все заразные там будут, в сарае. — Ага, — Эдита внезапно весело хлопает в ладоши, как ребёнок. — Отболеют своё, умрут, а мы сарайчик подожжём, прикопаем всех и, считай, эпидемию предотвратили. Лола, не обращая внимания на такую реакцию, встаёт во главе образовавшейся очереди, и раз за разом повторяющимися отточенными движениями черпаком из котла насыпает похлёбку в подставляемые тарелки. — Там ещё третья волна скоро должна вернуться, — говорит. — Последняя. Кто в здравом уме, туда, естественно, больше не собирается, но с последними решать будут так же, как и с первыми двумя. — Неужели вам их не жаль? — вопрошает Раяна удручённо. — Жаль, — Лола пожимает плечами. — Но ещё жальче будет, если из-за одного прокажённого закроют квартал на карантин, пока все не посдыхаем. — Ага, — кивает вновь Эдита. — Лола-то знает, о чём говорит. У неё муженёк в третью волну набора пошёл. Лола замирает с черпаком в руках и осуждающе смотрит на старуху, но молчит под тяжестью её авторитета. Матрона, кажется, за что-то ей мстит, потому что ухмылка, с которой Эдита говорит о будущей трагедии для несчастной почти вдовы, не свойственна моменту. — Хотя, «андрастианец» он, пыхнет и может даже не поймёт, что происходит. Услышав очередную реплику бабки, Лола всё-таки не выдерживает. Оскалившись, она что есть мочи швыряет в старуху черпак, но не попадает, едва не сбитая с ног другими женщинами. Причитая и охая, они оттаскивают бедняжку куда-то в переулок, втроём едва в силах совладать с одной яростной Лолой. На раздачу похлёбки молча становится какая-то девочка — ей подают черпак, с которого просто сдули пыль, и полевая столовая продолжает работу. — В смысле «андрастианец»? Раяна не может оторвать взгляда от переулка, куда увели новую знакомую. Эдита тихо хихикает. — Видимо, ты совсем не местная. У нас тут в ходу успокоительное есть, «дыхание Андрасте» называется. Эльфийский корень с лириумом и ещё невесть чем намешали, и курят по углам. Говорят, потом песни слышат, а некоторые чуть ли не с Создателем общаются, — старуха желчно ухмыляется, давая понять, как относится к этим сплетням. — Хотя, по итогу все как усмирённые ходят, ноги волочат да боли не чувствуют. Лола своего благоверного добровольцем записала, понадеявшись, что с дури слезет, а оно вот как обернулось. Ну, у такой идиотки иначе быть и не могло. Раяны вздыхает. На сердце снова тяжело. — Зря вы так с ней. — Не балакай ерунды, — Эдита хмурится. — Уж я-то знаю, какая она, змея. Собака блудливая. Эльфийка хочет возразить — уж больно ей приглянулась несчастная женщина, — но следующие слова старухи вынуждают её закрыть рот насовсем: — С детства знаю, подлую тварь. Как двое суток рожала её, так до сих пор стоит костью в моём горле, гадюка неблагодарная. «Есть о чём подумать» — говорит Солас задумчиво, и Раяна, погружённая в себя, поначалу даже не замечает ещё один звучащий голос. Только спустя полминуты рассеяно кивает. Радостный возглас старухи раздаётся, кажется, спустя целую вечность. — Кайо, мальчик мой! Вот ты где. — Привет, бабушка. Ребёнок, которого ответственно сопровождала Джули, выглядит оборванцем, как и все здесь, но довольным. Худой, щёки розовые от физической активности — возможно, посланница Эдиты выдернула его в процессе какой-то игры, сразу приведя на площадь. Тёмные спутанные волосы мальчика падают на смуглое лицо, и черты кажутся Раяне близкими. — Это ваш внук? — интересуется, поднимаясь на ноги. Эдита громко смеётся. — Если бы. Из детей у меня только эта, — матрона кивает на переулок, куда увели Лолу, — а она бы ничего путнего даже от архонта понести бы не смогла. Старуха не вставая с места подталкивает смущённого мальчика лет восьми ближе к Раяне. — Кайо, проведёшь эту леди к старым термам, понял? — мальчик рвано кивает. — Главное не забудь смотреть в оба. Последняя фраза заставляет Кайо нахмурится, резко затемняя детские черты, и следующий его кивок выглядит на удивление решительно. Поблагодарив всех сидящих у костра и вручив старухе несколько золотых монет, Раяна пускает Кайо вперёд, неспеша направившись следом. Вечереющий Вирантиум, особенно трущобный его подвид, не вызывает ничего кроме тревоги, поэтому девушка сама не забывает смотреть в оба, вглядываясь в каждую тень за углом. «У меня плохое предчувствие». — Знаю, — выдыхает она едва слышно. — У меня тоже.