Предчувствия неизбежного

      Мартину не нравится, что Айна якшается с каким-то даэдрическим принцем, — можно подумать, им мало проблем доставляют те даэдра, которых ведет Мерунес Дагон. Мартин целыми днями расшифровывает Мистериум Заркса; по ночам — тоже, и, погруженный в даэдрические письмена, настолько боится потерять мысль, что редко прерывается на обед. Но даже так он находит и силы, и время, чтобы поворчать на Героиню Кватча, когда замечает, что та снова посещала Дрожащие Острова.       Яркий цветок, прикрепленный к волосам, или на одежду, или на вещи; новые перчатки необычного цвета, словно бы сделанные из кусочков янтаря; запах нездешних специй. Даже Клинки, приветствуя уставшую редгардку в Храме Повелителя Облаков, не замечают таких мелочей, — но Мартин замечает. Он никогда не рассказывает о той части своей биографии, которая связана с даэдрической магией, не рассказывает, даже если очень просить. Но Айне кажется, что после тех событий будущий император чует все, что связано с даэдра, ну… почти как собака.       И ее, Айны, появление тоже каким-то образом чует. Предчувствует, прислушивается, присматривается через окно, почти не покидая прочных, но удушающих храмовых стен. Клинки уже потеряли одного императора и ужасно не желают потерять второго, поэтому Мартину не позволяют разгуливать по промороженным окрестностям Брумы — пусть даже это и пошло бы ему на пользу. Даже во внутренний дворик храма последний Септим, как правило, выходит в компании кого-нибудь из Клинков, смущенно шагающих сбоку или где-нибудь позади.       Но не тогда, когда заявляется Айна, — потому что ее визиты предсказать сложно и, когда Мартин сначала задумчиво смотрит на двери, а потом решительно откладывает Заркс, Клинков может не оказаться рядом. Так что он частенько выходит встречать ее сам. Сперва — у лестницы за воротами храма: раскрасневшуюся, запыхавшуюся, проклинающую все на свете и в особенности Клинков, которые построили свой оплот так высоко в горах. Потом — на площадке почти у самого храма, стучащую зубами от холода, с перчатками, которые примерзли к черенку летающей метлы.       Необычное средство передвижения, которым пользуется девушка, удивляло всех только первое время, а теперь примелькалось в этих краях. Да и задравшего голову Мартина больше волнует не происхождение странной метлы (ничем даэдрическим от нее, впрочем, не пахнет), а неизменно потрепанный вид Героини Кватча, которая бесшумно касается сапогами храмовых плит. Первые пару мгновений она кривится, расцепляя по одному окоченевшие пальцы, и силится поизящнее слезть с метлы. А потом, как и всегда, дружески улыбается Мартину — пусть даже губы еле двигаются от холода, а под глазами залегли усталые многодневные тени.       Прежде всех расспросов, Мартин уводит ее отогреваться внутрь храма.       Он так и носит колючую монашескую мантию — может даже, ту самую, которую носил в Кватче, — и отказывается одеваться во что-то, соответствующее его новому статусу. О своем статусе он забывает и во время визитов Айны — ничем другим та не может объяснить его неугасающее стремление обогреть, поддержать, помочь. Сменить повязку на мокнущем ожоге, вынесенном из закрытых позавчера врат Обливиона. Посоветовать отлежаться хотя бы день, потому что рубец от даэдрического оружия с тех пор воспалился и выглядит как-то скверно...       Айна с готовностью приняла бы помощь от брата Мартина, скромного служителя часовни в Кватче, или от просто Мартина, своего нового друга, вместе с которым они вляпались в премерзейшую даэдрическую историю. Но от мысли, что следы ее местами болезненных приключений сочувственно и внимательно осматривает Мартин Септим, она неудержимо начинает краснеть. Ей доставалось не так уж много доброты раньше, особенно от обитателей богатых районов Имперского города, да и существа, которых она встречает на своем теперешнем пути, редко бывают приятными. Впрочем, ее смущение мешало бы больше, если бы Мартин попутно не заваливал ее вопросами.       Айне кажется, что в словах последнего Септима то и дело сквозит тоска. Тоска того, кого заперли, сначала в осажденном, брошенном всеми богами Кватче, а потом — в Храме Повелителя Облаков, надежном, конечно, но оторванном от остальной империи. Тревога — тоже сквозит, в синих-синих понимающих глазах Мартина ее столько, что иногда редгардка не выдерживает и смотрит куда-нибудь в сторону. Чтобы не вспоминать, что такие же глаза были у покойного Уриэля Септима, в основном; остальные причины Айна старается не подкармливать и вообще гнать от себя подальше.       Чтобы не плодить вокруг персоны будущего императора сомнительные слухи. Чтобы потом, когда все закончится, было не так… обидно и больно.       Но Мартин — вот он, сейчас, с ней. Откровенно рад хоть на время остаться без пригляда скромно удалившегося Бауруса и, кажется, не видел новых лиц целое тысячелетие. Развлечь его Айне хочется совершенно искренне, поэтому она отвечает на все-все вопросы, о делах и не только. А потом, частенько с чашкой чего-нибудь горячего в руках, усаживается поближе к камину и просто начинает болтать. О людях, которые встретила в Сиродиле, и о чудесах, которые видела в айлейдских руинах. Об ужасах, которые происходят в Обливионе, и о том, что научилась ходить так бесшумно, что умудряется собирать прямо под носом скампов побеги кровавой травы.       Она даже признается, что почти накопила на скромный домик в своем любимом Чейдинхоле. Зелья у нее получаются все лучше и лучше — в те редкие моменты передышки, когда появляется время что-то сварить. И покупают зелья у нее тоже охотнее. Ингредиенты, собранные на Дрожащих Островах, так хорошо ложатся в руку, что, чтобы собрать побольше, ей пришлось навесить на метлу дополнительную сумку…       Услышав усталый и раздраженный вздох своего собеседника, редгардка прерывает сама себя, да так резко, что даже закашливается.       Но поздно: Мартин хмурится и скрещивает руки на груди, приобретая при этом чуть более царственный, чем обычно, вид. Мартин говорит ей то же, что и всегда: что даэдра опасны, а даэдрические принцы и тех опасней в десятки раз. Что принцы ведут свою игру, и смертным не дано понять ее правила. Что последствия службы на даэдра могут быть ужасными, или непредсказуемыми, или ужасными и непредсказуемыми вместе. Голос у последнего Септима немного дрожит, и смотрит он слегка внутрь себя — словно бы пересматривая заново картины, о которых обычно всем сердцем желает забыть.       Айна как можно легкомысленнее заявляет, что им сейчас нужна любая помощь, которую получится отыскать.       Да и вообще, чтобы победить даэдра, неплохо было бы заручиться поддержкой другого даэдра, а Шеогорат, пусть и безумец, но все же лучше, чем какой-нибудь изворотливый Клавикус Вайл. К тому же его желание спасти свое царство выглядит достаточно искренним. А оружие, благословенное им, бывает полезным: например, из того здоровенного дреморы-генерала в одной из Сигильских башен получилась крайне симпатичная, пусть и удивленная, овца…       Айна не рассказывает о том, что прекратила свои эксперименты с Ваббаджеком после того, как случайно превратила крысу в даэдрота и потом еле удрала от нее по узким пещерным коридорам. Это не та история, о которой нужно докладывать Мартину: он и так не верит, что из ее службы на Шеогората может выйти что-нибудь хорошее. Мартин и так тревожится за нее и выглядит виноватым каждый раз, когда отправляет с заданием в какие-нибудь руины, или катакомбы с культистами, или прочие сомнительные места. Ему ни к чему знать, что Дрожащие Острова иногда пугают Айну посильнее, чем владения Мерунеса Дагона.       Когда Айна собирается покидать Храм Повелителя Облаков, Мартин всегда предлагает ее проводить.       Внутренний дворик Храма в любое время суток полон Клинков, поэтому тут трудно остаться с кем-нибудь наедине — за тобой всегда следят чьи-нибудь глаза. Айна не может понять, раздражает ее это или же радует; подхватывая в руки прислоненную к стене магическую метлу (теперь, после пары неприятных инцидентов, Клинки перестали путать ее с садовым инвентарем), редгардка встряхивает головой, пытаясь вытрясти из нее разную сентиментальную чепуху. Ей нужно настроиться, чтобы совладать со своим уникальным, хм, инструментом. Ведь ветра вокруг Брумы такие сильные, а горы — такие высокие...       На всякий случай она шепчет заклинание защиты, потом еще и еще одно. Прерывается, только когда замечает печальную улыбку наблюдающего за ней последнего Септима. Дожидаясь, пока редгардка закончит, он ставит локти на ограждения, отделяющие Храм от пропасти ниже него. Мартин ежится в своей монашеской робе; из его рта вырывается пар, а на волосы и задранные плечи ложатся крохотные снежинки. Вот так, пусть даже в окружении целого ордена Клинков, он выглядит настолько одиноким, что у Айны внутри все сжимается от стыда и вины.       За то, что она всегда уходит так спешно, оставляя друга наедине с книгой, которая пытается читать его в ответ. За то, что не может вызволить его из этих проклятых гор. Но когда-нибудь — обязательно; ей хочется пообещать это Мартину, поклясться, что сделает все, чтобы помочь ему стать императором. Но она, как и много раз до этого, проглатывает неуклюжие слова сочувствия. И, вместо прощания, хлопает друга по плечу, то ли подбадривая, а то ли стряхивая налипший снег.       Айна говорит, что ждет не дождется, когда они с Мартином смогут вместе разобраться со всеми этими даэдра. А потом, быть может, она проводит его к парочке симпатичных мест, где снега и гор поменьше, чем в Бруме. Ведь будущий император должен знать, чем живет его империя, м?       Мартин ухмыляется ей, обнадеженно, но как-то криво. Как будто искренне хочет поверить в ее слова, но не получается. Как будто знает наперед что-то тягостное, но не может пока понять, что именно.