Кэмги

— Ты сдурел? — обреченно уточнил Чонгук, пялясь на успокаивающие незыблемостью песчаные барханы. Лучше было смотреть на них, чем на волнующегося, нервничающего до обильного пота друга. И сохраннее для собственного настроения тоже. Роскошный багряно-пурпурный закат бархатно ложился на рыжую кромку плавных дюн, окрашивая их в сочные ласковые цвета, подчеркивая их незыблемость. Чонгук не мог налюбоваться родными ландшафтами с тех самых пор, как они вернулись домой. — Я долго думал, прежде чем к тебе с этой просьбой прийти, — с нажимом сообщил сквозь зубы Сокджин. — Решил, что ты, как никто другой, сможешь меня понять. Чонгук тоскливо вздохнул. Да, нужно было ожидать от Джина такого поворота. Не слепой же, замечал, что тот переменился и продолжал меняться с тягостного для всех них тибетского похода. Легкомысленного повесу и шутника Сокджина было не узнать, словно в него вселилась чужая душа там, в загадочных тибетских просторах. Какой урок в него и Минхека впихнул император, точнее, его могущественные монахи, тот так и не сообщил. Однако спустя три дня прибыл в лагерь просветленным и безмерно счастливым. Ну еще бы — привозил к тибетцам полумертвого полудурка, а увез от них пришедшего в разум любимого. Минхек был еще очень слаб, когда Сокджин завалился вместе с ним в королевский шатер, однако говорил осмысленно и четко, только не помнил большую часть произошедшего, кроме самого нападения. «Мда, с тибетцами лучше не воевать и донести эту истину до следующих поколений», — решил тогда Чонгук, невольно похолодев. Не то чтобы он не радовался за друга, просто представил, что было бы, если бы император встретил их волшебной мощью своих монахов-воинов. Их могли втереть в тибетские скалы или оставить, вот как Минхека, идиотами. Хорош бы был король Чосона, пускающий по-младенчески слюни и ходящий под себя. — Вы оба альфы, — уже зная, с чем нападет в следующий момент друг и готовясь парировать, сухо ответил Чонгук. — Ни двор, ни все государство подобную эскападу не поймет, Джин. — Тэхёна же поняли! — буркнул Сокджин и зачастил. — Если младший король одевается по-альфьи, открыто носит оружие и бьется с воинами на ристалище, то почему мне и Минхеку нельзя пожениться? Да не только он, другие омеги тоже ринулись приторачивать к поясам кинжалы и короткие мечи, укорачивать косы… — Давать отпор мужьям, драться, уходить из мужних домов в отчие, — загибая пальцы, перечислил Чонгук. — Чосон скоро развалится не от войны с внешним врагом, а от междуусобицы, устроенной омегами. Мне осталось разрешить браки между альфами, чтобы уже бунтующее консервативное общество вскипело до крайней точки. Не добавляй, а? Почему бы тебе не продолжить сожительствовать с Минхеком, как ты делаешь сейчас? — Потому что я хочу назвать его своим мужем, — на удивление спокойно сказал Сокджин. — Посещать с ним королевские балы, держать его за руку, как другие альфы держат своих мужей, прилюдно целовать. — Я не могу, — Чонгук покачал головой, наконец к нему повернувшись. — Прости, Джин, но подобный маневр я мог бы запустить раньше, до похода в Тибет, а сейчас в Чосоне слишком неспокойно, чтобы добивать консерваторов еще и однополыми браками. И не думаю, что они угомонятся и через декаду, так что отступись от идеи, прошу тебя как друг. — И я прошу тебя как друг, — Сокджин умоляюще вскинул брови, протянул руку. — Пожалуйста, Чонгук. Я не младший король, с которого мгновенно возьмут пример. Уверен, что не положу начало множеству других альфьих браков. Дай мне назвать Минхека своим. — Нет, — тверже отрезал Чонгук, нахмурившись. — И хватит поминать Тэхёна то и дело. Он — особый случай, рожденный с обоими полами. И вместе с альфьей одеждой он носит омежьи серьги и заколки, через день закручивает замужний узел. Остался за мной замужем в конце концов! И не отказывается называться омегой. Спокойно подчиняется моим желаниям, делает то, что я прошу, не спорит, как раньше. Минхек же обычный альфа, с чего ему вдруг за другого альфу выходить? У вас даже детей не будет. — У вас тоже, — вспыхнул Сокджин, задев за живое. Чонгук на миг прикрыл глаза. Только друзья могут ужалить настолько больно, не подбирая вежливых слов. Буквально врезать ниже пояса. Стало тоскливо. Неунявшаяся до конца печаль, связанная с нежеланием Тэхёна иметь детей, всколыхнулась до самых краешков души. За все надо платить, Чонгук был готов платить, лишь бы Тэхён продолжал быть с ним и любить его. Однако порой заглядывался на чужих детишек, рожденных сверстниками, и мрачнел: хотелось собственного, похожего на Тэхёна, улыбающегося так же широко и заразительно, сияющего медовыми глазами. — Прости, Гуки, — прошептал Сокджин, сдаваясь. — Не хотел обидеть, честное слово. Просто Минхек… он в меня верит, считает, что я смогу тебя убедить. — Вы открыто живете вместе, что раздражает двор. Я прогнал жалобщиков, включая твоего же отца, и отказался вас судить, хотя закон все-таки имеется, — напомнил Чонгук, все еще злясь. — Может, надо ценить то, что уже даровано, и не требовать большего? Чем я двору, да и всему государству обосную свое дурацкое решение, а? Я не только твой друг, Джин, но еще и король — не забывай об этом! Прекрасные песчаные дюны потеряли свою прелесть, подернулись дымкой — до того размывалось зрение от злости. Почему все, щибаль, от него чего-то хотят, но никто не спрашивает, чего хочет он? Не приходят к нему удовлетворить его желания, только требуют и требуют! Словно он господь всемогущий, а не человек с собственными «хочу». Ах да, король же выше человеческой тщеты, он — избранник богов, следовательно, должен жить чужими интересами! Вспомнив о конкретном чужом интересе, Чонгук затосковал еще сильнее. На сегодняшнюю ночь он приготовил Тэхёну неожиданность, с которой сам долго примирялся. Давил страх, что Тэхёну подарочек так понравится, что затмит мужа, и тот постепенно от него отдалится. — Не забываю, — скорбно ответил Сокджин, сгорбившись. — Прости, что потревожил чепухой, Гук. — Радуйтесь тому, что имеете на сегодня. Чрезмерная жадность убивает насущное счастье, — Чонгук двинулся к колышащимся занавесям, на ходу обдувая себя веером. Хотелось смыть с себя дневные пот, усталость и хлопоты, потом прижать к себе Тэхёна и неторопливо вкусить любимые яства. А вовсе не обсуждать чьи-то проблемы и наглые требования. Сокджин в этом запросе проявил всю свою сущность: нетерпеливую, как у молодого жеребчика, рьяно перебирающего стройными ногами, оголтело жадную до удовольствия, нахрапистую в освоении новых преимуществ двора. В чем-то Чонгук его понимал: сам до недавнего времени был таким. Тоже внаглую брал и присваивал, ощущая, что вправе подобное делать. Однако тибетский поход научил и другому: не торопиться в отстаивании своих интересов, прислушиваться к другим, уметь находить половинчатые решения и ценить их последствия. Порой казалось, он помудрел на пару декад, практически постарел, хотя внешне остался прежним. — Прости, — еще раз вздохнул Сокджин, неуверенно дотронувшись до плеча, но Чонгук уже думал не о нем. Перед тем, как поразить Тэхёна, требовалось наведаться в гарем, придирчиво осмотреть Ли Мэя. Ли Мэй, хорошенький омега из Поднебесной, недавнее приобретение королевского гарема, слегка походил на Юнги изящностью и узкоглазостью, только был значительно красивее. В нем даже пристрастный судья не нашел бы изъянов, если не считать узкого разреза глаз, да и тот был в Ли Мэе гармоничным — не представлял этот омега с большими очами, превозносимыми до небес в Чосоне. Невысокий, но ладно сложенный, ослепительно белокожий — он напоминал раскрашенные китайские статуэтки. Характер у Мэя был покладистым и при этом страстно взрывным. И, что было важным, он сам продал себя в гарем и был охочим до постельных утех — идеально. Тэхён после того, через что прошел, мог бы вскинуться из-за подневольности и отринуть дар. Быстро следуя по анфиладе покоев и комнат, Чонгук слушал, как разносится разноголосое эхо от звуков его и охраны шагов. В этом мерном перестуке тоже было нечто успокаивающее, как в незыблемости песчаного горизонта — они находятся дома, в полной безопасности, в мире, где никто и ничто не сможет встать между ним и Тэхёном. А с малыми шероховатостями они постепенно справятся. При его появлении немногочисленные обитатели гарема всколыхнулись живой волной, повскакивали, с надеждой на него уставившись. И Чонгук, обведя рассеянным взглядом полупрозрачную кисею занавесей, груды мягких подушек, низкие столики с недоеденными лакомствами и застывших в поклонах наложников, напомнил себе, что пора бы передать большинство Хосоку. Жаль было неудовлетворенных, томящихся омег. Ли Мэй, уже умащенный благовониями, одетый в ярко-красный чогори до самых пят, вспыхнул румянцем и низко поклонился, смешавшись. Видно было, что он хотел встретить его велеречивостью, но от смущения забыл слова. — Приветствую, ваше величество. Я благодарен чести… — Приветствую, — Чонгук взмахнул рукой, отгоняя остальных, поманил Ли Мэя к себе, с ревнивой тоской разглядывая потенциального соперника. Хорош чертяка, несомненно хорош: подведенные сурьмой красивые глаза, узкое белое личико, сочное пятно чувственного рта. Тэхён при виде него сделал охотничью стойку, когда Чонгук намеренно прогнал мимо стайку гаремников: жадно сглотнул, дернув кадыком, прищурился и машинально облизнулся. И именно поэтому на Мэя пал выбор. Лучше уж муж будет лакомиться при нем, чем втихомолку вздыхать на соблазнительных красавчиков. — Ты помнишь, что нужно сделать? — Чонгук провел пальцем по его щеке, нежной и бархатистой, дотронулся до нижней губы. — Да, ваше величество, — Мэй еле заметно кивнул, не решаясь поклониться, пока королевская длань исследует его лицо. — Порадовать младшего короля, а потом потянуться к вам. — Да, верно, — Чонгук убрал руку, с трудом сдержавшись, чтобы не оттолкнуть. Не хотелось представлять его в их постели. И все же отчетливая картинка всплыла в голове: прекрасный в своей наготе Мэй, распростертый под Тэхёном, стонущий от его размашистых, безудержных толчков — не было сомнения, что любимый зажжется и мгновенно бросится в омут страсти. Столько облизываться на запретный плод и наконец его получить… — Только в такой последовательности. Фраза вышла резкой. Резкость продиктовала бушующая ревность. И Чонгук слегка смягчил интонацию добавкой, увидев, как побледнел в испуге Мэй. — Когда подам знак, удаляйся сейчас же. Не медли. — Хорошо, ваше величество, — пролепетал Мэй, невольно прижав ладонь к груди в защитном жесте. Выходил из гарема Чонгук в мрачном настроении. Подмывало сильнейшее желание все отменить к чертям. Продолжить жить без третьих лишних. И только когда откатная дверь показала ему полулежащего у накрытого стола скучающего Тэхёна, Чонгук успокоился. Тэ взглянул на него с откровенной чистой радостью, одарил своей обаятельной широкой улыбкой. — Ты припозднился, Гуки. Замучали тебя советники? — Есть немного, — Чонгук ускорил шаг, чувствуя, как сердце забилось тоже быстрее — как всегда в присутствии любимого. Нагнулся к нему, чтобы поцеловать, и нахмурился — взгляд поймал край свежей, еще алой царапины. — Это еще что? — Оцарапался, когда носил на перекладине тяжести. Пустяк, — Тэхён одернул ворот чогори, прикрывая оплошность, и примирительно добавил: — Я завтра омежью сорочку надену, Гуки, никто и не увидит. — Я увижу, — Чонгук упрямо оттянул ворот, обнажая трогательную ключицу, припал к царапине губами, зажмурившись. Пах мгновенно налился теплом от прикосновения к душистой теплой коже. Жасмин с привкусом крови и мускуса — как часто такое бывало между ними, как отчаянно хотелось подобное предотвратить! В памяти проявились их частые полные раздражения схватки, когда они то дрались, то терлись друг о друга и ожесточенно целовались. Решение было правильным: за прошлые ошибки он должен больше идти навстречу. И, может быть, спустя какое-то время Тэхён начнет такими же огромными скачками нестись к нему и одаривать поблажками. Ели неспешно и без особой охоты. Когда Тэхён был очень голоден и забрасывал в себя еду быстро и жадно, он не был настолько заманчив, как сейчас: лениво тянущийся за куском лепешки, обмакивающий ее в мясную подливку, слизывающий капли с ярких губ. Чонгук мог бы наблюдать за ним вечность — во всем мире не было представления краше. К шербету и винограду опомнился, поскучнев: щибаль, еще ж этот Мэй… Еще раз захотелось все отменить, оставить Тэхёна только себе, но Чонгук сделал над собой усилие и щелкнул пальцами распорядителю. Тот только этого и ждал: метнулся к двери еще в поклоне. — Танцы? — равнодушно спросил Тэхён, ползком перебираясь на ложе. — А, может, ну их? Я что-то в настроении для объятий и беседы. — Не танцы, — Чонгук пересел на ложе и, чтобы не выдать напряжение острым взглядом, тупо пялился на окно, за которым синел вечер. — Я кое-что тебе приготовил. Небольшой подарок. — Даже так, — Тэхён воркующе рассмеялся, перекатившись к нему и запустив пальцы в волосы. По коже пробежался табун мурашек, до того приятно Тэхён массировал. — Лучший мой подарок, Гуки, это… Щи-баль. Ладонь выскользнула из его волос. Чонгук угрюмо уставился на Мэя, выросшего словно по волшебству в их покоях. Мэй умел производить впечатление, бесспорно: распустил черные волосы, подчеркивающие белизну лица, скинул ненужные паджи, явился босиком, показывая трогательные узкие ступни из-под длинного шелкового подола алого чогори. Алое на белом — красиво, как кровь на снегу. — Это то, что я думаю? — осторожно уточнил Тэхён, жадно глядя на Мэя. — Гуки? — Да, — заставил себя проронить Чонгук, вылущая застежки из тугих петель. — Мой тебе дар, Тэ. Мэй, чутко уловивший, что можно приблизиться, мелкими грациозными шажками заскользил к ним, с почтением вперив глаза долу. Но на ходу соблазнительными движениями высвобождался из одежных слоев, будто цветок скидывал лепестки. Сочный цвет страсти упал на мраморные плиты, оставив его в коротком распашном белом халате. Халат тоже прошелестел на плиты, вызвав у Тэхёна судорожный вздох. Чонгук яростно скрипнул зубами, раздражаясь представлению: нельзя было просто раздеться? Зачем усугублять, дьявол?! Сорочку Мэй скидывал резким рывком, будто уже его одолевала страсть. И Тэхён на этом рывке кинулся к нему. Подхватил на руки, смотря с изумленной, недоверчивой радостью, постоял так с ним — легким, хрупким — и бросил на постель, дергая свой чогори. Тут же опомнился и рванулся к Чонгуку, принявшись осыпать лицо поцелуями. — Спасибо, Гуки! Спасибо, любимый. Оторваться от него Чонгук не смог: так и упал с ним на ложе, срывая с него и себя мешающие ткани. Из глубин души рос и не мог вылететь на свободу крик: «Люби меня, только меня, Тэ!» Тэхён вывернулся, подставив ему спину, зарычал, а вслед за ним и Чонгук, с ненавистью взглянув на соперника. Ли Мэй знал толк в соблазнении. Раскинулся опавшим цветком на ложе, широко раздвинув ноги и демонстрируя влажный тугой вход. Медленно облизнул два пальца, туманно смотря на Тэхёна, и с той же черепашьей скоростью ввел в себя, невероятно манко двинув бедрами. Тэхён подтащил его к себе за ноги, мимолетно укусил за тазобедренную косточку — точно так же его покусывал Чонгук, приступая к ласкам — чмокнул бодро вставший член, и накрыл собой, впиваясь в губы. Это зрелище было уже чрезмерным для выдержки Чонгука — чтоб любимый и единственный целовал другого!.. Чонгук навалился сверху, придавливая охнувшего Тэхёна к пискнувшему Мэю, торопливо проверил отверстие — оно уже потекло от желания. И вдавился одновременно с движением Тэхёна вовнутрь наложника. Видимо, двойное проникновение — его и в него — довело Тэхёна до крайней степени возбуждения, потому что он громко вскрикнул и, покрывшись пленкой пота, задрожал. Чонгук милосердно дал ему привыкнуть несколько мгновений, безжалостно при этом вгрызшись в метку, обновляя ее. Мое, мое, мое — билось в висках, душу скручивало в тисках страдания. Тэхён пропустил первый толчок, только по инерции вжавшись в застонавшего Мэя. Но второй подхватил: Чонгук почуял, как расслабленное под ним тело налилось твердостью, как железно сдавил его Тэхён своими жаркими тисками. Происходящее балансировало на грани помешательства: ревность, тяга, страсть. И острота ощущений росла с каждым мгновением. Чонгук вколачивался сильными длинными рывками, чувствуя, как Тэхён, уловив его ритм, с той же частотой, но меньшей амплитудой из-за тяжести на нем и в нем берет Мэя. Поворачивал голову Тэхёна к себе для поцелуя, в жадности схватив за волосы. Пот заливал глаза, становилось все слаще и ярче. Постепенно смывалось в накале черное, оставалась лишь чистая чувственность. И наконец Чонгук рыкнул, кончая и запирая Тэхёна узлом. Тот выгнулся навстречу, подставляясь растущей каменной луковице, тоже кончая и всхлипывая в избытке наслаждения. Мэй выгнулся, на удивление, прочным луком, приподняв их обоих, и тоже тоненько всхлипнул. Чонгук, остывая, покачивался, бездумно целовал мокрые от пота плечи Тэхёна. Лежавший под любимым наложник теперь воспринимался лишь частью ложа — как подушка. Подумаешь, случился очередной переворот в их жизни. Рано или поздно острота затрется, тоска уймется. И вдруг Мэй, ловко выскользнув из-под обмякшего Тэхёна, поцеловал Чонгука в плечо, провел узкой ладошкой по его груди, втиснулся ею между ними. Мышцы Тэхёна вновь налились напряженной твердостью, он повернулся, с непонятным прищуром наблюдая. Чонгук забыл как дышать, весь ушел в изучение реакции. Кто станет важнее, кто? И улыбнулся с облегчением, когда Тэхён, вывернувшись немыслимым углом, поймал кисть Мэя и недовольно рявкнул: — Мужа не трогать! — Простите, ваше величество, — Мэй непритворно погрустнел, пушистые ресницы дрогнули в движении вниз. — Ты меня прости, — Тэхён ласково его погладил, чмокнул пальцы, подтянув их ко рту. — Мне очень понравилось. Я пришлю тебе подарок завтра. Как тебя зовут? — Мэй, ваше величество, — Мэй счастливо расцвел в улыбке, в свою очередь припал губами к его руке. — Ты свободен, Мэй, — Тэхён, потрепав его по волосам, легонько пихнул. — Я предпочел бы остаться наедине с мужем. Дождавшись, когда Мэй, грациозно собрав одеяния и хитро зыркнув, улепетнет, Чонгук позволил счастью отразиться на своем лице. Отсвет тотчас же лег на Тэхёна, тот тоже засиял, приоткрыл опухшие губы, приглашая. Чонгук слизал чужой вкус с них, исподволь вылизал рот, чтобы и тени Мэя между ними не осталось. И только потом угомонился. — Я так тебя люблю, — задумчиво сказал Тэхён, выкрутив шею до хруста, чтобы смотреть ему в глаза. — что не знаю, как выразить свою любовь в словах. Только в поступках могу, Гуки. Таких же искренних, как твои. Ты знаешь, о чем я думал на днях? — Как же я могу знать, любимый, я же не тибетский монах, — рассмеялся Чонгук, добавив: — Я тоже тебя люблю. — Подумал, что нам стоит подумать о детях, — Тэхён все так же задумчиво туманил глаза, теперь уходя в мыслях вглубь. — Я бы хотел, чтобы у нас появился малыш, похожий на тебя. Эти совершенно неожиданные слова заставили узел налиться и окрепнуть, а Чонгука — онеметь. Тэхён завозился под ним, потираясь вставшим членом о покрывало, застонал, потеряв способность говорить. А Чонгук зажмурился в избытке чувств, изнемогая от любви и радости. «Истина лежит в середине пути между двумя людьми — только так и не иначе», — думал Чонгук позже, поглаживая заснувшего Тэхёна по волосам. — «И только там рождается счастье».

***

… — засим подтверждаю высочайшее королевское разрешение браков между альфами, — зычно вел Чонгук, с холодной надменностью взирая на оторопевших и остолбеневших подданных. Дал им докипеть до нужной точки и торжественно завершил. — Сия мера позволит дать кров и имя сиротам из бедных кланов, которых альфьи пары обязуются усыновить и воспитать как родных. Чосон нуждается в процветании, в здоровом и крепком наследии и во всех мерах, которые могут тому поспособствовать. Двор от внезапного поворота оглашения растерянно заморгал, запереглядывался и от вовремя поданного Сокджином клича: — Да здравствует мудрый король! Завопил во всю мочь луженых глоток: — Да здравствует мудрый король!