Кэмги

Тэхён тщательно прицелился, раскручивая пращу напряженной рукой, и на выдохе запустил камень. Каменный кругляш со свистом вылетел в беззаботную белку и сбил ее с ветки. Чонгук улыбнулся, расслабляясь и гордясь мужем, но при всех хвалить не стал: чувствовалось, что именно его похвалу Тэхён примет в штыки. Тэхён, не дождавшись разрешения на использование оружия, втихомолку заставил свою охотничью четверку смастерить пращу — детскую забаву, которой детвора сшибала фигурки животных в простой игре. Возразить против нее, бывшей когда-то серьезным оружием предков и ставшей игрушкой, Чонгук не мог, но безмолвный укор считал. Может быть, муж был прав, и стоило его вооружить — все-таки они приблизились к врагу, которому будет плевать: омега или альфа надвигается. Но пугала мысль, что любимый будет располагать потенциальным инструментом для побега. Так что да, укор повис между ними. Воины, не зная, как реагировать, промолчали. Намджун восхищенно охнул. Брюзгливый, вечно недовольный чем-то в походе Сокджин хмыкнул. — Ха, Тэхён, нашел чем удивить! С такого расстояния снять белку немудрено. Только вот чем тебе эта игрушка поможет, когда враг помчится с мечом наперевес? Можно было бы и не забавляться, ты все равно останешься в лагере, подальше от опасности. Чонгук медленно перевел дыхание, с мукой уставившись на промозглые готовые пролить на них очередной ледяной дождь небеса. Порой безмозглого друга хотелось прибить за длинный язык и неуместные подколки. Пусть он зрил в корень и говорил правду: что Тэхёну не следует даже думать о приближении к опасности, но зачем же дразнить уже раздраженного зверя? Муж не замедлил ответить звенящим от ярости голосом: — Дорогой Джин, я бы хотел тебе напомнить, что лагерь будет расположен во вражьем государстве, и мое нахождение в нем нисколько не будет безопасным. Мы уже на территории Тибета, стрела может прилететь из ниоткуда! Так что и эта игрушка пригодится, а надо будет, пойду на тибетцев с голыми руками, раз уж омеги имеют право защищаться только ими! — Тебя вообще не должны были брать с собой! — вскипел Сокджин, забываясь, что говорит с младшим королем и не добавляя должного пиетета в обращение. — Только обуза… — Замолчи, Сокджин, и не забывайся! — прорычал Чонгук, в сердцах хлестнув себя по голенищу сапога. — Ты разговариваешь с его величеством, щибаль! — Простите, пожалуйста, ваши величества, — смиренно склонил голову Сокджин, но сверкнул глазами на Тэхёна непримиримо. Он действительно кипел уже давно — целый месяц, пока пересекали Поднебесную — когда Чонгук постановил, что его любовник будет среди защитного окружения Тэхёна в лагере. Глупый — Чонгук заботился и о его сердце, намеренно убрав того с линии обстрела. Действовал по аналогии: если бы с Тэхёном что-то случилось, он бы не смог с прежним пылом воевать. Бесило, что друг не понимал очевидного и не преисполнился благодарности. К дьяволу заботу: пусть Ли Минхек выступит в числе передовиков. Тэхён сердито фыркнул, пригнулся к гриве, пришпорил коня и вырвался вперед. Его дикарская охотничья свита с лихим гиканьем рванулась за ним, оторвавшись от остального сопровождения. Чонгук беспомощно проследил за ним, явно гневающимся, но возвращать повелительным криком не стал. Тэхёну тоже иногда можно было выпускать пар, чтобы не взорваться болотным пузырем под давлением чувств. Ударил кулаком по седельной луке и поманил к себе насторожившегося Сокджина. Тот, невольно ежась под его тяжелым взглядом, подскакал ближе. Чонгук сгреб его за грудки, подтащил, почти утыкаясь носами, и громко, чтобы слышали другие нахалы, рыкнул: — Чтоб никогда не смел так разговаривать с моим мужем! За ослушание и оскорбление короны — порка, Сокджин! — Понял, ваше величество. Простите, пожалуйста, мою наглость, — Сокджин непритворно струхнул, побледнев до синевы. Прилюдная порка действительно применялась за подобные оскорбления, и самолюбие после сложно было восстановить. Особенно такому гордецу, как Джин. С усилием его оттолкнув, Чонгук хлестнул конский круп, присвистнул. И вся армия послушно ускорилась, догоняя младшего короля, помчавшегося в окружении своей свиты к горам. Нельзя было расслабляться: они уже второй день как перестукивали копытами по тибетской земле, и пусть ни души не было на горизонте, но враги могли уже знать об их прибытии. И близость любимого к горам, в которых те могли прятаться, настораживала. Недовольный, удрученный Тэхён позабыл о сулящих отравленные стрелы скалах и упорно направлялся именно к ним. Вдруг крохотные черные фигурки, в которые превратились беглецы, сбились с ровного темпа, засуетились, разворачивая лошадей вспять и помчались еще быстрее. Сердце пропустило удар, Чонгук почувствовал, как вспотел в непривычно теплой громоздкой одежде. Только бы не попали!.. Летел навстречу, выхватив меч и отдавая команды. Военачальники трубили в роги, приказывая стрельцам выставить луки со стрелами наизготовку. От бешеного топота и гула ветра закладывало в ушах, мерзкая местная пыль клубилась, застилая обзор. Вперед него выскакивали ряды, прикрывая драгоценность — короля, выставляя заслон между ним и Тэхёном. Чонгук остервенело зарычал, обгоняя, и с облегчением выдохнул, увидев, как из пыльного облака выскочил невредимый Тэхён на белой лошади. На мгновение накрыла слабость — до того огромным было облегчение. И в следующий миг Чонгук сжимал конские бока, чтобы сократить между мужем и собой расстояние. Перегнулся к запыхавшемуся Тэхёну, рявкнул: — Цел? — Да. Не попали. Их стрелец поспешил, выпустил стрелу раньше… — договорить Чонгук ему не позволил: дернул на себя, резко перетащив к себе в седло. Тэхён охнул, не успев схватиться, скривился, ударившись о луку. — Тебе выбирать, Тэ, — процедил Чонгук, слегка остывая. — или ты едешь за моей спиной на одном коне, или смиренно скачешь на своей лошади, но в середине армии. Что выбрал? — Смиренно скачу на своей лошади в середине армии, — мрачно ответил Тэхён, набычившись. — Я совершил оплошность, Чонгук, признаю. Прости. — Прощаю, — смягчился Чонгук и потянулся поцеловать. Тэхён увернулся, сделав вид, что нагнулся поправить задравшийся подол чогори. Сердито скосился в сторону и пробурчал: — Можно уже пересесть или я вот так позорно, спиной вперед, продолжу ехать? — А что, мне очень даже нравится, — задетый нежеланием ответить на ласку, хмыкнул Чонгук, перехватывая его поудобнее, чтобы можно было смотреть на выстраивающуюся полукругом армию. Теперь можно было не спешить: только дурной ломанется в горы под обстрел. Надо было обойти гору, что было досадно — еще пара добавочных дней пути до Лхасы. — Пожалуй, строптивцев так и буду наказывать: сажать их лицом к хвостам. — Мы уже почти в стану врагов и я все еще безоружный, — горько проронил Тэхён, глядя куда-то вдаль. — Меня могут зарезать как беспомощную овцу. Это глупо, Чонгук! — Тебя не… — Чонгук осекся, увидев, как в больших светлых глазах задрожали слезы. Запретный удар — перед его слезами он не мог устоять. — Тэ, пожалуйста, не огорчайся. Тебя ни в коем случае не заденут. Я позабочусь о тебе. — Я сам могу о себе позаботиться, — хмуро отрезал Тэхён и внезапно вывернулся из рук. Ловко приземлился, побежал к своей вышколенной кобылке, скачущей рядом и в мгновение ока взлетел на нее. Спросил, гордо выпрямившись, запрокинув голову, чтобы слезы не вытекли. — Могу я вернуться в середину армии, ваше величество? — Тэ… — укоризненно протянул Чонгук, но от звука сигнального рога встрепенулся. Не время выяснять отношения, когда всем им грозит смерть. Махнул рукой, его отсылая и уже зная, что и этот пренебрежительный жест ему припомнят. Когда подобрался на расстояние, недостаточное для полета стрелы, чтобы обозреть суровые гольцы и признать свое перед ними бессилие, Чонгук долго размышлять не стал. Первоначальное решение было верным, что подтверждалось мнением военачальников: взбираться на горы даже кружным путем, прячасть за выступами, означало потерять, как минимум, пару сотен солдат, а то и офицеров. Перед обстрелом все равны, тут не спрячешься. Правильнее было обойти на таком же почтительном удалении от каменистых нагромождений, проникнуть в одну из множества сквозных пещер, а оттуда уже пешими карабкаться к окаянной Лхасе. Наслышался за время похода от жителей Поднебесной вдосталь: ходили небывалые слухи, граничащие с мифами и сказками. Когда-то столица Тибета образовалась из трех храмов, а те основали монахи. Особые монахи, не такие, как в родном Чосоне, умеющие лишь молиться и жиреть. Эти питались только зерном и молоком яка, избегали есть мясо, чтобы не осквернить души животных — верили, что в животных переселяются человеческие сущности. Как в этом стылом краю можно было не потреблять мясо, питавшее получше зерна или молока, Чонгук решительно не понимал. Но как-то же выживали и крепли духом. Немудрено, что таких крепких горных козлов никто не мог покорить. Попробуй для начала одолеть неприступные вершины, грозящие тебя сорвать в пропасть, не околеть от холода и голода, потому что много провизии с собой не унесешь, а вокруг один лед и снег, а потом еще и сражаться слабым от нехватки воздуха с горцами, чувствовавшими себя в своей стихии. И что настораживало: на подступе к Тибету, где приграничные селяне знали о тибетцах больше срединных жителей, им сообщали уж совсем странные вещи. Что монахи умеют летать, излечивать прикосновением, вводить в транс одним взглядом, а при необходимости сражаться так, что парочка могла снести сотню. Как отсеять бредни от правды, никто не знал. Однако воины все чаще суеверно целовали талисманы и потихоньку молились. Не нальется полнотой луна, как большинство начнет шарахаться от каждого шороха и выхватывать меч. В такой напряженной обстановке и случаются нелепые раздоры внутри армии, когда люди озверело убивают ближних. И в этот, кишащий мифами и загадочной энергией, край он бездумно привез любимого мужа, который жадно прислушивался ко всем отсебятинам и явно убеждался в том, что обряд — настоящий… Еще выяснилось, что они ошибочно принимали правителя за короля, а тот был императором, как хуанди в Поднебесной. Надо же, государство крохотное и нищее, а туда же — император. Полученные от Бэйцзина сводки витиевато вещали, что старый император умер, а вместо него выбрали — выбрали! — юнца, которому еще бритва не понадобилась. Якобы местные монахи, ламы, увидели в молитвенном трансе подходящего правителя и пришли к нему. А тот благоговейно принял дар небес. Если бы такой бардак царил в Чосоне, с усмешкой подумал Чонгук, то чосонцы бы все уже перерезали друг другу глотки. Народ должен почитать определенную чистоту крови, а не избранника сумасшедших монахов. Однако все это требовалось учесть, чтобы изучить врага получше и мыслить его понятиями. Первое, что становилось необходимым в войне, учил отец: это понимание мысленного хода враждебного народа. Оно и есть ключ к победе. Чонгук повелительно щелкнул пальцами, не сводя прищуренных глаз с пустых камней — нигде не виднелись ни навершие шапок, ни луки, но камни были живыми и могли в любой момент выпустить тьму отравленных посланий. Ему подали чашу с кислым молоком яка, привезенным из ближнего пограничного селения. Эту тошнотворную кислятину Чонгук никогда бы не взял в рот, но она и не нужна была для питья. Перевел взгляд на враждебно настроенное небо, готовое пролить на них потоки холодной воды — а в горах наверняка будет и снег! — и пролил из чаши перед собой немного молока. Повернулся на восток, окропил землю желтоватой жидкостью еще, на юг — опять плеснул, на запад — вылил остатки. И, передав пустую чашу ближнему воину, спрятал улыбку, воззрившись на камни. Его демонстрация не должна была пройти незамеченной. Сейчас супостаты растерялись, наблюдая за чосонским королем, который соблюл местные традиции. Неважно, с какой целью ты пришел в Тибет, нашептывали ему увлеченные рассказчики на щекочучем слух языке Поднебесной, ты должен почтить священную землю и пантеон богов. Так считают тибетцы и они непримиримы к тем, кто оскверняет их край и языческих божков. Что ж, теперь им придется ломать дремучие, косные головы над поступком Чосона, принесшего огонь и кровь в их полустепное, полугорное государство, но почтившего волшебство, кроющееся в нем. И задуматься: а не прав ли чосонский король, мстивший за бесславную смерть своего отца, а не ошиблись ли те, кто принимал решение казнить его отца при семье и придворных? Пусть озадаченно размышляют, чешут репы, что сидят у них на плечах. Рознь в стройных рядах всегда помогала. Чонгук обернулся к своим, ища глазами Тэхёна. Воины, повинуясь окрикам старшин, выстраивались в шеренги, чтобы пойти в обход. К нему поспешно подводили коня, лязгая доспехами. И в этой суматохе он заметил Тэхёна не сразу, а когда увидел, то помрачнел. Тэхён, невидимый поначалу с его места, но наверняка заметный с высоты, где трусливо пряталась чужая рать, яркий в своих королевских одеяниях, повторял церемонию почета, но значительно медленнее и с большим пиететом. Низко склонялся, поливая бурую жухлую траву молоком, посыпая зерном, шептал, часто кланяясь, прикасался к земле ладонью. Он, похоже, привнес что-то от себя, вспомнил родные шаманские сказки. Потому что истово верил, отчаянно надеялся, что этот поход принесет ему… счастье?