Мемуары сэра Кэйи

– Это ты называешь расслабиться?! Кэйя обернулся на голос и вскинул руку, из которой вырвалось несколько ледяных обломков – стоящий позади Дилюка митачурл вскрикнул от боли и отпрянул назад, с тяжелым грохотом роняя топор на землю. Вокруг него тут же образовался круг из хиличурлов, выкрикивающих воинственные возгласы, к которым вскоре присоединился разгневанный вопль их вожака. Митачурл ударил в кулаки и на четырех лапах бросился на противника, но Дилюк успел поднять меч и окутать его жаром пиро-стихии. Потребовалось меньше секунды, чтобы из лезвия вырвались первые горячие искры, обернувшиеся гигантской, пылающей, как само солнце, птицей фениксом. Хиличурлы вопили во всю глотку: – Ya yika! – Yeye mosi gusha! – Biadam! Но феникса было не остановить. Он ветром пронесся по выстроившейся колонне и спалил их хилые тельца дотла, оставив позади себя обугленную землю. В воздухе запахло паленой шерстью и жженой травой. Митачурл с облезшей кожей и поджаренными лапами посмотрел на поверженных товарищей и издал дикий рев, пробивающий до мурашек и до жути похожий на плач. Дилюка всего передернуло от этого зрелища. Он застыл, не в силах сдвинуться с места и обернуть меч в огонь. Его охватила чудовищная паника, словно он опять на своем первом задании на окраине Мондштадта и капитан кричит ему: «Убей его, или он убьет тебя!» – Дилюк! – рявкнул Кэйя. – Чего стоишь?! – О Барбатос… – прошептал Дилюк себе под нос, широко раскрытыми глазами уставившись на монстра. И почему он никогда не замечал, насколько сильно хиличурлы похожи на обычных людей? Митачурл когтем здоровой лапы скрёб землю, словно хотел оттолкнуться от нее – не прошло и секунды, как он с ревом кинулся вперед, оставляя за собой следы гигантских лап. Дилюк видел его искаженное яростью лицо, видел его обожженный лоб и даже белую кость, показавшуюся сквозь опаленную кожу. Он вскинул меч и поднял его, готовясь нанести очередной удар, но тут по земле с хрустом пробежала широкая полоса льда и в воздухе закружился снежный вихрь, поглотивший зверя. В один миг митачурл оказался заперт в массивной ледяной глыбе, украшенной, как хрустальное изделие, тонким слоем инея. Кэйя тяжело вздохнул и вытер вспотевший лоб ладонью. – Справились. О, Барбатос, я думал, они никогда не закончатся, – он убрал меч в ножны и обеспокоенно посмотрел на Дилюка. – Все в порядке? Дилюк, занятый разглядыванием митачурла, ответил не сразу. Глаза монстра все еще пылали ненавистью и гневом, но тело больше не могло причинить вред – мозг был мертв. – Да. Наверное, отвык от сражений. Больше заминок не будет. – Ну, я надеюсь, нам и не придется больше сражаться, мы здесь не за этим. Посмотри вперед. Кэйя вскинул одну руку, указывая куда-то вдаль, в сторону моря, а другую положил Дилюку на плечо. По коже от места, где опустилась ладонь, прошелся свежий холодок, подобно ветру, успокаивающему разгоряченную кровь. Дилюк подумал, что если сейчас не прислонится щекой к этой невероятно мягкой руке, то упустит величайшее блаженство в мире, доступное, возможно, лишь ему одному. Он с трудом заставил себя оторваться от этих мыслей и взглянуть вперед. Впереди, в метрах ста от них, расстилалось мягкое, как облака, море одуванчиков. Как в сказках, которые он читал в детстве, и как в рассказах Аделинды, в которые он никогда не верил, море одуванчиков казалось пушистым белоснежным одеялом, укрывшим землю от обжигающего солнца. Дилюк уже чувствовал, как щекочет нос от семян, которые разлетятся при первом же порыве морского ветра. – Ого. – Только и смог вымолвить он. – Нравится? – промурлыкал Кэйя. – Еще бы не нравилось: про эти поля слагают легенды далеко за пределами Мондштадта. Странно, что мы тут раньше не были. Все это время такая красота у нас под носом, а мы ее упускали. – Но сейчас же мы здесь, – возразил Дилюк. – Пойдем. Он осторожно взял его руку в свою и чуть вздрогнул от контраста температур – по коже пробежалась толпа мурашек, а в воздухе повисло невесомое облако пара. Кэйя внимательно смотрел на их сплетенные пальцы, а затем легко расцепил ладони и отпрянул в сторону. – Забыл? Мы ждем Джинн и Кли. Кстати говоря, куда-то они запропастились… Он отвернулся, принимаясь разглядывать тропинку, по которой они пришли, пока Дилюк стоял на месте и рассматривал травинки у себя под ногами, все больше накручиваясь, как взбаламученная юла, и переживая за сегодняшнюю вылазку. Ему хотелось провести с Кэйей время с той самой секунды, как тот предложил развеяться и погулять в живописных местах за пределами Мондштадта. Идея показалась ему прекрасной, но кто же мог знать, что Кэйя пригласит с собой и малышку Кли, и Джинн – их старую подругу? И вот мрачный, как туча, Дилюк обреченно шел за ними вслед, словно собирался не на увеселительную прогулку, а на казнь. Несколько раз он пытался отстать, чтобы хоть на минутку побыть одному (если уж наедине с Кэйей не получилось), но несносный братец всякий раз окликивал его и останавливался, дожидаясь, пока тот догонит их маленькую группу. А теперь Кэйя так легко и снисходительно отпустил его ладонь, словно намекал Дилюку, что такое больше не для них. Наверное, за руки держатся только близкие друг другу люди. Дилюку стало невероятно тоскливо. Хоть бы Джинн задержалась подольше, где бы она ни была, хоть бы еще минуту провести наедине… – Эй! – крикнул Кэйя двум фигурам, приближающимся к ним. – Вы где там застряли? Мы тут уже весь лагерь перебили без вас! – А мы глушили рыбу! – рассмеялась Кли и тут же ойкнула, когда тонкие пальцы схватили ее заостренное ухо и оттянули в сторону – должно быть ущипнули не больно, но все равно довольно неприятно. – Не мы глушили, а ты глушила, юная леди, – строго сказала бывший действующий магистр, а ныне капитан Ордо Фавониуса Джинн Гунхильдр. – Если будешь вести себя так и дальше, то по возвращении в Орден окажешься в комнате наказания. И без десерта на ужин. – Ну Джи-и-инн, – завыла эльфийка и ловко вывернулась из ее рук. – Кли будет хорошо себя вести, честно-честно! Скажи же, братик Кэйя, правда? – Конечно, она будет хорошо себя вести, – рассмеялся Кэйя и поймал ее маленькую ладонь в свою. – Посмотри какая красота впереди! Как думаешь, братик Альбедо будет доволен, если мы соберем ему полсотни таких вот красивых одуванчиков? – Братик очень обрадуется! – воскликнула Кли и весело зашагала вперед, уводя за собой Кэйю. Дилюк кисло посмотрел на их веселую парочку, скривился в лице и тут же одернул себя. Нет, ну до того, чтобы ревновать Кэйю к ребенку, он еще не дошел! – Эй. Он обернулся и столкнулся взглядом с Джинн, которая осталась стоять рядом и неловко покручивала прядь своих волос, выбившуюся из прически. – Еще раз привет, – улыбнулась она. – Как дела? – Нормально, – скупо ответил он и постарался принять безразличное выражение лица. – А на Винокурне? – Отлично. – А в таверне? – Просто замечательно. – Чего ты такой угрюмый? – настороженно спросила Джинн и слегка нахмурилась. – Мы эту прогулку только ради тебя устроили, а ты все пытаешься куда-то сбежать. Я понимаю, что мы далеко не самые близкие друг другу люди и между нами много разногласий, но ведь мы все еще друзья, верно? – ее голос дрогнул, но она не остановилась. – Давай не будем сейчас ссориться. Хотя бы ради Кли. Дилюк тяжело вздохнул и сложил на груди руки. – Ладно, извини. Просто в последнее время тяжело говорить о каких-то делах. Сейчас просто не то время, чтобы возвращать старые отношения… – Это связано с Эрохом, верно? Дилюк удивленно уставился на нее. – И ты тоже знала? – Да… То есть нет. Варка рассказал всего несколько дней назад, а я обещала, что сохраню все в секрете. Просто омерзительно, – Джинн поджала губы и опустила взгляд под ноги. – Как думаю, что работала с этим человеком и допускала творящийся в Ордене беспредел, так тошно становится. Ордо Фавониус никогда не станет рассадником пороков, каким его хотело видеть прошлое руководство. А твой отец, – она дотронулась до руки Дилюка, и он столкнулся с ней взглядом – немного печальным и таким знакомым, словно между ними не лежали годы разлуки. – Твой отец не заслужил того, чтобы рыцари скрывали правду о его героическом подвиге от народа. Дилюк, мне все равно, что планирует делать Варка: как только уляжется вся эта история с Глазами Порчи, я добьюсь того, что бы Орден рассекретил всю информацию о преступлениях Эроха. Дилюк промолчал, думая о том, открыл ли ей магистр всю правду от начала и до конца. В конце концов он пришел к выводу, что она знала достаточно, чтобы возненавидеть Эроха и не думать лишнего на Кэйю. Впервые за долгие годы он почувствовал что-то вроде благодарности к Джинн. Его подруга была из тех, кто не бросает слов на ветер, и из тех, в ком он никогда не сомневался, какие бы обстоятельства и преграды не разделяли их. Подростком будущий магистр Ордена была самым упертым рыцарем из всех, с кем Дилюку доводилось иметь дело. «Зазнайка» – вот как ее называли злые языки, но он их не слушал, только восхищался ее целеустремленностью и все более выделяющимися среди других сослуживцев способностями. Не считая Дилюка, Джинн была номером один среди младшего состава рыцарей, и когда-то он думал, – с ума сойти! – думал, что любил ее. Когда-то очень, очень давно. – А почему ты сказал тоже? Джинн заправляла прядь волос за ухо и украдкой посматривала вперед, где бегала и резвилась малышка Кли, вся обвешанная семенами одуванчиков, и где Кэйя, сидя на корточках, разглядывал цветы и складывал понравившееся экземпляры в наплечную сумку. – Что-что? – переспросил Дилюк, не особенно вникая в ветвь разговора. – Ты сказал: «И ты тоже знала», – повторила Джинн. – Неужели кто-то еще был в курсе? – Кэйя был в курсе. Он первым заподозрил Эроха в гибели моего отца, но Варка не пожелал его слушать и выставил из кабинета. А теперь, когда все подтвердилось, наш нынешний магистр пытается играть роль благочестивого рыцаря, которого одурачил хитрый, злобный старый магистр. – О, Барбатос, – всплеснула она руками. – Мне стоило догадаться раньше. Какой ужас. – Почему? – насторожился Дилюк, уловив в ее голосе нотки испуга. – Почему тебе следовало догадаться раньше? Он перевел взгляд обратно на Джинн, которая топталась на месте, нервно покусывая нижнюю губу и взволнованно разглядывая Кэйю, словно боялась, что он может в любой момент посмотреть в ответ. – Я знала, что что-то пошло не так, еще когда мы были подростками, – затараторила она вместо ответа. – Я же видела, как Эрох смотрел на Кэйю, я помню, какие ходили слухи про магистра и его мерзкие увлечения, но я не думала, что что-то действительно было… Да кто мог подумать? Мы все и слова лишнего боялись сказать, и тех новобранцев почти не видели, и никогда не пытались на него пожаловаться, потому что никто бы нам не поверил. О, Барбатос, чему же мы дали случиться?.. – Что было? – спросил Дилюк и резче, чем хотелось бы, схватил ее за плечо. – Джинн, если ты что-то знаешь, умоляю, скажи. Что случилось? Она пустыми глазами посмотрела на него и глубоко вздохнула, словно готовилась признаться в преступлении, которое успешно скрывала многие годы. И была по-настоящему напугана, возможно, впервые за всю свою жизнь. – Я не уверена до конца, – тихо начала Джинн и неожиданно залилась краской, да так резко, что Дилюк тут же отпустил ее плечо. «Не лихорадка ли это?» – подумал он. Для Джинн обыкновенно не свойственно смущение. – У Эроха были, – даже говорить стыдно, – необычные сексуальные предпочтения, которые он предпочитал вымещать на новобранцах. Преимущественно мужского пола. Я не думаю, что все так серьезно, – она замахала руками, но быстро опустила их и печально вздохнула. – Кого я обманываю? Никто, кроме его жертв, не скажет наверняка, что происходило в кабинете магистра и были ли случаи реального насилия, но те слишком напуганы, чтобы говорить об этом, или уже давно покинули Мондштадт. Я почти никого из них не знала. Они все бежали от него, как звери бегут от огня. – Джинн… Она замотала головой, одними глазами умоляя: только не перебивай. – На ком он задерживал взгляд, тот быстро понимал, что к чему, и либо уходил сам, либо смирялся со своей судьбой. Вслух об этом никогда не говорили. Мало кто вообще догадывался, что такое было «встреча с магистром», – ее голос испуганно дрогнул. – К тебе он не лез. Никогда. Наверное, боялся, что Мастер Крепус узнает об этом. Наверное, думал, что родной сын ему дороже, чем приемный, – ее прошибла секундная дрожь, но она не замолкла. Словно ждала этого момента – момента, когда может рассказать все то, чего боялась или даже не понимала долгие, долгие годы. – Думаю, ему нравилась необычная внешность, – продолжила она более спокойным голосом. – Как тот мальчик с золотыми кудрями. Он иногда мне снится и винит меня в том, что я не заступилась за него. Глупо звучит, правда? Она нервно хихикнула, точь-в-точь как Кэйя совсем недавно, и Дилюк отрешенно подумал, что эту привычку Джинн нечаянно переняла у него. – Эрох успокаивался на какой-то период, может на пару месяцев, а потом все начиналось сначала. Как какая-то бесконечная снежная рулетка: кто проиграет в этот раз? Кому отправляться в кабинет к магистру? Но, знаешь, что я думала в те моменты, когда он ходил между рядами и присматривал себе новую жертву? – она болезненно улыбнулась, и от этой улыбки у Дилюка внутри что-то надорвалось. – Я думала: «Как хорошо, что он не тронет меня, потому что я аристократ». Джинн замолкла, давая время переварить все услышанное, и закрыла глаза ладонью. Дилюк ненароком испугался, как бы она не начала плакать и не привлекла к себе лишнее внимание, но Джинн не издавала ни звука, и вскоре он увидел ее сухие глаза, не тронутые слезами. Может, она и хотела заплакать, разрыдаться на его плече, просить прощения за свое многолетнее молчание, но выдержка Гуннхильдр оказалась сильнее переполнявших ее чувств. – Теперь, когда я знаю, что Кэйя первый пошел против магистра, я вспоминаю все те взгляды в его сторону и тот его зашуганный вид, который он принимал, когда тебя рядом не было. Теперь, я понимаю, какой недальновидной была, когда молчала об этом. Он не просто так ненавидел Эроха. Дилюк поднял глаза на небо, подставил лицо свежему весеннему воздуху и закрыл глаза. Он не знал, сколько времени они простояли так, тихо, словно незнакомцы, внезапно оказавшиеся в одной лодке и застрявшие в паутине неловкого молчания. Дилюк слушал смех Кли вдалеке и тяжелые вздохи Джинн, которые ощущались горячими прикосновениями на коже, пока их наконец не окликнул звонкий голос Кэйи: – Вы помогать мне будете или нет? – Сейчас подойдем! – крикнул в ответ Дилюк и, дождавшись, когда Кэйя отвернется, сказал: – Спасибо, что рассказала. Я знаю, тебе тяжело говорить об ошибках Ордена и поэтому глубоко ценю твою искренность. – Не надо меня благодарить, – покачала головой Джинн. – Знаешь, как говорят в клане Гуннхильдр: кто, видя зло, молчит о нем, тот соучастник с этим злом. – Неправда, – Дилюк впервые за день улыбнулся и слегка дотронулся до ее руки. – Я никогда не встречал более честного и верного рыцарскому долгу человека, чем ты. И ты прекрасно знаешь, что ни в чем не виновата, потому что сделала все, что было в твоих силах. Всегда делаешь. Джинн слабо улыбнулась в ответ и неспеша зашагала в сторону моря одуванчиков. Они бродили среди цветов, все обвешанные семенами одуванчиков, излучающими едва заметную анемо-стихию. Джинн казалась спокойной – по крайней мере ее лицо больше не приобретало выражение такой беспомощной обреченности. Дилюк шел следом, бегая глазами по всему, до чего мог дотянуться взгляд, лишь бы не давать себе зациклиться на услышанном. Он опускался на колени и собирал одуванчики, а потом набирал полную грудь воздуха… «Что он с тобой сделал?» …И сдувал белые лепестки, которые затем, подхватываемые ветряными потоками, уносились высоко в небо. Они блестели в лучах полуденного солнца, как маленькие искры еще не разгоревшегося огня… «Он причинил тебе боль?» …который не обжигал, но дарил приятное тепло. Дилюк смотрел вперед на Кли, которая пыталась дуть так, чтобы одуванчики летели в сторону Кэйи, а тот отмахивался и перескакивал с места на место под звонкий смех своей воспитанницы. Несколько неприметных семян повисло на ремешках его брюк, но он, кажется, совсем их не замечал. «Почему ты ничего не рассказал мне?» – Вон полянка, – Кэйя указал пальцем вперед на маленький, не покрытый цветами клочок земли, – разложимся там и пообедаем. Я такой голодный, что и быка бы сейчас съел. – Ага, – вторил ему Дилюк. – Я бы тоже не отказался. Они разложили огромный плед, а Джинн придавила его тяжелой корзиной с угощениями – чтобы не улетел. Одна лишь Кли не участвовала в процессе, затихла поодаль и с интересом разглядывала несколько одуванчиков под ногами. Внимание Дилюка привлек странный блеск, появившийся в ее руках, но Джинн отреагировала гораздо быстрее. – Кли, – строго сказала она. – Если ты подожжешь один одуванчик, то за ним загорятся и остальные, и все поле окажется в огне. Ты же не хочешь, чтобы такое прекрасное место сгорело дотла? Эльфийка оторвалась от своего занятия, сложила руки за спину и принялась носком ботинка ковырять землю под ногами. – Кли не хочет… – Тогда иди сюда и помоги мне разложить угощения, чтобы мы все смогли наконец позавтракать. – Сейчас обед, – вставил Дилюк. – Для меня завтрак, – возразила Джинн и вытащила из сумки аккуратно упакованные бутерброды и несколько бутылок виноградного сока. Дилюк поймал ее взгляд – совершенно невозмутимый – и подумал: ей должно быть хорошо, она освободилась от столько лет мучившей ее правды. А кто будет страдать и винить себя до конца жизни, то ее уже не касалось. Дилюк попытался отвлечься от дурных мыслей. – А зачем все эти одуванчики? – спросил он, указывая на сумку, доверху забитую цветами. – Альбедо попросил, – ответил Кэйя, расставляя бокалы. – Для каких-то там экспериментов. Уж не знаю, что ему опять ударило в голову, лишь бы не начал ставить свои опыты на рыцарях. – Он ставит опыты на живых людях? – Не-а. Думаю, только на себе. Еще на Итэре иногда, но тот, кажется, и сам не против, – Кэйя развернул бутерброд из-под пленки и откусил большой кусок, залпом проглатывая его. – Итэр вообще на все согласится, если взамен получит награду. Интересно, как он там? Прославился победой над архонтом бури, вернул мир на Инадзуму, а сейчас что-то поутих. – Итэр и Паймон уже в Сумеру, – присоединилась к разговору Джинн. – Я попросила его писать о своих передвижениях, чтобы, если вдруг что-то пойдет не так, мы бы смогли прийти ему на помощь. – А братик Итэр уже встретил мою маму? – спросила Кли и положила свои маленькие ладошки на колени к Джинн. – Он ничего про это не писал? Та только мягко покачала головой. – Прости, дорогая, но не думаю, что они пересекутся. Алиса не стремится вмешиваться в проблемы других стран, а Итэр всегда находится в гуще событий. – Она писала мне, – сказал внезапно Дилюк, и все повернули к нему головы. – Говорила, что относится ко мне как к сыну. Кэйя прыснул, чуть не подавившись бутербродом, и поспешно запил его виноградным соком. Удивительно, но даже не морщась. – Она мне тоже такое писала. Милая леди, но, мне кажется, с ее большим сердцем у нее таких детей как мы уже полмира. Дилюк, задумавшись, поглядел на эльфийку и ее маленькие, под стать росту, ботинки, следы которых он не раз находил промеж виноградных кустов. – Кли, ты ведь любишь виноград, верно? Малышка поспешно кивнула. – Люблю! Но братик Кэйя сказал, что Кли не может собирать виноград на Винокурне, потому что тогда она станет вором, и ее посадят в тюрьму, – она замахала торчащими по бокам хвостиками. – А Кли не хочет в тюрьму! – Ну, – начал Дилюк. – Думаю, что тебе можно приходить на Винокурню за виноградом и брать его, если только ты заранее скажешь об этом работникам. Я обещаю, что не буду тебя ругать. – А меня будешь? – хитро прищурился Кэйя. Дилюк хмыкнул. – Для тебя двери Винокурни открыты всегда. За таким пустым, но приятным разговором ни о чем прошло еще с полчаса, пока все наконец не наелись и не приступили к долгожданному отдыху. Джинн направилась вперед, в ту сторону, откуда дул морской ветер, Кли нырнула под руку братика Кэйи и быстро задремала, прижимаясь к его боку, а сам Кэйя прикрыл глаза, но спать явно не собирался – слушал ветер и мерный перезвон одуванчиков, думая о чем-то своем, рыцарском. Дилюк долго смотрел ему в лицо, выискивая там отголоски тех эмоций, что испытывал сам, и не находя ничего. Ни стыда. Ни жалости. Ни страха. Он очень хотел ненавидеть себя за беспечность в прошлом. Джинн за ее глупую преданность Ордену, Варку за его недальновидность и всех вокруг, кто знал и молчал – нес грехи бывшего магистра и сам покрывался грехами. Он хотел возненавидеть – в который раз за всю жизнь – Кэйю за молчание, но рыцарь внезапно приоткрыл чуть слезящийся на солнце глаз и, поймав его взгляд, улыбнулся так тепло, как не улыбался очень, очень давно. Внутри растеклось что-то густое и теплое. Дилюк, щурясь, лег на плед и предпочел побыстрее задремать, чем думать о плохом. Лучи солнца грели его, а воздух, полный морской прохлады, очистил замутненный тяжелыми думами рассудок. Он спал крепко и не почувствовал, в какой момент Кэйя оказался совсем близко и начал мерно гладить его волосы, иногда заправляя выбившиеся прядки обратно за ухо и мурлыкая себе что-то под нос.

***

Говорят, Малая Властительница Кусанали, признанная во всем Тейвате Архонтом Сумеру, помимо всего прочего, что накладывало на ее хрупкие плечи звание Архонта, отвечала за людские сновидения. От ее милости зависело, что предстанет перед человеком в царстве дремы: за добрые деяния она посылала спокойные, наполняющие жизненной силой, сны, а за плохие проступки – кошмары и дурные предзнаменования. Хотя ученые в том же Сумеру отрицали божественное влияние и приписывали образы, появляющиеся во снах, к воображению спящего, и Дилюк предпочитал довериться науке, а не пустым россказням суеверного пустынного народа, он все равно невольно обращался к Дендро Архонту, вымаливая для себя спокойный сон без сновидений. Он не был подданым ее страны – и все же надеялся на милость маленькой божественной провидицы. Но она редко внимала ему, а он искренне не понимал: за какие же такие грехи?.. Что ж, теперь хотя бы было известно, за какие. Незнание – Дилюк убедился на собственной шкуре не раз – от ответственности не освобождает. Он видел человека, сидящего в кабинете магистра и переворачивающего огромные песочные часы размером с фонарный столб. Он не видел его лица, но отчего-то был уверен – перед ним сидел Варка. Внутри часов, вся покрытая песчинками, трепыхалась маленькая, цветная птица. Ее клюв бился о стекло, а крылья пытались взлететь – но куда? Из часов не было выхода. Песок доходил ей до шейки, она задыхалась, поднимала клюв кверху, ловя последние крупицы воздуха, но получала забивающие слабое горлышко горячие пылинки. В последний момент часы переворачивались – и все начиналось сначала. Птица не плакала и не кричала, только смотрела в глаза случайному зрителю ее пыток. Дилюк не мог оторвать взгляд, хотя все внутри вопило – отойди, не вмешивайся, не ты! Его прошиб холодный пот, а горло свело судорогой, когда он наконец заметил: у птицы были человеческие глаза. И тут же оказался в другом месте. На небе, залитым пламенем, разгорался закат, но Дилюк замечал его лишь краешком глаза, все свое внимание приковав к Джинн, которая, улыбаясь, гладила его пальцы и шептала какие-то глупости на ухо. Он неловко качнул головой в сторону и заметил за ее плечом какое-то шевеление, но девушка ловко схватила его лицо в ладони и заставила смотреть только на себя, видеть только ее глаза, зрачки которых почему-то были не круглыми, а ромбовидными… Но Дилюк не думал об этом и тем более не думал о том, каким образом с крыши Ордена он переместился в собственное поместье. Крепус сидел напротив него и смотрел в тарелку отсутствующим, даже немного скучающим взглядом. Они ждали ужин, но служанки не торопились нести подносы. Наконец за спиной отца показался слуга, и до чего странный! Глаза скрыты в тени, словно их и вовсе не было на лице, зато отчетливо видны голубой перстень на правой руке, мерцающий в свете свечей, и премерзкая ухмылочка на губах. Слуга шел тихо, но совсем не крался, поэтому Крепус даже не вздрогнул, когда тот подошел к нему вплотную и подобрал столовый нож, завернутый в салфетку. Лезвие прошлось аккуратно по горлу его господина, и из раны хлынула алая, как роза, кровь, ключом стекающая прямиком в подставленный стакан… Слуга поднял бокал вверх — тост! Но первый глоток младший Рагнвиндр так и не увидел: картинка опять сменилась, смешиваясь в цветных, размазанных по краям зрения, пятнах. Дилюк почувствовал – снова в Ордене, хотя вокруг свисали лианы, а глаза заслоняли ветви папоротников-гигантов. Коридорные растения пустили корни и въелись в плитку, вырастая до размеров настоящих сумерских лесов, которые скрывали его в своей тени от чужого глаза. Впереди, однако, пусто, темно, нет даже привычных караульных, дежурящих возле кабинета магистра и ордерной библиотеки. Но вот показались две тени, одна из которых бежала к лесу, ища в нем спасения, а вторая хватала ее за руку и тянула обратно к себе, вжимая в стену, оглаживая руками хрупкую талию. Первая тень всхлипывала, дрожала, как осиный лист на ветру, трепыхалась, словно пташка, пойманная в клетку. Дилюк воспламенялся от жгучего изнутри гнева, но вмешаться не мог – ноги приросли к полу, подобно корням окружавших его растений. «Смотри же, смотри! – вопил потусторонний голос. – Смотри, глупый рыцарь, к чему привело тебя самолюбие! Сейчас того, кого ты любишь, навсегда очернят и покроют позором, который не смоется уже никогда!» – Нет, не надо…– заплакала тень в последний раз, упираясь руками в грудь монстра. У Дилюка от этого стона разом рухнули все границы: он, ломая ветви, пронесся сквозь лес и бежал, бежал, бежал, чтобы защитить, спасти, пока не стало поздно, пока еще можно что-то сделать… Он резко распахнул глаза и увидел перед собой взволнованное лицо Кэйи. – Что случилось? – хриплым ото сна голосом просипел он. – Что случилось? – звонко переспросил Кэйя. – Вот ты и скажи, что случилось! Тебе что-то снилось, и ты метался по пледу, как ошпаренный, и еще, – он указал на свежий синяк на запястье. – Заехал мне локтем по руке. Я уж испугался, думал что-то серьезное… Судя по ошарашенному лицу Кэйи, сам он проснулся совсем недавно и, как легко было догадаться, как раз от непредвиденного удара. Дилюк сел, осторожно потирая уставшие глаза и прислушиваясь к собственному быстро стучащему сердцу. Страх в кошмаре оказался таким сильным, что он до сих пор чувствовал его отголоски. Наверное, Кэйя заметил его испуг и спросил: – Все в порядке? Дилюк немного помолчал перед ответом, собираясь с силами. – Да, просто плохой сон. Я уже привык. Это была ошибка. Глаз Кэйи блеснул чем-то подозрительным, и лицо вмиг стало хмурым, как позднее осеннее небо. – Что это значит привык? – сердито спросил он, словно собирался отчитывать Дилюка, как провинившегося ребенка. – К кошмарам нельзя привыкать. Сходи в Собор, попроси у целителей снотворного, чтобы спать без снов, иначе совсем замучаешься. Дилюк вместо ответа только фыркнул, и Кэйя, состроив преувеличенно обиженную гримасу, перевернулся на другой бок. Когда он совсем затих, Дилюк еще раз прокрутил в голове его совет и хотел было спросить, как часто сам рыцарь обращался за помощью к целителям с этой проблемой, но удержался. С севера надвигались тяжелые, кучевые облака – верный признак того, что скоро прольется дождь. Но пока они были еще далеко, и вокруг природа нежилась под теплыми лучами клонящегося к западу солнца, а в воздухе пахло йодом – оно и понятно, совсем рядом море и бесчисленные скалы, внутри которых птицы обустроили себе жилье – их крики были слышны даже здесь. Над головой пронеслось несколько семян одуванчиков, которые затем плавно опустились на лицо Кэйи. Тот отмахнулся от них рукой и негромко чихнул. Только сейчас Дилюк заметил, что рыцарь лежал от него на расстоянии вытянутой руки, и в который раз провел аналогию с диким котом. Интересно, подумал он, насколько же близко спал Кэйя, когда я заехал ему локтем по руке? – А где Кли и Джинн? – зевая, спросил он. – Ушли искать ракушки, – лениво ответил Кэйя. – Можем тоже… Ну, если хочешь. – Не горю желанием. Разговор совсем не клеился, но Дилюк от чего-то чувствовал дикое желание поговорить и продолжил: – А как там дела с Похитителем Порчи? – Нашел, о чем поболтать, – пробубнил Кэйя. – С завтрашнего дня я присоединяюсь к поискам, потому что никудышные рыцари из поискового отряда обрадовались своей единственной находке и не хотят нормально работать. Придется как-то совмещать эту работу с основной… – он тяжело вздохнул. – Хочу уже поймать этого гада и наконец спокойно выспаться… – Ты вроде говорил, что кого-то подозреваешь? – спросил Дилюк, поворачивая голову в его сторону. Кэйя на несколько секунд задумался и буркнул: – Бардов. – Только из-за порошка? – Никогда им не доверял, – он перевернулся на другой бок и положил руки под голову. – Живут себе непонятно на какие гроши, но путешествуют по миру и пируют в лучших тавернах. Как же это так получается, что я, будучи капитаном кавалерии, не могу позволить себе такой роскоши, а какие-то бездельники и музыканты могут? – Опять шутишь? – нахмурился Дилюк. – Я спрашивал серьезно. – А я серьезно ответил, – возразил Кэйя. – Про бардов. Думаешь, среди людей искусства не бывает преступников? Нужно только собрать доказательства и… Кто знает? Может даже Варка посмотрит на меня под другим углом. Дилюк стих, уловив в последней фразе нечто большее, чем простое желание продвижения по службе. Он тихо вздохнул и приподнялся на локтях, чтобы посмотреть Кэйе в лицо и поймать его взгляд. – Все образуется, – сказал он и тепло улыбнулся. Никому другому он бы такую улыбку не подарил. Кэйя улыбнулся в ответ. Откуда же ему было знать, что Дилюк был в курсе о причинах их вражды с магистром, а не просто пытался поддержать его?

***

Благосклонность Барбатоса длилась недолго, и снова начался сезон проливных дождей. Дилюку бы порадоваться – виноград окрепнет, наливаясь сладким соком, из которого затем выдавят первоклассное вино, но он только хмуро смотрел на небосвод и, когда выпадала свободная минутка, грелся возле камина. Обстоятельства, однако, складывались так, что свободные минутки выпадали все реже и реже. Сезон дождей означал не только обильный урожай, но и набеги гидро-слаймов, которые неизбежно тянулись к виноградникам и пугали сборщиков до такой степени, что те отказывались выходить на работу. Дилюк имел полное право обратиться к Ордо Фавониусу за помощью, но скорее согласился бы проглотить собственный галстук. Именно гордость стала причиной тому, что знаменитый Мастер Рагнвиндр, подобно охраннику или мелкому слуге, каждодневно дежурил возле виноградников и выслеживал незваных гостей. Он приступал к своим обязанностям рано утром и поздно вечером, а иногда отрывался от бумажной работы прямо посреди дня. С клеймором наперевес, он шел, как пес, учуявший врага, пока над виноградниками не вздымалась струя пара – неизбежный след реакции. Дилюк мало спал и мало ел, что, конечно, не скрылось от зорких глаз его приближенных слуг. Аделинда печально качала головой и просила поберечь здоровье, Эльзар рекомендовал нанять охотников из Спрингвейла, но Дилюк пропускал все советы мимо ушей. В глубине души он все еще стыдился того, что забросил отцовский бизнес на четыре года. А раз так, то не было ничего удивительного, что работать ему сейчас приходилось за троих. От слаймов страдала не только Винокурня «Рассвет», но и близлежащие территории: звери перестали вылезать из нор, птицы укрывались глубоко в лесу, подальше от воды, а рыба, наоборот, пряталась глубже в озере. Ордо Фавониус прознал об этом, и рыцари принялись зачищать территорию. Дилюк был знаком с этим отрядом – они все служили под началом Кэйи, однако сейчас почему-то оказались на задании без своего капитана. Он не стал вмешиваться в их дела, но с удивлением отметил, что монстров не становилось меньше – за каждым уничтоженным слаймом следовало два новых. – Руководство считает, – сказал ему как-то Хоффман, когда отряд проходил мимо виноградников, – что гидро-слаймы не появляются в разных местах, а плодятся в одном месте, как насекомые. – Значит, вы ищете гнездо? – догадался Дилюк. – Можно сказать и так. Как еще объяснить, что мы уничтожаем слаймов, а их становится только больше? – развел он руками в стороны и тяжело вздохнул. – Чертовщина какая-то! То Глаза Порчи, то Орден Бездны, то теперь это… В воздухе пахло сыростью, а влажность была настолько большой, что казалось вот-вот задохнешься от непереносимой духоты. Жара убивала любое желание работать, но не спасала Дилюка от смутного чувства тревоги, засевшего глубоко внутри него, словно сорняк. Он ощущал скорые перемены, но не мог понять, откуда шла угроза; вскакивал в ночи, вытирая со лба пот и не помня свой сон. Он в одиночку сражался со слаймами, но всегда ощущал чье-то присутствие рядом. Оборачивался – никого. В один день все переменилось: в месте, где начиналась тропа в Логово Ужаса Бури и простирались многочисленные руины, появилось какое-то неловкое скопление – отряд рыцарей замер на месте, не стремясь зайти внутрь. Дилюк сразу понял: что-то случилось. Неужели нашли гнездо? Любопытство пересилило нежелание помогать Ордену, и он, прихватив с собой тяжелый двуручник, поплелся в сторону руин. Первый, кто бросился ему в глаза, оказался Хоффман, и Дилюк быстро догадался, что рыцарь был предводителем отряда – вокруг него столпилось слишком много людей, наперебой говоривших друг с другом и дающих полезные, на их взгляд, советы. Дилюк знал, как это бывает, когда с лидером, еще не успевшим заслужить уважение подчиненных, никто не считался и ставил под сомнение каждое его слово. Хоффман смотрел на подчиненных, хмурился и неодобрительно мотал головой. Когда Дилюк подошел ближе, толпа расступилась и замолкла, с удивлением поглядывая на хозяина знаменитой Винокурни. – Гнездо там? – спросил Дилюк, глядя в глаза Хоффману, и, получив утвердительный кивок, продолжил. – Так чего вы ждете? – Их слишком много, – покачал головой временный капитан. – Они задавят нас числом. Резервный отряд из Мондштадта вот-вот подойдет. – Крио стихия отлично действует против Гидро. Твой капитан не хочет этим заняться? Хоффман опять мотнул головой. – Сэр Кэйя почти не появляется в Мондштадте, – уклончиво ответил он и затих. Дилюк постоял еще с несколько долгих секунд и, приняв непростое решение, наконец произнес: – Не надо никого звать. Я расчищу вам дорогу, а вы добьете то, что останется. – Мастер Дилюк, это слишком опасно… – тут же воспротивился Хоффман. – Мы не можем так рисковать жизнью гражданского… – И на что мне твои риски? – только фыркнул он и переступил через заброшенные врата. В руинах, которые некогда служили укрытием для древнего народа, населявшего Мондштадт до пришествия Барбатоса, царили мрак и нестерпимая духота, а влажность была настолько высокой, что по лбу и спине Дилюка моментально заструился пот. Он быстро смахивал тяжелые капли и, осторожно ступая по потрескавшейся от времени плитке, оглядывался по сторонам, выискивая спрятавшихся в темных углах врагов. Не то чтобы у обычных слаймов хватило интеллекта на такую хитрость, но Дилюк отчего-то сомневался, что ему предстояло столкнуться только с ними. С пробитого потолка падали лучи солнца, и в них неспеша кружились хлопья пыли. Дилюк прошел немного вперед и тихо чихнул, а когда открыл глаза, столкнулся взглядом с парой голубых водянистых зрачков. В воздухе образовалось несколько пузырей, окруживших его по бокам. Гидро-слайм в два прыжка перепрыгнул к нему и тут же был разорван стремительным, как молния, двуручником. Из-за угла выскочило еще с десяток слаймов, и Дилюк, концентрируясь на пиро-стихии и чувствуя, как пламя с рук перекинулось на меч и окружило его смертоносным барьером, пошел вперед. Он не видел врагов, но ощущал каждое шевеление рядом с собой, как будто весь мир вместе с рыцарями, оставшимися за аркой, и невыносимой жарой, от которой плавилась любая самая крепкая выдержка, перестал существовать и осталась только дорога в глубь руин, которую он расчищал грубыми взмахами меча и беспощадным огнем. Прошло от силы несколько минут, когда Дилюк оказался посреди круглой комнаты, где из каждого угла на него смотрели десятки голубых глаз. В их пустых зрачках не было злости или желания убивать, но Дилюк не сомневался, что они нападут на него. Он знал, сейчас начнется настоящая битва. Слаймы хлынули толпой, подобно медленно текущей реке, полной слизи. Не выражая никакого интереса к объекту своего преследования, они больше напоминали марионеток, подчиняющихся чьей-то злой воле. Дилюк взмахнул клеймором, и гигантский феникс опалил поверхность храма, сжигая все, чего касались его огненные перья. В воздухе застыл густой молочный пар. Он никогда не видел такого количества слаймов и даже не думал, что сможет проиграть низшему элементарному существу. Поток за потоком, Дилюк повторил свою самую мощную атаку около десяти раз, пока дрожь не охватила напрягшиеся руки, а колени болезненно не застонали, предупреждая о силах, стремительно покидавших тело. Опершись рукой о двуручник, он опустил голову и выдохнул так тяжело, как будто сражался не несколько минут, а несколько часов. Слаймы каплями водяной слизи застыли на стенах и в углах комнаты, внимательно следя за каждым его движением. Внезапно краешком глаза он заметил какое-то странное шевеление впереди, где начинался новый коридор, ведущий в заваленный обломками зал. Мелькнул подол длинного халата и скрылся за стеной, покрытой зеленым плющом. Оно двигалось бесшумно, словно лесной зверь, прячущийся от охотника, но злую ауру, отравляющую воздух, скрыть не могло. Что бы это ни было, оно до ужаса напоминало исходящее от Глаза Порчи проклятье, увеличенное в десятки или даже сотни раз. Дилюк резко вскочил и кинулся вперед, ощущая как чувство тревоги в груди только усиливалось. За поворотом послышался густой звук, напоминающий одновременно бурление воды и шипение электричества. Дилюк оказался в разрушенном зале как раз вовремя, чтобы увидеть исчезающий портал Бездны. Что бы это ни было, оно сбежало, так же тихо, как появилось, не оставляя за собой следов. Только со стен еще сползали остатки слаймов, устремившие на него свой пустой, безжизненный взгляд. Дилюк почувствовал жжение в руках и чуть не выронил клеймор: пиро-энергия, кипящая внутри тела, жаждала сражений и крови, но тело отказывалось вступать в бой. Осознание того, что его сейчас окружат слаймы, от которых он не сможет отбиться, еще не успело дойти до мозга, когда послышался топот шагов и крики рыцарей: отряд Хоффмана наконец вступил в бой. Надо ли говорить, что продлился этот бой от силы несколько минут? Дилюк воткнул клеймор в землю и устало окидывал рыцарей взглядом, чувствуя, как разум начинает терять контроль над телом. Рыцари резали слаймов, как желе, и скидывали остатки возле стены, однако элементарные существа не сбегали и не ощущали скорой гибели, словно им отключили инстинкт самосохранения, и продолжали кидаться на врагов. – Мне это напомнило… – хрипя, сказал Хоффман, не успевший отдышаться после сражения, – когда вы еще были моим капитаном… Дилюк не стал дослушивать. – В отчете меня не указывай. Напиши, справились своими силами. – Вы уверены? – удивленно спросил он. – Это ведь такая заслуга перед Орденом, вас могли бы даже представить к награде… – Я уверен. – Твердо отрезал Дилюк, и Хоффман понял, что при всем желании не сможет переубедить его. С тяжестью передвигая налитые свинцом ноги и с трудом держась за заплывающий, как тающий воск, рассудок, Дилюк возвращался на Винокурню. Его отсутствие уже должны были заметить бдительные слуги, и он надеялся, что Аделинда, увидев его таким, не станет сильно волноваться и задавать лишние вопросы. Не было у него сил отвечать на вопросы. Ему казалось, что он шел ровно, но на самом деле его заносило и немного качало из стороны в сторону, как пьяного, а в руках бурлили дикие потоки пиро-энергии, которые еще не успели отвыкнуть от боя. Дилюк сдерживал дрожь в ладонях, как мог, но сил едва хватало даже на то, чтобы тащить двуручник. Все, чего ему сейчас хотелось, это упасть на траву и подставить лицо только-только начавшейся мороси, мягко оседавшей на земле, но он боялся, что если даст себе передышку, то больше не сможет встать. Пиро-энергия, взволнованная, как море во время шторма, ударила в голову, словно собиралась сжечь все тело изнутри. С ним и раньше такое было, когда слишком много сил уходило на сражение, а тело не поспевало за велениями разума. Все сознание сжалось в одну единственную точку: дойти до дома, там Аделинда и Эльзар, они помогут… Он постучал в деревянную дверь. В голове сразу возникло дежавю: кажется, несколько месяцев назад он точно также стоял под дождем и стучал в эту самую дверь и мечтал только об одном – о горячей ванне и сытном ужине. Аделинда почти сразу отворила ему и с испугом в глазах посмотрела на его бледное, как мел, лицо. Сколько бы ни прошло лет, сколько бы раз он не появлялся на пороге этого дома с ранами, от которых обычный человек уже давно бы скончался, она никогда не сможет привыкнуть к этой боли. Горничная перехватила из его рук покрытый слизью меч и оттащила его в сторону, оставляя возле камина. – Мастер Дилюк… – тихо начала она, протягивая ему свою руку. Он слабо отмахнулся, всем своим видом давая понять, что не нуждается ни в чьей помощи, и поплелся наверх, оставляя за собой отпечатки грязи и слизи. Сегодня, казалось, все было против него, даже чертова дверь в ванную комнату, и та открылась не с первого раза: влажная перчатка несколько раз беспомощно соскользнула с ручки, и Дилюку пришлось стянуть ее зубами, почувствовать на языке противный слизистый вкус и бесцеремонно отбросить перчатку в сторону. Оказавшись в ванной, он крепко затворил за собой дверь, открыл краны и тяжело осел на пол, уткнувшись лицом в колени. Мозг сосредоточился на звуке набирающейся воды, и Дилюк почувствовал, что бурлящая пиро-стихия и яростное покалывание в пальцах постепенно успокаивались. Вместе с тем тело, предчувствуя скорое погружение в воду, зудело и чесалось, и он, преодолевая сонливость, начал стягивать с себя одежду. Из сюртука, покрытого корочкой слизи, тут же выпала сложенная пополам бумажка. Дилюк поднял ее и обнаружил на листе эскиз Кэйи, «позаимствованный» из коллекции Альбедо. Он, недолго думая, положил рисунок на полку возле раковины, а сам залез в ванну, вытягивая ноги и закрывая слипающиеся глаза. Теплая вода оказала именно то влияние, на которое рассчитывал Дилюк, и тело начало возвращаться в норму. Ему ни в коем случае нельзя было исчерпывать свои силы и позволять пиро-элементу взять над собой верх. Все владельцы Глаза Бога знают, что стихию нужно держать в узде, как строптивого жеребца, иначе можно дорого поплатиться за свою неаккуратность. С Дилюком такое уже было однажды, когда он нечаянно поджег занавеску в спальне и чуть не спалил всю Винокурню. Тогда его отцу пришлось нанимать преподавателя, который провел с юношей множество бесконечно-долгих и мучительных уроков на тему «как не спалить все вокруг и себя самого». Дилюк хотел насладиться тишиной и долгожданным умиротворением, но мысли о странном происшествии в руинах не давали ему покоя. Таинственный портал в воздухе, злая аура, окружавшая существо, и безвольные слаймы – игрушки в руках опытного кукловода – все это задавало новые вопросы, но не давало ровным счетом никаких ответов. Единственное, что пришло ему на ум: в странных набегах слаймов может быть замешан Орден Бездны, который уже более месяца терроризирует рыцарей Мондштадта. Но неужели столь могущественная организация решила действовать открыто и объявить городу свободы войну? Стоило ли ждать нового, более масштабного нападения? И где, Бездна вас раздери, шляется Кэйя, когда его отряд так нуждается в своем капитане? «Точно, – вспомнил Дилюк. – Он же сейчас ищет Глаза Порчи». Но, судя по словам Хоффмана, Кэйя почти не бывает в городе. Неужели так боится встречи с Варкой? Или просто хочет поскорее завершить расследование? Дилюк подумал, что за последние несколько месяцев вспоминал Кэйю больше, чем за последние несколько лет, хотя и тогда, и сейчас для этого были веские причины. Четыре года назад Кэйя был предателем, трусом и лжецом, обманывающим семейство Рагнвиндров с того самого дня, как появился на пороге их дома; сейчас же Кэйя – это нечто между другом и человеком, которому стыдно смотреть в глаза. Он не предавал Дилюка или Мондштадт, но и не давал шанса вернуть их прежние отношения. Конечно, Дилюку нравилось думать о нем и не чувствовать сжигающей изнутри боли, но почему тогда дыхание всякий раз прерывалось, а на глазах выступали позорные, совсем не по возрасту, слезы? Это и вправду любовь? Та любовь, о которой он читал в книгах и которую уже не надеялся найти? Тогда почему ему так страшно сказать об этом вслух, зная, что Кэйя и сам когда-то любил его? «Когда-то может и любил… А потом я направил на него меч» У Дилюка в груди что-то больно зажглось, а на глазах опять выступили горячие слезы, и он окунулся с головой в воду, чтобы поскорее избавиться от них. Колени тряслись, а дыхание стало тяжелым, грузным, словно он разучился дышать на несколько секунд. Он закрыл глаза и снова спрятал лицо в руках, как будто в ванне был незримый зритель его душевных мук, который немедля осудил бы его за слабость. Ну и что постыдного в том, что даже наедине с собой он все еще боялся быть честным? Дилюк сорвался на нервный смешок, понимая, что и сам не далеко ушел от Кэйи по части вранья. А если подумать, заслужил ли он, позволивший случиться всем этим событиям в жизни брата, право на любовь? Смешной вопрос – ответ давно известен, но он не повторит его даже самому себе. Даже в мыслях. Даже если этот вопрос задаст ему сам Кэйя. Иногда Дилюк, ложась спать, сжимал в руках подушку и слегка нагревал ее, а потом, по-глупому улыбаясь, утыкался в нее носом. Если бы кто-то видел его в эти секунды, то ни за что не поверил бы, что перед ним знаменитый винный магнат, серьезный владелец Винокурни «Рассвет» и одинокий волк на страже справедливости. Как долго он создавал эту иллюзию для всех, включая самого себя, и как долго желал настоящего, живого и простого человеческого тепла… Он закрывал глаза, и видел на обратных сторонах век лицо Кэйи. Он впервые за долгое-долгое время ощутил что-то вроде желания. Как он боялся близости и как бежал от нее, так он мечтал о ней в своих самых темных уголках разума и лелеял каждое редкое прикосновение к его телу. В минуты покоя он думал о тонких смуглых пальцах, украшенных еле заметными полосками шрамов и мозолями от постоянных сражений, о том, как эти пальцы осторожно коснутся его лица и медленно оглаживая щеки, успокоят одним своим холодком, давая понять, что все наконец-то пришло в норму. А потом уже губы коснутся лица, и наступит момент истинного блаженства… В воспоминаниях сами собой всплыли те эскизы, сделанные с обнаженной натуры Кэйи. Дилюк приоткрыл один глаз и посмотрел на рисунок, лежащий на полке. Все тело, еще секунду назад расслабленное, натянулось, напружинилось, как готовая вот-вот лопнуть струна. Он-то привык разделять желания тела и души и отдавать предпочтения душе, чаще всего игнорируя физические потребности, но сейчас чувствовал, что не в силах противостоять нарастающему жару, спускающемуся все ниже и ниже его груди. Это точно была не лихорадка и не вновь вспыхнувшая пиро-стихия, но было в этом что-то не менее сильное и опасное. Сопротивление, если оно и было, потухло, не успев разгореться. Дилюк потянулся рукой к рисунку и… … Разрядка оказалась слишком быстрой. Даже болезненно быстрой. Он равнодушно смотрел на свою ладонь, покрытую чем-то густо-белесым, пока стыд медленно растекался по всему его телу. Что же он натворил? Даже будучи подростком, Дилюк никогда не поддавался грязным желаниям стремительно меняющегося тела. А теперь, получается, он хуже самого себя из прошлого? Дилюк вымыл ладони в раковине и смущенно отвернулся от своего отражения в зеркале, будто оно могло пристыдить его еще больше. – Мастер Дилюк? – позвал женский голос из-за двери, и он едва не выронил полотенце из рук. – Пришел сэр Кэйя. Он требует встречи с вами и говорит, что у него важная информация, которую вам нужно срочно получить. Что ему передать? – Передай, что я спущусь через пять минут! Дилюк быстро накинул на себя халат и спрятал эскиз за пазухой. На выходе из ванной комнаты он, ежась от прохлады коридора, направился в кабинет, где находился стол с его личными бумагами, к которым не разрешено было прикасаться никому, включая приближенных слуг. Рисунок Дилюк спрятал в ящике между двумя записными книжками, а сам направился в спальню, где наскоро переоделся в домашнюю, мешковатую одежду и, забирая все еще влажные волосы в высокий хвост, спустился вниз. Видимо, морось на улице успела превратиться в настоящий ливень, потому что Кэйя, мокрый, как полевка, стоял посреди зала и с интересом поглядывал себе под ноги, где уже успела натечь приличная лужа воды. Заметив Дилюка, он выпрямился и приветливо замахал рукой. – Ох, Мастер Дилюк, не решился отвлекать вас сам… У Дилюка покраснели уши, и он искренне понадеялся, что отвлекать не от того, чем он там занимался, а от медитативного принятия ванны. – … Но дело чрезвычайной важности! Вы просто обязаны знать о нем первым! – Я вижу по твоему довольному лицу, что ничего плохого не случилось, – нарочито равнодушно сказал Дилюк, вставая с ним рядом и облокачиваясь о перила лестницы. – Выкладывай. Кэйя весь сияющий, как солнышко, заулыбался пуще прежнего и, приставив руку к груди, начал свой рассказ: – Можешь себе представить, наши поиски увенчались долгожданным успехом: оставшиеся Глаза Порчи оказались спрятаны в пещере возле Драконьего Хребта, прямо за водопадом, куда ни один нормальный человек в здравом уме не сунется. Наш преступник, наверняка, считал, что в таком месте они будут в безопасности и недосягаемы для рыцарей Ордена. Твой покорный слуга, – он указал на себя пальцем. – Потратил немало часов на обследование каждого закоулка вблизи Спрингвейла и убил столько нервных клеток за эти десять дней, сколько не убивал за целый год. Единственное, что не дает мне покоя: неужели преступник каждый раз возвращался за Глазами Порчи так далеко? И зачем нужно было так извращаться с выбором места? Дилюк подозрительно смотрел на Кэйю, чуть изогнув одну бровь и плотно сжав губы. Не то чтобы он не верил капитану или сомневался, что глупые рыцари рано или поздно сумеют отыскать Глаза Порчи, но кое-что во всей этой истории его действительно удивляло. – И ты шел через ливень только чтобы сообщить мне это? – спросил он. – А до завтра никак не могло подождать? – Никак, – отрезал все еще чрезвычайно довольный рыцарь. – Потому что завтра, Мастер Дилюк, вы придете к двенадцати часам дня в Ордо Фавониус и там своими глазами увидите нашего ненаглядного и успевшего прославиться на весь Мондштадт преступника. Дилюк не сразу понял, о чем шла речь, но, когда наконец осознал сказанное, глаза его расширились так сильно, что Кэйя невольно прыснул и поспешно скрыл улыбку за ладонью. – Ты нашел его?! – воскликнул он, разом позабыв обо всем приличии и жеманном равнодушии. – Ну разумеется я его нашел, потому что перед тобой стоит лучший детектив в этом городе! – все еще смеясь, ответил Кэйя. – И потому, что все совпало так идеально и было так хорошо и одновременно так плохо спланировано, что определить преступника оказалось просто вопросом времени. Пришлось, конечно, навести кое-какие справки: зайти в архив, почитать про дело годовой давности, связанное с небезызвестным Дотторе, даже обратиться непосредственно к Фатуи, но это определенно того стоило. Впрочем, ты все узнаешь сам уже… – Так кто это? – А я не скажу, – хмыкнул рыцарь и горделиво вперил руки в бока. – Завтра увидишь. Или догадайся сам, не глупенький, я дал достаточно подсказок. – Что это за детские игры? – грозно начал Дилюк, а потом его осенило, и он нахмурился еще сильней, грозно сдвинув брови к переносице. – Ты что, пришел просто поиздеваться надо мной?! – Неправда! Я пришел нагнать интриги, – таинственно сказал Кэйя, но через несколько секунд, откашлявшись в кулак и пряча виноватый взгляд в сторону, уже тише добавил. – А еще, потому что ты сказал, что двери Винокурни для меня всегда открыты, и я, ну… Настала очередь Дилюка смутиться, потупившись взглядом в пол, и напряженно размышлять о том, что он должен был сделать дальше, чтобы разговор не зашел не в то русло. – Хорошо, – сказал он, попутно разглядывая Кэйю с головы до ног и невольно отмечая, как сильно намокла его одежда, словно названный братец перед тем, как появиться на пороге его дома, не в грозу попал, а нырял со скалы в реку. – Раз пришел, оставайся на ночь. Только отдай горничным одежду и прими душ. – А в чем дело? – ехидно спросил рыцарь, поднимаясь по лестнице. – Боишься, что я запачкаю твои белоснежные простыни? «Запачкаю…Ну что за бред?» Дилюк неожиданно и совсем не к месту подумал, что запачкать воспоминания о Кэйе оказалось так же легко, как запачкать ковролин у них под ногами. Единственное, здесь была грязь, а там… Он стыдливо покраснел и спрятал глаза за прядями волос, а Кэйя, искренне недоумевая, спросил: – Я что-то не то сказал? – Все в порядке, – выдавил он из себя после секундной паузы. – Мне попросить Аделинду расставить приборы на двоих? Кэйя радостно кивнул и ушел наверх, оставляя за собой грязные следы, как раз вровень со следами Дилюка. Горничные, которым предстояло убирать этот бардак, точно будут проклинать их обоих не один час. У Дилюка не было сил на этикет, который любой уважающий себя аристократ должен был блюсти даже во время ужина и тем более в присутствии гостя. Кэйя, к его счастью, тоже не горел желанием вести светскую беседу и, с совершенно несвойственным ему упорством, прятал зевок за длинным рукавом, всем своим видом давая понять, что он ни капельки не устал и не мечтает поскорее залезть в кровать и укрыться с головой одеялом, спрятав вечно холодный нос поглубже в подушку. В рубашке, позаимствованной из гардероба хозяина поместья, он выглядел так, как выглядят дети, которые вынуждены донашивать одежду за старшими братьями и сестрами. Хотя старшим за этим столом был гость, а не хозяин, одежда Дилюка оказалась ему несколько великовата, но не висела нелепым мешком, и даже умудрялась аккуратно подчеркнуть тонкие запястья и смуглую шею, все так же украшенную странным аксессуаром, напоминающим ошейник. Говоря начистоту, Кэйя принадлежал к тому типу людей, на которых любая дрянь смотрится как первоклассный дизайнерский костюм. Дилюк решил, что был бы не против увидеть, как на рыцаре сидят другие вещи из его гардероба. Он бы даже не чурался подарить ему что-нибудь. Конечно, если бы Кэйя сам попросил. Уже стоя в своей комнате и расчесывая непослушную гриву волос, Дилюк вспомнил, что не пожелал рыцарю спокойной ночи. Он пыхтел, с трудом отрывая запутавшуюся в густых прядях расческу, и шипел всякий раз, когда из головы вырывался очередной клок волос, который ему так и не удалось распутать. Прошло несколько бесконечных минут этой отвратительной пытки, прежде чем он отбросил расческу в сторону и покинул спальню. Эту ночь Кэйя по непонятным для Дилюка причинам настоял на том, чтобы ночевать в своей бывшей комнате. Не то, чтобы хозяин поместья возражал. Напротив, он был рад этому обстоятельству, хотя всячески пытался подавить свою радость и спрятать улыбку за бокалом сока. Сегодня комната, хотя бы на время, перестала носить в себе исключительно плохие воспоминания. В глубине души Дилюк понимал, как глупо было так много лет чураться этой спальни только потому, что она навсегда и неизменно ассоциировалась с названным братцем, для которого двери в этот дом закрылись так же быстро, как и отворились десятилетие назад. А теперь братец – блудный сын – вернулся и спал там, словно в кои-то веки Боги повернули к Дилюку свой светлый лик и улыбнулись, исполнив одно его маленькое желание, о котором он сам даже не подозревал. Он бесшумно приоткрыл незапертую дверь и тихо, почти шепотом, спросил: – Кэйя, ты спишь? Со стороны кровати не послышалось ни звука, кроме мерного, спокойного дыхания. «Кэйя тоже устал, подумал он, Кэйя тоже много работал». Дилюк подошел ближе и, повинуясь какому-то странному порыву, осторожно сел на краешек кровати и невесомо дотронулся рукой до синей пряди волос, беспорядочно лежащей на простыни. Он забыл, какие у Кэйи были волосы: сухие, легкие, не чета его волосам. На белой простыни они напоминали рукава бурной горной речки, разлившейся от весенних паводков и весело бегущей между складок одеяла. Было в этих волосах и что-то странное: от них шел не холод, присущий владельцу Крио Глаза Бога, а настоящее, живое тепло, от которого по пальцам растекалось сонное чувство покоя. Дилюк поднес прядь к губам и поцеловал ее. – Невозможный… – шептал он, касаясь щекой его волос, – если бы ты только знал, как я скучаю… Как нуждаюсь в тебе… Он повторял какие-то вымученные глупости, которые всегда считал приторным фарсом, но которые нужны были ему сейчас, как воздух, и ловил себя на мысли, что с трудом сдерживает слезы. Вдруг все это было ошибкой? Кэйя безмятежно спал, подложив руку под голову, видел сны, а он стоял возле его кровати, как последний идиот или – хуже не придумаешь! – самый настоящий извращенец, и распинался в каких-то давным-давно никому ненужных чувствах, от которых остался только серый пепел и выжженая дотла почва любви, которая могла, но не случилась. Глупый Дилюк. Неужели ты так и не выучил свой урок? Он отпустил прядь волос и поднялся с кровати. Очень хотелось дотронуться до плеча Кэйи, переплести свои пальцы с его, посмотреть в умиротворенное лицо – честное, нетронутое страданием и болью. Но он не сделал ничего из этого, только на выходе из комнаты шепотом пожелал спокойной ночи и плотно затворил за собой дверь. Жаль только, что Дилюк позабыл, как хорошо Кэйя умел притворяться спящим.