небу не хватает места и своя же в горле кость

Кащей щурился, смотрел на него как обычно насмешливо и знающе. Это его выражение лица Валеру злило, зубы сжимались сами собой, и ещё начинало зудить под лопаткой. Временами припоминал Валере тот выверт с котёнком: забрать его домой Валера не мог, поэтому оставил в качалке. Выпнуть кота без суда и следствия у Кащея не вышло, вся универсамовская скорлупа умоляла его оставить, обещали и кормить, и говно убирать, следить чтоб не шкодил за ним все будут — честно-честно. У Валеры тогда желудок свело от понимания, что это он виноват в этом цирке, и что все эти пацаны просто дети. — Благодетель, Валера, — скалился с сигаретой сажатой между зубов. Часа два назад Валера спиздил у какого-то чушпана портфель. Школьцы играли в снежки, и ранцы были свалены друг на друга поотдаль. Зачем он вообще это сделал, Валера точно не знал, от злости может быть. В ранце он ничего полезного конечно не обнаружил, там были учебники, тетрадки, бумажки какие-то… Из того что можно было назвать сколько нибудь ценным — был кулёк конфет. Этот кулёк конфет он позже раздал скорлупе, но чтобы они не уличили его в душевной теплоте и заботе, конфетами он больно кидался. А вчера Валера напал на пьяного в дрызг заводчанина и съел его сердце. Снег быстро окропился багровывым, человек забулькал, осел на землю. Валера с жадностью рвал кожу, чуть ли не клокоча от удовольствия, пил льющуюся кровь. Грудную клетку выломал как в тумане, сердце там еще трепыхалось. Оно было теплым и упругим, он чувствовал как зубы рвут ткани, как оставшаяся кровь выливается из камер, на морозе от внутренностей валил пар. О эффекте героинового прихода Валера мог только догадываться, но такие моменты сравнивал именно с этим. Отхода от героина он представлял себе тоже как-то похоже — опустошение, вина, страх. Под его руками лежало остывающее тело человека с изодранными внутренностями, на месте груди — зияющая дыра с кусками выломанных рёбер. Спрятать труп в кустах, размести следы от кроссовок, ретироваться от места преступления. Хотелось надеяться, что со стороны это выглядит как нападение дикой собаки, но Валера знал, что нихрена не похоже. Потом был день, сборы, пиздюли скорлупе, пиздюли от старших, заканчивалось все качалкой. Стоял в ванной и под жёлтым светом силился руками вырвать клыки. Не вышло, в ход пошли пассатижи. Из заживающих и тут же расцарапывающихся нелепыми попытками дёсен сочилась кровь, слоями оседая в раковине. Содрав пальцы, поломав ногти, стоя чуть ли не по локоть в собственной крови, валера пытался выдернуть проклятые зубы — может на их месте вырастут нормальные, может, если не есть человеческой плоти, он снова станет человеком, может это дурной сон, и надо сделать по-больнее, и тогда он проснется. Как обычно, бесшумно и без всякого приглашения пришёл Вахит. Валера привычки закрывать входную дверь не то что не имел — не видел смысла. Красть было нехер, если зайдёт кто недоброжелательный, то опиздюлится, из своих — хуй с ними. К тому же если закрыть дверь пьяный батя придёт и будет ломится до тех пор, пока не уснёт на пороге. Не то что у него нет ключей, просто бухим он кажется забывает о концепции дверного замка. Раньше, когда валера открывал в итоге, то отхватывал пиздюлей. Сейчас отец не рискует. Валера перерос его и стал силой гораздо более страшной, чем регулярно колдырящий мужик. Наверное, отец это понимал, и даже побаивался. — Ты че делаешь. По лицу Вахита читалось мало. Он смотрел на него через зеркало, привалившись на дверной косяк. Тусклый свет выделял его уставшее лицо, темнота из коридора затягивала его в себя и просачилась сквозь чёрные глаза, будто собираясь забрать и Валерку. Валера обернулся. Его прозрачные глаза горели страхом, в них трескался ненадежный весенний лёд, за секунды он будто осунулся и стал больше походить на хрестоматийного упыря, не считая отчаяния, читавшегося в лице и позе. Молча Вахит забрал у него из рук пассатижи. — Вах… Руки Валеры оказались в его руках, и Вахит старательно натирал их мылом, смывал кровь холодной водичкой, слушал, как горе-стоматолог шумно дышит, и видел как ранки на пальцах затягиваются. — Вах, слушай, ебни меня, а? — никакого ответа. Только брови приподнял и посмотрел исподлобья как на дурачка. — Нет, правда, так жить нельзя, ну это ж- Договорить валерке не дали, Вахит так же молча и сурово, как, блять, Товарищ Берия, стал намывать Валере рот, кровь местами засохла, поэтому тёр с усилием. Турбо почти не сопротивлился, хмурился отплевывался от горького мыла, понял что так только хуже, и до конца процедуры предпочёл прикрыть варежку и не возмущаться. Когда закончил, Зима устало как-то, по-домашнему вздохнул и передал валере в руки пассатижи. — Положи на место. Чай есть у тебя? Одна из особенностей Зимы — приземлять Валеру и сбивать с толку, поэтому Валера ничего не спрашивая ушёл класть пассатижи на место и заваривать чай. Зима принялся ликвидировать последствия Валериной истерики с раковины и кафеля. Чая в итоге в квартире не оказалось, зато в морозилке лежала водка. Валера уже почти лежал на столе и тоскливо смотрел на Вахита. Вахит мрачно курил. Гудел холодильник, сквозь щели в окнах завывал сквозняк. — Сука противно ещё так Вах, а ж тошнит. Не хочу уже, но делаю. Как там у этого… Вова то что приносил, про наркомана «воздух не сытный»… Тошнит, сука, реально. Вахит оскалился и перевёл взгляд на Валеру. Вот Валере всегда казалось что из них двоих Вахиту лучше удаётся быть похожим на человека. У Вахита красивое и утонченное лицо, у Вахита не горят глаза в темноте, он сохраняет спокойствие, даже когда в качалке после драки стоит густой запах юношеской крови. Но в этом электрическом свете лампы, в глубокой темноте за окном, Валера понимал что глаза у Вахита совсем не человечьи. Что в них крылась та же вязкая темнота что там, на улице, что может быть, у него и радужки толком нет. — А че, до этого не тошнило, Валер? Пацанам бошки проламывать — не тошнило? — на глазах у Валеры происходило небывалое. Зима распалялся. С каждым произнесенным словом ломалось отрешение, неуловимое достоинство в лице искажалось, глаза будто провалились и вовсе, пухлые губы приподнялись, и стало видно десны из которых за желтоватыми человеческими резцами росли неровные острые зубы. И даже в этом Валере чудилось что-то завораживающе прекрасное. — Девку утопленую нашли — не тошнило? Гасить людей нормально было? Хотелось возразить, сказать глупенькое «это другое», но прекрасно понимал, что нет никакой разницы. Просто теперь выбора нет. Он встал со стула и нависал уже над Валерой. Ему, наверное, должно быть страшно, но Валере было как-то в общем ебано, стыдно даже. Он подумал, что Вахиту тоже плохо, просто он такой человек, что никогда ничего не говорит. Что Вахиту одиноко без Валеры, так же, как Валере без Вахита. Ваха резко расслабил лицо, стал вдруг потерянным и печальным. Нахмурился, и поджав губы, отошёл к окну. Закурил. Ветер завыл совсем утробно, и скрипнув, открылась форточка, на кухню стал заметать снег. Было слышно как Вахит очень тяжело вздохнул и как пробурчал под нос: «Мин сине бик яратам, булса да син юләр». Силуэт Вахита у окна расплывался, будто сливался и растворялся в своём же отражении в окне, лицо проваливалось в темную пустоту. — А я знаю что это значит. Я поспрашивал. Вахит прыснул — Кит күттә. Валере стало весело. «Кют» он знал с детского сада. А ещё, это значило, что Ваха на него не злится, только волнуется. Всерьез в жопу он посылал его только на русском.