Игра сноходца

Каюта Манса, куда они пришли, была столь же суровой, как и сам Король за Стеной. Грубые деревянные стены, запах соли и сырости, тусклый свет — всё говорило о человеке, привыкшем к лишениям. Манс уселся за стол, взяв в руки металлическую кружку, и жестом предложил Джораху занять место напротив. — Садись, сир. Ты уже достаточно постоял у дверей, — с усмешкой сказал он. Джорах опустился на стул, чувствуя, как деревянная поверхность скрипит под его весом. В каюте Манса было тихо, только приглушенные удары волн о корпус корабля нарушали это молчание. Манс, скрестив руки на груди, продолжал изучать его взглядом. Этот взгляд был холодным, бесконечным, словно безлунная ночь за Стеной, и в нём читалась сила, которая когда-то изменила жизнь Джораха. “Знаешь, что говорят о моих глазах? — однажды сказал Манс Джораху, их разговор запомнился рыцарю почти дословно. — Они не просто смотрят. Они видят. Я хожу по снам людей. Там правда лежит на поверхности.” Эти слова тогда показались Джораху загадочными, почти бессмысленными. Но сейчас, сидя напротив Манса, он не мог игнорировать тот факт, что этот человек словно читал его мысли, выуживая самые сокровенные страхи и надежды. Через сны Манс однажды и нашёл его. После суда за работорговлю Джорах, с позором бежал в Эссос. Он скитался от города к городу, нанимаясь на службу, пока однажды ему не начали сниться странные, пугающе реальные сны. В этих снах бывший лорд видел Стену, слышал ее безмолвный шепот, ощущал холодный ветер Севера, казалось, прорезающий его душу. Но главное, в каждом сне был один и тот же человек. Его лицо скрывал капюшон, но глаза — черные и пронзительные — всегда смотрели прямо на него. Джорах долго пытался игнорировать эти видения, списывая их на усталость и пережитый стресс. Но сны становились все ярче, почти неотличимыми от реальности, и каждый раз в них раздавался голос, зовущий его за Стену. Когда, наконец, рыцарь поддался этому зову, он оказался лицом к лицу с Мансом. “Ты думаешь, это ты нашёл меня? — сказал тогда Король за Стеной, его голос был спокоен, но в нём звучала насмешка. — Нет, Джорах Мормонт. Это я привёл тебя. Ты пришёл сюда, потому что был нужен мне.” Эти слова были шокирующими, но глядя в чёрные глаза Манса, Джорах понял, что спорить бессмысленно. Он не знал, какова природа этих сил — магия или что-то большее — но он чувствовал, что перед ним стоял человек, который не просто играет с судьбой, а переписывает ее. Король за Стеной не торопился, делая очередной глоток из кружки, словно наслаждался каждой секундой, пока Джорах оставался под его пристальным наблюдением. Затем он откинулся на спинку стула и, с легкой насмешкой в голосе, наконец заговорил: — Итак, сир Джорах, расскажи мне о наших дракончиках. Что ты о них думаешь? Вопрос прозвучал просто, почти буднично, но Джорах знал, что это ловушка. Манс, как опытный стратег, уже, вероятно, составил собственное мнение, но хотел услышать, насколько рыцарь честен и насколько верен своей роли. Джорах медленно выдохнул, обдумывая слова. Он заранее знал, что этот вопрос прозвучит, и готовился к нему весь путь до Севера. Но теперь, когда момент настал, он чувствовал себя так, словно отвечал не человеку, а самой судьбе. — Визерис считает себя королём, — начал он после паузы. Его голос был ровным, но внутри него нарастало напряжение. — Но он не умеет быть лидером. Его гордость и вспыльчивость скорее обуза, чем сила. Он кричит о власти, но не понимает, как её удержать. Манс кивнул медленно, словно эти слова подтвердили его собственные догадки. На его губах появилась лёгкая, почти невидимая улыбка. — Кричать легче, чем делать, — задумчиво заметил он, водя пальцем по краю кружки. — А как же принцесса? Джорах напрягся. Он знал, что разговор рано или поздно свернет на Дейнерис. Его мысли на миг вернулись к той самой ночи, когда она задавала ему вопросы на палубе, к её внимательному взгляду, к её тихому голосу. — Принцесса молода, — начал он осторожно, подбирая слова. — Но она впитывает всё, как губка. Она слушает, думает, учится. В ней есть искра, которая со временем может разгореться в пламя. Манс приподнял бровь, его взгляд стал острее. — Пламя, говоришь? — переспросил он, слегка наклонившись вперёд. — И кого оно сожжет, если разгорится? Джорах не сразу ответил. Он понимал, что каждое его слово сейчас взвешивается, и от этого ответа может зависеть многое. — Сожжет ли оно кого-то, зависит от того, кто будет рядом, чтобы направить его, — сказал он наконец. Манс хмыкнул, его глаза сузились, как у волка, учуявшего добычу. — Ты к ней привязался, — сказал он без намеков, как очевидный факт. Джорах напрягся, но не стал отрицать. Он знал, что Манс говорит правду. — Она заслуживает лучшего, чем жизнь, в которой брат отвел ей роль племенной кобылы, — сказал Джорах, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без намека на эмоции. Рыцарь почувствовал, как грудь сжалась от противоречий, которые тлели в нем с самого начала этого путешествия. За время пути к Стене он не просто привык к Дейнерис — он привязался к ней. Эта девочка-дракон, как мужчина мысленно называл ее, стала для него чем-то большим, чем просто наследницей павшего дома. Он видел, как она растет, как каждый новый день делал ее сильнее, как в ней формировался характер, достойный истинного лидера. Но были и другие чувства, те, о которых он боялся думать. Джорах знал о планах Манса. Как посредник на первом этапе переговоров, он сам передавал письма, обсуждал условия. Манс видел в Дейнерис не только принцессу, но и ключ к объединению Вестероса. Брак с ней был для Короля за Стеной не просто стратегическим шагом — это был мост между двумя мирами. И все же, даже понимая все это, Джорах не мог игнорировать то, что творилось в его сердце. Каждое ее слово, каждый взгляд цеплялись за что-то внутри него, и он ненавидел себя за это. Бывшему лорду не нужно было напоминать, кто он такой: человек, лишенный титула, чести, родины. А она — наследница дома Таргариен, дракон, чье место на троне, а не рядом с таким, как он. Манс молчал. Его глаза сузились, будто он не просто слушал слова Джораха, но видел за ними больше, чем тот хотел показать. Тишина в каюте казалась тяжелой, словно воздух пропитался недосказанностью. Затем Манс наклонился вперёд, и в тусклом свете лампы его лицо стало ещё более суровым, словно высеченным из камня. Его взгляд пронзал, как холодный ветер с Севера, который не щадит никого, кто осмеливается встать на его пути. — Ты знаешь, сир Джорах, — начал он, его голос был ровным, почти ленивым, но в каждом слове чувствовалась скрытая угроза, — огонь в клетке всегда ярче. Его видно издалека, и он согревает только тех, кто достаточно близко. Но вот вопрос: для кого этот огонь горит? И кто готов рискнуть, чтобы его укротить? Манс откинулся на спинку стула, сложив руки на груди, но его глаза оставались прикованными к Джораху, холодными и бесстрастными, словно ночное небо над Стеной. Вопрос прозвучал просто, почти отстраненно, но Джорах почувствовал, как холодный пот пробежал по его спине. Это была не просто метафора. Это был вызов. Рыцарь сжал руки, чтобы скрыть дрожь, и отвел взгляд, но ненадолго. Он знал, что отводить глаза от Манса — это как уступить в схватке. — Огонь не принадлежит никому, — наконец ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — Он горит, потому что это его природа. Никто не может его укротить, но каждый может согреться. Манс слегка прищурился, его губы изогнулись в едва заметной усмешке, будто он прочёл больше, чем хотел показать. — Хороший ответ, сир Джорах, — произнёс он мягко, но в его словах прозвучала сталь. — Только помни: слишком близко к огню подходить опасно. Даже самые крепкие железные доспехи плавятся, когда пламя слишком жаркое. Эти слова зависли в воздухе, тяжёлые и наполненные скрытым смыслом. Джорах знал, что за этой метафорой скрывалась истинная суть вопроса. Манс дал ему понять, что видит всё — каждую его слабость, каждое сомнение. И это осознание ударило сильнее, чем любые прямые обвинения. — Хорошо. Вы останетесь с ними, пока я не вернусь, — сказал Манс, его голос был ровным, но каждая интонация отдавалась тяжестью приказа. — Присматривать за принцессой? — уточнил Джорах, пытаясь скрыть сомнение, проскользнувшее в его тоне. Манс наклонился ближе, и его взгляд стал ещё более холодным, словно отражая ледяные равнины за Стеной. — И за её братом, — произнес он, его голос приобрел стальную резкость. — Особенно за ее братом. У меня есть на него планы. Когда придет время, я сообщу. Джорах почувствовал, как мороз пробежал по его коже. Эти слова не были обычной фразой. "Я сообщу" в устах Манса означало гораздо больше. Это значило, что король за Стеной явится ему во сне — своим излюбленным способом связи, который был не столько средством, сколько напоминанием о его могуществе. Джорах уже знал, как это ощущается. В Эссоссе их взаимодействие осуществлялось посредством обычной переписки. Тогда Манс объяснил, что "ходить через море" слишком энергозатратно, поэтому сообщения приходилось передавать письмами. Сны же, навеянные Мансом, были пугающе реальными: он появлялся в глухой тишине, его черные глаза смотрели прямо в душу, а слова звучали как неоспоримая истина. "Это не просто способ передать сообщение," — однажды объяснил Манс, заметив напряжение Джораха. — "Это напоминание, чтобы ты помнил, кто я и что могу." Теперь, услышав знакомые слова снова, Джорах невольно напрягся. Это не просто поручение, а своего рода предупреждение. "Особенно за её братом," — эти слова звучали в его голове, пока он молча кивал, принимая приказ. Манс поднялся, и его массивная фигура, словно воплощение древней силы, заполнила пространство каюты. Тени от мерцающего света лампы скользнули по его лицу, подчеркивая суровые черты. В этот момент мужчина напоминал не человека, а ожившую легенду, воплощение неукротимой воли Севера. — Не подведите меня, сир, — сказал он, задержав взгляд на Джорахе. Его голос прозвучал негромко, но в этой тишине слова казались приказом, высеченным в камне. — Они важны оба. У каждого из них своя роль. Он не стал объяснять, какая именно, но Джорах понимал: Манс видел эту шахматную доску мира куда яснее, чем большинство тех, кто считал себя великими игроками. Манс развернулся и медленно покинул каюту. Его шаги, гулко отдаваясь по деревянным стенам, звучали словно удары по барабану, отмеряющие время до чего-то неизбежного. Когда звук стих, Джорах остался один — с мыслями, от которых не было спасения. Рыцарь провел рукой по лицу, борясь с усталостью. Его взгляд скользнул к пустому месту, где только что стоял Король за Стеной, и в голове всплыла горькая мысль. "В Королевской Гавани все играют в престолы," — подумал он, и во взгляде промелькнуло что-то близкое к презрению. Северянин в нем, воспитанный в суровой простоте, всегда презирал хитроумные интриги южан. "Но они и представить себе не могут, что в их играх появилась новая фигура. Та, которая может перевернуть всю доску и поставить под сомнение саму суть их правил." Джорах встал, чувствуя тяжесть, давящую на плечи. Он знал, что игра только начинается, и его роль в ней еще до конца не определена. Но одно он знал наверняка: доска изменилась. И те, кто еще не осознал этого, скоро столкнутся с ее новым, непредсказуемым порядком.