Английский Пот

Фрэнсис Бэкон в «Истории правления Генриха VII» писал: «Это была чума, но, по всей видимости, не разносимая по телу кровью или соками, ибо заболевание не сопровождалось карбункулами, багровыми или синеватыми пятнами и тому подобными проявлениями заражения всего тела; все сводилось к тому, что тлетворные испарения достигали сердца и поражали жизненные центры, а это побуждало природу к усилиям, направленным на то, чтобы вывести эти испарения путем усиленного выделения пота».

      Мисс Лейманн лежала в лазарете. Холодные стены, пропитанные сыростью и смрадом разложения, не приносили утешения. Единственным источником света служил тусклый луч, пробивавшийся сквозь щель в старых шторах, напоминающий нерешительного гостя, застигнутого в раздумьях.       Она тяжело дышала, тело её покрывал липкий пот, а зловоние, исходящее от собственного тела, вызывало мучительную тошноту. В ожидании священника её терзали мысли о скорой кончине. Ей было известно, что страшная эпидемия, унесшая жизни стольких подопечных в школе, где она преподавала, не пощадит и её.       За свою жизнь мисс Лейманн сделала немало: заслужила любовь учениц, впитала характерные черты английской строгости и чопорности, посвятила себя приюту и копила своё жалованье, чтобы однажды сменить место работы. Она мечтала вернуться на родину, в Германию, но её планы ограничивались лишь скромными накоплениями. Её авторитет в школе был высок, и многие считали эту сухую и статную женщину примером для подражания.       Однако за внешним фасадом скрывалась и другая сторона её натуры. Ей хотелось исповедаться. Мисс Лейманн знала, что английский пот убивает быстро и безжалостно. «Скорее, скорее, пока ясность ума ещё не покинула меня», — пульсировала в её голове мысль, сильная, как жажда.       Наконец, дверь в палату отворилась, и измученный взгляд карих глаз устремился к источнику звука. Умирающая женщина обвела взглядом высокого священника в чёрных одеждах, чей крест на длинной цепочке покачивался в такт его шагам. Его волосы, аккуратно уложенные, отливали чёрным блеском, а небольшие округлые очки придавали лицу особую выразительность. Взгляд священника, внимательный и проницательный, как будто проникал в самую душу, встретился с её глазами, полными надежды и краткой радости от его появления.       Мужчина, закрыв за собой дверь, мягко поприветствовал учительницу и присел на низкий табурет рядом с её кроватью. Его тонкие черты лица выражали беспристрастность и долю милосердия. В тишине комнаты раздался тяжёлый вздох и лёгкий кашель, прежде чем измученная борьбой с недугом женщина ответила на его приветствие. — Здесь достаточно темно, — мягко произнёс он, его голос звучал низко и уверенно, словно напоминая о том, что за пределами этой жизни существует нечто большее, чем страх перед неизбежным.       Его рука, облачённая в чёрное одеяние, на мгновение застыла перед её затуманенным взором, и ей показалось, что комната слегка покачнулась, как будто она вот-вот потеряет сознание. Возможно, это было лишь мимолётное затемнение, ибо через мгновение она вновь ощутила, что её зрение стало яснее. В комнате уже горели несколько свечей, и их мягкий свет отбрасывал причудливые тени на стены.       Мисс Лейманн слабо промычала что-то невразумительное, не отрывая взгляда от капли воска, которая медленно стекала по ближайшей свече. Наконец, собравшись с силами, она тихо произнесла свою просьбу: — Отец Михаэлис, я хотела бы исповедаться. Эта эпидемия скоро унесёт мою душу. Я не знаю, смогу ли я с чем-то расстаться. Я столько лет преподавала, говорила о том, что важно, но всегда чувствовала, что мне чего-то не хватает… может, веры. Мои ученики, моя жизнь — всё это… Зачем всё это, если в конце останется лишь одиночество? К тому же, заслужив в обществе определённый авторитет, я не могу сказать, что была достаточно справедлива ко всем. Мне кажется, жизнь расставила всё по своим местам. Я отпустила несколько юных жизней, которые боролись с горячкой, и теперь… — она закашлялась, и её лицо сморщилось, словно запечённое яблоко. — Теперь и мой лоб покрыт испариной. Я всегда думала, что смерть не так скоро настигнет меня.       Священник склонился чуть ближе, чтобы быть с ней на одном уровне, и его взгляд, полный сострадания, проник в её глаза, словно пытаясь утешить её душу. — Твоя жизнь не была напрасной, — тихо произнёс он. — Ты делилась знаниями, ты освещала путь. Все твои учения не пропали даром. Впрочем… поведай мне, почему же ты не помогла умирающим в час нужды?       Женщина отвернулась, устремив взгляд в потолок. Её губы сжались в тонкую линию, а брови сошлись на переносице, придавая лицу выражение капризной угрюмости. Михаэлис не сводил с неё глаз, и прежде чем она успела ответить, на его губах мелькнула задумчивая усмешка. — Некоторые юные особы, — произнесла она с нарочитой холодностью, раздувая ноздри, — никогда не стремились к добродетели, предпочитая ей легкомыслие и проказы, несмотря на строгие правила нашей школы. Как стало ясно после недавних вспышек, английский пот забирает гораздо чаще не юных и здоровых девиц, а взрослых людей, таких, как я. Они сами навлекли на себя эту страшную беду, совершив множество проступков. Можно сказать, что они стали носителями некоего «вируса безобразного поведения», которая угрожала моим порядочным воспитанницам. В юном сердце легко посеять злое семя, но взрастить доброе — это многолетний труд, которому я посвятила немало усилий. — Это заболевание чаще трогает людей знатного рода, — заметил священник и потер острый подбородок. — Что весьма любопытный факт. Интересно, что мужчины болеют чаще, чем женщины. Крепкие и здоровые. К слову, мисс Лейманн, вижу, вы хотели бы воды.       Жажда и правда мучила. Себастьян налил воды из графина и помог попить, придерживая стакан у сухих и потрескавшихся губ дамы. Мисс Лейманн, чувствуя, что ясность ума словно приливает, то отливает, пыталась поразмыслить над тем, не грозит ли опасность инфекции самому священнику. От вопроса она решила удержаться, предпочитая скорее успеть провести саму исповедь. Взгляд её, заторможенный, завис на поблескивающем кресте. — Это были невыносимые девицы, — продолжала она, её голос дрожал. — И всё же, стоя на пороге вечности, меня терзает страх попасть в Ад. Я всё ещё не могу найти в сердце достаточно милосердия к тем, кто ушёл из жизни, отчасти, по моей вине. Но страшнее всего то, что одна из них просила меня об исповеди. Когда так много учителей и учениц слегло, моё сердце стало чёрствым, а память ослабла. Спешка, попытки предотвратить распространение болезни и надежда на то, что кто-то выживет, отнимали все мои силы и время. Та девочка… она так и не смогла исповедаться. Когда я вошла в палату, она уже была не с нами. Белая, как мел. Я лишь говорю, что это страшнее всего, я не чувствую смысла этих слов. — рука её метнулась вверх, влажная и мокрая, и обессилено упала обратно. Взгляд красновато-коричневых глаз, за стёклами очков, пронзил её с неожиданной строгостью. — Мисс Лейманн, ваши поступки достаточно серьёзны, — голос его был холоден, как осенний ветер. — Но тяжелее всего то, что даже в последний миг своей жизни вы не можете открыть своё сердце. Вы прилагали много усилий, но в то же время проявляли отчуждение и презрение к умирающим. Вспоминала ли перед смертью та девушка ваш образ, который обещал ей столь важный процесс, как исповедь? Учительница никогда прежде не присутствовала на предсмертной исповеди и не задумывалась о том, как она должна проходить. Её терзали сомнения: всё ли должно было быть именно так? В её воображении этот ритуал представлялся как освобождение, надежда, а не бремя вины. Или же всё действительно должно было быть именно так? Священник продолжал, его голос звучал как приговор: — Мы не можем изменить прошлое, но мы можем понять его. И, возможно, это понимание станет первым шагом к искуплению. Исповедь перед смертью занимает особое место в духовной жизни верующего, являясь последним и самым значимым шагом на пути к загробному существованию. В этот момент человек, осознавая свою конечность, получает уникальную возможность искренне раскаяться в совершённых деяниях и обратиться к Господу с мольбой о прощении. Христиане глубоко убеждены, что искреннее признание своих грехов и сердечная просьба о милости могут подготовить душу умирающего к предстоящему Страшному Суду, где определится её участь в вечности. Мисс Лейманн тяжело вздохнула, и её голос дрогнул. — Я понимаю, отец Михаэлис. Но что же теперь будет со мной? Страшный Суд, должно быть, сурово расправится с такой грешной душой, как моя, несмотря на все мои усилия. Ведь даже рождение наше — уже грех, не так ли? Священник улыбнулся, задумчиво склонив голову набок. — Боюсь, как и той несчастной девушке, вам не суждено исповедаться. Но что, если я открою вам тайну? Существует место за гранью жизни, которое не является ни Раем, ни Адом. — Не понимаю вас, — женщина прищурилась, её голос стал хриплым. — Простите, но я слаба. Отец Михаэлис, я чувствую, что моя болезнь не оставит мне времени. Скоро я покину этот мир. И, признаться, я не в силах постичь смысл ваших слов. Наша беседа больше похожа на странный сон, нежели на исповедь. И… что вы имели в виду, говоря, что исповедоваться мне не суждено? Разве не для этого вы здесь? Глаза мужчины вспыхнули рубиновым красным светом, а зрачки сузились. Сначала учительница глухо вскрикнула, а после часто заморгала, стараясь отогнать видение. — Я не в себе! — Слабеющие руки заметались перед странным образом, а сердцебиение, уже и без того гулко отдававшееся в ушах, стало почти невыносимым. — Правда в том, что каждому человеку хочется для себя особенного положения, — голос отца звучал тягуче, словно патока, завораживая, как гипноз. — А нам хочется есть. Я могу дать с твоего согласия особенное положение. Ты скоро умрёшь, — невзирая на всё сказанное, он говорил располагающе. — Почему бы тебе не избежать Ада, позволив мне поглотить тебя? Лежа на кровати, женщина, увязшая в зловонии и поту, застыла, раскрыв рот и вдыхая сухой воздух, как выброшенная на берег рыба. Страх сковал её, не дав издать ни звука. Перед ней стояло демоническое создание в обличии священника, чье коварное намерение заключалось в том, чтобы поглотить её душу в последние мгновения её жизни. Ледяной ужас пронзил её рассудок, как ушат ледяной воды. В этот миг сердце, столь безразличное к её прошлым поступкам, внезапно наполнилось раскаянием и жалостью к миру и к себе. Неистовое желание жить, жить и помогать воспряло в ней с новой силой. Мисс Лейманн, ещё недавно готовая к кончине и даже поручив передать своё накопленное жалование единственному родственнику в Германии, старой матери, теперь стремилась лишь к искуплению и надеялась через уста священника связаться с Господом. Взгляд священника стал хитрым и зловещим. На длинных губах играла насмешливая улыбка. Он закинул ногу на ногу, уложил локоть на колено и, задумчиво подперев щеку кулаком, хмыкнул: — Цена твоей души низка. В Аду… никому не сладко. Но знаешь, страшнее в людях не агрессия, не злоба, не войны и не смертельные болезни. Страшнее всего в людях — их безразличие. Понимаешь ли ты муки, которые ждут тебя? Но есть одно небольшое достоинство… у такой души, хотя бы, особенный вкус. Нет изыска, конечно, но лучше, чем душа узколобого и зашоренного работяги, который работает в дубильне, в свободное время бьет свою семью и вечно источает зловоние и спирт. Не верилось в то, что ей сейчас поведали. И то, что её душа, словно на торгах, спешно покидала бренное тело, в спешке искала выход, и ей предлагали… такой вариант. — А можно продать душу? — осмелилась спросить учительница, глядя в пустоту. — Желаешь отдать мне свою, чтобы продолжить жить? — усмехнулся демон, его голос эхом отразился от стен. Мисс Лейманн, комкая в руке намокшую простынь, отвела взгляд от слабо освещённой комнатки на пол. — Не знаю, — тихо призналась она, её голос дрожал. — Как это происходит? — Стоит ли мне говорить? — продолжил он, его голос звучал холодно и отстранённо. — Скоро ты не сможешь даже договориться о том, чтобы я поглотил твою душу. К тому же, служить тебе мне не хочется. Ты слишком проста для этого. Терпеть тебя не имеет смысла. Поглощение души ведёт к смерти и иногда безумию до конца дней. Хочешь ли ты скитаться по улицам, выпрашивая пропитание, глядя на мир бессмысленным взглядом? Тебе уже не вернуться к прежней жизни. А пожелать? Я не вижу в тебе интересных желаний. Обмануть меня тоже не выйдет.       В палате повисла тревожная тишина. Женщина погрузилась в мысли, которые казались ей всё более беспорядочными, словно сон больного человека. Она даже позволила себе улыбнуться, слабая надежда, что всё это лишь иллюзия, что скоро она увидит свет в конце туннеля, словно опьянила её и расслабила. — Я согласна на поглощение, — наконец выдавила она из себя, словно слова эти были тяжелыми, как свинцовые плиты. — В таком случае… Спокойного сна, мисс Лейманн, — неторопливо произнес демон, одетый в рясу. Он приблизил свое лицо, и она почувствовала, как могильный холод окутывает ее, проникая до самых костей. Учительница на мгновение ощутила странное счастье, когда ледяной поток коснулся ее разгоряченного лица. Она опустила взгляд, стараясь запечатлеть в памяти каждую деталь: свою дрожащую руку, лежащую перед ней, словно она собирала багаж воспоминаний перед… перед чем-то, что было за гранью ее понимания.

***

      Она открыла глаза, щуря их на солнечном свету, которые проникал в окно больничной палаты. Тело болело от долгого нахождения в неудобной позе, и она с трудом выровнялась. Оглядывая перед собой тумбу у кроватки, где лежала подопечная Элайза, что просила исповедь, и около которой она уснула, мисс Лейманн встревоженно коснулась спящей блондинки, чья подушка была мокрой от пота. В ужасе одернув руку, она поняла, что девочка остыла.       Учительница не успела. Водрузив очки на нос и тяжело дыша, она еще не могла понять, снится ли ей все это. Но после в палату зашла другая помощница, тихо открывая дверь и оглядев происходящее. Глаза помощницы вмиг стали влажными, а ладонь прижалась ко рту в немом ужасе. Учительница взглянула на неё растерянно и плаксиво, приоткрыв рот, словно она собственноручно убила воспитанницу, но помощница замахала руками на неё: — Мисс Лейманн! Какое горе! Слава Богу, что в последние минуты хотя бы вы были с бедняжкой Элайзой… — она подхватила юбку и быстро подошла к кровати, с печалью оглядывая девочку. — О, Элайза… Она была прелестной девочкой… А какие картины рисовала, как шила… У нее было предостаточно навыков для хорошей работы гувернанткой, к примеру, кроме того, она искусно владела… — Немецким, — закончила за неё сухо учительница, разглядывая блондинистые пряди на подушке. — Пусть бедная девочка попадет в Рай. Она заслужила. Заслужила каждая воспитанница этой школы. — Верно-верно, — суетливо произнесла помощница, то и дело охая и ахая, хмуря лицо. — Ох, надо пойти… Сообщить. Когда уже... закончится эта эпидемия?! — Да, страшное время. Никогда не знаешь, когда это перекинется на близкого или тебя самого. Перед смертью... не надышишься. — бесцветным голосом ответила учительница.       Помощница еще какое-то время повздыхала, посетовала на вирус и посоветовала ей найти в себе силы помочь хотя бы тем, кто еще жив, и покинула палату.