я на грани.

— Девушка, я по поводу аварии на Каннамском перекрёстке, — Чонгук задыхается, вцепляясь в стойку крепко, чтобы не проехаться тапочками, в которых сломя голову вылетел из дома — стоило только услышать механический голос врача, ежедневно сталкивающегося с тяжелыми пациентами, по полу, — к вам доставили парня, его сбила машина. "Сбила машина", — всё звенит в голове у мужчины. Ему почти плохо, но единственное желание — увидеть парня, желательно живым и невредимым. Тэхён подарил ему счастье, подарил странное необъяснимое чувство спокойствия. Чонгук не хочет его отпускать, не хочет даже думать о том, что всё может закончиться трагично. Это не про него. Это сериал — не жизнь, ему всё это снится. Он очень хочет проснуться в объятиях любимого человека, с которым провёл незабываемую, лучшую ночь в его жизни. В объятиях человека, к присутствию которого настолько прикипел за месяц, что, кажется, если сейчас услышит плохие новости — умрёт в ту же секунду, потому что только одна лишь мысль о плохом финале сводит с ума, заставляет сердце замереть и больше не запускать кровь по венам. — Ким Тэхён? — мужчина судорожно кивает головой, сглатывая, буквально, воздух, потому что в горле пересыхает, потому что чертово предчувствие искрится под кожей, бурлит, жужжит. Страх сковывает каждый миг льдом, как в дешёвом фильме или самой кринжовой серии сериала, в которой один из главных героев погибает, а для второго мир медленно крошится засохшим заплесневелым хлебом, крошками ускользая в холодную устрашающую колыбель темноты. Дыхание сбито, как у загнанного зверя, а по виску стекает капелька пота, скользя по щеке, а потом срываясь вниз и оставаясь никем не замеченной — маленькая незначительная деталь. Одна из тех, на которые у нас никогда не бывает времени. Мы всегда слишком заняты, чтобы обращать внимание на мелочи, замечать что-то, кажущееся нам незначительным. Иногда это становится началом конца. Иногда наблюдение может стать тем, что спасет нам жизнь или приблизит окончание испытаний страданиями. Вот и в это утро Тэхёну с Чонгуком стоило обратить внимание на крики чокнутого ненормального парня, выставленного за дверь дома мужчины ни с чем. Может быть, не сотри они ластиком весь мир вокруг — Тэхён бы сейчас дышал без помощи аппарата ИВЛ, а Чон бы не несся сюда сломя голову, его бы не тошнило от водоворота мыслей, догадок и плохих картин под закрытыми веками. Угрозы никогда не должны оставаться незамеченными. Или если бы, к примеру, Тэхён осмотрелся бы по сторонам на перекрестке, а не слепо бы поверил бегущему человечку на светофоре, то может быть не балансировал бы теперь на грани жизни и смерти, пребывая где-то далеко. Может быть, он бы заметил разгневанного парня за рулем, по щекам которого катились слезы обиды, злости и унижения. Может быть, догадался бы о том, что задумал Пак. Только история сослагательного наклонения не знает, не терпит, не принимает. Никто из них не обратил внимания на крики обычного обиженного паренька по ту сторону захлопнувшейся двери, отделяющей их от целой Вселенной, а Тэхён не осмотрелся по сторонам и не взглянул в глаза, наполненные чистой яростью с минимальным процентом любых других эмоций. И что толку теперь раздумывать, что было бы при ином раскладе, если исправить уже ничего нельзя? Время вспять не повернуть, и их история закончится здесь: в серых больничных стенах, навевающих тихую грусть и повидавших столько боли, сколько не хранит в себе ни одно поле сражений в этом мире. Кажется, ничего толком начаться не успело, а сейчас кто-то красивым почерком выводит на полотне опостылевшее "конец", всегда оставляющее после себя лишь ледяную пустоту, заполнить которую ничто не в силах. — Он в реанимации, — девушка за стойкой не проявляет сочувствия, лишь отмечает про себя, что Чонгук — довольно красивый молодой мужчина, и, кажется, лишь на мгновение — глубоко в своих мыслях — желает Тэхёну, что искренне борется за жизнь с самой смертью на неравных условиях, скорейшего отправления туда, куда никто не желает уходить раньше времени. Но эта деталь тоже остается без внимания — Чонгук слишком занят волнением о состоянии Кима, тревогой, разъедающей кости, — по коридору налево, — медсестра рукой указывает нужное направление. Чон срывается с места, скользя по плиточному полу в перепачканных тапочках в том самом, обозначенном девушкой, курсе, задыхаясь от разрывающего чувства нарастающего страха и, кажется, осознания неизбежного. Оно ведь всегда приходит. Не даром же это именно то, чего избежать нельзя. На сердце неспокойно, потому что очередная медсестра перед реанимационной палатой направляет к операционной, а там уже врач, разводящий руками и качающий головой, когда Чонгук перед ним чуть на колени не падает, будто моля о чём-то. Только вот... что сейчас могут изменить мольбы? Верно, ничего. И то неизбежное, чего так боялся, пока несся быстрее машин, быстрее птиц, секунд и атомов, словно и правда мог опередить время, наступило слишком неожиданно — осознать не успел. И Коэльо действительно оказался прав — страх почтительно отступил, поклонившись хозяйке человеческого рода, девушке, которую многие принимают с распростертыми объятиями, как старую добрую подругу, повелительнице счастья, ведь лишь она помогает осознать его истинную ценность, госпоже Боли в лиловых одеждах, затмевающей собою весь мир. Хрупкое недолговечное счастье надломилось, покрывшись россыпью стрелок-трещин, и раскололось на много мелких осколков, когда неосторожно задели, столкнули с края прямо на пол, не заботясь о сохранности. Да, бояться больше нечего. Только легче от этого ли? Юнги припадает спиной к холодной стене, не веря обрекающему на страдания жесту врача, собственному разрывающемуся на части сердцу и тоненькому монотонному писку, доносящемуся из операционной. Все еще в шоке, он сгибается пополам от чего-то. Ноги не держат — хочется сползти вниз, вцепиться ладонями в растрепанные волосы, рвать их клоками, чтобы заглушить вой внутри. Слеза ползёт по щеке сама собой. Быстро и незаметно, как всегда. В этой детали — вся суть происходящего. В ней заключена смерть Кима, ответственность за которую возложить не на кого или не на что? Виновен ли погибший, на его ли неосмотрительность, доверчивость, невнимание можно это списать, чтобы просто отмахнуться? На Чонгуке ли, выполнявшем желание Пака? На Чимине ли, ускользнувшем прочь с места преступления и оставившем Кима умирать от множественных повреждений? На медсестре ли, нелепо пожелавшей парню скорейшего избавления от страданий? На враче ли?.. А, впрочем, так ли это важно? Виновный не вернет Тэхёна к жизни, не склеит разбитого счастья. Ни его извинения, ни деньги — ничто не принесет должного удовлетворения, ничто не вернет всё на круги своя. Это, к сожалению, никому не подвластно. Теперь Ким Тэхён и Чон Чонгук навеки заперты в трёх минутах друг от друга. Ничтожно мало. Но преодолеть не получится.

***

Хлесткий удар по щеке отзвуком стен небольшой квартирки на окраине заполняет помещение до краев. Чонгук только что с похорон, с растерзанной в клочья душой, чувствует, как в душе что-то загорается от вскрикнувшего Чимина. Парень едва стоит на ногах — удар слишком сильный, он хватается за пылающую щеку. — Какого черта ты творишь? — шипит разгневанной кошкой, а на звук из гостевой комнаты, кажется, выходит невысокий парень. Видимо, тот самый Юнги, с которым Тэхёну однажды пришлось расстаться. Чонгук себя не контролирует, не сдерживает. — Дрянь! — рявкает Чон, едва удерживая внутреннего зверя от желания — сорваться с цепи и выгрызть из этой суки всю душу. — Что, твой сучёныш сдох? — Пак даже сквозь боль в щеке улыбается безумно, усмехается и вдруг заливается громким смехом, считывая всё по лицу, каждую деталь, каждую эмоцию. Чон от ярости, разгоревшейся на ветру чужого злорадства, два шага вперед делает, занося руку для еще одного удара. В глазах ядовитый огонь, застилающий взор, только вышедший парень не дает возможности осуществить задуманное. — Господин, вам лучше уйти, — запястье Чона перехвачено в опасной близости от головы Пака. Только Чонгук — не пальцем деланный, дергает рукой, высвобождаясь резко, и отталкивает от себя молодого человека. — Ты, блять, дрянь! — хватает за волосы Чимина, крепкой хваткой вынуждая откинуть голову назад. Ему бы заметить тонкую струйку крови у парня на подбородке, но нет. Детали — вещь, наверное, и впрямь ненужная, раз мы так упорно их игнорируем, — из-за тебя Тэхён погиб. — Ну и дорога в ад этой мрази! — шипит в ответ Пак, отнюдь не подавая знаков страха. Чонгук, стиснув зубы, отталкивает от себя прочь, словно пинает пакет с мусором, стоящий на обочине, от нечего делать. Чимин несильно ударяется головой о стену. Юнги же, с трудом удержав равновесие от сильного толчка, бросается на Чона. Только мужчина ловок — служил однажды, даже на фронте побывать довелось, — перехватывает кулак, и его собственные стиснутые пальцы встречают челюсть нападающего. — Юнги ты ведь не сказал, как вынудил Тэхёна переехать жить ко мне? — гневно рычит Чонгук, — не сказал, как ненавидел его всей душой, да?! — Чими, стремительно распрямившись и пошатнувшись от резкого скачка давления, внезапно кидается в сторону Чона, желая его заткнуть. И вот, что по-настоящему пугает этого парня. Правда, — не сказал ему, как выиграл у меня услугу и обманом заставил Тэхёна написать мне. Сколько ты ездил ему по ушам, а? Выставлял меня моральным уродом, только чтобы надавить на жалость. — Заткнись, сука! Закрой свой рот, — Пак, словно какой-то дикий кот, бросается на Чонгука. Только последний вновь отталкивает от себ с силой, не жалея, не раскаиваясь нисколечко. Чимин валится с ног, тяжело дышит. Он вновь приложился головой о стену, только всем вокруг на него плевать от слова "совсем". — Что? — Юнги, рукой уперевшись в стену, чтобы не полететь на пол от слишком увесистого удара, замирает в оцепенении. Все тело сковывает какая-то неведомая доселе судорога, — что ты сказал? — переходит на неформальный тон, только это тоже отправляется в копилку упущенных моментов. — Что слышал, придурок, — кажется, у Чонгука истерика. Кто сказал, что мужчины не плачут? Кто обязал извечно быть сильными, держать оборону? Если больно, то почему нельзя кричать? Чьи это дурацкие законы? — Эта мразь подсел на карточные игры, — машет неопределённо в сторону Чимина, пытающегося вновь подняться, — есть у меня в ночном клубе закрытое "общество" для любителей. Деньги никто не ставит: запрещено, — Чонгук сам задыхается, потому что сложно. Столько эмоций, водоворотом нахлынувших, пережить за пару минут — равносильно самоубийству, — зато услуги оказывать можно, — под чужое злобное "хватит, закрой рот", Чонгук с каким-то садистским наслаждением продолжает, — этот платил всем богатеньким членам общества своим телом, — усмехается. Как же банально! Чимин называл Тэхёна простой шлюхой, хотя сам раздвигал ноги перед каждым первым при любой возможности. — Заткнись, слышишь? — кричит. Может, Пак и правда влюблён, раз с такой яростью хватается за соломинку чужого доверия, на котором такие же трещинки, как на чужом счастье, за секунду до посторонней неосторожности. Только клин уже вбит, процесс запущен. Изменить ничего нельзя. — Он выиграл у меня лишь единожды, — Чонгук разрушит их жизнь так же, как несколько дней назад этот ублюдок разбил вдребезги его душу, — его желанием было обманом удерживать Тэхёна у меня в доме, заставить его бросить тебя, Юнги, — Мин замирает в неверии, но внимает каждому слову. Потому что отрицание — отрицанием, только верить хочется в то, что его любимый не по своей воли отказался от такого крепкого счастья, от мечтаний о далёком совместном будущем и от него самого, — знаешь? Чтобы было легче тебя обрабатывать. Он ведь "первый тебя увидел, а ты Тэхёна выбрал все равно", — Чонгук фальшиво, с ядом пародирует Пака. В нём злости столько, что можно было бы Вселенную затопить — будь она жидкостью или еще чем-то подобным, — знаешь, он так правдоподобно изображал на видео страдания. Рисовал себе синяки под глазами, корчился, гримасничал, рассказывал как сильно я люблю быть грубым, душить, выламывать руки, — Чонгуку больно думать о том, что сам это допустил, сам согласился. Честный, видите ли, выполнять все условия — его единственный принцип в жизни, — знал, что Ким Тэхён — мать Тереза, придумает, как помочь, — кулаки сжимаются, голос покрывается стальной пылью, холодом веет от чужих слов, — а потом от собственной ненависти решил просто убить человека, да, Чимин? Потому что так и не смог соблазнить Юнги, да? Разозлился, да? — Чон Чонгук сейчас тоже зол, как никогда. Ярость, казавшаяся достигшей предела, вновь стала разрастаться, когда мужчина медленно шагнул в сторону едва сумевшего подняться на ноги вновь парня. И вот в этот самый миг Пак понял, насколько Чон Чонгук может быть опасен. Сейчас уж точно, потому что в глазах ни намека на здравый смысл. Он убьет Пака также, как тот убил Тэхёна. И никому не хочется умирать раньше времени. У всех свои мечты. У Ким Тэхёна — мальчика с целым космосом в глазах — они тоже были. Только кто о них подумал? — Юнги, — Пак бросается к парню в попытке найти защиты, в надежде на то, что он сейчас просто в шоке, на то, что не поверил или, хотя бы, ещё не осознал. — Пошёл вон, — Мин отступает прочь. Отодвигается, прожигая безжизненным взглядом пол. — Но... — Вон, я сказал! — даже гнев внутри Чонгука затихает от этого крика. Он слышит знакомую боль в звенящем голосе. Такую родную. Он её знает, кажется, целую вечность. Чимин вздрагивает, отступая. Не верит в это, не хочет верить. Только реальность есть реальность. И навсегда ею останется. Парень не понимает, что делать. Не хочет отступать, терять всё. — Да пошли вы оба! — рявкает Пак, срывая связки, — носились со своим Тэхёном, будто он хрустальный! Что в нём такого? — у парня слёзы по щекам, ему, наверное, тоже больно, только на это всем плевать. Все вокруг только счастливы, что он получил по заслугам, — он ведь просто мелкий заучка, серая мышь! В нём ничего не было, — Юнги мрачнеет на глазах, поднимает тяжёлый взгляд, смотрит исподлобья. И надвинувшись на Чимина, хватает за шиворот, насильно подталкивая к двери. — Я сказал тебе, — грубо рычит, сжимая пальцы на чужий шее сильнее, чем нужно. У Пака в глазах темнеет, — пошёл вон! — выталкивает прочь из своей квартиры, чтобы не видеть, чтобы не взять грех на душу и не растерзать последнюю мразь. И тишина окутывает квартиру, когда хлопок захлопнувшейся двери отрезает Чимина от тех, кто погружен в свою боль, которой целый океан. Чонгук и Юнги ещё некоторое время хранят молчание, думая о своем, задыхаясь в одном горе на двоих. — Он любил тебя, — наконец, совершенно отличным от грубого рычания голосом выдавливает Чонгук. Эти слова даются с трудом, но он все равно считает своим долгом сказать. И разворачивается, чтобы навсегда покинуть это место. В голове сами собой всплывают картинки того, как парень, наверное, жил здесь до начала всего, как обнимал другого человека, сейчас поникшего, потускневшего, разбитого. От этого всего хочется убежать. Зарыться в могилу с головой, только бы больше не было боли. Здесь её слишком много для всего лишь двоих. — Может быть, — отвечает Юнги, — только я видел вас несколько дней назад на мосту ночью. И, знаешь, он никогда не целовал меня первым. Чон уходит, не оглянувшись. Но оба по умолчанию понимают, что имеет в виду парень. Тэхён полюбил мужчину. Искренне В последний миг жизни Кима его сердце принадлежало только Чонгуку. И куда бы он теперь не пошел, боли всегда будет слишком много.