Взрослые люди

Прорвемся. Эта фраза вертится в голове у Ингрид почти все то недолгое время, что они пытаются бродить по городу. Сергей загоняет что-то про технологии (она сама попросила рассказать что-нибудь, решив использовать это как способ разгрузить голову себе и отвлечь от дурных мыслей его), но Гром почти не вслушивается в лекцию, сосредоточившись на тембре и интонациях. Ей нравилось, как он рассказывал. Он много знал, ему явно нравилось говорить, и у него был красивый голос. Ингрид чувствует внутри теплоту и щекотку в районе солнечного сплетения. Сергей спотыкается на ровном месте и майор подхватывает его на чистом автоматизме, но поздно — он валится на землю и утягивает ее за собой.  — Ну ты, птеродактиль, — ворчит она, поспешно вскакивая на ноги, но руку чтобы помочь подняться все же протягивает. И сразу же жалеет об этом, потому что к теплоте и щекотке теперь добавляется… смущение. Это нихрена не нормально. Это раздражает и дико хочется отвесить себе подзатыльников, чтобы выбить дурь, а потом ещё и Разумовскому, за компанию, потому что хоть она и отнесла его к разряду друзей, ничего не менялось в том, что это блять ненормально — привязка к человеку за такое короткое время. Как и эмоции в адрес этого же человека в таком количестве. Порыв ветра ударяет в лицо, едва не сбивая с ног. Швыряет пыль в глаза, растрепывает огненные лохмы миллиардера придавая ему вид еще более дурной. То есть, не то чтобы дурной конечно, скорее юродивый — эта его улыбка, ошалевшая, почти щенячья, словно в питерских ветрах есть хоть что-то, достойное восхищения. Бесит. Хотя сильнее всего бесит эта дурацкая, резко переменившаяся погода из-за которой приходится идти пригнувшись, а ещё лучше — спиной. Какой ебаной Гингеме приспичило активировать свое блядское варево на ночь глядя*? — Как насчёт того, чтобы не заставлять следствие ждать? Он хватает ее за локоть, словно опасаясь, что их может унести в разные стороны. Ветер сносит слова, приходится кричать, чтобы быть услышанными. — Что? Шарф. Нужно всё-таки купить этот дурацкий шарф, быть умной как Декабрист, таскающий подарок сестры вне обычного промежутка — это лето самое холодное за последние пару десятилетий. Небо озаряется холодной фиолетовой вспышкой и на мгновение становится светло как днём. И ещё раз. И ещё… — Я могу взломать все прямо сейчас, если ты согласишься ко мне заехать. Звуки тонут в оглушительном раскате грома. От него вибрирует земля, он отдается внутри лёгким выплеском адреналина — кажется, что сейчас на голову обрушится всей своей мощью молот какого-нибудь языческого божества. Значит, молния ударила где-то рядом. Ингрид вздрагивает всем телом, думая о том, что это конечно очень смешно — Гром, которая боится грома. Но сделать с собой, как всегда, ничего не может — это идёт откуда-то из глубин детства, недоступных для ее памяти. Хотя, конечно же, эмоциональный накал сильно потускнел с течением времени, оставив только дурацкую привычку вздрагивать от неожиданности. Ингрид с тихой тоской думает о том, что снова столкнется лицом к лицу со стихией, когда придет пора возвращаться домой, но выбора у нее нет. Ей позарез нужна подноготная инстамамочки. — Ладно. С неба обрушивается холодный водяной занавес. Приходится добираться на такси, попросив остановить на соседней улице — конспирации ради; а до раздвижных дверей в башню бежать бегом. — Здравствуйте, Сергей. Привет, майор. Рада, что вы вернулись. — Меня простили ну надо же, — фыркает беззлобно Ингрид выжимая волосы и припоминая чем закончилось общение с искусственным интеллектом в прошлый раз. — Какая честь. — Потому что Сергей по вам ск… — Достаточно, спасибо Марго. — Всегда пожалуйста. Ингрид старается сделать вид, как будто ничего не случилось, и что она совсем не замечает его раскрасневшегося лица. Как и того, что расшифровать оборванную на полуслове фразу довольно просто, и от этого что-то внутри замирает на долю секунды, вгоняя в ступор, поэтому, весь подъем на лифте она делает ровно то же самое, что и он: упорно смотрит в стену, как будто ничего интереснее в жизни не видела. Сердце колотится так, словно готово прямо сейчас выскочить из груди. Приходится отвесить себе мысленный подзатыльник, за раздолбайство. Она приехала сюда по делу. За информацией. Она дождется, пока Разумовский взломает блог, зафиксирует информацию и уйдет. Это займет, ну сколько, минут тридцать? Может быть даже меньше, ведь его техника даст фору любому из компьютеров в управлении. — Я думаю, ты можешь лечь в моей комнате, раз комната Олега на сегодня свободна, — говорит Сергей, когда двери лифта наконец раскрылись, выпустив их наружу. — Что? Гром не сразу понимает, что ей сказали, а когда понимает то чувствует себя выбитой из колеи, потому что… нет, она конечно уже ночевала здесь однажды, но это был срыв, они были пьяны и просто уснули раньше, чем разошлись, нарушив ее план не ложиться и сразу поехать в морг. И хотя проснуться под теплым боком и понять, что тебя даже не подумали домогаться оказалось гарантом отличного утреннего настроения, она совершенно не собиралась повторять что-то подобное. — На улице гроза, — кажется он выглядел слегка удивленным, что приходится пояснять свое предложение. — Останься. Пожалуйста. Ингрид морщится, больше для показухи, чем от реального недовольства — на самом деле ей приятна его забота, как и компания, просто это всё… как-то… Неправильно. Вот сейчас, прямо сейчас, она скажет, что не сможет остаться, потому что нужно работать… … но вместо этого обреченно вздыхает, бормочет что-то из серии «ладно уж» и послушно идет следом в скрытую за потайной дверью часть «квартиры», принимает из его рук полотенце, футболку, спортивки и халат расписанный под хохлому и направляется в душ. На нее вдруг наваливается невероятная слабость, а в мозгу упорно крутится ленивый коктейль из блогерши, Стрелкова, Леши, Дубина и тел в морге. Ингрид чувствует себя неэффективной. Ей это совсем не нравится. И то, что дело Чумного Доктора встало на ровном месте — тоже не нравится. Слишком медленно. Слишком бессистемно. Слишком поверхностно. Ну не может же все закончиться вот так просто. Или может? От скопившейся духоты кружится голова, приходится прислониться к светло-голубой плитке, чтобы выдохнуть. Плитка запотела и покрывающий её конденсат приятно холодит разгоряченную кожу. Перед глазами начинают вспыхивать цветные пятна. Гром поспешно переключает горячую воду на холодную и чувствует, как у нее перехватывает дыхание, когда вместо привычного кипятка проливается поток ледяной воды. Она всегда сравнивала свою работу со сборкой паззла, кусочки которого раскидали по всей квартире. Чем больше паззлов, тем яснее проступает общее изображение. Пойми жертву — поймешь мотив. Поймешь мотив — поймешь преступника. Преступника, которого понимаешь, поймать легче. Ей и там, и там не хватает какой-то важной, но очень маленькой детали, не дающей связать картину воедино. Но по крайней мере в одном деле сегодня вечером совершенно точно будет подвижка. А вот со вторым… Что же ты за птеродактиль такой? Нет, тут что-то не то. Со всей этой историей о Чумном Докторе что-то не так. Гром вздыхает, окатывает себя напоследок горячей водой и выходит из душа, думая о том, что вся эта ситуация похожа на один сплошной абсурд. Выданная ей футболка пахнет апельсином. И чем-то теплым, пряным, с древесными нотками. Чем-то очень-очень знакомым… Ах да, точно. Одеколон. Она чувствовала его каждый раз, когда Разумовский находился достаточно близко, но никогда не акцентировала внимание. И на халате тоже — запах такой же как от футболки. И от этого понимания Ингрид чувствует себя максимально неловко, как и от того что штаны то и дело норовят сползти с талии на бедра, потому что одно дело — продолжать носить то, что осталось от отца, или просто покупать одежду в мужских отделах, а совсем другое… Странное дело, но почему-то в прошлый раз факт облачения в чужие вещи воспринялся гораздо похуистичнее. Видимо, сказалось тогдашнее состояние. Но с другой стороны ничего особенного не случилось. У Разумовского ведь нет девушки. Или есть, но все не настолько серьезно, чтобы он хранил ее вещи в своей башне. Ингрид даже пытается представить, на кого он бы мог обратить свое внимание (воображение рисует красотку, похожую по типажу на ботичеллевскую Венеру — пышную, с необычным именем, большой грудью, россыпью роскошных золотых волос, белоснежной, без единого изъяна кожей и пухлыми чувственными губами), но сразу же осаживает себя, потому что ей нет никакого дела до его любовных похождений. Ингрид сердито фыркает (настроение, и без того поганое, окончательно портится безо всякой на то причины), и отправляется искать кухню согласно выданным инструкциям, но промахивается дверью и попадает в пустое, совершенно необжитое помещение, в котором, вопреки всякой логике, горит свет. Впрочем, объяснение находится довольно быстро — на кровати лежат заготовленные футболка, халат и спортивные штаны. Рядом валяется полотенце. Судя по открытым дверям одежного шкафа, это — единственная одежда в комнате, которая выглядит максимально необжитой. Комната Волкова. Девушка бегло оглядывает пространство, выцепляет взглядом какой-то предмет в дальнем углу, и, не в силах сдержать любопытства, заходит внутрь. Это оказывается фоторамка, разбитая вдребезги. Видимо кто-то с силой запустил ее из одного угла комнаты в другой. Приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить на разлетевшиеся по полу стёкла. На вставленном внутрь снимке — двое мальчишек лет пятнадцати. У Сергея — радужная водолазка и венок из одуванчиков на волосах. У черноволосого парня рядом с ним — дешевый кулончик в форме клыка с волчьей башкой и вид как у говнаря* со стажем. Так вот ты какой, Олег Волков. Ингрид торопливо оглядывается на дверь, а потом сует фотографию в карман халата. Завтра вечером она собиралась нагрянуть к Пчелкиной, и наличие портрета могло оказаться совсем не лишним. Теперь оставалось только надеяться что он не заметит кражи. Хотя почему кражи? Заимствования. Она обязательно вернёт ему фотографию…потом, когда станет понятно что надобность в ней исчерпана. Ингрид оглядывается ещё раз, но больше ничего интересного не находит и с самым невинным выражением лица (на всякий случай) выскальзывает в коридор. …Кухня оказывается за следующей дверью, и меньше всего походит на холодную, немного вычурную роскошь офиса или казарменный стиль обитания Олега Волкова. На одно из гигантских башенных стекол, за которыми не видно ничего кроме пелены дождя и вспышек молний, наклеена пленка с изображением цветущей яблони. На стене — круглые часы из дешёвого красного пластика. Стол — один в один как встречаются порою в хрущевских пятиэтажках. На дверцах пафосной черной кухни — пластмассовые связки перцев, яблок и чеснока. На черной же столешнице — новомодная кофемашина, а рядом — чайник. Странная смесь из безличного выпендрежа и закоса под простоту, хотя закос под простоту — последнее что она ожидала от человека, который в детстве завидовал финансовым возможностям сверстников и всячески закрывал этот гештальт во взрослом возрасте. Одни автоматы во всю стену чего стоят. — Может тебе помочь? — спрашивает она наконец, почему-то чувствуя себя максимально неловко от вида Сергея, который даже не думал переодеться в сухое зато торопливо снует по кухне туда-сюда заморочившись с чаем и бутербродами (это было удивительно, ведь она не сомневалась, что питается он исключительно доставкой). — Я могла бы нарезать… — Нет, — ответ звучит слишком поспешно, и самую малость — испуганно. — Сядь и держи руки при себе. — Что… — озвучить вопрос полностью не получилось — от того, что ее развернули за плечи и решительно подтолкнули в направлении стола, Ингрид едва не лишилась дара речи, а потому сформулировала всё более кратко. — Какого хуя? — Потому что я сам. — Сам он, — Она не стала настаивать на помощи, плюхнулась в одно из двух кресел на колесиках, заменявших стулья, и подобрала под себя подмерзшие ноги, даже не подумав скрыть мимолётный приступ веселья от панически-упрямых ноток в его голосе. — Переодеться не пробовал? Или не знаю, в душ сходить? — Я думал после тебя. Только теперь Ингрид сообразила как двусмысленно прозвучала ее подколка. — Я здесь, — она нарочито лениво пожала плечом и крутанула кресло вокруг своей оси. — Иди. — А если не пойду? — Будешь идиотом, который простудится. — Так точно, товарищ майор, — в нарочито серьезном голосе сквозил затаенный смешок. — Разрешите идти? Девушка фыркнула, вытянула из стоявшей на столе фарфоровой подставки салфетку, скатала в шар и запулила в него, но снаряд был перехвачен на полпути быстрым, точным движением и запущен уже в ее сторону. — А ты пророк, — она машинально потерла центр лба, куда пришлось попадание, и ухмыльнулась. — Я только что умерла. Твой сон сбылся. И сразу же пожалела о сказанном: краска стремительно схлынула с его лица, дыхание участилось, стало более судорожным, глубоким, напоминая приступ удушья. И то, что он машинально схватился рукой за горло, только довершало ассоциацию. Ингрид вскочила на ноги, чувствуя как внутренности затягивает ледяная пелена страха — его трясло, ему не хватало воздуха, он был бледен как мертвец, у него побелели даже губы… — Разумовский. Блять. Приди в себя. Бесполезно. Ее не слышали. Он, кажется, даже не видел её. Он сейчас, кажется, вообще ничего не видел. сукасукасука Она изо всех сил вцепилась в мужские плечи, чувствуя как начинают дрожать ноги. Хотела встряхнуть, но испугалась, что кто-нибудь из них упадет и не очень понимая что делает, обхватила руками его лицо, заставляя посмотреть себе в глаза. — Посмотри на меня. Смотри на меня! Мозг любезно освежил в памяти воспоминание о взгляде зека. Это было что-то похожее, и одновременно — совсем другое. — Ничего не случилось. — Нельзя кричать. Нужно любой ценой сохранять спокойствие. — Всё хорошо. Она осторожно отняла руку от его лица и расцепила сжавшиеся на горле пальцы. Подумала пару секунд и расстегнула пару верхних пуговиц на рубашке. Отвела в стороны прилипшие ко лбу рыжие пряди, промокшие насквозь в тот же момент, как они вышли из такси. Вытерла рукавом халата выступивший на лице пот. Скользнула кончиками пальцев по щеке возвращая руку на место. — Дыши, ладно? Я здесь. Рядом. Ты обязательно с этим справишься… Мир сузился до одного единственного человека. Счет времени потерялся — казалось, она вечно будет стоять вот так, пытаясь хоть как-то купировать последствия дурацкой шутки. Итого у нее два провисших дела по серийным маньякам, Стрелков, получивший рычаг давления, проволочки с Мессией, подставленный под удар ребенок, а теперь ещё и это. — Дыши, — Ингрид уже больше шептала, чем говорила, не совсем понимая кто именно является адресатом — Разумовский, которого, кажется, потихонечку отпускало; или она сама? — Просто дыши. Просто… Очередное «дыши» застряло в глотке вырвавшись наружу тихим писком, потому что её снова загребли в объятия с явной, или не очень целью сломать ребра. Он зарылся лицом ей в волосы. Дышал. Втягивал с шумом воздух через ноздри и выдыхал через рот. Дрожал. — Никогда больше так не делай. Гром хотела ответить что-нибудь максимально ехидное, но смолчала. Только кивнула и уперлась лбом в мужское плечо, все еще чувствуя отвратительную слабость в подрагивающих коленях. От него пахло апельсинами. Смесью одеколона и пота. Едва уловимыми нотками костра. Объятие стало свободнее — пальцы левой руки перекочевали в ее волосы и это ослабило хватку. — Ты к врачу пробовал обращаться? — спросила Ингрид, чувствуя прикосновение его губ к своей макушке и отчаянно стараясь не покраснеть, потому что… Разумовский. Господи. Блять. Не человек, а сплошное недоразумение. Ни единой встречи без какой-нибудь дурацкой истории, чем дальше тем хлеще. — Пожалуйста, услышь меня правильно, — она вывернулась из его рук и уселась обратно в кресло — ноги были единственным, что отказывалось поддаваться контролю и не было ни малейшего желания демонстрировать свои слабости еще сильнее. — Я не считаю тебя психом. Я не считаю тебя больным. Но вот это — ненормально. Это уже не в первый раз. Тебе нужна помощь специалиста. Понимаешь? — Олег говорит… — Да к черту Олега! Это твоя жизнь. Твое здоровье. И тебе нужна помощь! Я не могу быть рядом постоянно. И я не врач. Я не знаю, что с этим делать. — Олегу это не понравится. Он будет злиться. Я не хочу чтобы он злился. Он мой лучший друг. Он мне как брат… Ингрид сделала глубокий вдох и очень медленный выдох. У нее в голове — куча ответов, один острее и язвительнее другого, но она сдерживается. Думает о том, что как только Волков попадется ей — ему пиздец, потому что контролировать друга через состояния беспомощности — это днище. Контролировать друга уже само по себе днище, но этот способ бил все рекорды. И ведь как тщательно обработал — Разумовский, бормочущий себе под нос о лучшем друге и его реакциях напоминал ни много ни мало — жертву гипноза: у него застыло лицо и остекленели глаза. В них появился какой-то пугающий, не самый здоровый блеск, и, кажется, мимолётный отблеск жёлтого, хотя последнее ей конечно же померещилось. — Ты собирался в душ. — А? — он проводит рукой по лицу и моргает, словно выходя из транса. — А, ну да… Сейчас… — Может быть тебе помочь? — этот вечер просто не мог стать еще нелепее. — Ну в смысле — проводить. Могу у двери подождать на всякий случай. Обещаю не заходить и не подсматривать. — Нет, спасибо. — его улыбка вышла больше нервной, чем успокаивающей. — Всё хорошо. — Точно? — Извини, что так получилось. Я просто… — Иди уже. Он кивнул и послушно вышел в коридор. Дверь захлопнулась, оставляя ее одну. Если верить часам, то вся эта вакханалия длилась около получаса, а ей казалось, что минула уже целая вечность. А может быть даже и две. Ингрид подождала ещё пару секунд, но, поняв, что в ближайшие минут пятнадцать Сергея здесь точно не будет, с тихим выдохом уронила голову на руки. Адреналин, позволяющий сохранять спокойствие, рассеялся, и теперь её начала колотить дрожь. Это совсем не походило на рабочие стрессовые ситуации. Да, она приехала сюда из-за работы, но это все равно было другое, потому что он не был ей чужим. Он был ее другом, и она действительно очень испугалась произошедшего. Она попыталась было сосредоточиться на работе, но не вышло — мысли скакали подобно просыпанному гороху и никак не желали собраться в кучу. Не вышло и обдумать сценарий встречи с Пчелкиной — по той же причине. Единственное, в чем Ингрид не сомневалась — нужно будет отдать деньги за ремонт ноутбука. Да, поступить с ним таким образом было правильно, но без этого расположение журналистки купить не выйдет. И ещё нужна сенсация. Обязательно. Но вот именно здесь и возникал главный затык — не было ничего, что можно было бы использовать как козырь в предстоящих переговорах, потому что всё, что касалось Волкова и Разумовского (особенно Разумовского) Гром светить не собиралась. Значит, нужно что-то другое. Но что? Идей не было. Она вздохнула, крутанулась в кресле еще раз, и вытащила из кармана фотографию. У Сергея в пятнадцать волосы ниже плеч (такие же рыжие, а значит свои, не красит), собранные в небрежный конский хвост и улыбка, бросающая вызов всему миру. И, кажется, остатки фингала под глазом на лице. Он высокий, тощий, и чем-то похож на девочку. Волков же плотнее, крепче. Он явно пытается отрастить себе бороду и старается выглядеть настолько суровым, насколько это возможно. На девочку он не похож. Он похож на главаря банды. И глаза у него тоже — голубые, только другого оттенка, более льдистые. Гром хмурится и всматривается в лицо Разумовского ещё раз. Интересно. Он не мог не осознавать, что радужная одежда и венок — та ещё провокация. Да и улыбка… не похожая на нынешнюю. Он выглядит гораздо увереннее, чем сейчас. Ох уж этот подростковый максимализм… И куда всё с возрастом подевалось? Ингрид убирает фотографию в карман халата и поднимается на ноги. Оглядывается по сторонам ещё раз, чисто из вредности перелапывает все ножи, которые попадают в поле ее зрения. Настроение начинает повышаться. Она поворачивается к двери, показывает язык, а потом подходит к окну и обводит пальцем один из белоснежных цветков — просто чтобы на чем-то сосредоточиться. А потом ещё один. И ещё… У нее все еще нет ни единой мысли о сенсации для Юли Пчелкиной, но занятие оказывается залипательным. — Яблоня росла у нас под окном кухни. Настолько залипательным, что ему удалось подойти к ней совершенно неслышно. Ситуация требовала сказать хоть что-то, но в голову как назло не лезло ничего путного, кроме понимания того, что закос под простоту — попытка воссоздать то немногое, что осталось в памяти из прежней жизни. Ей хочется спросить: что случилось с его родителями? Какими они были? Как в его жизни появился Олег Волков? Как складывалась жизнь в детдоме без него? Как вообще складывалась жизнь в детдоме? Что случилось такого, что он стал таким, каким стал, растеряв уверенность в себе? Но она не спрашивает, только делает шаг назад, сама не зная зачем, и натыкается спиною на мужскую ладонь. Хочет спросить что происходит, но снова молчит. Сергей тоже молчит. И ничего не делает — просто держит ладонь между ее лопаток. А потом вздыхает, убирает руку и будничным тоном предлагает расположиться в офисе, потому что на тамошнем компьютере будет сподручнее заняться взломом. Гром кивает, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на работе. Чувствует фантомное жжение, напоминающее клеймо — совсем как при недавнем поцелуе в лоб. Думает о том, что его красный халат слишком хорошо сочетается с рыжими волосами. Красный. Совсем как кровь на лезвии найденного топора. Находки, после которой Леру признали мертвой, не смотря на то что… — Блять. Она ловит на себе вопросительный взгляд голубых глаз и успокаивающе мотает головой, но усидеть на месте уже не может. Вскакивает с дивана, на который едва-едва опустилась, начинает ходить по офису туда-сюда, сжимая руками волосы. У нее внутри — шок пополам с радостным возбуждением, сердце колотится словно бешеное; она готова лететь, бежать, сию же секунду… только не знает пока — куда. Всё оказалось так просто. Так ахуительно, пиздецки просто. При разделе тела на орудии всегда остается костная пыль, а на топоре не было костной пыли — она читала отчет такое количество раз, что помнит его наизусть. На топоре не было костной пыли, но на каштановых человечках были четкие отпечатки. А это значит, что девочка совершенно точно ещё жива. *** — Я уже говорила, что ты — гений? На то, чтобы взломать все личные страницы, а также пробить звонки и сообщения Виктории Струминой, у Сергея уходит около сорока минут, тридцать из которых он тратит на вдохновленное написание какого-то хитрого сортировочного кода, а остальные — на ожидание, пока загрузка информации будет кончена. — Часа полтора назад. Но мне все равно приятно. Ингрид только нетерпеливо отмахивается от него, продолжая шерстить сообщения и эсэмэски. Все основное общение блогерши шло в онлайне — многотысячные оды и просьбы помочь советом от подписчиц, говнения хейтеров, отложенные на неделю вперёд посты, содержащие в себе мастерский закос под спонтанность. Ингрид даже обнаружила пост о себе — без указания имени, но со знакомой песней о том, как же оторванно от своей женской природы выглядят женщины-полицейские, даже если эта самая природа помогает им улучшить свои погоны. Так предсказуемо, что даже скучно. Единственное, что действительно вызвало интерес — комментатор под ником @allaknows, начавший свою активность ровно полгода назад, и чьи комментарии всегда содержали только одну фразу: Я знаю, что ты сделала — Можешь отследить мне вот этого? — поинтересовалась майор, разворачивая ноутбук экраном к владельцу и тыкая пальцем в нужный ник. Сергей пожимает плечами и забирает технику себе обратно, но его усилия ни к чему не приводят — @allaknows выходил (а) в сеть через интернет кафе или общественные места. Это только укрепило подозрения Гром насчёт того, что с Простомамой на самом деле не все так просто. Могло ли быть такое, что она сама как-то замешана в истории с исчезновением дочери, а кто-то (предположительно — Каштановый человек собственной персоной) пронюхал это? И было ли похищение вообще, по крайней мере — поначалу? И если поведение блогерши было вызвано желанием замести следы… Ингрид вскакивает, едва не опрокинув ноутбук на пол, готовая рвануть к инстамамочке прямо сейчас, но… — Второй час, — Разумовский успевает вскочить следом и поймать ее за руку до того, как она выбежала из офиса. — Ты все равно сейчас ничего не сможешь сделать. Это как с детдомом, помнишь? Ещё бы она не помнила. Его пальцы продолжают сжимать ее запястье. Ингрид прокашливается, высвобождает руку и садится обратно на диван. Ее дела в этой башне были закончены, и по идее нужно было ехать домой, но она уже пообещала остаться, на улице бушевала гроза, а ее вещи сушились после пробежки под ливнем. Слишком много параллелей с первой ночевкой. Слишком много параллелей вообще. Только вот в этот раз чувствует себя максимально дискомфортно. Не знает, что делать, ведь все ее планы не заходили дальше чем «получить подноготную инстамамочки». Не понимает, как лучше себя держать, о чем можно поговорить так, чтобы это звучало нормально, а не как тактический пиздец или попытка влезть в то, что никак её не касается. Наверное, стоит всё-таки поехать домой, ведь время уже действительно час пятнадцать, а ей завтра нужно к Струминой с утра пораньше, до управления. Значит, нужно предупредить стажёра… Ингрид набирает эсэмэску для Дубина нарочито медленно, но комфортнее от этого не становится, потому что Сергей не находит ничего лучше чем сесть рядом и просто уставиться на неё. Это раздражает, но гораздо меньше, чем нервирует. Эсэмэска улетает к отправителю, лишая ее единственного повода отвлечься. Гром вздыхает, пихает телефон обратно в карман халата, и вызывающе вскидывает голову, скрестя руки на груди. — Что? Будь это кто-то другой, вопрос прозвучал бы в разы грубее, но это был Разумовский, поэтому варианты «чего уставился», «надо чё» и «чё вылупился, птеродактиль», а также используемое на немногочисленных смельчаках, пытавшихся в знакомство посреди улицы, «нахуй пошел» отметались как непрошедшие контроль цензурности. Но и выбранный нейтральный вариант прозвучал агрессивно. Даже слишком. — Н-ничего, — кажется, он немного растерялся от резкой перемены настроя. — Все в порядке? Ингрид вздыхает ещё раз и запрокидывает голову назад, думая о том, что вообще-то это выглядит некрасиво — агрессировать сразу после получения того, за чем приехала. Слишком эгоистично и потребительски. С друзьями так нельзя. — Да, прости. Не могу перестать думать про эту девочку. Это почти что правда. В последнее время Лера действительно появлялась в ее мыслях почти постоянно, а Сергей был в курсе дела в самых общих чертах (она посвятила его в них перед самым началом взлома), так что это здорово сокращало необходимость разжёвывать детали. — Ты обязательно спасёшь её, я уверен, — мужские пальцы смазанно скользнули по краю её коленки. — Все будет хорошо. — Больше всего я боюсь, что появится четвертый труп, потому что с момента обнаружения Майи как раз прошло достаточное количество времени. Откровение вырывается внезапно, но Гром ловит себя на том, что ей стало легче после того, как оно перестало быть только её тайной. Чувствует, как отступившая было слабость даёт о себе знать. И ещё эта долбанная жара, царящая здесь сегодня. От нее стекает пот по спине, от нее в висках начинает пульсировать противная монотонная боль. Ингрид сдается. — Можешь включить кондиционер? Но даже потоки холодного воздуха не приносят облегчения. Разговор не клеится, и минут через двадцать она сдается окончательно, заявив, что наверное предпочла бы лечь, потому что завтра — безумный день. Не безумнее чем обычно, на самом деле, но лечь все равно стоило, ведь поспать накануне почти не получилось… Не получается и в этот раз. Ингрид мечется по кровати — ее ломает, её бросает то в жар, то в холод, ей не хватает воздуха, она чувствует себя в удушающем, липком коконе… В какой-то момент она, кажется, все-таки засыпает достаточно крепко, потому что видит над собой Сергея, совершенно непохожего на себя — с горящими желтыми глазами, подушкой в руках и перекошенным от ненависти лицом. — Думаешь, ты сможешь отнять его у меня? — шипит он, и, прежде чем она успевает что-то сообразить, наваливается на нее всем своим весом, лишая возможности сопротивляться, накидывает подушку ей на лицо и давит, давит, давит… Все заканчивается также быстро как начинается. Ингрид резко садится в кровати (тело взрывается очередным приступом костоломства) жадно хватая ртом воздух. Слышит краем уха как откуда-то из коридора доносится звук падения, но не обращает внимания — ей кажется, что она — один сплошной синяк, а голова вот-вот взорвется. И приснится же такое. Сквозь заложенный нос пробиваются нотки костра. Это и не удивительно, учитывая что ей любезно уступили свою кровать, а мозг только и рад сгенерировать какой-то треш в дополненние к отвратному самочувствию. Остаток ночи проходит без сновидений, а утром Ингрид с огромным трудом смогла разлепить глаза — на ресницы натек и подсох какой-то противный желтый гной. Тело продолжало болеть. Сон то и дело норовил утащить ее обратно к себе. Горло болело. Нос забился и напрочь отказывался выполнять свою прямую функцию, так что приходится поставлять кислород в легкие через рот. — Блядство. Видимо, придется ускориться, чтобы успеть забежать сначала в аптеку, а потом в макдак — за кипятком. Работа сама себя не сделает, а антибиотики вполне реально принимать прямо на ходу. Она проскальзывает в ванную, споласкивает лицо (в зеркало старается не смотреть, подозревая, что выглядит той еще красоткой), быстро переодевается в свои собственные вещи, перекладывает телефон и фото в карман куртки и стараясь ступать как можно тише, выскальзывает в офис. И понимает, что она тут не единственная ранняя пташка, если только это рыжее недоразумение вообще ложилось, а не просидело за компьютером всю ночь. — Доброе утро, — зевает Ингрид, проходя к выходу. И тут же тихо чертыхается, понимая, что он кажется занят какими-то важными рабочими переговорами. Чертовы беспроводные наушники, которые нельзя так просто взять и заметить сразу. Разумовский поднимает на нее глаза и чуть кивает с легкой улыбкой. У него глаза — голубые, без единой примеси желтого. Ингрид знаком показывает, что собирается уходить, почти беззвучно, но отчетливо шепчет «спасибо», машет на прощание рукой и выскальзывает к лифту, радуясь, что смогла не запалить свое состояние — он наверняка бы начал паниковать и читать нотации, а это было последнее, что ей хотелось слышать с утра пораньше. На встречу со стажером она опаздывает на пять минут, потерянные на стояние в очереди. От жаропонижающего только сильнее хочется спать, но Ингрид только подавляет зевок и спрашивает, есть ли у него камера на телефоне и если есть, то работает ли она. Ответ положителен, поэтому майор позволяет себе улыбку и обрисовывает свой план. Дубин совсем не в восторге от ее идей, — Но это не по уставу! — В жопу устав! но спорить не спорит, только вздыхает обреченно. Они добираются до квартиры блогерши в без пятнадцати шесть утра. Майор Гром хмыкает, морщится от собственной слабости, и с силой колотит ногою в входную дверь, приказав стажеру включить камеру — на всякий случай. И понимает, что как в воду глядела, потому что когда встрепанная, заспанная, испуганная Виктория Струмина открывает дверь, выясняется, что ее огромный живот… пропал. — Здравствуйте, Виктория Николаевна, — блогерша бледнеет как полотно и пытается захлопнуть дверь обратно, но не успевает — Ингрид просовывает ногу в щель и резким движением вталкивает ее обратно в квартиру, заходя следом и нарочито вежливо попросив Дубина прикрыть дверь. — Вы что себе позволяете?! — Здесь вопросы задаю я, — Гром возвращает ей вчерашнюю приторную улыбочку. — Вы что же, уже родили? Поддались женской природе? — Я… Ингрид пожимает плечами и проходит в глубь квартиры, где за одной из распахнутых дверей виднеется не застеленная кровать. Накладной живот валяется на комоде поверх груды длинных атласных платьев. — Где Лера? — руки так и чешутся вцепиться в эти облаченные в поросяче-розовый хлопок плечи, но нельзя — ведь иначе агрессия сработает против нее. — Ради чего весь этот маскарад? Кто такой, или такая @allaknows? Что случилось полгода назад? Кого вы ждали сейчас, раз пошли открывать без живота? Блогерша всхлипывает. Её плечи резко поникают, когда она понимает, что вывернуться не получится. — Это должно было быть пиаракцией, — говорит она, безучастно пялясь на накладной живот в руках полицейской. — Я отвезла ее к одной из подруг. Люди падки на чужие горе и проблемы, это должно было дать мне новый приток подписчиков. Обратилась в полицию для отвода глаз. Договорилась со следователем, которому отдали дело, когда он пришел меня допрашивать. А потом, вдруг, спустя три дня, Оля позвонила и сказала, что Лерочки нигде нет. Полицейский сначала не отнесся ко мне всерьез, ведь мы с ним уже все решили. А когда принял… тот топор… А спустя какое-то время, со мной впервые вышли на связь. Предоставили срок в полгода. Сказали — никакой полиции. Назвали сумму. Я почти собрала нужное — ход с новым ребенком отлично сработал, как и поминальная серия. И когда вы пришли… я испугалась. Ведь времени осталось совсем немного, а жизнь моей девочки — на волоске. — И вы думали, что к вам пришла, ну или пришел, @allaknows, раз не стали заморачиваться с животом? Блогерша кивнула, сползла на пол и закрыла лицо руками, сотрясаясь в рыданиях. — У меня осталось так мало времени… — Три молодых женщины погибли ради того, чтобы до вас донесли послание. Возможно скоро умрет четвертая. А все потому, что вы заигрались в богиню блоггинга и не попросили сменить вам следователя по делу. Можешь выключать камеру. Последняя реплика относилась к Дубину и Дубин это понял. — Моя агент сказала, что мы вполне способны справиться с этим сами… — Имя, адрес, как связаться. Струмина послушно продиктовала. Дубин записал. Ингрид зевнула и потерла глаза руками, подумав о том, что нужно будет потом сказать Сергею спасибо — без его помощи она колупалась бы ещё очень долго. Задерживаться у Струминой они не стали — следующим пунктом на сегодня Ингрид поставила допрос агентши, но та начинала работу в десять, а значит — у них было еще как минимум четыре часа, дававших возможность спокойно позавтракать. Есть, правда, не хотелось, но и слушать ворчание Дубина и принимать от него еду — тоже. Ей вчера с головой хватило Разумовского с его бутербродами. Нет, это было приятно, даже очень. Но слишком, слишком неловко. …А потом раздается звонок телефона, и ехидный голос Стрелкова приказывает ей явиться в участок прямо сейчас. Ингрид со вздохом скармливает шаверму крутящемуся неподалеку бродячему псу (есть все еще не хочется, к тому же глотание дается с огромным трудом и Дубин уже спрашивал пару раз все ли в порядке, так как она выглядит больной) и дает стажеру отмашку выдвигаться, мысленно готовя себя к очередному грядущему пиздецу. И пиздец наступает. Их провожают в помещение для наблюдения, где Пидорская Улыбка приторным тоном сообщает, что найдена четвертая девушка, а дело Каштанового Человека возвращают Сурину. Гром пытается спорить, Дубин тоже, но их аргументы не принимаются во внимание. — Видеозапись? — Пидорская улыбка забирает у стажера телефон и, по прежнему скаля зубы, притворно охает, нажимая на кнопку «удалить», после чего сокрушенно качает головой и возвращает телефон владельцу, отсылая его прочь. — Какая жалость, я случайно стер это прежде, чем посмотрел.Ничего не могу сделать… мы ведь знаем с тобой, цыпа, как часто в дело вмешиваются случайности, особенно когда дело касается детей… Его рука накрыла ее плечо. Ингрид сморщилась и решительно сбросила её прежде, чем он успел провести пальцами вниз, как намеревался. — Ты не можешь набивать себе цену вечно, цыпа, — говорит москвич, когда она уже начала нажимать на входную ручку, чтобы выйти. — Отказываться от покровительства это очень неразумно, особенно если мы оба знаем, что козыри — у меня в руках. И поверь, моя чаша терпения переполнится очень скоро и тогда… — Он же ребенок! — выдержка все-таки изменяет ей. — Но в достаточном возрасте чтобы нести ответственность за проступки, особенно если учесть, что он уже привлекался по делу Чумного Доктора. Тебе ли не знать. Ингрид хочет сказать, что пусть лучше посадит её, ведь они оба знают, кто ему нужен на самом деле, но не успевает. — Кстати, я снимаю с тебя и все остальные дела тоже. Их будут вести более компетентные сотрудники. Но, чтобы ты не совсем уж даром ела свой хлеб, я приготовил для тебя и твоего щенка дело особой важности. В одном из районов города повысился уровень преступности. Выясни — почему. Не знаю правда, как ты это сделаешь, но ведь это вроде как твоя работа… майор. Ингрид пытается донести информацию до Сурина, но тоже — безрезультатно. Затаивший на нее зуб еще с тех пор, как дело отдали ей, он наклоняется к самому ее лицу и обманчиво-ласково, по слогам, произносит: — Пошла нахуй. Это было ожидаемо. Ингрид заливает в себя еще одну порцию жаропонижающего и, найдя взглядом стажера, кивает ему в сторону выхода. — Пошли, — говорит она, как только дверь управления захлопывается за их спинами. — Мы как раз успеем заглянуть в морг перед тем, как ехать к ее пиарщице. — Но ведь Стрелков… — Нахуй Стрелкова. — А… — И Сурина. — Ладно, — кажется, Дубин уже мысленно смирился с происходящим и попрощался со своей карьерой, но ее это не касалось. — Кстати, я в газетах читал, что открытие Золотого Дракона переносится еще на некоторое время. — Золотой дракон это… — Казино. Помнишь, Сизова говорила, что его владелец, Бехтиев заказывал у нас расследование, так как ему кажется, что кто-то упорно ему мешает? Она не помнила. Не имела привычки обращать внимание на то, что не касалось непосредственно ее расследований. Ну, кроме разве что основателя Vmeste, но это было совсем другое. — …должен был открыться еще полторы недели назад, но сначала там вспыхнул скандал с санэпидемстанцией, а потом кто-то устроил небольшой взрыв и пришлось срочно устраивать ремонт. И вот в ближайшее время, если, конечно, ничего не изменится, оно наконец откроется. — При чем тут мы? — Там будет вся элита и сливки общества. Тебе не кажется, что со стороны Чумного Доктора будет логично избавиться от всех богачей разом? Ингрид останавливается так резко, что он впечатывается ей в спину. — Молодец, стажер. Молодец. Она улыбается и машинально выцепляет взглядом видную почти из любой точки города башню Vmeste. Она могла бы попросить Сергея помочь ей с проникновением в высший свет, но это было исключено — последнее, что Гром собиралась делать — подставлять его под удар Чумного Доктора. Но зато был другой человек, которого такая возможность обязательно заинтересует. Кажется, она знала, какую сенсацию предложит Пчелкиной.