из кимпхо, с любовью (from gimpo, with love)

      

***

      Расскажи мне какую-нибудь историю.              В его снах тот никогда не разговаривает, но на Чана все равно ложится привычная обязанность. Посреди космоса он сидит, скрестив ноги, и набирается храбрости.              Жил да был один опальный воин, и влюбился он в Лунного кролика. Лунный кролик был умен и хитер, имел улыбку острую, словно лезвие бритвы, а руки ловкие, как у воришки. Он рассказал воину, что работает на плохого человека, на что воин засмеялся и ответил: «Я тоже!»              Он видит, как прямо на них несется Проксима Центавра, а вслед за ней по пятам мчится Шибальда. Чан ощущает отчаяние, покалывающее под его кожей. Огромное облако вздымается, словно дарующая рука Санчжэ, а затем укрывает собой весь мир. И тут из самых глубин пепелища под его стопами вырывается гейзер жара, опаляя его кожу. Времени совсем не осталось. Его темные глаза, подобные обратной стороне луны, смотрят прямо на Чана.              И вот однажды Лунный кролик сказал воину: «Встретимся там, куда уходят умирать звезды». Тогда воин сказал: «Быть может, нам это не суждено». Лунный кролик ничего не ответил. Затем Лунный кролик достал Калашников и наделал в воине кучу дырок.              «Ха!» — произнес Лунный кролик. — «Пошел ты к дьяволу, Бан Чан!»              Звезды начинают танцевать свой прощальный танец. Он слышит, как щелкает курок, а через секунду раздается грохот — настолько сильный, что подобен концу света.              

***

             Чан распахивает глаза и видит клубящийся полумрак. Ужас теперь больше не будит его. Сны стали подобны крови, стекающей по его пальцам. Постоянны. Привычны. И все же, сердце его по-прежнему бешено колотится о грудную клетку. Он устремляет взгляд на мутные лучи света, пробивающиеся сквозь дешевые занавески мотеля, до тех пор, пока вновь не обретает возможность чувствовать собственное тело.              В паре шагов от него мирно посапывает Феликс. Они с Чанбином поскандалили недавно, что, похоже, слегка поубавило его нервозность. Бесшумно встав с кровати, Чан поправляет Феликсу одеяло, укрывая его плечи, затем хватает свою куртку и выходит из номера.              Заправочная станция — единственное освещенное пространство на километры и километры вокруг. Присев на бордюр, он вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку. Сотрудник заправки тоже выходит на улицу и, заметив Чана, машет тому рукой с зажатой в пальцах собственной сигаретой. Чан машет в ответ и отворачивается, чтобы тот вдруг не решил подойти. Курильщики — поразительно социальные существа, особенно в те моменты, когда им некому составить компанию.              Есть в этом какой-то особый вид отчаяния, очень хорошо знакомый Чану, курившему большую часть своей жизни. Руки хотят того же, чего жаждут губы. Если ты совсем один, на тебя начинает давить осознание, насколько жалко ты, должно быть, выглядишь, всасываясь в рабочую часть этой раковой трубочки, — и вот ты уже ищешь себе компанию, в стремлении пустой болтовней меж затяжками дыма притупить это томление внутри. Чтобы удержаться на плаву теперь тебе нужно и то, и другое. Хотя частенько приходится довольствоваться лишь чем-то одним.              Чан был пристрастен к никотину не всегда. Началось все скорее с желания покрасоваться, чем с чего-то психосоциального, а ментоловые сигареты при этом были единственными, которые он тогда мог выдержать без желания пройтись по языку мочалкой. Показушник в армейской куртке.              Эти дамские сигареты убьют тебя ровно с той же скоростью.              Открыв пачку Ньюпорт, Чан зажимает одну между губами. Он завязал с тонкими уже в позорно позднем возрасте, с другой стороны — ускорить разложение своих легких никогда не поздно. И кроме того, теперь один их вид или запах вызывает у него тошноту.              Он делает первый едкий вдох — и отголоски сна, словно клубы тумана, сдувает с его плеч. Где-то за его спиной мигает неоновая вывеска мотеля, рождая на тротуаре розовые тени. Закрыв глаза, он медленно выдыхает.              — Не против компании?              Не дожидаясь ответа, он подходит ближе и склоняется над Чаном. Тот равнодушно машет рукой, делая очередную затяжку. С болезненным стоном Чанбин опускается на тротуар. Что-то холодное касается бедра Чана — подняв глаза, тот видит, что Чанбин протягивает ему банку колы.              — И что это, предложение мира? — спрашивает Чан.              Чанбин кидает на него странный взгляд.              — Это кола.              Фыркнув, Чан открывает баночку. Ему нравится, как на его окрашенном никотином языке ощущается вкус колы. Склонив голову, он благодарит Чанбина, и тот кивает в ответ. Какое-то время они пьют в полной тишине. Чан предлагает Чанбину сигарету, но он отказывается.              — Это вредно для твоего здоровья, — с укором произносит Чанбин. — Разве ты не тренер?              Чан пожимает плечами, кидая окурок в банку, где тот с шипением тонет.              — Могу же я иметь парочку пороков. Да и вообще, — бросив взгляд на Чанбина, он поджигает новую сигарету, — ты же не лекции о здоровье мне читать пришел.              — И что же меня выдало?              — Нет в твоих словах души, вот что, — выпрямившись немного, Чан скалится. — Не похож ты на одержимого ЗОЖника.              Чанбин насмешливо фыркает, лениво качая своей банкой из стороны в сторону.              — Что произошло? — мягко спрашивает он.              Чан делает вид, что не услышал вопроса. Чанбин ждет, пока его сигарета истлеет до середины, затем спрашивает вновь.              — Мы уже давно прошли стадию секретов, разве нет? Нам нужно…              — Тебе не нужно знать ничего, помимо того, что ты облажался, а мы теперь за это расплачиваемся, — обрывает его Чан.              Тот ошеломленно отшатывается и замолкает. Чан чувствует горечь на языке. Вытащив изо рта сигарету, он агрессивно втаптывает ее в асфальт.              — Ты был прав, — Чанбин поднимает непонимающий взгляд, и Чан горько улыбается. — Той ночью ты сказал, что я провалил задание. Это правда.              Чанбин ничего не отвечает, ощущая в словах Чана какую-то застаревшую истертую рану и давая тому возможность выговориться так, как ему комфортно. Чану вдруг приходит в голову, что вообще-то он никогда и никому не рассказывал о том, что тогда произошло. Все друзья, что у него были, остались позади в то мгновение, когда Джисон притащил его к себе. Он отстраненно задумывается, как тот поживает.              — Вообще забавное совпадение, мне тоже было приказано кое-кого убить, — начинает Чан, невольно улыбаясь воспоминаниям.              Чанбин смеется.              — И в чем же было твое оправдание?              — Просто не смог, — он пожимает плечами. — Я его любил.              Ненадолго повисает тишина. Чанбин часто моргает, желая что-то сказать, но так и не издает ни звука. Чан устремляет взгляд в мрачное запустение за границами розового ореола мотельной вывески. Воспоминания выливаются на него, словно поток лунного света на водную рябь: сверкающие глаза, сощуренные до щелочек — длинных, будто летний вечер, презрительно вздернутые губы. Пошел ты к дьяволу, Бан Чан. А потом…              Вспышка в дуле пистолета. Кровь. Холодный речной бриз на его влажной от пота коже. С глубоким вздохом Чан потирает переносицу.              — Не знаю, как сейчас, — начинает он неспеша, — но в те времена в Сеуле было две крупные конторы. Было довольно весело соревноваться за правительственные заказы и частных клиентов. Целые вагоны денег спускались в унитаз ради всякой херни, вроде запугивания политиков и контрабанды наркоты. После того, как я ушел из контрразведки…              — Был уволен с позором, — вставляет довольный Чанбин.              Чан бросает на него кислый взгляд.       — После того, как я ушел из контрразведки, это, по сути, все, что мне оставалось. Приходилось просить помощи у знакомых из разведслужбы, и те подбирали мне дела посерьезнее. Точно не хочешь сигарету?              Чанбин мотает головой и показывает жестом продолжать рассказ, что Чан и делает.              — Мы впервые встретились с ним в поместье в Йонсане. Одного английского экспата, за которым следила разведка. Я подбрасывал улики, а он воровал какую-то контрабанду.              В его груди разливается тепло. Гнев, мерцающий, будто зарница; жесткие руки, оставляющие синяки на его ребрах, — такое чувство, словно все это произошло только вчера.              — Оказалось, они специально стравили нас, чтобы решить, кому отдать контракт побольше.              — И кто победил? — Чанбин полностью поглощен рассказом. Чан упирается языком в щеку, пытаясь сдержать очередную улыбку.              — Я позволил ему победить, — произносит он.              Чанбин фыркает.              — Ну а как же.              — Но это правда! Поэтому он и попытался убить меня при следующей встрече.              — И тогда ты понял, что это любовь?              Что ж. Чан склоняет голову, чувствуя, как знакомая нежность расползается под его кожей.              — Вроде того.              Порыв горячего ветра опрокидывает пустую банку. Он ставит ее обратно и, впившись в нее взглядом, продолжает рассказ.              — Конечно же они обо всем узнали. Мне дали выбор. Мы встретились с ним на берегу Ханган. Я посчитал, что, если порву с ним, это даст ему фору без лишнего груза за плечами. Я хотел, чтоб он сбежал, сбежал куда-нибудь подальше. Достаточно далеко, чтобы мне больше никогда не пришлось направлять на него пистолет.              Мы умеем исчезать. Мы может стать кем угодно, где угодно!              Тот приехал на собственной машине — в багажнике лежала сумка, набитая документами. Паспорта, бумажные деньги, поддельные рекомендации с каких-то нормальных работ. Чан помнит его лицо, уязвимое и пораженное. Впервые с самого их знакомства он казался ему хрупким, словно снег. Остекленевшие глаза и истонченные, прозрачные кости. Будто ему отчаянно было нужно, чтобы его крепко держали в этот момент, — на пороге некоего глубокого внутреннего краха. Чан помнит, что чувствовал странную гордость от возможности видеть его в таком состоянии. Еще никогда он не был настолько прекрасен. Теперь, правда, Чан чувствует один лишь стыд.              Он не осознает, что перестал рассказывать, пока Чанбин не выдергивает его из трясины воспоминаний.              — Чан? — его голос звучит неуверенно, даже обеспокоено. — Ты в порядке?              Чан встряхивает головой, приводя себя в чувства.              — Да, прости. Он хотел сбежать вместе.              На лице Чанбина отражается непонимание.              — Не звучит, как проблема… А-а, — он всматривается в Чана с ужасом, смешанным с состраданием. — Серьезно что ли?              Чан пожимает плечами, отводя взгляд.              — Просто… не знаю. Он один из тех людей, что всегда в порядке, понимаешь, о чем я? Парень, который на мое признание в любви закатил глаза, — он всплескивает руками и вздыхает. — Попросить меня отбросить всю свою жизнь ради туманного будущего — для него это…              Он замолкает, неспособный продолжить. Чанбин выглядит так, словно хочет что-то сказать, но решает воздержаться и лишь как-то торжественно похлопывает Чана по плечу.              — Должно быть, это вывело его из себя, — комментирует он, резко вздрагивая, когда Чан разражается смехом и начинает поднимать рубашку. — Ты че это делаешь?              Он быстро замолкает. Чан не уверен, насколько хорошо можно разглядеть в полутьме, но не заметить затянувшуюся сверхновую из двух пулевых ран довольно тяжело. О да-а, это неплохо так вывело его из себя.              — Нихера себе, — благоговейно бормочет Чанбин. — Выглядит ужасно.              Кивнув, Чан опускает рубашку.              — Ну я вроде как заслужил.              Чанбин замолкает на пару секунд в молчаливом согласии.              — Так значит, он тебя обскакал. Ты поэтому сбежал?              На этот вопрос ответить не так-то просто. Еще в то мгновение, когда он посмотрел в дуло пистолета, он осознал, что к прежней жизни ему теперь не вернуться. У него не было никакого желания становиться причиной войны между их агентствами, которые и так едва-едва сосуществовали. И кроме того, он провалил свою миссию, и никакие его объяснения не убедили бы начальство, что парень, которого он должен был убить и которого, как те хорошо знали, он любил, смог выпутаться вовсе не потому, что это Чан ему позволил.              Но он сомневается, что сбежал по этой причине. Он хорошо помнит, как очнулся на берегу реки и почувствовал холод, настолько глубоко пробравшийся в его кости, что подумал было, что и правда уже мертв. Пожалуй, он бы и предпочел умереть. Еще Чан помнит, что даже после того, как Джисон его спрятал и подлатал, он чувствовал, словно очень сильно подводит кого-то уже только тем, что продолжает дышать. И этим кем-то было вовсе не агентство.              Поэтому он отвечает лишь «Наверное», позволяя Чанбину делать выводы самому.              

***

             Чанбин оставил их дожидаться в кафе неподалеку, пока сам он договаривается с человеком из Блекхэта. Феликс, несмотря на то что спал почти всю ночь, кажется вымотанным и уставшим. Он совсем не разговаривает, обхватив пальцами свою чашку двойного ванильного эспрессо и опустив в нее взгляд. Чан барабанит пальцами по столу.              — Эй, — Феликс поднимает на него глаза, и Чан успокаивающе ему улыбается. — Я сделаю все, чтобы ты вернулся домой, обещаю.              Феликс натягивает ответную улыбку, но та быстро спадает, и они вновь погружаются в напряженное молчание. Нащупав в кармане свой спутниковый телефон, Чан задумывается, стоит ли ему позвонить парню, что присматривает за его семьей в Сиднее. Он резко вздрагивает, когда Феликс вдруг подскакивает на ноги.              — Туалет, — коротко произносит тот и устремляется к двери.              Со вздохом Чан тащится к прилавку, чтобы заказать хоть чего-нибудь. В кафе почти никого нет, так что бариста предлагает донести его чашку прямо до столика. Поблагодарив его, Чан возвращается на место как раз в тот момент, когда входит новый посетитель. Усевшись за стол, он вытаскивает телефон и набирает номер.              — Чан.              — Юнхо, как обстановка?              — Пока все чисто. Мы следим за домом и рабочими местами двадцать четыре на семь, — Юнхо замолкает на мгновение. — Ты уверен, что есть угроза?              — Чувак, он едва не застрелил моего брата, — вздыхая, Чан растирает лицо руками. — Ладно, просто держи меня в курсе…              — Крис.              Он поднимает глаза, и вся его кровь тут же леденеет. Рядом с их столиком стоит Феликс, напряженно сжав руки в кулаки, а прямо возле него — высокий мотоциклист, что преследовал их от Сиднея. Одну сторону его лица покрывает огромный синяк. Он довольно улыбается, зажав в руках мотоциклетный шлем.              — Доброе утречко, — он пихает Феликса пальцем в бок. — Ну давай же, садись. Я сяду в проходе, а то у меня тут…              Он машет рукой вниз, и Чан замечает корсет на его ноге. С низким стоном он опускается на диванчик рядом с Феликсом. Раздается щелчок. Феликс рвано вздыхает и застывает. Ощетинившись, Чан тянется к пушке.              Хенджин щелкает языком.              — Даже не пытайся, я отстрелю ему яйца раньше, чем ты дернешься, — оглядевшись по сторонам, он раздраженно выдыхает. — А вы, я погляжу, избавились от кое-какого балласта.              Чан ничего ему не отвечает. Хенджин поднимает бровь, затем поворачивается к Феликсу, который тут же отводит взгляд. Хенджин вздыхает.              — Ну что ж, времени у меня полно, — он усаживается поудобнее, выставив свою раненную ногу в свободном пространстве прохода. — Чего вы там заказали? Что-нибудь вкусное?              Все мгновенно замолкают и натягивают улыбки, когда к столику подходит бариста с напитком Чана. Заглянув в чашку, Хенджин вновь поднимает бровь. Чан толкает чашку к нему — пусть забирает, ему плевать. Благодарно улыбнувшись, Хенджин медленно втягивает немного напитка через трубочку и тут же низко хмыкает, довольный.              — Ты же понимаешь, что преимущество сейчас не на твоей стороне, — напряженно произносит Чан, кивая на его ногу.              Лицо Хенджина начинает сиять от удовольствия.              — А ты у нас настолько дурачок, что решил, будто я пришел один.              Снаружи кафе никого не видно. В теории он может блефовать. Всхлипнув, Феликс жмется поближе к окну. Но стал бы кто-нибудь так рисковать?              — Так вот, план у нас такой, — произносит Хенджин, на каждом из пунктов опуская по пальцу. — Ты добровольно уходишь со мной, а я отпускаю твоего дружочка. Мы возвращаемся в Сеул, где я передаю тебя кому следует. Я получаю денежки.              Чан прищуривается.              — И зачем тогда ждать Чанбина?              В глазах Хенджина сверкает злоба, и он растягивает губы в кривой улыбке.              — Мне просто до смерти хотелось на ком-то потренировать меткость, — откинувшись на спинку, он лениво отмахивается. — Да ладно, я прикалываюсь. Заказ есть заказ. Хотя я бы не прочь, конечно.              Чан фыркает, с напускной беззаботностью качая головой. Феликс выглядит так, словно его вот-вот хватит удар. Потянувшись через стол, Чан сжимает его руку в своей, и тот отчаянно цепляется за нее в ответ. Чан задумывается, какие у него есть варианты.              1. Он может пнуть ногу Хенджина       2. но в таком случае тот спустит курок — или чисто случайно, или разозлившись.              И где-то на этом моменте его борьба заканчивается. С мучительным ужасом он осознает, что все, что им остается, — это дожидаться возвращения Чанбина.              Чан замечает его первым, так как сидит лицом к двери. Взгляд Чанбина тут же цепляется за красную макушку, и он застывает. Его рука на автомате тянется под куртку, но Чан предупреждающе дергает головой в сторону Феликса, заставляя Чанбина выругаться себе под нос. Заметив жест Чана, Хенджин оборачивается и радостно машет рукой.              — Мы здесь!              Чанбин тяжело опускается рядом с Чаном, сжав губы в твердую линию.              — Хенджин.              — Чанбин, — нарочито приветливо отвечает тот. — Сколько лет, сколько зим.              — Маловато, — ворчливо произносит Чанбин, затем бросает короткий взгляд на Феликса. — Отпусти его, и тогда поговорим.              Хенджин поднимает бровь.              — Только полный болван поверил бы тебе после того, что ты сотворил, Со Чанбин, — его рука чуть сдвигается, заставляя Феликса вскрикнуть и резко дернуться. — Мы поговорим прямо так, ну или я сначала пристрелю его, а потом притащу в Сидней вас двоих, — он вздыхает, — что в любом случае произойдет, поэтому просто ведите себя хорошо, дамы, договорились?              Терпение Чанбина кончается.              — И все это лишь из-за того, что я сбежал со свидания!              — Они ставили Аттилу Верди! — рычит Хенджин, громко хлопая ладонью по столу. — В Мариинском!              — Да не понимаю я эту твою оперу! — орет в ответ Чанбин и тоже хлопает по столу. — Я же тебе говорил!              — Там вся история описана в брошюре!              — Хенджин, я не понимаю итальянский!              — Мог бы и выучить! — Хенджин со страстью бьет себя в грудь рукой. — Ради меня!              — Чисто для записи, — ровный голос Феликса тут же заставляет всех обернуться. Его взгляд мог бы с легкостью заморозить ад, и Чан даже рад, что тот направлен не на него. — Отношения требуют компромиссов.              Широко распахнув глаза, Хенджин всплескивает руками, затем снова поворачивается к Феликсу.              — Спасибо тебе большое! Извини, напомни, как тебя зовут?              Феликс напряженно улыбается.              — Феликс, ты еще стрелял по моей квартире.              — О господи боже, прости, пожалуйста. Ну ты же знаешь, как оно обычно бывает, — Хенджин протягивает руку. — Я Хенджин. И вау, у тебя очень красивые глаза.              Феликс часто моргает, застигнутый врасплох, и заливается краской.              — Эм-м, спасибо. У тебя тоже?              — Кхм, у вас все в порядке? — один из барист подходит к их столику. Осматривая всех по очереди, он пытается разобраться в происходящем. — Мне не хочется вас выгонять, ребята, но люди вокруг начинают волноваться…              Чан широко улыбается ему, сверкая ямочками.              — Извините, мы просто очень рады встрече.              — Что ж, ладно, — с сомнением произносит бариста и возвращается обратно. Пока он не скрывается за стойкой, никто даже не шевелится.              — Послушай, — Чан встревает в разговор, пока Чанбин не перехватил инициативу. — Хенджин, или как там тебя, чего ты хочешь?               Тот смотрит на него с недоумением.              — Забрать вас обратно в…              — Нет, — твердо обрывает его Чан и наклоняется через стол. — Чего ты на самом деле хочешь? Я ведь вижу в тебе светлую сторону, вижу способность совершать хорошие поступки. А хороший поступок, — он бросает взгляд на Феликса, который смотрит на него с упавшей челюстью, — это не втягивать в свои дела невиновных.              — Я… — Хенджин часто моргает и открывает было рот, чтобы ответить, но в итоге лишь хмурится и оборачивается к Чанбину. — Еще разок, а это что за чел?              Чанбин вздыхает.              — Чан. Бан Чан? Парень, за которым тебя прислали?              — А вот и не-ет, — тянет Хенджин, окончательно запутавшись. — Меня прислали за тобой.              Чан переводит взгляд то на одного, то на другого, и до него наконец начинает доходить, в чем тут дело. Хенджина тоже озаряет, и тот возмущенно захлебывается воздухом.              — Вот же ублюдки! — вскрикивает Хенджин, снова привлекая внимание всех сотрудников и посетителей. Поморщившись, он понижает голос. — Вот же ублюдки! Они думали, я убью своего бывшего ради денег!              — Ты вообще-то и собирался, — невозмутимо сообщает Чанбин.              — Ну как бы да, но у меня тоже есть принципы, — дуется Хенджин, разочарованный отсутствием веры в себя. — Я должен был вернуть твою цель, а тебя прикончить, потому что ты, якобы, убил одного из их ребят, что, как я понимаю, неправда.              — Отправили кого-то подчистить следы, — бормочет Чан. — Собственно, ничего нового.              — Так и что нам теперь делать? — вдруг встревает Феликс, затем смотрит на Хенджина своими большими влажными глазами. — Ты и правда собираешься подчиняться приказам тех, кто тебе лгал?              Тот на мгновение замолкает, остановив неподвижный взгляд на лице Феликса. Со стороны довольно забавно наблюдать, как он пытается взять себя в руки.              — Эм-м, я… кхм.              Он трясет головой, часто моргает, затем вновь трясет головой. Все сидят затаив дыхание, ожидая, пока Хенджин поборет своих внутренних демонов и сделает парочку-другую выборов. Наконец, тот решительно поднимает голову.              — Я вас отпущу… при одном условии, — Хенджин поднимает указательный палец, затем с улыбкой поворачивается к Феликсу. — Могу я узнать твой номер? Прости кстати за пушку на члене — если познакомиться со мной поближе, то я стану гораздо приятнее.              — Он занят, — немного нервно вмешивается Чанбин.              Хенджин сразу же тускнеет, но Феликс тепло ему улыбается, прочищая горло.              — Конечно, есть ручка?              Чан разумно предпочитает помалкивать. Чанбин судорожно хватает ртом воздух, пока Хенджин вытаскивает блестящую розовую ручку и, тихонько хихикая, подает ее Феликсу. Тот кусает губу, сдерживая широкую улыбку, и, щелкнув ручкой, записывает что-то Хенджину на ладонь.              — Мой номер сейчас недоступен, но я дам тебе свой инст, — произносит он, затем, вместо того чтобы просто отдать ручку Хенджину, тянется и сам опускает ее в кармашек его куртки.              — Вот и все, — сияет он. — Смотри не размажь.              — Так, и что же теперь? — осторожно уточняет Чан.              — А? — Хенджин отрывает взгляд от Феликса и непонимающе смотрит на Чана, пока до него наконец не доходит. — А-а. Да, конечно, — он машет рукой в сторону выхода, — можете идти.              Чанбин все еще молчит, ошалело уставившись на надпись на ладони Хенджина, так что Чану вновь приходится разбираться самому.              — А как насчет твоих товарищей?              Хенджин отмахивается.              — Никого там нет, я работаю один.              — А ты сам что будешь делать? — нерешительно спрашивает Чан. Ему больно в этом признаться, но его беспокоит то, что они могут сделать с Хенджином, если и он провалит задание.              Но тот кажется совершенно невозмутимым.              — Да я в любом случае собирался в Петербург съездить. Мама утром звонила, спрашивала про тебя кстати, — с укором обращается он к Чанбину. — Не можешь найти хотя бы две минуты в сутках, чтобы ей набрать, придурок?              Чанбин смущенно извиняется и обещает позвонить. Кивнув, Хенджин оглядывает стол.              — Ну ладненько, мальчики, я, пожалуй, пойду.              С некоторым трудом он поднимается на ноги, и Феликс тут же приходит ему на помощь — к большому недовольству Чанбина. Покраснев, Хенджин благодарит Феликса, и тот улыбается в ответ, предлагая проводить его до байка. Вообще, Хенджин не выглядит так, будто ему нужна помощь, но в любом случае соглашается. Чан наблюдает, как они выходят из кафе, чувствуя, как жесткий узел у его затылка постепенно расслабляется. Вздохнув, он откидывается на спинку.              Чанбин рядом с ним по-прежнему не отрывает ошарашенного взгляда от двери, бормоча себе под нос.              — Поверить не могу. Меня только что бросили ради моего же бывшего. Моего же бывшего.              Чан похлопывает его по спине.              — Он еще одумается.              Только вот ни один из них в этом особо не уверен.              

***

             Они выехали обратно в Сидней. В машине царит полная тишина. План их состоит в том, чтобы сначала закинуть домой Феликса — тому уже хватило приключений на целую жизнь вперед, — а затем покинуть страну. Чан все еще колеблется, но Чанбин уверен, что, если сделать все как надо, то у них получится оторваться от преследования. Сначала затаиться, а потом уже разбираться, что делать дальше. Никакой подушки безопасности у Чана нет, ведь постоянной работы у него толком не было, и он постепенно свыкается с мыслью, что может больше никогда не увидеть свою семью. Конечно, идею эту принять довольно сложно, но он изо всех сил старается держать себя в руках. Все это не должно как-либо помешать их текущей задаче.              — Ты что, реально собираешься с ним общаться?              Голос Чанбина прорезает тишину, будто печальный маленький воздушный змей чистое небо, заставляя Чана подскочить на месте. Развернувшись в кресле, Чанбин умоляюще смотрит на Феликса.              Тот начинает напевать что-то себе под нос.              — Не отвечать на сообщения — это грубо.              — Ты же понимаешь, что он не лучше меня, верно? — уточняет Чанбин. — То есть, он убивал людей. Не раз. Много раз.              Феликс с презрением фыркает.              — Если ты правда думаешь, что я не разговариваю с тобой из-за того, что ты убийца, то ты полный идиот.              Он вновь начинает напевать, уже погромче, полностью игнорируя Чанбина, и тот с низким стоном откидывается обратно на сидение. Чану хочется сказать, что все, что от него требуется — это покаяться во лжи, но Чанбин уже большой мальчик и разберется сам.              — Слушай, — звучит встревоженный голос Феликса. — Та машина уже довольно давно не хочет нас обгонять.              Нахмурившись, Чан проверяет зеркало заднего вида. Держась на стабильном расстоянии, за ними следует черный седан без номеров. Машин вокруг очень мало, так что, очевидно, за ними следят.              — Чанбин, — произносит Чан ровным голосом, — кажется, твой парнишка нас сдал.              Выругавшись, Чанбин вытаскивает пистолеты. Чан переключает передачу, набирая скорость. Феликс на заднем сидении начинает паниковать, так что Чан спокойным голосом напоминает ему пристегнуться. Высунувшись оттуда, где раньше было ветровое стекло, и распластавшись на капоте автомобиля, Чанбин начинает палить по машине. Та быстро их нагоняет, пока пули рикошетят от бронированного корпуса. Ее окно опускается, и кто-то выныривает наружу, прицеливаясь.              Они замечают это почти одновременно. Чан выкрикивает имя Чанбина, но тот уже и так забирается в салон и пристегивается ровно в ту секунду, когда парень в седане устанавливает на своем плече гранатомет. Чан крепко хватается за руль и резко его выкручивает.              Взрыв их все-таки настигает. Машина, уже и так изрядно потрепанная, взлетает в воздух и переворачивается, когда ее выбрасывает на обочину.              Окружающие звуки с трудом просачиваются в мозг Чана, словно вода через слив душа. Где-то на границе сознания он смутно улавливает, что Чанбин выкрикивает что-то, протянув руку назад, наверное, к Феликсу. Последняя мысль, что приходит в его голову, прежде чем он отключится, это «Господи, надеюсь, Феликс был пристегнут».       

***

             Первое, что Чан чувствует, придя в себя — это ужасная боль, которая, будто отбойный молоток, пульсирует по всему его телу. Неподалеку что-то горит. Он чует запах дыма и выхлопных газов вперемешку с грязью. Перед глазами у него все плывет, и он часто моргает в попытках сфокусироваться. Похоже, он вылетел из автомобиля и теперь лежит на земле возле его пылающих обломков. А, вот и огонь.              Сквозь звон в ушах до него доносятся вопли перепуганного Чанбина. Чан пытается ползти в сторону звука — ему нужно отыскать Феликса и убедиться, что тот в порядке. Ему нужно отвезти Феликса домой. Всю его ногу пронзает острая боль, а глубоко в животе разрастается пульсация. Его глаза наконец находят Чанбина, тот как раз поднимает Феликса на руки. Чан хочет сказать ему, не дергать того слишком резко, но тут он понимает, в чем была причина такого отчаяния Чанбина, — сквозь шум в его ушах прорезается звук торможения автомобиля.              Из седана выходят два человека, у одного из них в руках блестящий дробовик. Чан пытается дотянуться до Чанбина, но не успевает. Обернувшись, он замечает заостренный кусок арматуры, торчащий из собственного бедра. Мужчина поднимает дробовик, направляя его на Чанбина, и Чан зажмуривается.              Под грузом чего-то тяжелого земля под ним содрогается. Раздается крик, затем выстрелы. Чан распахивает глаза и видит, что мужчина с дробовиком лежит на земле, прямо в грязи, а Чанбин вытаскивает оружие из его рук. Второй парень оббегает седан в попытке спрятаться, но не успевает сделать и пару шагов, как его затылок пронзает выстрел. Упав на капот, он сползает на землю.              Чан из последних сил пытается кое-как подняться, пока Чанбин целится из дробовика в еще одну машину, с визгом тормозящую неподалеку.              — Опусти-ка это, — произносит чей-то голос. — А то еще ранишь кого.              Чанбин скалится, одной рукой прижимая к себе Феликса, вторая рука его покрыта кровью и разодрана в районе плеча. Дробовик в его ладони подрагивает, и в конце концов он роняет его с болезненным стоном.              Водительская дверь распахивается, и кто-то выходит из автомобиля, затем открывает заднюю дверь и кивает Чанбину.              — Забирайся, — коротко произносит он, затем останавливает взгляд на Чане.              На мгновение Чан теряет способность дышать. Он забывает о собственной боли, о разбитой машине и об огне, что едва ли не опаляет его кожу. Забывает о том, где вообще находится и кем был все эти годы. Все его воспоминания сжимаются в одну плотную шайбу, словно кофейная гуща капля за каплей собираясь в хорошо знакомую фигуру. Ему вновь снится сон? Уже много лет он видит эту фигуру лишь во снах.              Минхо снимает солнечные очки, опуская ствол дробовика себе на плечо.              — Все еще дышит, — произносит он, затем чуть веселее добавляет: — Стоит ли мне это исправить?              Тот подходит настолько близко, что Чан может учуять запах крема на его обуви. Протянув дрожащую руку, он пытается ухватиться хоть за мельчайшую частицу Минхо. Он слышит собственный голос, произносящий что-то, возможно, его имя.              Каким бы ни был ответ Минхо, он теряется в гулком мраке.              

***

             Прийдя в себя, Чан открывает глаза не сразу.              Земля под ним больше не шатается, и запаха гари теперь не слышно. Стараясь не привлекать внимания, он начинает ощупывать окружающее пространство — оказывается, он лежит на чем-то достаточно мягком. Возможно, кожа? Какое-то кресло. И тут он в панике замирает, когда совсем рядом раздается голос.              — Знаешь что? Из всех мест, где можно умереть, австралийское захолустье — это, наверное, чересчур большое клише. Даже для тебя.              Чан приоткрывает сначала один глаз, затем второй. Раскинувшись на кресле, напротив него сидит Минхо, в его руках бокал с чем-то похожим на воду, но зная его — точно не с водой. То, что Чан ощупывал ранее, оказывается блестящим черным диваном. Он пытается подняться, но тут же морщится. Его живот и нога чисто перебинтованы, а вся грудь, насколько он может разглядеть, покрыта синяками и ссадинами. Все, что он ощущает, — это слабость и вялость, а еще боль, пронизывающую все его тело, словно косяк мигрирующих рыб. Вновь откинувшись на диване, он ждет, пока зрение прояснится.              Минхо молча поглядывает на него поверх очков, его колено ходит ходуном. Чан выгибает шею, насколько может, стараясь заглянуть ему в глаза.              — А ты, кажется, не очень-то рад меня видеть, — замечает он полушутя.              Губы Минхо дергаются, и он принимается грызть щеку. Внезапно он резко опрокидывает в себя остаток напитка и вскакивает на ноги.              — Хотел бы я, чтоб ты оставался мертвым, — произносит он лишенным эмоций голосом. — Нет, ну правда, неужели так сложно было оставаться мертвым?              Минхо едва не проходит мимо, но Чан хватает его за запястье, заставляя взглянуть на себя сверху вниз. Даже в таком состоянии — хладнокровный и взбешенный, он все еще услада для уставших глаз.              — Я пытался, — хрипло отвечает Чан. — Не хотел тебя подводить.              Минхо изучает его пару мгновений, после чего сбрасывает с себя его руку. Пригладив свою рубашку, он расправляет и застегивает закатанные было манжеты, не глядя на Чана. Похоже, собирается уходить. Чану вновь кажется, будто он оказался на той пыльной дороге, лежа в ожидании смерти. Ему хочется, чтобы Минхо остался, чтобы заговорил о чем-нибудь — о чем-угодно, что позволит Чану впиться взглядом в его лицо, наверстать те долгие десять лет, что были потеряны из-за какой-то ебаной глупой ошибки.              Поэтому, в надежде, что тот ответит хотя бы на самый отстраненный вопрос, Чан спрашивает:              — Как ты нас нашел?              — Когда мертвец возвращается к жизни, слухи разносятся быстро, — хмыкает Минхо, блуждая глазами по телу Чана. — Мне нужно было лично убедиться. Просто не мог поверить, что промахнулся.              Чан судорожны вздыхает, когда пальцы Минхо касаются круглого розового шрама. Тот смотрит на него завороженно, словно пытаясь постичь какую-то древнюю тайну.              — Все еще не могу в это поверить, — еле слышно бормочет он, отворачиваясь.              Чана тут же накрывает паника, но Минхо лишь отходит в другой конец салона, чтобы налить себе выпить. Только в этот момент Чан обращает внимание на размер помещения и осознает, что они в кабине самолета, небольшой и минималистичной. Узкая блестящая дверь слегка приоткрыта, но из-за нее не доносится ни звука, ни движения.              — Мои друзья, — Чан вновь пытается подняться и сесть, и ему наконец удается ухватиться за подлокотник. От таких усилий голова опять начинает кружиться. — Феликс и….              Снова повернувшись к нему, Минхо указывает на дверь.              — В отключке, но живы.              Он, видимо, решил отказаться от своего бокала в пользу бутылки Краун Рояла, которую теперь и пытается откупорить. С легкой тревогой Чан наблюдает, как он делает большой глоток, а затем хватает ртом воздух, качая в воздухе бутылкой в сторону Чана.              — Всегда пожалуйста, кстати говоря.              Заикаясь, Чан бормочет «спасибо», но Минхо, похоже, его вообще не слушает — притащив с собой виски, он усаживается на край кровати напротив Чана с совершенно нечитаемым выражением на каменном лице. Не отрывая от того взгляда, он делает еще один глоток. Всю кожу Чана покалывает, словно по ней проносятся полчища муравьев. Глаза Минхо всегда его ужасали. Влажные, точно мякоть винограда, — все звенящие радости и все гремящие печали этого мира слились воедино в крошечных пропастях его зрачков. Сердце Чана сжимается, как будто Минхо только что протянул руку к его груди и вырвал его. Он понятия не имеет, о чем тот сейчас думает, у него никогда толком не получалось угадывать его желания. Все, на что он способен, — это разжечь угли и ждать.              Спустя долгое время Минхо наконец спрашивает:              — И кто это был?              — Хм?              — Кто помог тебе выбраться? — Минхо наклоняется вперед, подперев голову ладонью. — Точно не кто-то из ваших.              Что ж, нельзя сказать, что он ошибается, но это еще не значит, что ответ его обрадует. Поморщившись, Чан ерзает. Минхо продолжает пристально смотреть на него в ожидании ответа, и в конце концов Чан вздыхает.              — Джисон.              Минхо моргает один раз, затем второй. Затем, поднеся бутылку к губам, делает пугающе долгий глоток.              Чан вновь морщится.              — Эм-м, ты в пор…              Минхо резко поднимает руку, заставляя его прикусить язык. Спустя пару минут Минхо спрашивает, нахмурившись:              — Напомни-ка, что он там вообще забыл?              Ну конечно, вот и главный вопрос. Лицо Чана искажает мучение.              — За тобой следили.              — Что, прости?              — Той ночью, когда ты приехал увидеться со мной, — произносит Чан осторожно, — он был у тебя на хвосте. За мной тоже кого-то отправили. Видимо, хотели убедиться, что я выполню задание…              Лицо Минхо вновь становится непроницаемым.              — Задание?              Салон самолета будто начинает сворачиваться внутрь самого себя, сжимаясь все сильнее с каждым произнесенным ими словом. Сделав глубокий вдох, Чан останавливает взгляд где-то позади Минхо, после чего начинает выкладывать все на одном дыхании.              — Они прознали о нас, и я подумал, что если расстанусь с тобой, то ты меня возненавидишь и больше не захочешь знать, и тогда все останутся довольны, но ты хотел сбежать вместе, а я испугался и просто…              Чан переводит дыхание. Ему не хочется смотреть Минхо в глаза.              — Джисон нашел меня как раз в тот момент, когда моя тень собиралась меня прикончить. Полагаю, ему стало меня жаль. Не знаю. Я совсем не ожидал, что он проявит преданность кому-то кроме тебя…              — Я уже начинаю в ней сомневаться, — мягко произносит Минхо.              Пожав плечами, Чан отводит глаза.              — Как бы то ни было, это вся история.              Минхо ничего не отвечает. Поднявшись на ноги, он начинает выхаживать вперед-назад по салону. Когда он достаточно приближается к Чану, тот осмеливается потянуться и выхватить у него бутылку. Минхо не сопротивляется. Чан делает медленный глоток, наслаждаясь жжением в горле и мыслью о том, что совсем недавно этой бутылки касались губы Минхо.              — Кстати нет, это еще не вся история, — произносит наконец тот, выдергивая Чана из забытья.              — Я клянусь…              — Не нужно, — обрывает его Минхо, сжав губы в твердую линию, — давать обещаний, которые не сможешь выполнить.              Чан тут же замолкает. Окинув его взглядом, Минхо устало садится обратно.              — Я не ожидал, что ты меня бросишь, — шепчет он, не поднимая глаз с пола.              Все тело Чана сковывает чувство вины.              — Минхо, я лишь…              — Вообще-то, я тоже должен был тебя убить, — подняв голову, Минхо смотрит ему прямо в глаза. Впервые с того самого момента, как он нашел Чана, на его губах мелькает отблеск улыбки. — Забавно, я-то надеялся, что мы придем к одному и тому же решению.              Вселенная содрогается, словно выдвигающийся объектив камеры, и перед глазами Чана предстает Минхо — на десять лет моложе, просящий его о невозможном, стоя у берега Хангана, пока ледяной ветер вздымает его волосы, цепляя за сережки мелкие пряди. Чан видит, как тот медленно шевелит губами, выворачивая наизнанку всю свою душу, — и страх отгоняет его на несколько шагов, подальше от Чана, словно он уже предчувствует разочарование; одна нога его отставлена чуть назад, будто у бегуна на старте гонки. Чан помнит, как произносил слова, в которые вовсе не верил, а также и те, в которые верил всей душой. Он помнит, как в то мгновение идея оказаться у Минхо в долгу пугала его куда сильнее, чем мысль о собственной смерти.              Что-то обжигающее и неудержимое, нахлынув, заполняет разум Чана, и тот поднимается на кресле так поспешно, что перед глазами его все плывет. Вслепую он тянется к руке Минхо, а найдя ее, сосредоточивает на ней все свое внимание — выступающие под кожей колесные спицы сухожилий, аккуратные костяшки пальцев. Ладонь Минхо мягкая и нежная, словно невинная. У него никогда не было оружия, которое могло бы навредить ему самому.              — Я не сожалею ни об одном мгновении, что привело меня к тебе, — начинает Чан, вцепившись в его руку, словно от этого зависит его жизнь. — Я знаю, то, что я сказал той ночью этому противоречит, но я не сожалею ни об одной проведенной с тобой секунде.              Минхо усмехается.              — А как насчет той, когда я пристрелил тебя и бросил умирать?              — Прикалываешься? — смеется Чан, слегка запыхавшись от нахлынувшей боли. — Да это же, блядь, самая крутая часть.              Ответный смех Минхо звучит слегка потрепано и устало. Сквозь густую черноту проглядывают отблески серебра, когда Чан зарывается пальцами в его волосы. Он замечает зарождающиеся гусиные лапки у глаз Минхо и мимические морщинки, что обрамляют его губы, словно дозорные-близнецы. На него вдруг обрушивается осознание, что он не прикасался к Минхо целых десять лет.              Целых десять лет тоски и желания, и всего два пулевых отверстия как напоминание. Это могло бы быть трагично, не будь до такой степени уморительно.              Чан скользит костяшками пальцев по щеке Минхо, откидывая пряди его волос со лба.              — Ты начинаешь седеть. Неужели и правда столько времени прошло?              Теперь уже Минхо жестко цепляется пальцами за его волосы — и Чан втягивает воздух сквозь зубы.              — Ты-то все равно осветляешься, — замечает Минхо. — Что, так сильно не нравится стареть?              — Казалось неправильным стареть без тебя, — отвечает Чан, не успев себя остановить.              Минхо вновь дергает его за волосы, на этот раз жестче, и Чан позорно хнычет. Озорство покидает улыбку Минхо, и тот останавливает взгляд на собственной ладони на шее Чана, другая рука его закинута на спинку дивана, заключая Чана в ловушку. Дыхание Чана перехватывает. Баланс их очень тонок, и он без понятия, куда теперь качнутся чаши весов.              Затаив дыхание, Чан откидывается назад, пока голова его не врезается в подлокотник. С потемневшим взглядом Минхо нависает над ним, и внутри у Чана все сжимается. Одна единственная серебристая прядка выбивается, свисая в воздухе. Потянувшись, Чан накручивает ее на палец, и Минхо ухмыляется, разгадав его намерения.              — Прямо как в старые добрые времена, — мягко произносит он, подушечкой большого пальца поглаживая нижнюю губу Чана.              Склонив голову, тот прикрывает глаза.              — Если припомнишь, сверху тогда был я…              Чан захлебывается воздухом, когда Минхо надавливает на одну из лужиц синяков, рассыпанных по его шее. Его нос потирается о нос Чана, а меж их губ остается полоска воздуха не шире волоска.              — Это уже детали, — шепчет Минхо. Обхватив лицо Чана ладонями, он наконец льнет к нему.              Всхлип, вырвавшийся у Чана, к счастью, утопает в настойчивом поцелуе Минхо. Сквозь все его тело проходит мощная волна дрожи; он протягивает руки, желая обнять Минхо, но тот перехватывает его запястья и прижимает их сверху над его головой. Его язык кажется горьким от алкоголя, а дыхание мягкими волнами врезается в кожу. Минхо спускается поцелуями вниз по шее Чана, и тот пытается сдвинуть ногу, чтобы освободить ему место, но резко замирает, издав слегка комичный болезненный всхлип.              Отстранившись, Минхо останавливает на нем взгляд полуприкрытых глаз.              — Нам не стоит продолжать.              И все же пару минут спустя Минхо оказывается между его ног, а вся их одежда — раскиданной где-то по полу. Раненное бедро Чана аккуратно уложено на подушку и сдвинуто в сторону. Поцелуи Минхо становятся все более тягучими, словно тот одновременно пытается прикасаться к Чану и продираться сквозь сон. Его пальцы невесомо касаются синяков на теле Чана и оглаживают грубые края повязок, наконец спускаясь ниже и сжимая его член.              — Мне стоит беспокоиться о жене? — выдыхает он, покусывая Чана за мочку уха.              Тот резко выгибает спину, когда Минхо впивается ногтем ему в головку.              — Твоя вера в меня поражает.               Минхо фыркает, а затем и вовсе заливается настоящим смехом, уткнувшись лицом Чану в шею. Тот тоже смеется, поднимая руку и запуская ее Минхо в волосы.              — Я по тебе скучал, — произносит Чан шепотом, лишь самую малость смутившись тому, как надломился его голос.              Он прижимается губами к виску Минхо, всем телом ощущая его ответную дрожь. Тот ничего не произносит, только обхватывает рукой член Чана и грубо проводит по нему вверх-вниз, затем, выпрямившись, плюет в свою ладонь и вновь возвращается к его члену, но пару движений спустя снова нетерпеливо выдыхает и нависает над Чаном, забросив свою затею.              Чан обхватывает его лицо руками, улыбаясь.               — Тебе не нужно… ох.              Он мгновенно замолкает, когда Минхо поднимается над ним, стоя на коленях, а затем, притянув к себе ладонь Чана, начинает сосать его пальцы. У того внутри все переворачивается. Брови Минхо сосредоточенно сведены, а лицо раскраснелось. Выпустив пальцы изо рта, он оставляет на костяшках густой след из слюны.              — Скорее, — приказывает Минхо и спускается ниже, покусывая ключицы Чана. — Пока все не высохло.              Такое чувство, будто ему снова восемнадцать, и он снова зажимается с каким-то армейским товарищем в подсобке казармы. Чан притягивает Минхо еще ближе к себе, начиная его растягивать и чувствуя, как дыхание его становится все чаще и чаще. Пальцы Чана прокручиваются внутри — и по бедрам Минхо проходится волна дрожи. Вжавшись носом в его волосы, Чан шепчет какие-то смущающие признания, похвалы и просто кошмарные милые глупости. Ухо Минхо у его губ заливается жаром, и тот нетерпеливо хнычет, уже сам насаживаясь Чану на пальцы в отчаянной попытке поскорее приступить к делу.              — Не шевелись, — предупреждает Минхо, осторожно выпутываясь из объятий Чана и медленно опускаясь на его член.              Судорожно вдохнув, Чан протягивает к Минхо руки, но тот отбрасывает их, вместо этого закрывая ему ладонью рот. Челюсть Минхо напрягается, а глаза закатываются, пока он задает собственный ритм, резкой пощечиной встречая любые попытки Чана толкнуться ему навстречу. Сдавшись, тот откидывается на диван — каждый его всхлип и каждый выдох оседают паром на ладони Минхо, что непреклонно зажимает ему рот.              Все заканчивается быстро и грязно. Бедра Минхо сжимаются сильнее, и Чан болезненно стонет, кончая и заполняя Минхо — поражаясь собственной дерзости. Тот низко хнычет сквозь зубы, затем соскальзывает с Чана, поднимаясь повыше, и раньше, чем Чан успеет вздохнуть, приоткрывает его рот и погружает свой член.              Он толкается вперед, и Чан торопливо обхватывает его за талию, удерживая на месте и изо всех сил стараясь заглотить поглубже. Выругавшись, Минхо зажимает его нос пальцами и настойчиво двигает бедрами — пара рваных толчков, и тот кончает Чану прямо в горло.              — Кстати говоря, откуда у тебя самолет? — спрашивает Чан, когда к нему возвращается способность говорить. Его горло все еще саднит, а при глотании он каждый раз ощущает на его задней стенке что-то соленое.              Натягивая халат, Минхо широко улыбается.              — Он у меня уже давно, — его глаза сияют. — Награда за то, что успешно от тебя избавился.              Чан отшатывается.              — Это же кровавые деньги.              Пожав плечами, Минхо достает из мини-бара бутылку воды.              — Я человек трудолюбивый.              — Кровавые. Деньги.               Тот делает пару глотков, затем усаживается возле Чана и надавливает большим пальцем на его нижнюю губу — Чан послушно открывает рот, и Минхо сплевывает часть воды ему в горло, заставляя его резко закашляться. Довольный, Минхо вновь встает на ноги.              — Тебе стоит проявить немного уважения к этим кровавым деньгами, ради твоего же собственного блага, — произносит он, застегивая ремень на талии Чана. — Они-то как раз и помогут нам выбраться.              Чана постепенно начинает настигать реальность, и внезапно он вспоминает о своем плачевном положении. Минхо выходит из салона, а возвращается уже таща на буксире Чанбина, который слегка прихрамывает и ведет за собой Феликса. Чан раскрывает руки, и Феликс мгновенно бросается в его объятия.              — Ты казался мертвым, — всхлипывает он, мотая головой. — Очень мертвым.              — «Иисус повелел им: «Освободите его от погребальной ткани и дайте ему уйти»», — произносит Минхо, и Чан не может сдержать глупой улыбки. Мало кому удается получить вторую жизнь, а уж тем более третью, полагает он.              Чанбин морщится, разглядывая его повязки.              — А я-то думал, что это у меня видок ужасный.              Весь его лоб и щеки покрывают порезы, а рука загипсована. Из них троих один только Феликс выглядит почти как новенький — с раной на голове и ушибленной ключицей.              — В этом ангаре мы в безопасности, но нам в любом случае скоро пора выдвигаться, — произносит Минхо. — Дома, в Корее, у меня была небольшая фора, но теперь они уже по-любому догадались, учитывая, что пропал целый самолет.              Чанбин кивает, глядя на Феликса, который в нерешительности покусывает губы. В воздухе повисает напряжение, и Чан осознает, что Феликс сейчас вынужден принимать какие-то решения, тогда как вместо этого он должен был находиться у себя дома, готовиться к работе, жить свою нормальную жизнь вдалеке от всей этой стрельбы и смрада крови.              — Эй, — произносит Чан, сжимая плечо Феликса в успокаивающем жесте, — одно твое слово, и я отвезу тебя домой. Все это — не твой мир. Ты имеешь право…              Он мгновенно замолкает, когда Феликс, закатив глаза, поднимается на ноги. Уперев руки в бока, тот смеряет Чана полным скепсиса взглядом.              — Думаешь, простому дошкольному учителю когда-нибудь доведется испытать что-то подобное? — спрашивает он требовательно. — Это самое захватывающе, что могло случиться в моей жизни, — фыркнув, он указывает на Чанбина. — Он просто не может решить, куда хочет лететь сначала — в Санкт-Петербург или в Вену.              Чанбин жутко краснеет.              — Я сказал, что в Вену! Это ты тут хочешь поскорее увидеться с моим распутным бывшим!              — Ну, милый мой, он же так вежливо просил…              Чан завороженно наблюдает, как те припираются об укрытии, словно выбирают, куда поехать в медовый месяц. Наконец Чанбин опускает руки. Ну, в каком-то смысле.              — Ладно! — огрызается он. — Но мы полетим в Москву. Если он так сильно хочет нас увидеть, пусть сам и приезжает.              Просияв, Феликс оборачивается к Чану.              — Ну вот и решено, а как насчет тебя?              Чан перевод взгляд на Минхо, валяющегося на диване позади Чанбина. Тот лишь пожимает плечом, но во взгляде его сквозит хорошо знакомое озорство, а изгиб его губ в затаенной ухмылке бросает ему вызов. И осознание настигает Чана мощной волной, словно таран, — на этот раз, куда бы Минхо не отправился, Чан последует за ним с преданностью верного почитателя. Любые сомнения уже давно его покинули, и теперь Чан непоколебим, точно ураган.              Так что он отвечает:              — Мы умеем исчезать.              В промелькнувшей на лице Минхо улыбке он видит наслаждение.                                   Эпилог: Хижина у озера Байкал, Сибирь              Нажав Энтер, Чанбин откидывается на спинку кресла. С учетом всех деталей черновик вышел почти на семьдесят тысяч слов. Вполне достаточно для небольшого романа, размышляет он.              — Малыш, — зовет он громко, не сразу осознавая свою ошибку, когда два голоса в унисон откликаются: «Да?», «Чего?».              — Малыш с высшим образованием, пожалуйста, — уточняет Чанбин и смеется, получая откуда-то из задних комнат выкрик «Иди нахуй».              Пару секунд спустя в дверях появляется Феликс, одетый в фартук и окруженный запахом ванили.              — Что такое? Давай только быстрее, я не могу надолго оставлять тесто.              Чанбин ликующе указывает руками на монитор. Пару секунд Феликс выглядит озадаченным, но тут его настигает понимание, и, радостно воскликнув, он бросается к компьютеру, пробегаясь глазами по тексту и листая документ.              — Он закончен?              — Ага, все готово, — сняв свои очки, Чанбин откладывает их в сторону и широко улыбается. — Осталось отредактировать, и с этим мне может понадобиться твоя помощь.              Феликс лишь отмахивается.              — Не переживай, можем вместе все прочесать, — он выжидающе смотрит на Чанбина. — Ты подумал над названием?              Тот мотает головой.              — Вот уже пару недель никаких идей. Может, ты что придумаешь?              — У меня есть одна идейка, — вставляет заходящий в комнату хмурый Хенджин. — Как насчет «Исповедь Самого Ужасного Киллера»?              — А звучит неплохо, — созерцательно произносит Феликс, пока Чанбин показывает тому средний палец. — Хотя и немного безвкусно. Может «Шпион, который меня любил»?              Чанбин пару раз моргает.              — Как тот фильм о Джеймсе Бонде? А это не плагиат? Да и не шпион я никакой, я уже тебе говорил!              Раздается звонок в дверь, и Хенджин отлучается, пока Феликс с Чанбином продолжают накидывать варианты.              — «Эта замечательная жизнь»?              — Сомневаюсь, что нам стоит иронизировать в названии, это же не комедия.              — Разве?              — У нас тут почта, — возвещает Хенджин, вновь появляясь в дверях с пачкой конвертов в руках. — Половина из них от мамы, хотя я говорил ей, что мы какое-то время будем… так, а это что?              Почтовая марка корейская. Ахнув, Феликс выдергивает конверт из рук Хенджина и поспешно вскрывает, тут же принимаясь радостно хихикать.              — Открытка от Криса, — объявляет он, переворачивая ее и изучая обратную сторону. Чанбин и Хенджин тоже выглядывают из-за его плеча.              К открытке прикреплена фотография Минхо, сделанная в какой-то хмурый день на фоне гробницы Чаннын. Кажется, вот-вот пойдет дождь. Под фото они видят подпись, сделанную слегка дрожащей рукой Чана.              — Из Кимпхо, с Любовью, — читает вслух Чанбин. — Ха. А как насчет этого?              — Из Кимпхо, с Любовью, — задумчиво повторяет Хенджин. — А что, неплохая отсылка к первородному греху.              — Да-а, — Феликс одобрительно кивает. — Мне тоже нравится.              Значит, так тому и быть.