Наруто: Путь разрушителя

Будни младенца были… Ну, мягко говоря, отстойными. Я успел вдоволь порыдать о прошлой жизни, но даже не представлял, что это не самое худшее, что меня ждёт. Как только пошёл слух, что я — сосуд для Кьюби, началось настоящее дерьмо. Что изменилось? Да всё. Подгузники мне начали менять так редко, что иной раз казалось, будто это специально. Вы просто не представляете, насколько отвратно осознавать, что ты лежишь в собственном дерьме и ничего не можешь с этим сделать. Кормить меня тоже начали реже. Иногда приходила медсестра и "случайно" забывала накормить. Ну ничего… Я это запомню. Я злопамятный. Как только у меня будет шанс, отомщу так, что забуду, что вообще мстил. И я начал мстить, как только мог. По ночам оттачивал зловещий смех, а когда кто-то из охранников заглядывал проверить, что происходит, резко замирал и молчал. Прошла неделя без сна для работников госпиталя. Каждую ночь я оттачивал свои навыки в зловещем смехе, не давая им покоя. Видимо, мое маленькое "шоу" привлекло к нам внимание, потому что вскоре в отделении появились АНБУ. Как я понял, что это именно они? Да я не слепой — вижу костюмы, маски. Определённо АНБУ. Чтобы не выдать себя, я старался вести себя как обычный младенец. Но даже так умудрялся пакостить — издавал странные звуки, хихикал. И тут я понял: мой смех уже начал напоминать смех Орочимару. Видимо, именно поэтому охранники так и переполошились. В один из очередных "дней кормёжки" ко мне подошла медсестра. На этот раз она взяла меня на руки грубее, чем обычно, и начала кормить из бутылочки. Да-да, у них тут тоже были бутылочки. — Долбаный демон, какого хрена я вообще должна за этим отродьем ухаживать? — бросила она, словно в пустоту. Её слова, произнесённые со злостью, заставили меня взглянуть прямо в её глаза. Мой взгляд был ледяным, и, чуть прищурившись, я улыбнулся. Затем раздался мой новый смех, тёмный и леденящий, которому я так усердно учился. Она вздрогнула, отпрыгнула к стене и… уронила меня, чёрт возьми! Дверь распахнулась, и кто-то ворвался внутрь. Меня подняли и осторожно вернули в кроватку. Взглянув краем глаза, я понял, кто это. АНБУ. — Она мертва, — тихо прозвучал чей-то голос. Я почувствовал на себе их пристальные взгляды и тут же заорал, чтобы скрыть всё, что только что произошло. Сквозь слёзы я увидел, как медсестру уносят прочь. От лица АНБУ Конохи Эта неделя была настоящим испытанием. Мы с напарником ночами слышали странный смех — каким-то образом напоминающий смех Орочимару. Шум будоражил весь персонал, все были на взводе. И вот, среди бела дня, смех снова раздался, заставив нас рвануть в отделение. Когда мы вошли, то увидели мёртвую медсестру на полу. Судя по всему, она была вражеским шиноби и попыталась напасть на джинчурики. Мы забрали её тело на обследование. Конец от лица АНБУ Конохи. От лица Наруто После того случая ко мне действительно стали относиться чуть лучше — теперь за мной ухаживала другая медсестра. Прошло уже два года, и меня перевели в приют. Думаете, стало легче? Как бы не так! Воспитательницы в приюте не упускали случая наорать на меня, унизить за малейшую провинность, а то и вовсе без причины. Их раздражение так и ощущалось в каждом их взгляде. Я для них был словно заноза. Мне становилось так тошно, что я частенько убегал в библиотеку. Да, у них тут была крохотная библиотека, мой личный оазис тишины. Чтению я научился довольно быстро, но, если честно, книжек там почти не было. Комната большая, а книг — от силы штук двадцать, и все такие древние, будто их ещё Первый Хокаге своими руками писал. Но хуже всего было то, что дети начали перенимать отношение воспитателей. Эти мелкие подлецы, как по команде, насмехались надо мной, копируя взрослых. Воспитатели и не пытались их остановить — наоборот, поощряли. Даже если виноват был кто-то другой, крайним всё равно делали меня. Меня часто за это наказывали, запирали одного в холодной комнате. Только я не собирался сдаваться. Каждый раз, оказавшись взаперти, я использовал это время на тренировку. Вспомнил все упражнения из прошлой жизни и начал отжиматься, приседать, качать пресс. Меня пытались сломить, но я стал только крепче — и обещал себе, что когда-нибудь, за всё это, я им обязательно отплачу. Каждый раз, когда воспитатель кричал на меня, я чувствовал, как моя обида сменяется чем-то другим — холодной решимостью, которая нарастала внутри, как ледяной кокон вокруг сердца. Боль от унижений становилась всё более терпимой, потому что я знал: каждый их взгляд, каждое слово, направленное против меня, приближает тот момент, когда я смогу отплатить за всё. И с каждым днём эта решимость становилась всё сильнее. Я перестал злиться — злость только давала им силу. Теперь я сосредотачивался, хранил все свои обиды в себе, словно накапливая заряд для чего-то более важного. Вдох-выдох. Каждый момент, каждое унижение превращалось в топливо для моей мести. Я не давал им удовлетворения видеть, как мне больно. Я просто молчал, оставляя их разочарованными и злорадными, но в душе я клал кирпич за кирпичом в свой внутренний бастион. Одиночество, которое они мне навязали, не сломило меня, а только укрепило. Когда я оказался в темной холодной комнате, запертый и оставленный, я не падал духом, а только стал сильнее. Я вспомнил, как в прошлой жизни мне говорили: "Тот, кто терпит боль в одиночку, становится сильнее." Эти слова держали меня в те моменты, когда мне казалось, что я сейчас просто сдамся. Вспоминая их, я продолжал тренироваться, отжиматься, приседать, качать пресс — всё, что мог, чтобы превратить свою боль в силу. Каждый раз, когда мышцы начинали гореть, когда тело просило остановиться, я заставлял его идти дальше. Ведь я знал: однажды всё это принесёт плоды, и тот момент уже близок.