Заново

Наутро Зуко проснулся с болью в голове и болью в сердце. Наутро? Судя по всему, было за полдень. Во рту сухо, мышцы задеревенели, но хуже всего то, что на душе вонючая лужа: он оставил Ханье, маленького и очень несчастного мальчика, а Катара далеко — она далеко и в опасности, и он ничего не может с этим поделать, а больше всего ему хочется защищать их. Видимо, именно поэтому он не нашел ничего лучше, как напиться до состояния бревна и проспать, а теперь он не хочет шевелиться следующие сутки — в это время в лучшем случае вернется Катара. В худшем — через двое. Как определить, когда лучший переходит в худший, а худший — в ужасный, когда ему надо бы вмешаться, он не знал.  Зуко кое-как поднял тело с земли и через пень-колоду сделал приветствие солнца — тренировку-разминку покорителей огня. Если бы дядя видел сейчас его технику, он, наверное, сгорел со стыда за своего ученика. Но теперь Зуко взрослый, и он сам отвечает перед собой.  Зуко тяжело вздохнул. Ладно, он знает еще одного запутавшегося мальчика. И у него есть сутки.    Когда Зуко вернулся на место стоянки — грязный, потный, уставший, голодный, как стая шакалов, — уже следующей ночью, слава Агни, Катара была здесь — как он боялся пустой поляны, безмолвного леса, ледяной ночи, ночи, наполненной страхом, но — вот она кутается в одеяло, сидя у маленького, но яркого костерка, и над ним — жердь, а на жерди котелок с чем-то булькающим, и если бы не боль в сердце и не покрывало на ее голове, делающее ее непохожей на саму себя, то могло бы показаться, что они вернулись во время, когда еще не познакомились с мальчиком Ханье. Завидев его, она вскочила и кинулась на шею. Зуко с трудом соображал от усталости и с радостью отдался в ее руки, которые его усадили, накормили и обогрели. Пока он ел, Катара рассказала ему свою историю.  Они с Ханье без помех прошли блокпост, мальчик показал, где живет тетка с мужем и двумя детьми — оба младше Ханье. Тетка, сама не своя от горя по сестре, тем не менее с радостью приняла мальчика. Катара попросила ее представить старшей женщине селенья, и с помощью рекомендации Лиа те созвали круг в ту же ночь. Катара вытащила свиток и протянула его Зуко — на нем не изящным, но уверенным почерком Катары были перечислены беды селения, возможные меры помощи, часть пунктов была обведена — это Катара выделила как то, что регулируется мирным договором. Зуко кивнул.  — Но куда же ушел ты?  Зуко вытер рот, закончив ужин, и нахмурился.  — Я нашел сына Иона.  И он рассказал Катаре свою историю. С точки зрения Катары, Зуко поступил крайне неосмотрительно, рискованно и нагло, но, очевидно, его предприятие увенчалось успехом. Он поехал прямиком к лагерю между Тоско и Ляном. Ночью он прокрался туда, забинтовав лицо, и расспросил нескольких солдат о сыне Иона, сказав, что у него есть про того новости. И Зуко нашел мальчишку — тому и правда было от силы лет семнадцать.  — Как же ты его разговорил? — Катара, увлеченная рассказом, подалась вперед.  Ну, может, не всегда драконы ему удавались хорошо, но в этот раз все прошло как по маслу — гранатовый дракон рассказал парню, как его отец попал в плен и сломал ногу. Ли (ну естественно, его звали Ли), внезапно побелел, замямлил, и Зуко понял, как дальше с ним говорить — и принялся жалостливо спаивать его, хваля Иона, выслушивая, какой же Ли идиот и зачем он бросил отца, а еще Зуко узнал, кто, как и где проводил карательные рейды. В конце концов, когда Ли уже еле держался на ногах, Зуко попросил его показать главный штаб — как оказалось, все строения тут были совершенно одинаковые, и Зуко совсем не улыбалось заглядывать в каждую избу.  Зуко совсем чуть-чуть помог парню уснуть, ткнув его в точку на шее — с утра тот ничего и не вспомнит, — и глубокой ночью забрался в штаб, прихватив оттуда пару самых интересных карт. И все бы ничего, если бы, уходя лесами, он не запнулся пару раз о корни. Он самонадеянно решил, что уже вышел за оцепление, и зажег огонь, освещая путь. Его тут же заметили, единственное, что его спасло, — ловкость. Зуко забрался на дерево и просидел там пару часов. По лесу ходили патрули, и он еле-еле добрался до ящера уже утром, и весь день ехал обратно, не спав и не поев. Катара только качала головой. Она, конечно, тоже любила сунуться куда-нибудь наудачу, но ее наудачу не шло ни в какое сравнение с этим.  Зуко развернул карты, которые унес, и показал, как выглядит четырехступенчатая атака на Республиканский город. Сначала они планируют сделать разминочную атаку на пригород взрывательными колбами и подобраться на позиции ближе. Второй этап — большие зажигательные колбы, цель — пробить основной заслон и уничтожить большую часть гарнизона. Третий — из леса выезжают танки и запасные, менее опытные отряды, чтобы занять город. И четвертый — небольшие отряды из опытных бойцов захватывают ключевые точки Республиканского города, зал советов, штаб, и в том числе резиденцию Хозяина Огня.  Катара мрачнела и мрачнела, пока Зуко продвигался в чтении карты. В конце они сидели молча, поглядывая на карту и вперед, и даже иногда друг на друга, никогда не пересекаясь взглядами.  — Ты уедешь.  Зуко вздохнул. — Да. Объяснять ничего не надо было: это серьезное наступление, и Зуко надо планировать оборону, или атаку, или что там еще, не сидя в кустах в одиночестве, а в штабе Республиканского города, вместе с Соккой и генералами. Катара потянулась и молча обняла его за шею, руки Зуко взметнулись, он тихо гладил ее плечи. А она? Она будет ездить по деревням под прикрытием, посещая женские круги, и что, Зуко будет ждать ее в рощах целыми днями? ОЗ знают о покорителе огня, что завелся в этих землях. Этот покоритель выкрал их карты. Зуко надо уходить. Их пути расходились. Слезы сами капали, оставляя на его плече мокрые пятна.  — Катара… — ее имя звучало так глубоко его голосом, словно он обращался сразу к ее душе. — Я обо всем подумал. Мы должны встретиться через месяц, до нападения. Ты передашь мне все, что ты соберешь. Мы встретимся в заброшенных шахтах под Ляном, по пути к Республиканскому городу. Ты поняла меня? Мы увидимся через месяц. Он искал ее взгляд, но она плакала, повесив голову и размазывая слезы по лицу, и кивала, не сильно вслушиваясь, это все было неважно, неважно… Какое это имеет значение, если их мир, их уютный мир распадается на глазах, прямо сейчас? Мир, о котором она ничего не успела понять. И они никогда к нему не вернутся. Но, кажется, он иначе понял ее растерянность. Зуко принялся придумывать, как сделать ее путешествие безопаснее, но Катара нетерпеливо прервала его и огорошила своим новым планом: она вернется в Гайлян и попросит Лию сопровождать ее, лучшего прикрытия и быть не может. Зуко растерянно кивнул — и правда, это мегера защитит ее здесь куда лучше, чем он. К сожалению. Зуко только потянулся и нашарил последние свои деньги. — Купите страусолошадей, хорошо? Катара хмыкнула — он что, носит с собой всю свою казну? — И вообще, если что-то будет нужно, бери все, и не экономь на еде, и… Катара закатила глаза и закрыла ему рот рукой, потому что слушать «кушай хорошо» от Зуко было невыносимо. Он сердито снял ее руку с лица, подумал и поцеловал ее в центр ладони.  — Я понял.  Они наконец-то смотрели в глаза друг другу и молчали. Костер тихо трещал, и больше ни звука не было вокруг. Ее чуть покрасневшие глаза блестели, и губы припухли. Зуко, улыбнувшись, потянулся ближе и поцеловал ее в скулу, еще и еще, медленно, лаская, так, что мурашки побежали по всему телу. Ее руки взметнулись, гладя его в ответ. Он не потеряет ни одной минуты этой ночи.  Катара внезапно неловко хихикнула и отстранилась.  — Зуко, не пойми меня неправильно, но тебе не помешало бы вымыться.  Хозяин огня вздохнул. Он и сам понимал, что после вылазки, мягко говоря, был не в лучшем виде, а если бы ему не хотелось приступить к соблазнению прекрасной девушки, он бы честно сказал, что воняет.  Катара изучающе взглянула на него. — Я помогу. Все, что было дальше, он помнил урывками, но он хорошо запомнил вот что — Катара, словно нет никаких сомнений, развязывает его рубашку и снимает ее, медленно разглядывая его в полутьме. Дыхание вязнет. Не надо спешить. Теплая, влажная ткань в ее руках. Она совсем близко и бережно, любовно омывает его тело, разглядывая, изучая. Иногда она второй рукой — той, что не с тряпицей, — пробегает пальцами по его коже, и Зуко приходится задерживать дыхание, потому что это слишком возбуждающе. Может, для нее это романтично, но для него по-другому. Зуко робеет, когда она приподнимает его руку, чтобы вытереть подмышки, но ее, кажется, не смущает ничего. Когда Катара оказывается за спиной, то не может сдержаться и начинает целовать его в шею, и между лопатками, и Зуко наконец-то шумно выдыхает, и пытается поймать ее руки, но не может.  Она смеется и оказывается между его ног, чтобы вымыть стопы. Зуко не знает, смущаться ему или наслаждаться тем, как она открыта его телу, как хочет, чтобы он почувствовал, что ей нравится все. Все… Катара молча надавливает на его плечо, и Зуко ложится, хотя он, вопреки всем своим самоуверениям, смущен, еще и потому, что его возбуждение станет более очевидно. Но Хозяин Огня подчиняется. И тут он понимает, что она хочет сделать — стянуть с него штаны и оставить в одном нижнем белье! Но он не может на это согласиться.  — Давай теперь я. И Зуко тянется к ее одежде, хотя не знает, как ее развязать, но Катара помогает ему. Теперь ее кожа рядом — такая гладкая, такая бархатистая, такая соблазнительно-смуглая. Кажется, он спешит. Он хотел не спешить, но он не может. Он хотел не целовать ее так часто, но не может. Он хотел быть таким же целомудренным, как она, но не может, и эта чертова тряпица полетела бы в кусты гораздо быстрее, если бы она сама не сняла шаровары и не закинула ему на колени свои восхитительные, длинные, стройные ноги. Капли блестят на ее коже, и блестит ее лукавый взгляд, когда он ловит его, и на секунду его захватывает спокойное, теплое, яркое ощущение семьи — они вдвоем, их игра, наполовину ласковая и успокаивающая, наполовину дерзкая и возбуждающая, могла бы длиться часами, и рядом жаркий огонь, и тишина, и они могут качаться на волнах умиротворения и жара так долго, долго… … Как они оказались здесь, Зуко не помнил, вокруг душный мешок, но самое главное — на нем она, она такая маленькая, и она занимает собой все, везде ее запах ее кожа ее дыхание, и наконец-то наконец-то можно трогать все… Нежная талия и линия позвоночника да, полные ягодицы да, она выдыхает в ухо, когда он сжимает и мнет и гладит, сильные бедра да, маленькие колени да, роскошные волосы да, гибкие руки, да, все да, везде да, наконец-то да, его тело поет и горит, нетерпеливо дергается и пульсирует, он стонет, так не хочется спешить, хочется, чтобы ей понравилось, хочется попробовать все на вкус, на ощупь, но еще хочется сорваться, хочется взять как можно скорее, как можно скорее узнать, как это — быть с ней, услышать ее стоны, а потом он разберется, он поймет, он… Скорее скорее скорее развязать узлы, ее грудь перед носом она охает и садится на него стон и руки хватают еще сильнее надави надави еще сильнее вжать ее в себя через всю одежду он ее сосок на губах как ягода наконец-то целует грудь вот бы задохнуться под ней еще и еще внутри рта и теперь соски влажные от слюны, сильным языком дразнить толкать бедрами наверх рука ищет ее лоно стонет где-то сверху, гладит и гладит ищет ту точку она отпихивает его руку и снова садится, ерзает, трется, прилаживается часто дыша   ласкать грудь, она цепляется за волосы за плечи и стонет стонет так тихо так сладко все время музыка нетерпеливо отбрасывает его смеется что такое ну что ты хочешь, она молча и сосредоточенно снимает с него все   все Агни все нет я не готов к этому не готов   это неважно, потому что она это сделала, и она целует его тело, целует грудь, живот, паховую линию вниз, он вздрагивает невыносимо сердце стучит она кладет руку на его член, кажется лицо сморщилось, так невыносимо хорошо так возбуждающе он на кончике иглы он сорвется или она проткнет его и он погибнет но ее рука становится плотнее и это хорошо да это хорошо это очень хорошо он весь в смазке но он хочет ее смазки он хочет ее влажную ее готовую ее горячую    ей нравится его член? Нравится его тро   он дает ей сделать несколько движений, но прерывает и опрокидывает теперь ее очередь, она сама стаскивает белье   отбросить ее руки он будет трогать ее сам, он приникает к ее лицу и целует все, целует ее всю, неважно, куда попадают губы, и рука скользит в нее, она именно такая, такая мокрая. невыносимо стонет невыносимо влажная ласкает ее пальцами быстро дышит испугана?   — Остановиться? Она только притягивает к себе и неожиданно сильно сжимает шею. Перекатиться рядом, и член теперь упирается ей в бедро и можно ласкать ее, но кажется, она тоже спешит   И снова тянет его на себя он не уверен, что это лучшая поза, но она  — Я хочу именно так. И с силой обхватывает его ногами она хочет именно так хочет его между своих ног Хочет его между своих ног Он входит медленно и на всю длину, она она она что она она Она такая сладкая, такая горячая, она вокруг него целиком она пульсирует и сочится для него Она держит его ногами, притягивает в себя И он толкается и еще раз ловя ее дыхание  Смотрит в глаза Она вся под ним и она его сердце разорвется Очень очень очень хочется сейчас ее поцеловать   Очень очень очень хочется сейчас его поцеловать Все было как в тумане, и из тумана выходило только его тело, только он, его поцелуи, его ласки, этот туман заполнил ее всю и превратил в чувствительное скользкое щупальце, в облако, где руки, где ноги, где спина и грудь, она не знала, все пело и горело от его прикосновений, и они были везде, даже смущения не осталось. Она никогда не чувствовала такого жара, такой распаленности, такого огня Нет, было чуть-чуть неловко, но она знала и решила — они не расстанутся просто так, она хочет такую ночь, она хочет его. Но сейчас. Очень очень очень хочется сейчас его поцеловать. Он внутри, и это так хорошо, он такой, как она мечтала, крепкий, твердый, как ей надо, и эта заполненность удивительна, ей хотелось, чтобы он сдавил, раздавил, укрыл ее полностью, и вот он здесь для нее, на ней, он отодвигается и входит, снова и снова. Его глаза. Золотые, восхищенные. Невыносимо.  Поцелуй его. Ты же этого хочешь прямо сейчас. Губы приоткрыты. Он внутри. Нет, ты же решила. Нельзя. Он внутри. Мало ли что я решила. А если это оно? То самое? Он внутри. Нельзя. Ты серьезно хочешь решить это сейчас, когда… Он внутри. А когда еще это решать, разве это не естественно? Он внутри. Ты просто жалкая слабачка, как только взгромоздила на себя мужчину, готова тут же отдать ему душу? Он внутри. Нет, если я люблю его? Он внутри. Да, и чем эта любовь кончалась? Может, это и не любовь вовсе. Откуда вообще тебе знать, что такое любовь? Тупая шлюха! В глазах Зуко мелькает непонимание, он… Ее сердце заходится, и Катара делает одно-единственное, что может, — закрывает глаза и прячет лицо, притягивая его за шею, но Зуко не обмануть, и он выходит из нее. Кажется, он все-таки кончает. Тишина какая-то пустая и совсем не уютная, как вначале, и ей почти хочется плакать, потому что она такая слабачка. Возбуждение смешивается с липким отвращением к себе и пустотой… Ему было хорошо? Наверное, и наверное это хорошо…  Зуко берет ее за подбородок и смотрит в глаза. — Что случилось? — он встревожен. Теперь она еще и чувствует вину, что ему плохо. Слезы сдержать все труднее. Нагота становится не соблазнительной, а страшной. Как она может ему сказать? Как она объяснит? Он никогда не поймет, никогда не поймет эти две части — одну, что хочет, и вторую, которая говорит, что нельзя. Вторую, которая уговаривает подождать и проверить — правда, в чем состоит проверка, она сама не знает. Катара мотает головой, и он пытается выспросить — я сделал больно? Она мотает головой. Ты вспомнила о том случае? Она мотает головой. Ты просто что-то вспомнила? Она мотает головой. Ты отвлеклась? Она неуверенно кивает. Зуко хмурится, кажется, под всеми этими ответами есть маленькая и твердая горошинка правды, которую она не достает, и на ней больно лежать им двоим. Катара прячет глаза, не в силах решить, признаться или нет, и даже в чем именно признаться. Наконец Зуко не выдерживает — у него просто нет сил. Удовлетворения нет, ведь его не может быть, если ей плохо, но нет и напряжения, и он просто укладывается, обнимая ее и прижимая к себе. В конце концов, она сама решит, сказать или нет, и он решит, что с этим делать. Позже. Завтра.     Утро начинается хорошо. Еще не открыв глаза, не проснувшись, она чувствует что-то — нежное тепло. Оно качает ее, и она ощущает себя живой и мягкой. Что-то обвивает ее, тешит, радует. Она не одна, и кто-то заботится о ней просто тем, что рядом, пока она спит. Оно охраняет ее или она охраняет это? Наверное, они берегут друг друга! Она счастливо улыбается и шевелится — кажется, ее тело начинает приобретать очертания, она не рыба, и не кошка, и не олень — она женщина с двумя руками и ногами, а этот кто-то — мужчина, и открытие приносит ей еще больше радости. Ну конечно, это просто замечательно! И как она раньше не догадалась! Она поворачивается к нему, чтобы обнять. Она не может спокойно лежать от радости и начинает прижиматься к нему и ластиться, и с каждым движением ей все лучше и лучше, кажется, и ему тоже! Она почти смеется — кто это придумал, так хорошо проводить время? Чего-то не хватает. Она что-то забыла! Что же она забыла… Она перебирает, язык начинает шевелиться, пытаясь выдавить это… Имя! Она забыла свое имя! Ее зовут…   Катара чуть приоткрывает глаза и видит Зуко — тот такой же сонный, как и она сама, с еще закрытыми глазами, но он лениво гладит ее руками и недвусмысленно прижимается. Кто из них это начал? Но… она закрывает глаза. Это счастье, эта радость, это щекотное возбуждение из сна, где все хорошо, еще не прошло, и ей совсем не хочется становиться прежней, вчерашней Катарой… Она стряхивает тень воспоминания и ласкает его, как ласкается, — целует, и гладит, и трется, и делает все, что хочется, а он почти мурчит, такой хриплый у него с утра голос, и Катара, кажется, не может этого выдержать. Зуко переворачивает ее к себе спиной и отводит ногу, опуская ладонь к ее лону. Это как тогда, как в самый первый раз, когда он застал ее врасплох, как будто бы ее фантазия сбылась — Катара откидывает голову и вертит бедрами, он хмыкает, но не делает того, что она хочет, и тогда она обиженно мычит, а Зуко только смеется. Но когда он начинает ласкать ее, из груди вырываются нежные стоны, и Катара забывается. Как хорошо… Он не спешит, он слушает и чувствует ее тело, и она наконец-то отдается и доверяется, и остается только нарастающее напряжение, от него хочется вертеться, и сжиматься, и раскидываться и подставляться, хочется всего больше, сильнее, хочется… Зуко шепчет на ухо вопрос, и ее «да» выходит слишком судорожным и громким, и это неловко, но не очень — и он входит в нее, не убирая руки, и они двигаются вместе так медленно, сонно, как будто плывут куда-то, и его рука ей тоже очень нужна, они становятся быстрее, резче, и это очень, очень хорошо, она растворяется, сливается с ним, она откидывает голову и поворачивается, и Зуко целует ее лицо — везде, где может, и стонет так близко, от мысли, что ему так хорошо, Катара совсем расслабляется, зовет его еще ближе, и он неожиданно целует ее в губы, через секунду отстраняется, но они не смогут остановиться, до конца осталось чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и она, позволив себе забыться, двигается навстречу сильнее, еще раз — и наконец-то волна накрыла ее с головой, и захватила, и понесла, и она резко согнулась, пульсируя вокруг него, и в следующее мгновение он выходит и кончает ей на бедро, и это приятно, почему это так приятно? Катара смеется и поворачивается к Зуко, и встречает его взгляд — такой довольный, медовый, она счастлива, и он тоже.   Они лежат, пытаясь отдышаться, и Зуко шепчет ей на ухо всякие неприличные вопросы про то, что сейчас произошло и почему так хорошо получилось, и она краснеет, и вертится, и хохочет от неловкости, но очень старается отвечать, и он тоже смеется, и ловит ее за руки, и немного шлепает, и тогда она визжит… Кажется, эта возня может длиться вечность, пока он виновато не произносит:  — Я поцеловал тебя… Катара замирает. И правда… Тогда она, как будто защищенная счастьем и негой своего сна, отбросила все, что мешало ей наслаждаться, и даже не задумалась о произошедшем. Странно, но она не злится на него и даже на себя, она вообще как будто ничего не чувствует — ничего особенного.  — Почему ты это сделал? Зуко пожимает плечами и принимается вертеть прядь ее волос в руках. Он отвечает, не глядя ей в лицо. — Я не целовал тебя специально. Мне надо прикладывать массу усилий, чтобы этого не делать. Я просто не успел остановиться. Извини, но… это правда довольно сложно. Катара задумчиво смотрела на него. Ей тоже было сложно. Сколько сил они тратили на это, и, главное, зачем… Она тряхнула головой и искренне улыбнулась Зуко. — Ничего страшного. Все в порядке.  Им пора вставать. Зуко одевается и внезапно начинает напевать что-то под нос, что-то без слов. У нее глаза на лоб полезли. Зуко поет? Дурацкое хихиканье так и рвется наружу, но Катара сдерживается. Она удобно устраивается, положив подбородок на кисти, и продолжает смотреть, как он собирается. Такой красивый, такой довольный, почти беззаботный. Зуко — и беззаботный! Интересно, что это была за песня? Какие он вообще любит песни? Какие любит слушать, а какие петь? Ему нравится музыка? Театр вроде нравится. Рог цунги? Виброфон? Какого музыканта он пригласил бы на вечер в свою гостиную? Что он любит есть? Какую рыбу, какое мясо? Он ест сладкое? Зуко играет в пай шо? А шахматы? А с кем? Как он любит проводить вечер? А утро? А как он справляется с плохим настроением?  Катара смотрела на него во все глаза. Она же ничегошеньки о нем не знает! Но это совсем не пугает, это похоже на дыхание мяты, это — любопытство, это жажда задать все эти вопросы, и еще многие другие, потому что она хочет знать о нем так много, как только возможно, и ей важны все подробности! Этот интерес сбивает ее с ног, и она в растерянности, ей так жаль, что теперь целый месяц она не сможет задавать Зуко вопросы. — Зуко, что за песню ты поешь? Все оставшееся утро она ходит за ним хвостиком, спрашивая про песни и музыку, и Зуко не может взять в толк, почему она внезапно заинтересовалась его отношением к музыке, но постепенно это становится… веселым? И они не могут остановиться.  Но им приходится, когда они садятся на ящера, чтобы подвезти Катару в сторону Гайляна. Хотя в пути говорить уже не хочется, мятное, особое чувство не покидает ее, пока она держит Зуко за талию и лежит щекой на его спине. Оно не покидает ее, когда он в последний раз дает наставления, когда, где и во сколько она должна его встретить через месяц, и тычет пальцем в карту, как будто она тупая, но Катара откуда-то знает, что он просто очень волнуется и расстроен, и она обнимает его. Теперь ее очередь рассказывать, что они встретятся через месяц, что ему не надо переживать и что у него все получится. Хозяин Огня пыхтит ей в шею, и мятное чувство становится все сильнее. Нет, не мятное. Оно похоже на кончик острой иголочки. Зуко молча гладит ее по спине, не хочет отпускать. Мятное, острая иголочка… В последний раз она невесомо касается губами его щеки. Еще оно похоже на маленький белый весенний цветочек с легким запахом, Катара забыла его название. Зуко уезжает, а она непонятно с чего думает о мяте, иголочке и беленьком цветочке. Его спина быстро удаляется, и скоро эти пыльные степи забудут лапы ящеров. Она стоит, не понимая, что чувствует — расстроена ли, испугана ли, облегчение ли это? Мята, иголочка, цветочек, мята, иголочка, цветочек, мята, иголочка, цветочек…  Наконец она понимает, что это такое. Она влюбилась.