Дожить до рассвета

      Солнце жгло изогнутую раму так, будто решило отработать все пропущенные этой зимой смены. Плотных штор на круглые окна, наверное, пока не придумали. Как и я не изобрела ни одного способа вытянуть себя из болота липкой тоски.       Возвращать человека с того света  — идея не самая благородная и даже эгоистичная. Особенно, если вспомнить, в каком состоянии было тело. Подумать только, вышел ты на заслуженный отдых, и тут приходится заново жить, страдать, лечиться и продолжать работать на благо вселенной.       Но все произошло так смазано и быстро. Будто у положенной точки потекли чернила, дорисовав ей хвостик желаемой запятой.       На похороны меня не взяли. Списали на возраст. Что творилось в Братстве, как там мальчики  — все это будто бы осталось на предыдущей странице, которую никто не разрешал перевернуть. Вроде бы на следующий день после церемонии звонил Хальпарен, но ни про Анну, ни про ее подмастерья не сказал ни слова. Разговор получился одним из самых коротких в истории телефона, с единственным выводом  — у мастера распаковались зачатки эмпатии.       Пока общее молчание не закопало катастрофу под пески забвения, я бросилась к старшим. Обсуждать чувства в этой стране было не принято, но задавать вопросы пока законом не запретили. Все, чего мне, как казалось, не хватало  — увидеть душу, призрак, образ, что-то похожее на подругу. Просто посмотреть, понять, мысленно попрощаться и стереть наконец этот лживый пробел.       Меня бросили через прогиб.       Нельзя.       И не потому что неэтично, неправильно, не положено. А просто нельзя. Невозможно.             Души нет. Не спешите трясти духовными книгами, с людьми иначе. Да, вактаре не могут уйти в Правь, не могут остаться на земле. Как только струны обрываются, энергия отходит листу и растворяется в них, оставляя оболочку гнить в деревянной коробке. Никто не следит за тобой «с небес», никто не придет к тебе ночью в ржавых цепях, не за кого просить высшие силы, никто не получит ни света, ни покоя. Из хорошего  — стал понятен юмор. На этом хорошее кончилось. Вообще.       Как писал местный классик:

Идёт четверг. Я верю в пустоту.

В ней как в аду, но более херово.

      Здорово наконец достигнуть дна, от которого можно оттолкнуться. В полете это сделать иногда гораздо труднее. Только вот на толчок нужны силы. Желательно свои.       Раздался тихий стук. Дверь, чуть скрипнув, приоткрылась, впуская гостя. По блестящей смоле волос скользнул солнечный зайчик. Сейчас они завязаны в низкий хвост, края которого прильнули к фиолетовому атласу рубашки. Должно быть, у старших выпала свободная ночь и даже утро. Редкое счастье в последнее время.       Азар, сунув руки в карманы, прошелся по комнате с видом заказчика, оценивающего готовый объект. Заглянул в окно, поднял с пола и усадил на подоконник бумажную лягушку, остановился у вазы с декоративным плющом. Растение, как и положено по природе, свесило побеги на воздух. Листья, похожие на следы птичьих лап, сейчас скукожились и пожелтели.  — Надо бы пересадить. Или полить чем,  — сказал он. Отрезал ногтями самый короткий отросток и поднес к глазам, разглядывая стебель.  — Кислотой?       Азар усмехнулся, сел на край дивана, поправил плед. Обычно дальше меня спрашивали: «Спустишься позавтракать?». Только для того, чтобы в очередной раз услышать: «Благодарю, что-то не хочется». Но сегодня он молчал. Новая тактика? Интересно. Веточка крутилась в пальцах, разбрасывая по коленям сухую крошку.  — Предлагаю сделку,  — сказал Азар.  — Условия просты и сложны одновременно. С тебя,  — он коснулся моего носа крайним листком плюща, словно кончиком волшебной палочки,  — требуется встать с постели, поесть и позаниматься какой-нибудь ерундой, чем там дети развлекаются. Продержаться в режиме жизнерадостного существа нужно минимум до вечера. Потом можно продолжить реветь в подушку.  — А что мне за это будет?  — Любая просьба. В пределах разумного, конечно.       Я смотрела на опекуна из-под вязанного пледа, который за прошедшие дни почти сроднился с кожей из-за чего попытки расстаться с ним ощущались как снятие скальпа. Смотрела и думала. Думала о том, как много усилий придется приложить, чтобы встать. О том, для чего старшим эта суета. О том, сколько проблем приношу, если они снизошли до такого предложения. И на всякий случай о том, как мила и приятна их забота в целом. Подслушивали мысли или нет, прочитать по лицу было невозможно. Веточка продолжала вертеться. Видимо, ей очень хотелось жить. Хотят ли того же дети? Наверное, должны. Ну, ребенок так ребенок. Кнопка жизнерадостного режима немного заела, но, если хорошенько стиснуть губы, те могли и собраться в улыбку. Я подтянула локти, села на колени и посмотрела на Азара. Потом состроила капризную рожицу и протянула ладони к нему. Неси, мол. Тот устремил взгляд в потолок, точно искал там календарь с датой и заметкой, когда он на все это подписался и в трезвом ли был уме. Вспомнил, смирился, вздохнул, поднял меня на руки и понес прочь из комнаты.       Плед остался на мне, замотавшись вокруг как кокон, и теперь подметал пол свободным краем. Следом почистил лестницу, где едва не влез своему курьеру под ноги, вызвав неразборчивое бормотание. И наконец зашуршал по паркету гостиной, где нас уже ожидали.       Рафаэль сидел за роялем, разрисовывая страницу сборника черными закорючками. При нашем появлении он оторвался от работы и прикусил губу, удерживая смешок.  — Поговорил,  — отрапортовал Азар, усаживая меня на диван.  — И цветов тебе нарвал.  — Какая щедрость,  — Рафаэль принял несчастную веточку и уложил себе за ухо.  — Что скажет мудрая гусеница? Так хорошо?  — спросил он меня. Я вывернулась из одеяльного кокона, пристально прищурилась, крякнула одобрительное «Да!» и снова спряталась.  — Чудно. Так и оставим. Ази, взгляни, я тут начеркал немного, может, на свежую голову. Ну, ты понял.       Он сел рядом, по привычке поглаживая клавиши.  — На этих украшениях можно повеситься. Лучше почистить.  — Это рококо,  — фыркнул Азар.  — Это, Ази, грязь и безвкусица,  — возразил Рафаэль.  — Сейчас в моде минимализм.  — Угу. На эмоции и мысли, - отозвался тот, потянувшись за ластиком. — Видимо, я слишком много чувствую, чтобы вписываться в рамки столетия.  — Душа моя, душа искусств, что не идет на компромисс с общественным вкусом,  — нараспев произнес Рафаэль, слегка подув на покрывшие пюпитр ошметки резины.  — Что я в ней, в тебе, и ценю,  — он склонил голову набок, наблюдая за сосредоточенной беготней зеленых глаз. Губы расцвели ласковой улыбкой.  — Da keiner dich ergründen mag, und alle deine hohen Werke. — Не пугай, — пришел черед Азара сдерживать смех. — Если очень хочешь, можно вот здесь только добавить что-то вроде реверанса к тому ходу, этому, — голос его сошел на нет в попытке догнать мысль, заблудившуюся в подвалах памяти. — Это который с этим? — подхватил Азар. — Из той увертюры, где это вот? — Да-да, я поищу тебе оригинал. А ещё, — добавил он, постукивая карандашом по строчке, — тут тональность куда? — Не может быть, — взгляд запутался в линиях нотного стана, как на контурной карте, где по заданию учителя нужно непременно отыскать алюминий. — М-хм. Наиграю, послушай.       Я вышла на кухню, открыла холодильник. Готовить старшие не особо любили, но продукты приносили исправно. Аппетит все еще сидел на забастовке, но привычка заставила достать сыр и буханку хлеба. В итоге бутерброд замотался в фольгу и лег на дно сумки в надежде, что его все-таки съедят.       Атмосферу умиротворения испортил телефонный звонок. Прежде чем его постигнет кара, я успела снять трубку, прижать к уху и пискнуть деловое: «Алё!». — Лили-и-и, — проскрежетали в ответ. — Дорогуша! Как выживаешь? Ази "занят", я погляжу? Ну да плевать, я твой голосок услышать хотел. Дело есть. — Какое? — только и додумалась спросить я. — О, крошечное легонькое дельце. Ты приходи ко мне, обсудим условия. Ази проведет, думаю, как занят не будет, только попроси. Очень жду.       Связь прервалась. Я в растерянности оглянулась на старших. — Азар, тут этот...       Я поняла, что до сих пор не знаю имени абонента и всмотрелась в экран. Над номером латинскими буквами чернела надпись Hides. — Тут Га-дес звонил. Просил, чтобы ты меня привел к нему для дела. Какого — не говорит.       Логичная реакция на вышесказанное - пнуть коленом диван. Да так, чтобы тот отскочил, сделал тройное сальто, вылетел в окно, свалился звонившему на макушку и вспыхнул огненным столбом. Азар вдохнул так, словно собирался вытянуть весь воздух из комнаты. Задержал его, успокаивая кипение, и выпустил на волю со звуком раздраженного кота. Листы на пюпитре задрожали и прижались друг к дружке. Рафаэль похлопал его по плечу и прошептал что-то про старых друзей.       Через час с лишним мы уже шли по улице. Вести меня прямиком из квартиры Азар не захотел. Сказал, что так безопаснее и правильнее с точки зрения воспитания – леди не должна вваливаться с черного хода. Еще посоветовал далеко не отходить, никого не слушать и держать хальсбанд на виду. А также проверить перцовку, зарядить автомат и вообще вернуться домой пока не поздно. Но это уже я додумала. Больно серьезно он раздавал указания. Можно было подумать, что собрались на прогулку после одиннадцати, а не в какой-нибудь ад.       Трамвайные пути проходили недалеко от парка. Народу на остановке столпилось немного. Азар не обращал на них никакого внимания, только то и дело ворочал головой, сверяясь с часами и расписанием. Главную фишку маршрута из Яви в Правь он выдал только когда я начала капризничать, пропуская очередного водителя мимо. Заключалась она в том, чтобы совпали все цифры — номер, время и иногда дата.       Спустя мучительные минуты скучного ожидания или, как говорят взрослые, вскоре, впереди замаячил зеленый вагон. Азар оставил телефон в покое и уставился на рельсы. Масло сегодня никто не купил, пассажиры к тому моменту разъехались и пока не собрались заново. Транспорт спокойно затормозил, чуть взвизгнув старыми колесами в качестве приветствия. Я словила опекуна за рукав, и мы вошли в пустой салон.       Вместо того, чтобы занять место, старший потянул меня за собой к противоположной стене, где ряды сидений прерывались еще одной парой выходов. Затем сделал то, что мне всегда хотелось, но не хватало ни духу, ни веской причины, — зажал кнопку «стоп» на поручне.       Трамвай не остановился, зато двери отворились. Разъехались в стороны, задели окна, оторвались от крыши, сворачивая корпус. Вагон складывался в гармошку, как заковыристое оригами, открывая глазам новый вариант реальности.       Сперва нарисовался знакомый пейзаж: многомерная пустота с панелями призрачных зеркал. Стекла и материя расступались или собирались в что-то более плотное. Пара мгновений, и можно было различить каменные своды. Тройка — под ногами разлился и застыл темный мрамор. — Что скажешь? Нормально? — спросил Азар, критично осматривая подобие человеческой архитектуры. — Упростилось так себе. В первозданном виде выглядит приличнее, поверь. — Коврик постелить и хорошо, — ответила я. Подумала и с энтузиазмом добавила: — Розовый, с единорогом.       Азар пообещал передать мои предложения Начальству и повел вглубь коридора. Зеркала теперь впивались в изгибы темных колонн, отчего отражения искажались, пучились, сжимались. Я высунула язык, заглянула в одно из них и тут же отшатнулась, едва не свалившись на Азара. Из-под стекла на нас пялился кто-то красный. На щеках вздулись обугленные язвы, вместо волос острые уши лизали пламенные ленты. Существо тоже испугалось и отплыло вглубь. Теперь я смотрела строго перед собой.       Мы прошли всего пару метров, когда коридор повернул к большой арке, за которой открывался небольшой круглый зал. За столом сидели трое. Очаровательная брюнетка с покатыми плечами и носом, который бы оценили в Древней Греции возилась с каким-то прибором вроде позолоченной горелки. Когда мы вошли она как раз протянула руку за отверткой к мужчине рядом. Тот пригладил назад тонкие седые волосы, собрал игральные карты в одну охапку и, выбрав нужный инструмент, передал ей. Потревоженные гайки и шурупы покатились в стороны и под расхлябанный хлопок прибились под ладонь последнего старшего — взъерошенного карлика с выпирающей парой острых зубов. Азар спрятал руки в карманы, освободив только большие пальцы, и склонил голову, чтобы глядеть на коллег как бы свысока. — Хаед сегодня где? — сходу спросил он.       Брюнетка назвала место, но, судя по реакции Азара, не то. Седой зевнул и с выражением глубочайшей душевной усталости вперемешку с зудящим раздражением, с какими смотрят в любом пункте выдачи документов, сказал: — Бледный, включай разум. У нас тут с годами меняется только количество недовольных цоканий языка Вали, не к ночи будь помянута. Где сидел там и сидит всегда. - Его же на другую должность по инвалидности перевели, — возразил Азар. — Летописи вактаре чистить. Он сам говорил. — На его место кандидата не выбрали. Да и камертон вы пока не нашли, так что ему и работы кроме книжонок нет. Балду гоняет, зараза. — А вы, я так зыркнул, дитенком обзавелись? — осклабился Взъерошенный, обводя меня взглядом, как журнальную раскраску. — Взяли где или как? — Приказ от Начальства. — Да ну, — тот кивнул коллегам, не прекращая демонстрировать билет на Бали для стоматолога. — А вы и рады корчиться, так что ли? И похожую какую подкинули, хоть ты в дочки зови. Гляди теперь, косяки обходи. А то ж отведут на раз два, Белый твой один останется. У ихнего смотрителя, кажется, уже планы были какие, если я Валю нашу правильно подслушал. — Знаешь, что надо делать, когда кажется? — огрызнулся Азар. — Это тебя Рафи научил?       Последний слог слова «научил» дополнился в мыслях, которые так любят быть завершенными. Сам же старший его не произносил. Вместо запланированного «-чил» раздалось сдавленное «ых», а следом приглушенное «бух» — Взъерошенный, схватившись за горло, свалился под стол и задергался в конвульсиях. Лицо исказилось от боли, на губах вспенилась слюна, мешая осыпать зал ругательствами.       Брюнетка наклонилась, подняла упавший стул, закинула на него ноги и продолжила мешать колоду. Седой вздохнул так, словно бросил на землю два мешка картошки, которые нес через все поле на себе, и пожаловался: — Как ты уже заколебал со своими закидонами. Глянуть в сторону Белого нельзя, чтобы по морде… Слава Начальству. Чем можем быть полезны? — сменил он тон, обращаясь к кому-то за нашими спинами.       Под шорох бархатных одежд к нам приблизилась Вельзевул. — Проклят будь, — с почти материнским теплом сказала она. — Слышу перья петушиные в стороны летят, человеческим духом тянет. Словом, не могу оставить без внимания. Чем обязаны визиту вактаре? Пауза. Я стояла, ожидая пока кто-нибудь из старших объяснит в чем дело. Но они молчали. Азар поводил рукой перед моим лицом, то ли прочищая обзор, то ли обновляя систему. Наверное, спрашивали именно меня. — Хаеду нужна помощь. Ну, — я задумалась, для пущей серьезности нахмурив брови, - по крайней мере, есть какое-то дело. — Ясно, — бросила Вельзевул, мгновенно потеряв интерес. — Да, Азар, как освободишься – задержись ненадолго. Есть пара вопросов.       Тот кивнул. Взъерошенный, все это время полировавший пол судорожными подергиваниями, тявкнул. — Пустил бы ты его, — добавила она, взглянув на скрюченного мукой страдальца, как на коврик в прихожей. Слова не звучали приказом или просьбой. Скорее походили на совет, брошенный не по нужде или искреннему желанию, а просто потому что так принято говорить в подобных ситуациях. — Обязательно, — ответствовал Азар. — Когда до его тупой башки дойдет значение слова «уважение». А пока разрешите откланяться.       Он действительно поклонился и щелкнул мне пальцами, указывая следовать за ним.             Стараясь лишний раз не оглядываться на старших, я поспешила прочь из зала.       Коридоры были совершенно пусты, и так же от угла до угла заполнены топотом чьих-то шагов. А может, и ничейных, здесь не поймешь. Мы шли, дополняя этот беспорядочный гул мерным постукиванием лаковых туфель и скачущими шлепками маленьких кед. Азар о чем-то крепко задумался и собеседником получился не самым лучшим. Только и сказал разок, что, если слишком резво прыгать по скользкому мрамору, есть шанс изменить форму носа. В ответ я изобразила балерину и покружилась на носочках. Почти завершив оборот, локоть врезался во что-то очень похожее на живое тело. По спине пробежали мурашки. Ни один прохожий в ближайших зеркалах не отразился. Зато рукав опекуна внезапно показался вещью, в которую непременно стоило вцепиться.       В конце концов, миновав пару лестниц, мы добрались до очередного зала. Колонны заканчивались у стены, а некоторые расступались еще раньше, освобождая дорогу к огромным дверям. От порога до арки по ним тянулись, извивались и путались между собой металлические тернии. Чуть выше середины они оплетали хрустальный ромб, изображавший кристалл. Створки делили его пополам узкой полоской, из которой выбивались робкие лучи мутного сияния. — Мне хода дальше нет, — предупредил Азар. Глянул на меня и почти виновато, но, разумеется, сохранив в целости маску высокомерного безразличия, добавил: — Уходить не собираюсь, подожду поблизости. Этот тип, — он кивнул в сторону прохода, — относительно адекватный. — И куда он относит адекватных? — невпопад ляпнула я, не спеша отпускать рукав. — Ты мои крики оттуда услышишь? — Тебе вынос не грозит. Максимум разнос, но позже, если не справишься с заданием. Тут уже вступлюсь, куда деваться? Мы с Хаедом работали часто вместе. Он знает, под чьей ты опекой. Да и пропуск на шее висит не для украшения, — Азар немного подумал, но все-таки похлопал меня по спине: — В любом случае, чуть что. Ну, ты знаешь.       Он потрепал меня по голове. Потом, видимо, решил, что нежности получилось многовато, и наддал легкого подзатыльника. Я поджала губы и ткнула его в бок кулачком. Прежде чем прилетит сдача, отскочила, высунула язык и, схватившись за железный шип, толкнула створку. Чем страшнее переступать порог, тем решительнее нужно открывать дверь. Лучше всего — с ноги и под песню. Иначе скрип жалоб и сумасшедший пульс могут задержать.       Когда выход с размашистым грохотом перекрылся, я протерла глаза, приучая их к новому освещению. Новый зал был еще выше предыдущих. Вместо потолка над макушкой простиралось ночное небо. Его глубокая синева будто бы сочилась в комнату, заполняя пространство. Барьеры расстояния стерлись, смешав густую космическую тьму с прозрачным земным воздухом. Наверху, вокруг и в отражении мрамора под подошвами мерцали маленькие звезды. Посреди зала, как центр вселенной, висел кристалл. Под ним на каменной подставке, точно на подзарядке, проглатывала и надламывала лучи стеклянная шкатулка. Внутри располагалась бархатная подкладка, где, судя по изгибам должна была лежать вилка о двух зубьях. Но сейчас там покоилась только одна серебряная палочка с надломанным концом. Я склонилась, чтобы рассмотреть ее поближе. Свет коснулся пальцев, лизнул костяшки. На какой-то момент показалось, что руки изменили форму. Вернулся объем, натуральный оттенок, обозначились мелкие детали. Словно их на секунду окунули в пятимерную реальность. — Рад видеть, Ваше высочество.       Сердце ухнуло в глубины Тартара. А лучше бы остановилось. Из облаков цвета нигредо вразвалочку вышел Рыжий. Тот самый старший, что уговаривал Азара и Рафаэля взять меня под опеку и чей воротник едва не сорвали за развязное «оскорбление». Лицо его выглядело еще хуже, чем в нашу первую встречу. Глаз заплыл, кости скул добела врезались в кожу щек, которая то и дело стекала по шее и застывала, точно капли воска на плачущей свече. — Или величество? Сиятельство? Светлость? Милость? — он сдвинул почти алые, точно два изогнутых шрама, брови ближе к переносице. — Нет, по-моему, к отпрыскам правителей все-таки высочество. Впрочем, я привык к слову «дорогуша». Звучит вкусно, не правда ли? Я сжала хальсбанд в кулаке. — Как? — О, — протянул Хаед, — мой любимый вопрос. Нет, правда, ты даже не представляешь какое удовольствие мне доставил такой интерес. На самом деле, проще простого. Стоило заглянуть в твою летопись перед ее генеральной чисткой, как все вскрылось само собой. Вся Ваша биография, дорогуша. Нет, ну, честное слово, какова история! А ведь пошла бы к лоргам — никто бы эту пыль до смерти не трогал. Даже обидно было такое стирать, - вздохнул он. — Но вы, вактаре, люди бесцветные. Ни пятнышка, ни черни, ни белизны, все убираете. Дало же вам Начальство такую привилегию… — Поздравляю, — прервала я бессвязный монолог. Голос слегка осип, но остался твердым. - Вы нашли мафию. Предлагаю сразу перейти от Ваших вкусовых предпочтений к делу. Какие у меня варианты? Сами казните, домой отправите, своим сдадите или договоримся? — Малышка с деловой хваткой, — Хаед артистично поклонился. - Ну если с тобой можно договориться, то давай не будем медлить. Жаль пригласить Вас на променад не получиться. Тяжело надолго отходить от этого мерзавца, — он погладил кристалл кончиком пальца. Тот загудел словно бы недовольно. Рана на щеке дрогнула, по коже прошлась тревожная волна. — Досадно, — согласилась я. — А то бы подсказала Вам одно место для прогулки. — Ишь Хальпареновы узы, — ухмыльнулся Хаед. — Экая новость, однако, была: леший подмастерье взял! Двести лет почти не брал, а тут бросил карточку. Ну да оно и понятно, такую смышленую ещё поискать. Это же надо додуматься создать связь ещё до посвящения... — Понятия не имею, о чём идёт речь, — отрезала я. — Ничего не думала. И мастер не должен ничего додумывать. И знать. И... —... И главное же не поправил старик, принял ниточку, завязал узелок над костром. Ну-ну не поджимай губки, дорогуша, ты же такая умничка. И на нижние струны быстро переключилась, и абсолютницей притворилась для отвода глаз. Ну, с твоим иномерным происхождением многое тут удастся легче. Струночек больше, качество лучше. Хорошо новые реальности прокачали, не правда ли? У-умная, смышлёная девочка. С такой и переговоры легко пройдут. Прямых угроз как-то не хочется. Шантаж - слишком низко, не правда ли? Мы в конце концов существа интеллектуа-альные, ты из монархов, я при должности... — Лев Николаевич, заткнитесь. Чехов бьётся в истерике. — Пускай. Сопереживать ему не собираюсь. Меня бы кто пожалел. — Жалею. Уже жалею о Вашем существовании, - произнесла я самым теплым тоном, на который способны голосовые связки. - Этого достаточно? — Увы, — с наигранным сожалением вздохнул старший. — Поможет лишь одно средство. И ты его достанешь. Не виляешь пока? Чудесно. Мне нужна такая милая штучка… Камертон называется. — Камертон? — Верно расслышала. — Достать для Вас? — Именно так, дорогуша. — Хаед, ты дебил? — сдалась я. К тому моменту запас красивых ответов опустел, а на его место завезли чан отчаяния. Показалось, что все терпение, выданное природой, иссякло. Надоело думать по-взрослому. Надоело даже обращаться на «Вы». Без толку. Чего хотелось, так это куда-нибудь всех послать и лечь назад в постель, завернувшись угрюмой гусеницей. — Эту штуку Азар и Рафаэль уже почти год ищут, не находят. И это только те твои коллеги, о которых мне известно. Что там у вас с ним творится понятия не имею и не хочу. А даже, если надо, чего ты ожидаешь от маленькой девочки? Ну, да, погоди секунду, сейчас пойду ваши проблемы порешаю, всей Прави нос утру и мир еще спасу между делом, на всякий случай. Так получается? Вот просто разум включи, или что у тебя там вместо мозга, и скажи, что я могу сделать такого, чего не можешь да хотя бы ты, большой сильный старший? — Не догадываешься? — Нет,— продавила я, едва удерживаясь, чтобы не начать трясти этого придурка за плечи. — Нет, я блестяще тупая. Да, — повторила я, сбавив выпад размашистым кивком, — тупой ребенок, который напуган и дико хочет домой. Хорош строить из себя кучу пафосного дерьма, как будто вылез из любовного романа для подростков. Объясни нормальным человеческим языком: че тебе надо и как это достать, чтобы отделаться? — Вот так, значит, — после небольшой паузы сказал Хаед. — Стараешься, мультики смотришь, учишься быть таинственным злодеем к твоему приходу, а на выходе все по-старому. Ладно, нормальным, так нормальным. Значит смотри, дорогая моя, камертон мне нужен позарез. Совесть пусть не мучает, мир завоевывать не собираюсь. Здесь личная корысть. Так что достать его тебе придется по любому. В память о старой дружбе с Рафи и Ази, дам подсказочку, так и быть. У тебя, милая, два варианта. Либо бегать по листу, искать железку самостоятельно, трясти магистров и навьих. Либо поступить проще — украсть ее у другой пафосной кучи, которая, как ты уже сказала, активно включена в наш квест. Украсть и принести мне раньше, чем до нее доберутся Гавриил или Вельзевул. Только и всего. Уловила суть?       Если говорить откровенно, то скорее суть уловила меня. Подловила и вцепилась в зад, как бешенная овчарка. Подставлять старших — следующая инстанция сразу после плана С — смерть. Что-что, а доверие и благополучие опекунов — слишком высокая цена для душевного спокойствия рыжего манипулятора. — Ну, не только ради моего, — протянул Хаед. — Ради общего блага, в том числе твоего. А насчёт предназначения не переживай. Сказал же, для себя беру. У меня... Говоря кратко... Мало времени, - он в очередной раз потёр щеку.       Скрипучий скрежет голоса надрезал кашель. Старший поднял указательный палец и отвернулся. Отвратительно всё-таки беседовать в Прави. Даже воду не предложить. Просто стой и наблюдай за тем, как сердце разъедает кислота жалости. И я стояла. А что ещё делать? Отказаться не могу, вилять — глупо, надеяться — бессмысленно. — Так ты согласна? — просипел Хаед, приглаживая назад растрёпанные волосы. — О, нет, гарантий, — перебил он мои мысли, — кроме моих честных глаз и руки у сердца не будет. Разве что, — тот вывернул кисть и протянул неизвестно-откуда-взявшийся свёрток, — договор можем чирикнуть, как о работе. Слышал, бумажки людей иногда успокаивают.       В неровном сиянии кристалла свиток казался сокровищем на дне океана. Там же, где сейчас были мои мыслительные способности. От резкого выдоха хальсбанд стукнул о пуговицу.       Решающий кивок. Всего пара градусов, а ощущение будто треснули позвонки. В ушах заложило.       Я взяла лист в руки и принялась читать, ведя пальцем вдоль строк, по нескольку раз перечитывая каждое слово. Затем перевернула — другая сторона была пуста. Подняла его к кристаллу, просветив каждый уголок. Потом на минуту присела, уложила на колени и погладила поверхность, выискивая рельеф. Встала, ещё раз наискосок пролетела по тексту и подняла взгляд на Хаеда. Мои действия его явно веселили. — Химический анализ проводить будем? — Ну что ты, зачем? У тебя такие честные глаза, как им не поверить? — я встряхнула пергамент. — Тебе подписать, крови накапать или просто плюнуть? — Железкой царапни, дорогуша. Ее, как-никак, носят не для красоты, — Хаед постучал ногтем по солнечному сплетению.       Пальцы будто бы сами ухватились за тонкую рукоять миниатюрного меча и по привычке начертили маленькую защитную руну в углу. Лист продавился под острием лезвия. Сперва рельеф просто смял бумагу, а затем вдруг начал обрываться по краям. Точнее мне показалось, что он рвется, на самом же деле загорелся и стал тлеть, сжигая лист. Края рисунка обуглились, чернь методично поедала буквы. С минуту я смотрела как пламя подбирается к кистям. Опомнилась, бросила договор под ноги. Что-то внутри не давало затоптать костер, но лезть в мысли пока не торопилось, будто опасаясь лишних наблюдателей. Хаед тоже разглядывал свиток. Не то, чтобы с любопытством, скорее с ностальгией, быть может о сотне таких же огней других глупых душ. Когда же в лучах кристалла остался только тревожный пепел, старший поднял глаза на меня. — Постарайся, сестренка, — то ли попросил, то ли наказал он. Его тело медленно погружалось во мглу, отдавая ей свои части. — Постарайся как следует, прекрасный ребенок. Буду очень ждать.       Заключительное слово повисло эхом в космической дымке и перекатилось в скрипящий грохот. Врата отворились. А Хаед пропал. Возможно, не отвлеки меня шум, его зубы с потрескавшимися губами еще висели бы в воздухе под хриплое мурлыканье. Не удержался, артист, от финального салюта. Вместо аплодисментов от резкого одиночества заколотилось сердце. Я сделала шаг в сторону, другой, и на третьем бросилась к выходу.       Прозрачный, ни с чем не перемешанный воздух сперва почудился пустоватым. Действие камертона здесь сошло на нет — организм снова выглядел, как и все остальные трехмерные копии клеточных собраний. А вот обстановка в зале изменилась.       По коридору, отталкиваясь от зеркал, летали знакомые голоса. На скамье у одной из колонн сидела Вельзевул. Между укрытых перчатками пальцев поблескивал длинный мундштук из гагата. Азар стоял напротив, сложив руки на груди, и с плохо скрываемым гневом возражал: — … одного не брошу. У нас вымолено право на неприкосновенность. — Я лишь говорю то, что сейчас вынесено на обсуждение, — меланхолично поправляя складки бархата, ответила Вельзевул, — то, о чем соизволили предупредить. — Соизвольте сходить… куда подальше! — выкрутился Азар, заметив меня. — Ли, ты закончила? Пойдем домой, здесь сегодня не день, а сплошная комедия. — Неправильная Правь, — согласилась я. — Меня тоже обидели. — Кто Хаед? — нахмурился Азар. — Имеет полное право в его положении, — сказала Вельзевул. — Будь я на его месте, одного вактаре Братство бы сегодня не досчиталось. — Рад, что это не так, — отозвался Азар. — Слишком мелочно с Вашей стороны уничтожать полезное подмастерье, только чтобы отомстить Хальпарену за травму, в которой он почти не виноват. — Очернить можно кого угодно, если подобрать верные чернила. Шутка лишь в том, что смертные часто подбирают их самостоятельно, что и сделало это рогатое ничтожество. И если вы трое кое-как пригладили передо мной свои перышки, то наш паскудный олененок мало того, что продолжает сидеть в чернильнице так еще и брызгает оттуда мне в глаза.       В следующий момент произошло две вещи. Первая была вполне обыденной и представляла собой мою обиженную мысль с предложением выколоть эти самые глаза или на крайний случай отвернуться. Вторая же — менее приятной. В голове будто бы столкнулись два локомотива. Взрывом составов отдало в виски и лоб. В носу стало жарко. Я ахнула и закрылась ладонями, надавив на веки. — Азар? — требовательно спросила Вельзевул. — Ребенок хотел глупо пошутить, — на лице Азара можно было забивать гвозди. — Я предотвратил неловкость.       Вельзевул цокнула языком, прикусила мундштук и выдохнула. — Начальство с вами всеми. Все, — она поднялась, изящно скинув подол на пол, — Я устала. Я ухожу. — Мухо-что? — переспросила я, готовая к очередной аварии интересов.       В принципе, этим взглядом можно было и пытать, и убивать, и поджигать города. Иногда все сразу, если хорошенько постараться. Статус вактаре меня уберег. Меня и эти самые города под буквой «N». Вельзевул просто отвернулась и исчезла под шорох одежд.       «Жу-жу-жу, я с вами не дружу!», — мысленно передразнила я. Азар прикрыл лицо всей пятерней, выдохнул, зачем-то взъерошил мне волосы. Почти ласково. Странные эти старшие. Впрочем, приятно, что взрослые здесь улыбались, когда слышали глуповатые замечания.       Из кармана пальто раздался очередной звонок. Пока я пыталась вспомнить, когда же это мы посмотрели столько проклятых кассет, Азар поднял трубку. — Да? — устало спросил он. Узнал абонента и тут же смягчил голос. — Нет-нет, радость моя, не занят… Со мной сейчас, да… А, понял, минуточку, — он сбросил и сообщил: — Нас с Рафи по делу вызывают. Тебя надо куда-то деть по-быстрому. Может, к Хальпарену заглянешь? Тот уже соскучился. Давай.       Он взял меня за руку, вывел прямо к воротам Братства и испарился, как если бы дома кончились хлеб с сигаретами.       Я сунула руки в карманы и оглядела ставшее почти родным здание. Оно тоже смотрело на меня. В окнах, как тысячи узких зрачков, ходили люди. Точно шумное дыхание слышался гул голосов и шагов.       Если мастер и соскучился, то вряд ли бы это показал. И ещё менее вероятно ждал моего появления. По сути, я сегодня никому была не нужна. А может, и не только сегодня. Ноги сами понесли меня к старому кабинету. За стеной слышалась мешанина разговоров, обычная детская возня. Дверь скрипнула. Толпа подготовишек подняла головы. Народ сидел перед Константином, занявшим одну из подушек с раскрытой книгой на коленях. — Какие люди до сих пор не в Голливуде, — протянул он в качестве приветствия. — Заходи, не бойся. Ты к своему? Слушай, посиди пока с Ольгой, — Константин махнул на втиснутую между стеной и шкафом дверь лаборантской. — Сейчас все решим, добро? Так, — взгляд опять упал в учебник, — опять мы галопом по листам. Раньше эта тема на три параграфа была разделена, а теперь спихнули все в одно. Кошмар. Ну, да вы у меня умнички, все успеем, правда? Так, — он выпрямился, взял мел и прошел к доске. — Значит, что мы сейчас делаем: вы слушаете и помогаете работать. Сейчас рыбку набросаем, а дальше…       А дальше все пошло как обычно. Я прошла мимо ребят под возбужденные шепотки и нажала на ржавую ручку.       Воздух здесь напоминал теплое загустевшее тесто. Лёгкие потяжелели, в нос забилась пыль. В углу на подоконнике шуршал и плевался мелкими косточками старый сокол Валерий. В Братстве говорили, что Валера прибыл сюда вместе с хозяином и настолько обжился, что гонит в шею любого, кто посмеет нарушить его покой. Из правды было только одно — предупредительный "щелк" острым изогнутым клювом. — Валик, друг, ну кто себя так ведёт с девушками? — проворковал полузнакомый голос. За столом сидела Ольга. Честно признаться, я едва узнала ее, хотя ничего — ни небрежный ежик каштановых волос, ни даже серебристые тени на веках — не изменились с нашей последней встречи на посвящении. Одной рукой она помахивала жестяной банкой энергетика, другой — пересчитывала кровяные бутылочки из картонной коробки с эмблемой медицинского центра. Пальцы задержались где-то посередине — вактаре посмотрела на меня и кивнула на Валеру. — Покорми его, — предложила она. — Наш пылесборник, поди, всех мышей своих пережевал.       С этими словами она ткнула ботинком шкафчик в столе. Внутри оказалась упаковка какой-то мясной нарезки. Я вынула кусочек, протянула соколу. Тот посмотрел на меня как на воронье пугало, поочередно моргнул карими глазами, вытянул шею и схватил угощение. Затем положил на подоконник и, придерживая когтистыми лапами, принялся кромсать.       Молча стоять перед взрослой вактаре под птичье чавканье было немного странно, и я решила прояснить: — Вы не против, что к Вам так ворвались? Мастер просто не пришел пока. Константин Сергеевич сказал тут посидеть. — Да знаю, — отмахнулась Ольга. Прикрыла коробку, зубами открыла маркер, подписала картонную крышку и продолжила: — Тут слышимость как горах. Чертенок какой из подготовишек тявкнет —шкаф упадет, скажите, Елисей Всеславович?       Магистр захлопнул за собой дверь, втащив следом новую коробку с рисунками змеи над чашей. С приглушенным «звяк» опустил ее на стол и охнул. — Да-а, Олечка, с ремонтом у нас, право слово, не важно. Ну, да ничего не попишешь — дел много нынче. Все никак с этой чумой не справимся, чтоб им пусто было. Уже и Орден и навьи до меня, как ты говоришь, дорезались. Как бы в других Братствах не прознали, а то ж такая паника начнется, Велес, упаси. — Так и хорошо, если бы знали, — возразила Ольга, принимая новую партию крови. —Вместе бы проблему порешали. И вообще, может, у них такой же геморрой, а сказать друг другу боимся, авось само пройдет. Если Хальпарену верить, эта дрянь вообще с Хельсинборга началась, когда камертон сломали. Лист его знает, чего затишье такое долгое вышло, но Вы бы все-таки в Скандинавское отправили кого, поспрашивать туда-сюда. А вдруг помощь нужна? — Да мне бы, дети мои, наше Братство защитить кой-как. Только сегодня двоих с подмастерьем в Полесье отправил, так и не отметились ребятки. Уже думал врачей ближних пособирать, на охоту выстроить, а только кто ж лист чистить будет, да вэкстов лечить? Молюсь, хоть бы сейчас ранаре какой не полез. Мы без камертона вообще загнемся. Ещё и Аньки лишились... — Она все-таки ушла? На звонки не отвечает — А ты её не мучь сейчас. И не гляди так. Не зверь я, гнать сам бы не стал. Больно это, когда подмастерье уходит. Больно и стыдно. Пусть в миру живет, на мастера отучилась уже как-никак. Право имеет. — Ну, абсолютница у нас теперь своя имеется, звать никого не надо, — Ольга подмигнула мне. — Вот тебя магистр наш натренирует, лучше всех выйдешь. Справимся и без вилки этой серебряной. Да что ж они там так разошлись? — внезапно спросила она, прислушиваясь.       Возня за стеной все росла. Строгий возглас Константина ненадолго сбил градус, но до абсолютной тишины было далеко. — Что за дети пошли? — возмутилась Ольга. — Сталина на них… кхм, да. — Ну не бранись. Себя вспоминайте. Я-то в свое время таким сорванцом был, ой, намучался мастер, покой ему на листах. Деткам что? Им бегать хочется, лезть куда не надо, они же не знают, что надо. Когда ещё околесицу вершить, как не в молодости? И нам, старым, не скучно, - он усмехнулся. — Ой, Господи, где я, что я? Эге... Эта зима у меня уже о тут уже, - он постучал по горлу и огляделся. — Так, вот, значится.       Он сел за стол. В ушах заскреблась симфония хруста то ли от кресла, то от костей.       Образовалась небольшая пауза, которой срочно нужно было воспользоваться. Я скормила очередной кусок мяса довольному Валере, вытерла пальцы о джинсы и как бы между прочим спросила: — А вам старшие никаких сведений про поиски не поставляют? Ну, где он быть может? Камертон, в смысле. — От этих павлинов дождешься, — фыркнула Ольга, закрывая коробку. — Ни шиша не скажут, хоть распинай, как партизаны, ей Богу. Елисей Всеславович, эти свежие совсем, в запаску кинуть?       Взрослые занялись бутылочками, забыв обо мне. Но сдаваться так просто я не собиралась. — А зачем он вообще нужен?       Елисей поднял бутылочку на свет, поболтал, поставил на место и проговорил: — Как пойдет. Струны настраивает, коли что не так. Замыкает их, когда порвутся от всплеска сильного. Сплетни ходят, что путь в другие миры открыть может, как пользоваться научишься, - он выловил пару свежих бутылочек и передал мне. — На, припрячь у себя. Чует сердце, пригодиться. А про дребедень эту не думай. Пользы никакой. С нею старшие маются, нам даже глянуть не дают. Я за свою жизнь только четыре раза его вживую видал. И то, сам тогда полуживой был.       Сокол вскинул крылья и переминаясь с ноги на ногу затопал по подоконнику. В окне показалась рогатая фигура. Зеленый плащ подмел ступени и скрылся в здании Братства. Тут же распахнулась дверь, впуская Константина. — Оль, будь другом, подмени меня минут на тридцать. Отойти надо по делу, — бросил он и сбежал в коридор.       Ольга залпом осушила остатки энергетика, со стуком опустила банку на стол и вышла. Я собиралась было тоже поспешить к мастеру, но Елисей поднял руку. — Обожди. Минут тридцать.       Он заговорщически подмигнул. Затем будто бы спохватился и предложил: — Давай-ка я тебя чем попотчую. Ты кофею не пьешь, кажись, ещё? Чаю накипятим. Гляди, — он открыл банку и показал мне. — Здесь травы сборные. Вы молодежь сейчас все подряд эту пыль в пакетах хлебаете, а вот это! Вот, такая лепота знаешь, как называется? Это Иван да Марья. Хочешь заварим?       Магистр зазвенел кружками. В чайник с задумчивым журчанием потекла вода. Зашуршали сухие цветы. — Елисей Всеславович, — позвала я, — скажите, пожалуйста. Вот Вы магистр, да? — Да вот уже который век. Велес даст — и на двадцать третье столетие полюбуюсь, — ответил тот, перекрывая ворчание чайника. Поднял голову и помахал мне ложкой: — Ты, внучка, с царя Гороха не заходи, я мальчонкой был при нем, вспоминать нечего. Спрашивай сразу, о чем струны скрипят? — Расскажите, как с ранаре борются.       Елисей посерьезнел — выпрямился насколько позволяла спина, перестал щуриться. Сейчас из-за пара казалось, что по золотистой яшме глаз смутной дымкой протянулись воспоминания. Магистр моргнул, смахивая ее ресницами, закрутил крышку, поставил на полку и вздохнул: — Да по-разному, внучка, по-разному. По-доброму, знамо дело, стараются их не создавать. Да только сложно это, не каждый вактаре в силах за своим подмастерье уследить, не у каждого отречься выходит. Аксель вот, не успел, бедный. Девочка его ранаре обнулила, хальсбанд потеряла прямо на границе, так всплеск не выдержала, а он и вмешаться не мог. Как наяву вижу, долго в себя не приходил, да и теперь порой нелюдимый ходит. А все-таки, как случается такое, выход один. Знаешь, что наши братья из Кельтского говорят? Коли пес кусает, надо его же шерсть на рану класть. Вот и выводят абсолютника на душу неспокойную. — Это понятно, — перебила я. Нужно было добраться до главного, прежде чем сама начну спрашивать про какого-то Акселя и иностранных союзников. — А чем он так страшен и что делать надо, чтобы на листе не остаться? — Ловить нужно, как всегда, — ответил он. Подал чашку на блюдце и повторил: — Ловить и обнулять. Загвоздка в том, что коли простого выскочку ловишь, так он по Яви носится. Ансикта может на миг-другой на лист сойти, чтоб напугать кого, а только ж за собой не тянет. Ранаре тем и страшен, что, как почует недоброе, врага своего в такие глубины утащит, где Макар с телятами зазимует, когда гонять их продолжит. Оттуда не воротишься, помрешь скорее. А простого вактаре так и вовсе в порошок сотрет. Вы, абсолютники, посильнее будете, струны у вас, слава Начальству, гибкие. Даже, коли хальсбанд потеряешь, так давление среды выдержишь. Лист он как море-океан, какой. Мы погружаться с амулетом научились, да без опыта тяжко телу все равно. А коли тебя эта дрянь стрелой на дно уносит, потом без отдыху наверх, и так раз за разом, то и помереть немудрено. — Короче, мне на такой лошадке кататься безопасно, — подытожила я. — А после того, как мы энергию из тела забрали, за кулоном следить, чтобы не слетел. — И обязательно на листе обнулять, — добавил Елисей. — Ранаре, знаешь, сильные жутко. Миру нашему хрупкому тяжко будет. — А хитростей никаких? — я попыталась подмигнуть, но получилось только скривиться и прикрыть оба глаза. Магистр помешал сахар. — Есть и иной способ, да я о нем только от отца слыхал, сам не ведаю, рабочий он иль нет. — Какой?       Елисей хрустнул креслом и отхлебнул чай. — Молвят люди, что коли избавиться от ранаре не выходит, так можно на него хальсбанд чужой надеть. Душа успокоиться, сама обнулиться. Да это легенды, - он улыбнулся и вновь прищурился. — Ты, внучка, не переживай так. Переживешь. Никто тебя на бой с таким выскочкой не пустит. Не в мою смену, как молодые говорят. Маленькая еще. Ума набраться надо, опыта, зубы молочные все сменить. А то ж так и положишь все за раз на поле, феи зубные обанкротятся. Помню, история была такая, мне лорг рассказывал, с феями этими…       Так начался долгий путаный рассказ. Чай потихоньку заканчивался, трава оседала ко дну, выкладывая там крохотную полянку — след прошлого лета.       В коридоре зашумели голоса. Вернулась Ольга. Сделала страшные глаза, что-то беззвучно проговорила, провела пальцем вдоль горла и села обратно к бутылочкам. Елисей спохватился, оставил чай и стал собираться. Я тоже встала, отдала честь обоим и поспешила на выход.       К кабинету магистра приходилось подниматься на четвертый этаж. Как этот трехсотлетний каждый раз туда добирался оставалось для меня загадкой, которая переставала интересовать уже на третьей площадке. На третьей площадке было куда интереснее не помереть. Чем выше поднимаешься, тем меньше, в общем то, тебя занимают какие-либо насущные темы. Бытовые тревоги остаются у подножия лестницы, и в голове вертятся только философские вопросы по типу «Сколько можно?», «А оно мне надо?» или на крайний случай пара изысканных ругательств.       Вдоль коридора белели узкие полосы окон. Табличка на двери туалета просила не входить в связи с проведением ремонтных работ. Кто именно стал им причиной, никто почему-то не выяснял. Я повернула за угол и уже собиралась стучаться, когда поняла — у мастера посетитель. За стеной шелестели голоса. Проигнорировав упреки совести, я прижалась ухом к створке. Делать так, конечно, очень некрасиво, но и задерживать практику тоже невежливо. К тому же собеседник оказался мне знаком. — Послушай меня, — чуть слышно просил Константин. — Ты же знаешь, я желаю тебе только добра. — Не могу я вернуться в Скандинавское, Кость, — отвечал Хальпарен. — Если что-то случится, я могу рассчитывать только на помощь Азара. — Если что-то случится, тебя выгонят из Славянского. — О, нет, — мне показалось, что мастер усмехнулся, — если это случится, я сам уйду. На лист. Навсегда. Первым. Больше такого не повторится.       В комнате что-то разбилось. Звон стекла перетек в неразборчивую возню. Я на всякий случай отошла на безопасное расстояние. Еще несколько минут тишины и решение оправдалось. Дверь распахнулась, с грохотом ударилась о стену и едва не закрылась обратно. В коридор вылетел Константин. Каштановый хвост взлохмачен хуже обычного, пальто наброшено на плечи явно наспех. Придерживая ворот, учитель пронесся мимо и скрылся за поворотом. Поток ветра заставил вжаться в стенку и откинул кудри назад. Интересно, станет ли дежурный возмущаться нарушению скоростного режима?       Когда шаги затихли я осмелилась заглянуть в кабинет. На полу блестели останки бокала. Другой бокал остался в живых и теперь с опаской рассматривал брата с края журнального столика. Рядом с ним лежала стопка бумаги. На краю некоторых листов краснели винные капли. Хальпарен стоял лицом к окну, сложив руки за спину. Я остановилась на пороге и покашляла в кулак. — Входите, фрекен, — отозвался он, не двинувшись с места.       Меньше всего мне нравилось, когда мастер возвращался к прохладно-вежливой манере. Особенно в тех случаях, когда к причине этого возвращения моя особа отношения не имела. Однако сбежать следом за Константином наглости не хватило. Я обошла осколки и примостилась на краешке дивана. Хальпарен наблюдал за метелью. Наблюдал долго.       В отличие от призрачной избушки в Мольвактене, здесь жила память о скандинавском уюте. Конечно, советские времена тоже оставили свой отпечаток. В вечно открытой шкатулке из темного дерева покоилась жестяная банка из-под кофе. Теперь там лежали дымовые бусины. Раньше рядом еще стояла коричневая бутылочка для лекарств. Сегодня та отсутствовала.       Чтобы хоть как-то разбавить молчание, я спросила: — Мастер? А как правильно говорить: мастаре или ляраре? — Mästare и lärare , — поправил тот. — Думаю, вернее будет первое. Я профессионал, а не педагог.       Ответив, он снова умолк. Впрочем, льдинки в воздухе чуть подтаяли, разрешив обоим расслабить осанку. Хальпарен продолжал пялиться в окно, с таким любопытством, точно на улице кого-то вешали. Я устала смотреть на него и открыла рюкзак в поисках бутерброда. Когда последний кусок хлеба поплыл к желудку, мастер наконец подал голос. — Решил тебе показать один приём, — начал он. — Представь: задание с выскочкой. Допустим, есть выбор: обнулять или изловить. Однако экземпляр оказался чересчур резвым — простой атакой цель не утихомирить. Что будешь делать? — Сплету рунную сетку, — протянула я, мысленно листая конспект. — Энергии на которую тебе не хватит, — возразил Хальпарен. — Сеть оборвется, выскочка, пардон за тавтологию, выскочит и дело завалено. Устраивает? Нет. Ещё варианты? — он дождался пока я покачаю головой. — Смотри.       Мастер взял хальсбанд и резанул по воздуху кончиком стрелы. Следом за жестом словно бы из ниоткуда показалась блестящая струна с надорванным краем. Полупрозрачная, мерцающая изнутри трубка опустилась на ковер. Хальпарен поймал ее, продемонстрировал поближе и прибил на место. — Это называется лассо, — сказал он. — Удобный прием, если на сеть или простую атаку не хватит сил и времени. Единственная сложность в том, чтобы выбрать правильную нить. Ты уже знаешь, что наш мир — полотно, растянутое по прослойке листа. Кромсать это одеяло можно без зазрения совести. Но стоит задеть наполнитель... — он выдержал драматичную паузу, послушал мое многозначительное "угу" и предложил: — Давай пробовать.       Хальпарен обернулся к шкафу, взял банку из-под кофе, выудил дымовую бусину и проткнул ногтем. Та лопнула, выпустив в кабинет бирюзовое облако. Пока мастер возился с крышкой, порошок стал потихоньку оседать, проявляя тонкие силуэты вселенской канвы. Хальсбанд для начала заменили ножом.       Стоило слегка коснуться острием ближайшей струны, как та вздрогнула, задев остальные. В руку отдало вибрацией. Я отпрянула, разминая запястье. — Резче, — скомандовал Хальпарен. — Который раз говорю, жесты жёсткие, точные. Не хочешь страдать — не размазывай. Вперед.       Новая попытка. По пальцам будто бы пробежал ток. Я выронила нож и стала тереть их о джинсы, прогоняя покалывание.       Мастер сжал челюсти, выдохнул, сел передо мной. Затем достал из кармана шнурок, растянул на уровне глаз. — Режь, — сказал он.       Нитки, конечно, поддались легче. Хальпарен скомкал обрывки, после чего нарисовал любимую защитную руну. Серебряная вязь повисла между нами, переливаясь на солнце на манер хрустальной посуды. — Режь, — повторил он. — Разве так можно?       Если бы взглядом можно было касаться кожи, то в тот момент я бы заработала аллергию на золото или пару хорошеньких круглых тиснений на лбу. Лезвие послушно рассекло одно из кружев щита. По ощущениям, руна походила на фольгу. Отработав упражнение ещё несколько раз, Хальпарен снял формулу, взял меня за руку и снова поднес к струнам.       Мастерская кисть плавно повела мою вверх и тут же стянула вниз. В ладони кольнуло, но холод скрыл боль от вибрации. Тоненькая струна у самой поверхности сплетения надорвалась и спустила край на воздух.       Хальпарен разжал пальцы, точно обжегшись, встал и махнул, приглашая делать самостоятельно. Спустя еще несколько этих самых «самостоятельно» он сделал долгий тяжёлый вздох, и выговорил: — Уныло, отвратительно, но мысль есть. Давайте так…       В дверь постучали. Хальпарен обернулся, кашлянул и немного сиплым голосом разрешил войти. На пороге появилась незнакомая взрослая вактаре. Мастер поник сразу после того, как узнал коллегу в лицо. — Магистр, в Смотровой сказали, что у Вас… О, Лиличка вернулась, — заметила она. — Давненько я вашу четверку не видела. Как там ребята? — Предлагаю не тратить общее время, — с нажимом вмешался Хальпарен. — Если Вы за берестой, — он взглядом указал на стопку бумаг у бокала, — этот кошмар в Вашем распоряжении. — Откуда пятна? — Пот и кровь. А теперь будьте так любезны, — мастер снова залюбовался окном. — Наши пытки еще не окончены.       Она кивнула, спрятала документы в дипломат и покинула кабинет. Хальпарен выждал полторы минуты и махнул мне рукой. Пытки все-таки окончились. Пожелание хорошего дня ткнулось мастеру в спину и осталось без ответа. Я вышла, плотно закрыла дверь и помчалась прочь.       Вактаре была права. Стоило поговорить с друзьями. Желательно, пока они еще в Братстве. Только вот о чем? От одной мысли об объяснениях начинало подташнивать. А больше всего страшил разговор с Ромой. Поэтому, прогуливаясь по коридорам, я надеялась встретить его в последнюю очередь.       Петю я нашла в пустой аудитории. Он сидел на учительском столе, перебирая мелки в коробке. — Ты чего тут?       Петя подскочил от неожиданности и выронил коробку. Мел с сухим стуком покатился по полу. Брат выругался, поднял голову, узнал меня и переспросил: — Ась? — Чего ты тут, говорю. Наказали? — А, не, это типа так, — он махнул рукой и полез под стол, собирать мелки. Подобрав пару, вынырнул, взял коробку и спросил: — А ты чего? — Соскучилась, — хмыкнула я, проходя мимо доски. На ней белели полузнакомые символы. Забавно, что около года назад я называла их закорючками. Как быстро летит время. — Это вы сейчас проходите? — Ужасает, да? — донёсся из-под стола приглушённый голос Пети. — Не то слово. Записки сумасшедшего. — Моя работа, — Петя встал, спрятал коробочку в шуфлядку и наконец встретился со мной глазами. — Как дела?       "Уныло, отвратительно, но мысль есть" - пронесся в голове голос Хальпарена. — Хотела поговорить с тобой и Ромой. Ты его сегодня не видел, случайно? — Ни сегодня, ни вчера, ни позавчера, — нараспев протянул Петя. — Я его, типа, уже неделю не видел. На сообщения, типа, отвечает, а на практики не ходит. Нет, не знаю, и не спрашиваю, — отрезал он на опережение. — И тебе не советую. — Это еще почему? — Вот у тебя умирал кто-нибудь? — спросил он. И тут же, прежде чем я успела задуматься, отмахнулся: — Да че там. Даже если и так, ты малая, не понимаешь ничего. Типа, просто не трогай его лишний раз и все. Лучше будет, уж поверь. — Эксперт нарисовался, — фыркнула я. — Говоришь, будто все свое семейство похоронил. — Сиаре нарисовалась, — передразнил Петя. Взял тряпку и стал мыть доску. Белые узоры и буквы уступили место мокрой зелени. Стоило ей просохнуть, как меловые следы возвращались, медленно поедая чистую дорожку. Я наблюдала за их борьбой. Как вдруг до меня дошел смысл сказанного. — Ты это сейчас серьезно? — Я тебе что объяснял только что? — он тер рисунки так словно собирался добраться до стены. — Вот не понимаю реально, типа. Че все, кого не встречу, как увидят рану, так сразу давай царапать, корочку сдирать. Нет, блин, я тут шутки шучу. Это ведь, типа, очень смешно, когда предков ырка жрет. Приходишь такой домой, там кровища, тела и эта тварь лыбу давит, чтоб ее через Смородину ссаными палками гоняли. А потом, типа, как послушают, так, типа, глазки выпучат, мину страдальческую состроят и давай, типа, на все лады, типа, причитать: «ой, как же!», «ой что же!», — голос его на секунду стал тоненьким и противным, но тут же вернулся в нормальную тональность: — Да идите вы да лихоматери со своим всем этим вот! — Петя стукнул кулаком по доске так, что я подскочила. Мел слетел с полки и снова покатился на пол. — Вы ни черта не представляете! Только и можете все: «ай-ай-ай», «а почему ты не говорил?», «А как ты справился?» Как-как? Да никак! Надо блин просто перестать себя жалеть. Работа у нас такая — чуму эту в дерьмо ногой втаптывать. А смерть, да лес с ней, — это последствия. К ней привыкаешь. Ко всему привыкаешь. Главное — себя, типа, в кучу собрать. Именно самому, а не ждать, сидя в крови перед уже тремя трупами, пока мастер прибежит, пока кто-то разберется, потому что никто не разберется. Никто не поможет. Ни-кто. Будешь реветь, вопить, брыкаться, потом хату драить, зад рвать за лишнюю копейку, чтоб не сдохнуть, и всем будет пле-вать. Тупо плевать, поняла?       На конопатых щеках проступил лихорадочный румянец. Петя не смотрел на меня. Подошел к умывальнику в углу, включил кран. Звенящая тишина сменилась приятным шумом. — Запомни это. Запомни на всю жизнь, — повторил Брат. Встряхнул тряпку, стал развешивать на краю раковины. – Вспомнишь об этом еще. И с вопросами завязывай, достала, честно.       Он вытер руки о джинсы и вышел прочь.

***

      Домофон не работал. Дверь едва держалась на петлях, а стоило ее тронуть зашлась мерзким скрипом. Я без особой надежды зажала ключом кнопку лифта. Вопреки ожиданиям тот отозвался пронзительным писком и задребезжал, разевая измалеванную беззубую пасть. Благо нужный этаж был невысоко.       В ответ на звонок зашуршали шаги. На пороге показалась незнакомая девушка. Карие глаза сощурились в настороженном подозрении. Про сестер Рома никогда не заикался. — Детский сад через дорогу, кисунь, — с пафосом заметила она. А когда реакции на выпад не последовало, смерила меня очередным взглядом от носков до макушки, отклонилась назад и позвала. — За-а-ай, это что за куклу доставили?       В глубине квартиры что-то бухнулось. «Зай» влетел в прихожую с маленькой дамской сумочкой и приветственной улыбкой. Пригласил меня заходить, а сам сунул вещи незнакомке и вытолкал ее в подъезд.       В его комнате пахло противными цветочными духами. Хрипло пел старый магнитофон. Я опустилась на табуретку и поскорее отвлеклась на поиск чего-нибудь жутко важного в недрах рюкзака. Рома вернулся, закрыл дверь, хлопнул в ладоши и снова улыбнулся мне. — Устраивать спектакль с чаем или сразу нести пиво? — Кто это? — я кивнула на дверь. - Не узнала, что-то. — Да так с Братства, — отмахнулся он. – Мы с ней… эм… встречаемся, можно сказать. — Давно? — А голбешник ее знает. Неделю, наверное.       Рома говорил в своей обычной манере, только улыбка показалась то ли вымученной, то ли предостерегающей. Я понадеялась на первое и попыталась спросить: — Ром, ты уверен, что… что это правильно?       Понадеялась зря. — А правильно, что она умерла? Правильно, что у мня забрали дорогого человека? Правильно, что другие имеют право играть чувствами других без зазрения совести, а я нет? Правильно, что мы остались живы? Правильно, что кто-то смеет решать за нас кому умирать, а кому решать моральные вопросы? Правильно, что теперь я должен сам…? Сам все это. Один! — Люди уходят. Сам говорил, — не удержалась я. — Уходят, но не так же! Не такие!       Только сейчас он заметил, что повысил голос. К переносице подбежал предательский ручеек. Рома упал на стул и провел ладонью по лицу. Свитер гармошкой сполз к локтю. От того, что открылось под ним, по коже от пальцев к плечам пробежали мурашки. — Кем еще я должен быть? – пропел магнитофон. - Тысяча извинений. Что еще я могу сказать? — Слушай, а тебе случайно не нужны бутылочки? — спросила я. — Могу одолжить, если что. — Не, спасибо. Своих еще на стаю упырей хватит.       «А вид, будто ты с такой стаей недавно дрался» - подумалось мне. Слушать нотации Рома бы не стал. Одна попытка уже провалилась. Но бросать подобное на самотек смог бы только тот, кто никогда не совершал ошибок.       Над ворохом бумажного мусора возвышался стакан с отбитым краешком. В нем теснился пластмассовый букет разноцветных стержней. Я потянулась к ним, вытащила одну штуку и сняла колпачок. Носу почудился химический запах винограда. — Твои фломастеры? — Угу. С ароматами. Помню, в детстве, владельца такой диковинки народ готов был короновать. Я любил их пробовать на язык, надеясь, что в следующий раз точно будет вкусно. — А знаешь, как я любила делать, когда было грустно? — я взяла фломастер, закатала рубашку и нарисовала на руке веселую рожицу. Улыбка немного расплылась из-за слоев тонального крема на запястье, но это не играло роли. Я взяла руку Ромы и, делая вид будто не замечаю царапин, нарисовала на живом месте маленькую ромашку. — Меня с такой татуировкой пацаны уважать перестанут, — хмыкнул Рома. — Давай лучше череп. С ушками.       И череп, и кости, и жутко похожий на деда Мороза пират благополучно скрылись под свитером. Мы выпили, обсудили всякую ерунду и распрощались. Повторная социализация прошла успешно. Будь я классическим попаданцем из местных фантастических книг, могла бы отметить в дневнике что-то вроде: «Не принимая во внимание факт длительного отсутствия процессов коммуникации, особи продолжают реагировать на меня как на себе подобных» или еще какой-нибудь заумный бред, какой пишут и наши ученые. Вообще я так и не заметила особых отличий. Люди они и в тройке люди. Ну культура, ну наука, ну языки, ну внешность, ну пусть разные, тут спорить не смею. Вообще трудно спорить с тем, для кого твое сознание – лишь набор букв. А все-таки все чего-то плачут и смеются, пытаются мыслить и даже немножко жить. Даже Ваш покорный «набор букв». Вот куда-то иду, думаю, могу разрыдаться хоть сейчас. Это хорошо. Значит живая. Живая ведь, да?       Лестница изогнулась на восемьдесят одну ступень. Такие факты полезны для тех, кому нужно заглушить тянущее чувство тревоги и фоновой вины. Помогали и граффити на стенах. Ничего хорошего, правда, не написали. Самая позитивная фреска гласила о том, что в этом захолустье кто-то побывал. Возможно именно он сломал лампочку, которая уже не просто кашляла, а била бледными лучами по бетону. В подъезде ей явно было тесновато.        «В свете солнца. В свете солнца я чувствую себя одним целым. В свете солнца. В свете солнца. Я женат. И похоронен».       Лампочка опять погасла.