В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
ее руки.
«В России расстаются навсегда»
Элли на маковом поле
Федя не мог не волноваться, входя в класс. Все те мучительные минуты, пока проверяли остальных учеников, не сумел подготовить его к своей очереди.
Проверка способности стала для него адом, который он должен был пережить.
О, как Достоевский ненавидел свою способность, и как же он ненавидел свое ущербное тело! Он ненавидел так, что порой желал разодрать кожу, покрыть её царапинами, смотреть, как из них течёт красная-красная кровь.
Его кровь.
И он ненавидел, и он любил свое ущербное несчастное тело. Временами он надолго застывал у зеркала, разглядывая фиолетовые глаза, темные пряди и каждую родинку. Временами он избегал своего отражения и любых зеркальных поверхностей. Временами при одном взгляде на самого себя его одолевала жуткая тошнота и не уходила, пока он не забывался в собственных мыслях.
Фёдор ненавидел свою способность - шестой грех из десяти. То, что не при каких условиях не должно было существовать, но существовало. То, что заставляло чувствовать себя сломанным, неполноценным, разделенным на куски чем-то высшим. Как будто от него оторвали часть и лишь посмеялись над его жалкими потугами эту часть сохранить. Подумаешь, потерял. Люди же как-то живут.
Фёдор - демон, а не человек.
— Достоевский?
Женский голос вырвал его из пучины мыслей. Он дернул головой, избегая обеспокоенного взгляда проверяющей.
— Я в порядке, — это его голос? Звучит просто отвратительно. Хриплый, тусклый, не живой. — Что мне делать?
Ольга Сергеевна внимательно посмотрела на него.
— Для начала сядьте, — Федя бесприкословно выполнил действие. — Ваша способность впервые упомянулась лишь в этом году. Как давно вы знаете о ней?
«С десяти лет. Неплохой удар по моей психике».
— С начала этого года.
— Вот как, — взгляд заострился, стал более цепким, как будто собирался вывернуть всю душу наизнанку, как наволочку. — Значит, ещё в начале этого года вы совершили убийство.
Не вопрос, констанция факта. К чему спрашивать о том, что заведомо известно. Феде хочется смеяться. В начале этого года. Конечно. Он сам ведь сказал ей такую дату, на шесть лет дальше истинной.
Потому что лучше уж быть подростком-убийцей, чем ребенком-убийцей. Лучше вообще не быть убийцей.
— Да? — а вот ответ прозвучал, как вопрос. Противно от самого себя, где твоя уверенность, Достоевский?! Ах, забыл. Там же, где твоя человечность. Как же он ненавидит свою способность. — Хотя я до последнего не был уверен, что я его убил.
Откровенно то как. Будто и не врал ей минуту назад. Или час, кто его разберёт. Фёдор заволновался, числа перед глазами начали путаться. Надо сделать домашку по алгебре.
— Миша, Миша, смотри, какое яркое небо! Оно всё розовое-розовое! — Федя вцепился в руку брата, с восхищением разглядывая закатное небо. Миша, всё это время старательно привязывавший резинку к согнутой палке, взглянул на него.
— Небо, как небо. Ничего необычного.
Федя возмущенно засопел:
— Ничего необычного? Но это красиво!
—У тебя всё красиво, — буркнул Миша. — Надо было тебе девочкой родиться.
— Эй! — закричал мальчик, обиженно засопев. — Я не девочка! Дай сюда! — он потянулся за самодельным луком в руках брата. Тот не хотел отпускать, и между мальчиками завязалась небольшая потасовка, больше шутливая, чем настоящая. Крики и хохот стояли на всю улицу.
И вдруг всё покатилось к чертям.
Неожиданно на соседней улице залаяла собака. Федя повернулся в сторону, не понимая, откуда звук.
Миша же, до ужаса боявшийся собак, неосторожно столкнул Федю со стены. Тот начал падать, чуть повернув голову в удивлении:
— Федя!
Это было последним, что он услышал, до того как открыл глаза уже в новом теле.
В теле своего брата.
Но ведь правда же. Он до последнего не верил, что тело под стеной этого забора - мёртвое. Не дышит. Его собственное тело... А он в чужом. В теле Миши.
А ведь за каких-то пару минут они вместе сидели на этой же бетонной стене и плевались косточками черешни, смотрели на закат солнца. Миша пытался смастерить лук, пока Федя восхищенно рассказывал о небе и звездах. Обсуждали «Приключения Гулливера» - недавно прочитанную книжку, которая полностью завлекла их. А потом один из них случайно столкнул другого вниз.
Это было расставание. Они с Мишей расстались навсегда. Наверное, этот было тем, что Федя поистине считал своим грехом.
— Ваша способность, — тихо сказала Ольга Сергеевна. — Она опасна, вы же понимаете?
— Да, — он понимал. Федя понимал лучше всех.
— Одного вашего касания достаточно, чтобы убить человека. Полагаю, это причина ношения перчаток, — она бросила взгляд на его руки.
— Это работает не совсем так, — зачем-то поправил он её. — Только сильные эмоции. Если я не хочу убить, то ничего не произойдёт, — и снова ложь. Он лжет о самой сути его способности. Фёдор даже контролировать её не может. У него нет контроля над собственной жизнью... И, как ни иронично, смертью.
— Тогда вы хотели?
— Тогда я был напуган.
О, да, он был напуган. Он долго смотрел на свое тело в недоверии. Перед тем, как он окончательно поверил в истинность происходящего, ему пришлось спуститься со стены и перевернуть труп, чтобы увидеть своё лицо.
— Я не могу ничего вам посоветовать с подобной способностью, — Ольга Сергеевна отвела взгляд к окну.
— Значит, вы меня убьете.
— Что?! — она повернулась к мальчику с ошарашенным лицом. — Откуда у вас такие мысли?!
— Моя способность опасна, — попробовал объяснить Достоевский, но его прервали.
— Какое значение это имеет сейчас? В пансионате не вы один с подобной способностью. Вы даже не единственный в вашем классе, — Ольга Сергеевна тяжело вздохнула. — Поверь, — она перешла на «ты» и взяла его за запястье в успокаивающем жесте. — Жизнь не зависит от одной только способности. Ты сказал, что можешь контролировать её. Пока ты в перчатках, всё хорошо.
Фёдор замер, отсутствующим взглядом смотря на её руки на его, и наконец спросил:
— Разве цель правительства не контролировать одарённых? Разве не поэтому мы в пансионате? Чтобы правительство могло сразу отследить опасных и избавиться от них? А из иных вырастить послушных кукол, оружие?
Зачем он рассказывал ей свои мысли? Фёдор не знал, и ему было совершенно наплевать.
— Я.. — голос женщины прервался. — Я не совсем согласна с этой политикой. Все, что я могу, это проследить, чтобы хотя бы в пансионате детям жилось хорошо, — она повернулась к окну, с любовью смотря на ветки тополей, с которых слетели листья, на забор, на маковку колокольни за пределами пансионата. Фёдор последовал её примеру. — Ты можешь не знать, но именно я нашла место для пансионата и проследила, чтобы условия в нем были достаточно хорошими. Я набрала большую часть персонала. Этот пансионат дорог мне.
Достоевский был удивлён. Он даже подумать не мог, что эта женщина была тем, кому он по сути обязан нынешней жизнью.
— Поэтому, — Ольга Сергеевна вернула свое внимание к нему. — Я желаю, чтобы ты продолжал жить спокойно. Ты можешь сделать это?
— Я... Могу. Думаю, что могу.
Он попытается, что ему ещё остаётся?
— Тогда, как ты хочешь назвать свою способность? — спросил она, доставая какой-то документ. На обложке аккуратно было выведено «Фёдор М. Достоевский». — В документах не зарегистрировано название.
— Преступление и наказание, — вырвалось у Феди раньше, чем он смог обдумать вопрос. Но это название казалось подходящим, таким идеальным...
— Что ж, необычное имя, — произнесла женщина и вывела в графе способность название.
А Фёдор - наконец-то! - почувствовал себя целым.
