Осенние сказки

Беннетт прислонился спиной к стене и медленно осел на пол, держась обеими руками за голову. Перед глазами всё плыло, в горле встал горький комок, виски больно пульсировали. В ушах стоял звон, громкий, невыносимый, давящий на и без того воспалённый мозг. Хотелось пить. Господи, как же ему хотелось пить… Хотелось выпить столько мыла, сколько он не пил ещё никогда. Лишь бы не думать. Лишь бы не чувствовать. Лишь бы не вспоминать. Беннетт прикрыл глаза и судорожно выдохнул. Конечности онемели, будто налились свинцом, и теперь каждое движение давалось ему с трудом. Это уже привычная реакция организма. Так всегда бывало, когда действие мыла заканчивалось. Отвратительное чувство. Беннетт ненавидел его всеми фибрами души, и сейчас жаждал избавиться от него поскорее. Однако единственное лекарство, которое сейчас могло ему помочь, находилось неизмеримо далеко. Где-то там, в шкафчике в ванной. А он сам — в коридоре рядом с моргом. — Чёрт подери, — выдохнул в пустоту Беннетт. — Как же не вовремя. Он из последних сил запрокинул голову назад и уставился расфокусированным взглядом в потолок. Картинка так и продолжала плыть. Впрочем, это было не так уж и важно. Всё равно там нет ничего интересного. Самый обычный потолок, такой же, как и в лаборатории, например. Лаборатория… При воспоминании об этом на лице Беннетта возникла кривая усмешка, больше похожая на животный оскал. Голову поразила новая порция боли, в ушах зазвенело сильнее. Он закрыл глаза и сжался в комочек, как всегда это делал во время приступов. В памяти начал прокручиваться калейдоскоп из воспоминаний: вот он на операционном столе, привязан по рукам и ногам. Вот ему вкалывают какую-то неизвестную жидкость, после которой внутри будто взрывается целый вулкан. Вот он корчится от боли, кричит и извивается, из глаз текут слёзы. Он хорошо всё это помнил. Помнил каждый чёртов день, проведённый в этом Аду. Помнил и так хотел забыть. — Беннетт, ты в порядке? Беннетт, ты меня слышишь? Знакомый голос выдернул его из воспоминаний. Сначала он слышался будто сквозь толщу воды, и Беннетт не смог понять, кому именно он принадлежал. Однако потом до него дошло. Медленно, дабы не провоцировать новую вспышку боли, он повернул голову и убедился, что не ошибся. Рядом с ним сидел Феликс Хониккер. Черты его лица размывались, превращались в единое цветастое месиво, однако на душе отчего-то сделалось спокойнее, когда он его увидел. — …Пить… — лишь прохрипел Беннетт. Его собственный голос был глухим, каким-то бесцветным, но он уже плевать на это хотел. Всё, что ему сейчас нужно, — мыло. И поскорее. Феликс, кажется, нахмурился и поджал губы. — Пойдём, я тебя отведу. После этих слов он поднялся и помог встать Беннетту. Закинул его руку себе на плечо так, чтобы им обоим было удобно, крепко сжал её тонкими пальцами и поплёлся к себе в комнату. Он мог бы отвести его в ванную, но туда идти далеко, и Беннетт понял это угасающими остатками разума. В этом был весь Феликс Хониккер. Но, наверное, именно за это он его и любил. — …Спа… сибо, — прилагая усилия, проговорил Беннетт. Он прозвучал тихо, однако Феликс, кажется, услышал его. Помолчав с минуту, он ответил: — Благодарить будешь, когда я тебя вылечу. А пока ещё не за что. Беннетт впервые за весь день улыбнулся. По-настоящему, не криво и по-животному, а как человек. Действительно, в этом весь Феликс Хониккер. Его самый лучший друг на свете.