Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

В понедельник Нил снова едет на терапию. На самом деле, это странное чувство — во второй раз заходить в одно и то же здание. Похожее на то, которое он ощущал однажды, когда два раза проходил через один и тот же аэропорт. Отмечаться на стойке регистрации тоже странно. И сидеть в комнате ожидания, пока пациентка перед ним не выйдет. Хотя эта часть обнадеживает — эта пациентка выглядит счастливой, будто терапия подняла ей настроение. Прояснила ей голову. Принесла ей чуточку покоя. Нил направляется в кабинет Эрики, закрывая за собой дверь. — Нил! Как ты? — спрашивает она, не донеся кружку с чем-то, что пахнет кофе, до рта. — И не надо мне вот этой вот твоей «я в порядке, а ты как?» херни, я твоя психотерапевтка, если бы ты был в порядке, тебя бы здесь не было. Наверное. Нил открывает рот, но все, что он может сказать, это «я в порядке, а вы как?». Он пытается снова, но у него ничего не получается. Эрика отхлебывает кофе. — Я не знаю, как ответить на это по-другому, — признается Нил. — Как у вас дела? — Весь такой вежливый до самого конца, — замечает она. — И абсолютно неспособный обсуждать свои чувства. — Меня никогда в жизни не обвиняли в манерах. — Все когда-то случается впервые, — весело говорит Эрика. — Итак, давай начнем. Что у тебя? Что у него? Много фигни, вот что у него. Но, конечно же, теперь, когда она спросила, он не помнит ничего из всего, с чем пришел. — Разве у нас не должно быть какого-то плана? Относительно хода моего лечения? — Мы не сможем его составить, если не будем знать, что у тебя, — отмечает Эрика. — Точно, — он чувствует себя как ребенок, которому велят тренироваться в метании ножей по мишеням, прежде чем ему можно будет поужинать. Если я не поем, разве я не буду слишком уставшим, чтобы метать ножи? Тогда лучше метать достаточно хорошо, чтобы поскорее порадовать Лолу, просто перестань, сука, стоять и ныть. — Э-э, меня не… не покидает чувство, и я не знаю, что это за чувство, и еще иногда я слишком много надумываю, и… — он сейчас провалится сквозь землю. Все это не настолько плохо, чтобы требовать терапии. Но он не знает, что еще… о. — И еще, мои дети продолжают называть нас с Эндрю старыми, и я не знаю, что с этим делать, — добавляет он в конце. — Слушай, кому не плевать, что дети зовут вас старыми? Так вот, а теперь о… — Мне не плевать, — уточняет Нил. — На то… на то, что дети зовут тебя старым? — спрашивает она, скорчив гримасу. Он что, сходит с ума? Слово «старый» означает не то, что он думает? — Да? Я не знаю, как реагировать, когда они так говорят, разве что отвечать, что я не старый, но тогда они просто… еще больше кайфуют, когда это говорят. — Да кому не все равно? Скажи спасибо. — Мне не все равно, — раздраженно повторяет Нил. — Меня это беспокоит. Разве не в этом суть всего этого? Я прихожу с херней, которая меня беспокоит, а вы говорите мне, что с ней делать? Эрика фыркает: — Тебе не все равно? Отлично. Почему это проблема? Почему это тебя беспокоит? Что плохого в том, чтобы быть старым? — Это… то есть… быть слабым, ничего не понимать и не иметь возможности делать что-то самостоятельно… — Ну и что? Позволь заботиться о тебе. Это не конец света. Это то, что происходит с людьми. Иногда тебе нужна помощь. И, скорее всего, она понадобится тебе, когда твое тело начнет сдавать свои позиции, это не проблема… — У меня пока нет таких проблем, — возражает Нил. — Тогда в чем проблема? — В том, что они думают, что у меня есть такие проблемы? — А они так думают? Похоже, это вопрос к ним, а не ко мне. Да и кого волнует, даже если они и думают так? Если они помогают тебе — позволь им. Если не помогают, то это все равно не проблема. Да? — Но… Эрика вздыхает и откладывает ручку, явно раздраженная. — Нил, я хочу, чтобы ты посмотрел мне в глаза и ответил на один вопрос. Нил смотрит на нее и жестом просит продолжать. — Когда ты был ребенком, как ты думал, до скольких лет дотянешь? Живя со своим отцом, главарем преступной организации? А потом в бегах, получая всевозможные шрамы, и когда в тебя стреляли? Как ты думал, сколько проживешь лет? — Не очень много, — отвечает Нил. — И что? — Ну и что? То, Нил, что ты лучше всех должен знать, что старость — это не проклятие, а долбанное благословение. Ты потратил большую часть жизни, пытаясь прожить еще пять минут, и тебе это удавалось так долго, что твои дети считают тебя старым! Это не проблема, это не должно тебя беспокоить, это история твоего успеха. В следующий раз, когда они скажут это, обними своих детей, обними своего мужа и расскажи им о годах, которые провел в страхе, что не доживешь до совершеннолетия, не говоря уже о старости, и о том, как здорово, что ты так скоро достиг своей цели. И, послушай, двадцать девять лет — это еще даже не старость, а они уже думают, что ты старый. Представь, насколько еще старше ты сможешь стать! Скажи им, как ты счастлив, что тебе удалось не только дожить до этого момента, но и привнести в эту жизнь столько ебучей радости, в то время как большинство людей вообще не могут собрать свое говно в кучу, пока не достигнут хотя бы твоего возраста. Поблагодари их, Нил, а потом побеси историями о том, как хреново быть молодым и как здорово быть старым. Вот, что тебе делать. Нил просто сидит с минуту. — Это правда, — медленно соглашается он. — Моя цель — умереть от старости. — А как насчет дожить до старости? — предлагает Эрика. Нил пристально смотрит на нее. — И часто ты так говоришь? Или часто думаешь? Что хочешь умереть от старости? — В отличие от того, чтобы быть зверски жестоко убитым моим отцом? Да. Эрика бросает на него взгляд, который говорит ему, что ему следовало упомянуть об этом до ее речи. Нил мгновенно решает, что ему все равно. Ему понравилась ее речь. — Если ты думаешь о старости как о том, что может тебя убить, то да, я представляю, как ужасно слышать, что ты старый. Старость — это не рак и не оружие, Нил, она не приходит с явной целью убить тебя. Перестань желать умереть от старости и начни желать дожить до старости. Оу. Окей, ему просто придется исправлять себя всякий раз, когда он будет думать о смерти от старости. Это будет легко или трудно? Нил понятия не имеет. Ему всегда было достаточно легко ментально менять личности, хоть это и происходило под угрозой смерти, нависшей у него над головой. С другой стороны, он так и не избавился от своей обычной паранойи и не смог переключиться на менее ориентированный-на-неминуемую-смерть образ мышления. Хотя, конечно, он и так до сих пор живет с угрозой неминуемой смерти. Но это уже проблема для другого приема. — Ага, реально работает, — говорит он. Бросает взгляд на часы — прошло уже десять минут. — Неужели вся терапия такая простая? Эрика запрокидывает голову и смеется, долго и громко, а затем смотрит на него: — Нет. — Оу. — Не для тебя. — Почему это? — спрашивает Нил. Он что, капризничает? Абсолютно. Он хотел бы вернуться домой и покончить с терапией. Разве он не может быть похож на ту женщину, которая только что вышла отсюда, выглядя довольной своей жизнью и существованием? Эрика откладывает ручку, складывает руки перед собой и наклоняется. — Нил, я же говорила, что навела о тебе справки. Ты когда-нибудь раньше посещал психотерапевтов? Нил качает головой. — Все люди так или иначе травмированы. И это накапливается с годами. Ты прошел через кое-какую ужасную херь, и она просто сидит у тебя в голове… Нил, сколько там тебе лет? — Двадцать девять. — Реально? — Да. — Я спрашиваю, потому что не знаю точно, сколько тебе лет, потому что, вполне уверена, дата рождения и возраст, которые указаны про тебя в Гугле, фейковые. Я права? Нил кивает. — Ты же знаешь настоящую дату своего рождения? Нил кивает. — Так я, выходит, права, предполагая, что ты изменил дату своего рождения — навсегда — потому что прятался от отца? Нил кивает. — А имя, которое у тебя сейчас, вымышленное, чтобы ты мог прятаться от отца? Нил кивает. У него начинает уставать шея. — Тебе нужна была безопасность, и ты нашел ее во лжи, в которой похоронил себя так глубоко, что заставил ее стать правдой. — А что в этом плохого? — огрызается Нил. — Я — Нил. И какая разница, в какой день я родился? Разница всего на пару месяцев. Это неважно. — В смене имени ничего плохого нет, — огрызается Эрика в ответ, — как и в праздновании Дня рождения не в тот день, когда ты родился. Плохое есть в том, что ты провел годы жизни в постоянной опасности, создал фальшивую личность, чтобы избежать этой опасности, а затем принял эту личность за себя, даже не поговорив с профессионалом о травме, которая тебя сформировала. Моя цель здесь не в том, чтобы ты начал звать себя Натаниэлем и выкрикивал реальную дату своего рождения каждому прохожему, а в том, чтобы помочь тебе справиться с тем, что, как я могу только догадываться, было откровенно поразительным количеством насилия в твоем детстве и подростковом возрасте, и помочь тебе сепарировать свою настоящую личность от лжи, которую ты придумал, чтобы обезопасить себя. Честно, я не уверена, что для тебя было бы хорошо вернуться к Натаниэлю — вот вообще. Иногда приходится заново ломать кость, чтобы она могла срастись правильно, но не думаю, что тут такой случай — я могу ошибаться, но, по-моему, я права. То, что в конце всего этого ты выйдешь отсюда Нилом Джостеном, — это совершенно удовлетворительный результат и, вероятно, самый здоровый и наилучший. Да? Нил подавляет желание поссориться. Он взрослый. — Да. — Так что насчет тех запутанных эмоций, о которых ты говорил. Нил ждет. — Я буду заставлять тебя говорить об этом, пока мы не выясним, что ты чувствовал. — Я не знаю, что чувствовал. — Ну а я не эмпат, так что тебе придется распутывать свою херню и копаться в ней, пока я не пойму, что к чему. Начинай говорить. Нил не будет закатывать глаза. Он чувствует, как начинает понимать Натали на более глубоком уровне. — Я не знаю. Она ничего не говорит. Это похоже на допрос. Она использует ту же тактику. — Я думал, ты хотела поговорить о моем бесконечном колодце травм? — спрашивает он. Может, надо просто… сменить тему разговора. Она указывает на него ручкой. — Если ты не знаешь эмоции, тебе будет чрезвычайно трудно разобраться в них. Нет смысла пока говорить о твоем бесконечном колодце травм, если ты не имеешь ни малейшего представления о том, что вообще такое чувства. Нил сдается. Пусть будет так. — В первый раз, когда я… ну, я не знаю, в первый ли раз я это почувствовал, но в первый раз, когда я заметил… мне показалось, оно было похоже на… типа, на горе, во всяком случае похоже на то, что я чувствовал, когда умерла мама, но… Я купил выпечку. Я зашел в пекарню, в настоящую дорогую пекарню, и купил десерты для всех нас… — «Всех нас» — это для кого? — перебивает она. — Я, Эндрю, Натали и Пейдж. И я купил себе клубнику в шоколаде, хотя знал, что она мне не нужна, и я знал, что никому из нас не нужны… — В каком смысле? — спрашивает Эрика. — Нужны калории? — В плане… нет, не нужны… сами сладости. Это была большая пустая трата денег. У нас дома была еда, много еды, намного больше, чем нам нужно, и у нас даже уже были сладости, которые нам были не нужны… но я все равно их купил. И я мог их купить. Я бы… я бы сказал, что это было чувство вины, но это не оно. Это одно. Но половина проблемы заключалась в том, что… я мог себе это позволить. Мы с мамой сбежали, имея меньше денег, чем я зарабатываю сейчас за год. И теперь у меня есть эти деньги, и я могу… я могу позволить себе многое. Наши обручальные кольца. Изысканные сладости. А у меня в детстве ничего этого не было, — он бессвязно бубнит, но не знает, как привести мысли в порядок. Он не знает, какова конечная цель, откуда ему знать, в каком порядке должны быть его мысли? — Дело не в том, что я не хочу, чтобы у моих детей было лучшее детство. Я не собираюсь отказывать им в брауни или чем-то подобном, потому что мне не покупали брауни. И не похоже, что брауни сделали бы мое детство лучше. Я не знаю. Во второй раз… на прошлой неделе я ездил в гости к друзьям на ужин, и они говорили, что не хотят, чтобы у них была няня на долгий срок. Что у них есть члены семьи, которые могут помочь. И я начал задумываться о том… ну, что было бы, если бы меня воспитывали вот так, а не как было у меня в детстве? Если бы мои родители постарались сделать так, чтобы за мной присматривали люди, которым я был небезразличен? — он звучит как ребенок. Он звучит как Натали. — И все, о чем я мог думать, это о том, что они, наверное, будут мной недовольны и все равно побьют, и… — должен ли он быть смущен? Возможно, но… — и я понял, что даже в мечтах не могу представить, что у меня было хорошее детство. Не могу представить своих родителей — и проблема в том, что моя мама любила меня. Я знаю, что любила. Ей не нужно было делать ничего из того, что она сделала. Ей было бы безопаснее сбежать одной, чем со мной, и это было бы дешевле и намного проще. Она могла просто уехать к своей семье — она привела меня туда, но я настоял на том, чтобы уйти, — и даже тогда она не обязана была меня слушать. Она старалась не ставить меня в положения, где мне пришлось бы кого-то убивать, — не всегда удавалось, но она старалась. Я знаю, что она любила меня, но я все еще не могу представить себе сценарий, при котором ей удалось бы вырастить меня, не избивая. Или сценарий, при котором она купила бы мне клубнику в шоколаде просто потому, что могла. И я не знаю, может… у меня все настолько плохо с воображением? Или дело просто во мне? Она дает ему минуту сделать глубокий вдох. — На этот вопрос нет простого ответа, Нил. Сердце у Нила падает камнем. — Ты не знаешь. — Это не то, что я сказала, но не буду заострять на этом внимание. Я сказала, что здесь нет простого ответа. Это не просто одна какая-то эмоция, и это не просто одна проблема, и это не просто одно травмирующее событие. На первом этапе я вижу, что ты горюешь о детстве, которое у тебя должно было быть, злишься, что у тебя его не было, злишься на кого-то, кого ты любишь и кто, вероятно, любил тебя в ответ, и чувствуешь вину за то, что ненавидишь ее, потому что она любила тебя и все равно поступала с тобой ужасно, но ты чувствуешь вину за то, что обижаешься на нее, потому что она тоже была в трудной ситуации, и вдобавок ко всему я бы сказала — основываясь на твоей же оценке своего накручивания — что у тебя, скорее всего, тревожность, хотя это предварительный диагноз, и я бы предположила, основываясь на истории твоей жизни, что у тебя какая-то конченная невероятная паранойя. Добавь к этому еще и ПТСР, и я бы сказала, что ты вообще в край разъебанный, и, Нил, справиться с этим будет нелегко, и это будет не миленько и быстро. Это будет тяжелая, отвратительная работа, и я могу сделать не так уж много. Ты готов поработать, Нил? Нил обдумывает все, что она сказала. Этого очень много, и, честно говоря, Нил не представляет, как все это можно исправить. Что делать с его чувствами к матери? Что делать с тем фактом, что он не может изменить свое детство? Что можно сделать с паранойей, когда он живет так, как живет? Но… Где-то с ним что-то не так. Он это знает, Эндрю знает, его дети знают. И чем больше он занимается психотерапией, тем больше шансов у них с Эрикой понять, что это такое и как это исправить. И, возможно, ему стоит прислушаться к собственному совету — хоть чуточку. То, что он не видит, как вещи меняются, не означает, что они не могут измениться. И единственный способ, которым они могут измениться на данный момент, — это помощь Эрики. Она разобьет его на кусочки, и это будет гораздо хуже, чем все, что Лола когда-либо только вытворяла с ним. Нил сжимает ладони в кулаки под рубашкой. У него такое чувство, будто он стоит на нависшем над пропастью мосту. Но, если быть честным, именно там он и находится уже какое-то время и ни на шаг не приближается к краю, так что в какой-то момент сорвется и упадет. Эрика не предлагает ему ехать на экспрессе на другую сторону или даже мостик пошире — она предлагает ему лестницу вниз и лестницу вверх на другую сторону. Да и все равно он пройдет весь этот путь на самый низ — уже сейчас понимает. Но он хоть как ни крути опускался на самое дно. А так, по крайней мере, получится этот спуск контролировать. Меньше шансов убиться в процессе самому или прикончить кого-то, кто подвернется на пути вниз. Нил нихуя не делает вещи наполовину. Может, в конце окажется, что это неправда, но пока что — так и есть. Он поднимает взгляд на Эрику и кивает.

***

Чуть больше получаса спустя он выходит из офиса и садится в машину. Опускает голову на руль. Ему, что странно, хочется плакать. Она… «закрыла» его — в некотором смысле, под конец приема. Он уже не чувствует себя таким разбитым, как десять минут назад. Хотя, честно говоря, ему ничего особенно не хочется. Он ощущает усталость. Но… Он гонится за этой эмоцией. Это часть его домашнего задания, так что можно начинать прямо сейчас. Облегчение? Он чувствует облегчение. Он что-то делает, и что-то определенно происходит. Это не то чтобы приятно, но и не как соль на рану. Возможно, он был неправ, твердя, что ему не нужен человек, с которым можно было бы просто поговорить, и чтобы этот человек сказал, что он прав. Может, ему просто нужно было, чтобы кто-то на него наорал. Наверное, это тоже симптом травмы. Возможно, следующие несколько лет он проведет, переходя ко все более и более хорошим психотерапевткам, по мере того как будет справляться с травмой. Он составляет список, в конце которого ставит Би — как доказательство, что справился со всеми своими травмами и ему просто нужен человеческий эквивалент дневника. Это несправедливо. Би — нечто большее. Эндрю — ходячее доказательство. Нил зевает. Он хочет вздремнуть. Хочет пообнимашкаться с Эндрю под пятью одеялами. Он надеется, что сегодня у него больше не будет эмоций. У него нет возможности испытать их, не говоря уже о том, чтобы изучить и записать. Нил едет домой. Он находит Эндрю на кухне, готовящего сэндвичи для ланча. — Как прошло? — спрашивает Эндрю. — Бе, — говорит Нил. Он касается двумя пальцами спины Эндрю; Эндрю тянется и постукивает костяшками пальцев по его бедру — молчаливое «можно». Нил обнимает Эндрю за талию и утыкается лицом ему в шею. Через несколько секунд Эндрю заканчивает готовить два аккуратных сэндвича, но не двигается — просто стоит, позволяя Нилу прильнуть к его спине. Нилу даже не удается подтолкнуть его к стойке. Чтобы сдвинуть Эндрю — надо приложить прилично усилий. Эндрю делал так всякий раз, когда сеансы терапии проходили определенным образом — как бы плохо, но недостаточно плохо, чтобы он не мог переносить прикосновения. Он тащил Нила к кровати или дивану — что было ближе всего — и лежал с ним. Садился к нему на колени. Делал все, что помогало. Он никогда не засыпал; это не было дремой. Просто это было лучшее, что он мог сделать. Теперь Нил понимает почему. Это лучшее, что он может сделать. Но Эндрю, похоже, с этим не согласен и отстраняется от Нила. Убирает сэндвичи в холодильник, а затем берет Нила за руку и ведет его в гостиную. Ах. Теперь Нил понимает — потому что Эндрю ложится и прижимает его к себе так, чтобы он улегся сверху, и это хорошо. Это приятно. Нил чувствует дыхание Эндрю, слышит биение его сердца. Эндрю легонько ведет пальцами по его волосам, и это тоже приятно. Нилу почти хочется спать. Усталость — это эмоция? Стоит ли ему ее записывать? Возможно, он не прав, потому что глаза у него не закрываются. Это не физическая усталость. Она совсем не похожа на то, как он чувствует после долгого дня тренировок. Это… ничто. Он чувствует себя ничем, и это изматывает. Он чувствует, когда Эндрю начинает дышать нарочито размеренно, считая каждый вдох, и Нил — смутно — ощущает… приятное удивление? Любовь — это чувство? Глупый вопрос, конечно же да. Он выравнивает дыхание так, чтобы дышать с Эндрю в унисон. Чувствует, как Эндрю делает глубокий вдох, собираясь заговорить, и как выдыхает, так ничего и не произнеся, довольный просто лежать в тишине и гладить его по волосам. Медленно, невероятно медленно, но Нил чувствует, как возвращается к жизни. Его желудок осознает, что время обеда пришло и прошло. Пальцы Эндрю в его волосах ласковые, нежные и безустанные — Эндрю любит его. Когда он готов, он складывает руки на груди Эндрю и кладет на них подбородок. — Я проголодался. — Я приготовил сэндвичи. — Ты любишь меня, — подозревает Нил. — Я приготовил сэндвичи с любовью. — Бессмысленный ответ. — А ты ответил «ты любишь меня» на «я приготовил сэндвичи», — отмечает Эндрю. — Смысленный ответ. — А мне кажется нет. — Я люблю тебя, — говорит Нил. Это утверждение, по крайней мере, неопровержимо. Эндрю опускает руку, чтобы Нил мог почувствовать, как кольца касаются кожи его головы. — Однако, ты не приготовил мне сэндвичи с любовью. — Мой косяк. — Любовь? — Сэндвичи. — Смогу ли я прожить без сэндвичей, имея любовь? — Любовь и другая еда, — острит Нил. — Которой хватит, чтобы прокормить нас обоих, пока мы не умрем от старости. Нил морщится: — Мне больше нельзя говорить «умереть от старости». Эндрю приподнимает бровь: — Оу? — Эти слова превращают старость в смертный приговор, а значит, меня расстраивает, когда наши дети зовут меня старым. Эндрю приподнимает другую бровь. Нил готовится посмеяться над этим — это глупо и не излишне, и то, что он иногда там себе надумывает, не значит, что слова должны влиять на ход его мыслей… — В этом есть смысл, — говорит Эндрю, разбивая надежды и мечты Нила. — Тогда, выходит, любви и других продуктов мне хватит до самой старости. Вставай, чтобы мы могли поесть. Нил целует Эндрю в щеку и встает. — Но это все равно глупо. — Что? Что ты не должен говорить, что умрешь от старости? — Вся концепция… то есть, что то, что я говорю и думаю, не влияет на то, как я думаю, — утверждает Нил, следуя за Эндрю на кухню. — Они не влияют на мои… — Притормози, — говорит Эндрю, и Нил закрывает рот. — То, как ты думаешь, не влияет на то, как ты думаешь? Нил открывает рот, а затем снова закрывает. Эндрю достает сэндвичи и протягивает один Нилу, выглядя так, словно вот-вот рассмеется. — Ну если уж ты так говоришь, — говорит Нил. Эндрю тычет пальцем в его сторону: — Нет. Ты сам так сформулировал. Я просто повторил. Нил откусывает кусок сэндвича. Господи, у него в желудке просто пустота. Когда только успел? — Ты этим наслаждаешься, — ворчит он. — Я этим наслаждаюсь, — радостно повторяет Эндрю. — Я всегда знал, что у тебя в голове ни единой мысли, и я в восторге, что слышу, как ты это подтверждаешь. — Нет, так сказали на терапии. — О! О, да, я еще как наслаждаюсь, — с ликованием соглашается Эндрю. — Это невообразимо. Я в восторге: ты возвращаешься домой после терапии и рассказываешь о ней. Нил отрывает кусочек корочки от своего сэндвича и швыряет его в Эндрю, который радостно ловит его ртом. — А теперь дай мне кусочек своей корочки, я не могу съесть меньше сэндвича, чем ты. Эндрю моргает, глядя на корку, а затем с осторожностью, с которой обычно вынимают занозу ребенку из ступни, отрывает кусочек, который, Нил уверен, в точности соответствует тому кусочку, который он в него бросил. Он рассматривает его, прищурившись и не мигая, — верный признак того, что он глубоко погружен в память. Он поворачивает голову к Нилу, и Нил показывает ему место на своем сэндвиче, откуда он оторвал корочку. Эндрю аккуратно убирает три крошки, а затем протягивает кусочек Нилу. — И сколько из всего было чисто показушничеством? — спрашивает Нил, отправляя коржик в рот. — Нисколько. Конечно, я могу и ошибаться. Мне интересно, что произойдет, если у меня испортится зрение? Наверное, мои воспоминания будут размытыми. Это будет странно. — Как ты мог ошибаться? — Я не видел все стороны кусочка, я мог ошибиться в его размерах. Я экстраполирую. Воспроизвожу кое-какие подсчеты. — А вот это ложь. — У меня математический склад ума, к твоему сведению. — Лжец, лжец, штаны горят пипец. — Хочешь сказать, у меня горячие ноги? — Хочу сказать, что ты лжец, — говорит Нил. — Ты в жизни не занимался подсчетами. — Неправда. Я подсчитывал, сколько денег можно спустить на водку так, чтобы при этом хватило на бензин, чтобы добраться до работы на следующий день. — Смею заметить, что такого рода математика не является математикой, которая позволила бы тебе воссоздать размеры кусочка корочки. — И откуда тебе знать? — Потому что я знаю. — Ты когда-нибудь математически определял размеры кусочка корочки? — спрашивает Эндрю. — Нет, — защищается Нил, — но, скорее всего, это вычисление. — Вычисление? — И/или геометрия. — А водка — это какая математика? — Которую проходят в первом классе? — В первом классе? — Умножение и вычитание, Дрю, это первый класс. — Умножение — это не первый класс. В лучшем случае — второй класс. — Может, я просто был умным ребенком. — Да ни за что на свете, быть такого не может, что ты был умным ребенком, ты даже взрослый-то не умный. Нил показывает ему фак: — Я достаточно умный взрослый. Я знаю, как делать штуки. — Какие, к примеру? Муку отмерять? Нил показывает ему второй фак: — Грубо. — Так вот — терапия. Ты поедешь снова на следующей неделе? — спрашивает Эндрю. — Ага. — Она тебя не отпугнула? — Меня ничто не отпугивает, — настаивает Нил. — Ты храбрый мальчик, — воркует ему Эндрю. — Храбрый, отважный маленький мальчик… Нил отворачивается на стуле. Эндрю весело фыркает. Его стул скрипит по полу, пока он пододвигается к Нилу. — Нил, Нил, любимый, прости, я просто так счастлив… — Я понимаю, — говорит Нил. Эндрю кладет руку на его спину: — Я никогда не позволял себе поверить, что такое может случиться на самом деле… — Агап, я понимаю, — говорит Нил. Эндрю целует верхнюю часть его спины — то местечко, где плечо переходит в шею. — Я просто всегда думал, что ты скорее угаснешь, чем примешь хоть какую-то помощь. — Я вот честно не могу понять, шутишь ты или нет, — говорит Нил, когда Эндрю целует его в шею. — Не шучу, — с удовольствием отвечает Эндрю, скользя руками по бедрам Нила. — Я уже говорил раньше, но повторю еще раз: это реально странно, что мое посещение психотерапевтки тебя заводит, — но он все равно не спорит. Кончики пальцев Эндрю ощущаются чудесно, плавно скользя по его коже. — Я крайне возбужден твоим обещанием когда-нибудь стать ментально здоровым. — Это нормально? — Вот ты — последний человек, кому говорить мне о нормальности, Нил Джостен, — отвечает Эндрю. — Ты никогда не бываешь так счастлив, как когда я на терапии, — говорит Нил, стараясь не обращать внимания на то, как пальцами Эндрю бегло скользит по поясу его джинсов. — Это неправда, — настаивает Эндрю. — Назови хоть раз. — Когда ты сказал, что ботаников не существует. — Это не настолько комфортит, насколько ты думаешь. — Я вообще не думаю, что это комфортит, я просто говорю тебе факты. Нил убирает руки Эндрю со своей талии, чтобы повернуться к нему лицом. На этот раз он поворачивает стул полностью, а не только сам поворачивается телом, чтобы взять Эндрю за руки и усадить его к себе на колени, где он так явно хочет оказаться. — Так о чем ты думаешь? — спрашивает он. — Чего бы ты хотел? — Я готов засунуть пальцы себе в задницу за пятьсот баксов, Алекс, — говорит Эндрю с веселым выражением в глазах, но Нил не может присоединиться к нему. Не может унять дрожь, пробегающую по всему телу. Прошло много времени с тех пор, как он был Алексом, но после разговора с Эрикой, все ощущается… слишком близким. — Нил? — спрашивает Эндрю. Он балансирует на грани — Алекс был ненастоящим, а Нил… что делает Нила настоящим? Немногое. Карта социального страхования, но он подделывал ее и раньше. ФБР, но что они знают? Он… Эндрю приподнимает его подбородок. — Нил. Нил делает глубокий вдох. Он не обязан разбираться с этим прямо сейчас. Ему не нужно беспокоиться об этом. Можно отложить это на следующую неделю, когда Эрика сможет поговорить с ним об этом. Но настроение прошло, и Нил не может его вернуть. Он целует Эндрю в щеку. — Прости. Я… не могу. Эндрю проводит пальцами по его волосам. — Что случилось? — Помимо того, что шутка из «Опасности» должна была меня завести? Эндрю на минуту закрывает глаза. — Окей, я понимаю, что это не могло помочь. Но только не говори мне, что шутка из «Опасности» полностью испортила настроение. — Нет. Ты назвал меня Алексом. В шутку, я знаю, но… — Ах, — говорит Эндрю. Он целует Нила в лоб. Не требует дальнейших объяснений, не пытается начать сначала. Он просто позволяет Нилу обнимать себя, пока у Нила не затекают ноги, а затем встает. — Тебе нужно побыть одному? Нил качает головой. Он никогда и ни в чем не был так уверен, как в том, что одиночество сейчас пойдет ему во вред. — Что ты хочешь? Я готов на все. Эндрю с минуту разглядывает его: — Почитаешь мне? Агап, да, отлично, Нил с удовольствием посвятил бы время переводу Шекспира на русский. Он снова влюбляется в Эндрю. В итоге они оказываются на диване, Нил читает «Много шума из ничего», а Эндрю головой лежит у него на коленях. Как обычно, они получают сообщения, когда девочки садятся в автобус и выходят из него. И эти сообщения напоминают Нилу о том, что они забыли кое-что сделать. Когда девочки заходят, Нил машет рукой из-за спинки дивана, приглашая их в гостиную. Они появляются рядом с ним, и Нил смотрит на Натали. — Я не помню, говорили ли мы тебе, — говорит он в качестве извинения, если они забыли. — В четверг мы с Эндрю собираемся поучить Пейдж играть в экси. — Пейдж рассказала мне об этом вчера вечером, — говорит Натали. — Хочешь поехать с нами? — предлагает Нил. — Мы можем поучить и тебя, или можешь просто потусоваться там. Натали пожимает плечами. — Или можешь потусоваться с подругой, — предлагает Нил. Это считается за подталкивание? Можно ли это квалифицировать как подталкивание? Возможно, это оно и есть. Кого это волнует? Он просто хочет, чтобы его ребенок хорошо проводила время, чтобы у нее был хороший друг. Это конец света? Натали пожимает плечами: — А я не могу просто остаться дома? — Можешь, — соглашается Нил. Эндрю ловит его взгляд. «Достаточно». Он давит, и пришло время остановиться. — Просто дай нам знать, если захочешь что-то сделать, что потребует нашей помощи, — предлагает он. Это — не давление. Просто предложение. — Я скажу, — соглашается она. Это не то, с чем Нил может иметь дело. Он подавляет вздох. Что это за эмоция? Это не грусть. Эрика проинструктировала его, когда он выходил из кабинета, купить блокнотик и начать в нем писать, чтобы найти способ определять свои эмоции. Зачем нужен блокнот? Он разве не может просто о них думать… но, на самом деле, если уж Эндрю нужен блокнот, то, может быть, он нужен и ему. И Эндрю пользовался блокнотами раньше, Нил отчетливо помнит. Он, наверное, мог бы просто попросить у Эндрю один, но ему не хочется брать из его запаса. И вообще, все дневники Эндрю модные — все, начиная от Лизы Франк, до дневника ручной работы с золотым тиснением, — и такие ему тоже не хочется. И он даже не уверен, что у Эндрю остались пустые. Они уже давно не были ему нужны. Нил мог бы просто спросить. Но он не хочет, чтобы ответ был «да». Что ж, через пару дней они поедут в книжный — там, скорее всего, и продаются блокноты. Нилу просто нужно не забыть купить один. Он мог бы просто сказать Эндрю, и тогда Эндрю позаботится, чтобы они не забыли. Проблема в том, что если он расскажет Эндрю, а у Эндрю вдруг окажется запасной дневник, он предложит его, а Нил не захочет говорить «да». — Нам нужно поглядеть один видосик, — говорит Пейдж, открывая свой ноутбук. — Нужно? — спрашивает Нил. — Да. — Прям нужно? — спрашивает Натали. — Мне его Диана показала, — говорит Пейдж, легонько розовея. — О, — говорит Натали, опускаясь в реклайнер. Спинка реклайнера чуть откидывается назад, когда Натали давит на него. Нил делает вид, что ничего не замечает, и делает вид, что не замечает, как Натали и Пейдж напрягаются и замирают в ожидании. — О чем видео? Пейдж требуется секунда, но она с усилием опускает плечи. — Увидишь. Нил и видит. Тут же. «Каминг-аут моросексуальной иконы Эндрю Миньярда», — гласит название. Пейдж нажимает кнопку воспроизведения. Лавар поворачивается на стуле и смотрит прямо в камеру: — Эндрю Миньярд смотрит мой канал, — говорит он. — Да я в жизни еще не чувствовал себя настолько замеченным. Всем приветики, снова добро пожаловать, сегодняшняя тема — это Эндрю Миньярд, который смотрит мой канал. Привет, Эндрю, я так полагаю, ты сейчас смотришь. Полагаю, ты посмотрел все видео на моем канале, которые, на мой взгляд, ужасно хороши. Полагаю, я могу перестать мучить твоего пиар-агента и просто попросить тебя напрямую: пожалуйста, приходи, чтобы я взял у тебя интервью. А теперь, если вы не Эндрю Миньярд, и если вы, по неизвестным причинам, не следите за стримами Миньярд-Джостен, вам нужно кое-что понимать, — он указывает на доску у себя за спиной, на которой, как по волшебству и как у него обычно и бывает, появляются слова. — У Эндрю, видимо, лучшая в мире память, потому что, пока Нилу нужно проскроллить чат, чтобы отыскать вопрос, Эндрю просто следит за чатом одним глазом и тут же выцепляет вопросы, которые ему вкатывают, и юзернеймы людей, которые их задают, — он указывает на второй пункт списка. — Иногда они сходятся на быстром ответе, иногда в итоге дают какие-то странные советы, а иногда просто спорят десять минут подряд, и в результате приходят к какой-то белиберде, логическую цепочку которой отследить ну просто невозможно. Это хорошо. Серьезно, просто идите и поглядите, я подожду. Третье, — он указывает на третий пункт. — В чате творился просто пиздец, так что я пойму, если вы пропустили это, но я не задавал вопросов на этом стриме. Почему? Потому что мои вопросы носят личный характер, а я не собираюсь заспамлять чат личными вопросами, на которые никто не хочет отвечать. Но это означает, что когда Эндрю заканчивал стрим, сказав мне, что он на самом деле моросексуал, он сделал это потому, что посмотрел мое видео на эту тему и предположил, что я услышу его ответ. Лавар сцепляет руки перед собой и наклоняется вперед: — Эндрю. Если ты слышишь. Я бы с охуеннейшим удовольствием взял у тебя интервью. Я даже не знаю, какие бы вопросы тебе задал. Ты можешь просто зайти сюда и поболтать, а я выложу всю, нахрен, запись, мне вообще все равно. Я не говорю, что я прям твой самый огромный фанат. Я просто хочу сказать, что я фанат, которому есть что предложить, в том числе почти сто тысяч подписчиков, как ты можешь поглядеть пониже, благодаря Ютубу, который показывает всем, сколько у кого подписоты. Чего бы тебе хотелось на интервью? Я тут как-то слышал, что Джанна Розетти использовала ароматические масла и нарисовала плакат в-стиле-средней-школы, полный позитивных высказываний. Если захочешь приехать ко мне домой лично, я предоставлю тебе все это. Если нет, то сам все привези, у тебя есть деньги, я уверен, ты мог бы сам себе все это купить. Все, что я хочу сказать, — у нас могло бы получиться очень и очень славное сотрудничество, если ты открыт к такому. Нил бросает взгляд на Эндрю и видит, что он завис в телефоне. В Ютубе, вообще-то. Эндрю наклоняет телефон, чтобы Нил мог видеть, что он делает. А делает он вот что — ищет это видео и комментирует: «я подумаю над этим». Эндрю убирает телефон. — На сегодня все, — говорит Лавар. — Я уверен, что завтра, когда я снова найду свой рассудок, будет что-то еще, но сейчас он потерян, а я очень не хочу его искать. Скоро увидимся. — Ну, короче, — говорит Пейдж, — на вас обратили внимание. — В этом и был смысл, — соглашается Нил. — Вам приходит уведомление, когда кто-то отвечает на ваш комментарий на Ютубе? — спрашивает Эндрю. — Понятия не имею, — задумчиво произносит Пейдж. — А чего такое? — Да просто так. — Мы же стримим с твоего аккаунта, да? — Спрашивает Нил Эндрю. — Агап. — Очень хорошо, — говорит Нил. Пейдж отключает ноутбук, закрывает его и встает. — Мы можем позаниматься домашкой? Я сегодня ну вообще не поняла ничего на математике. — Агап, — соглашается Нил, вставая. Он останавливается рядом с Натали. — Присоединишься? Натали корчит ему гримасу, но встает: — Ну полагаю. Нил обнимает ее за плечи, а Натали обнимает его, и они вместе идут на кухню.

***

Райли появляется на пороге их дома после обеда в среду, буквально с ведром попкорна в руках и двумя видеоиграми, торчащими у нее из сумочки. — Что за нахрен? — спрашивает Нил вместо приветствия. — Я же сказала, что принесу прикольные фигнюшки, — говорит Райли, пожимая плечами в знак приветствия. Она направляется прямиком в гостиную, чтобы поставить попкорн на стол. — Ты принесла прикольные фигнюшки? — спрашивает Эндрю, поднимаясь из подвала и замечая ее у дивана. — Сам же знаешь, что принесла, — говорит она. — Давненько у меня не было съедобного, — говорит Эндрю. — Мне только нужно быстренько принять душ, и я сразу спущусь. — Съе… ой, бля, Эндрю, они не настолько хороши. — Плохие съедобные все равно остаются съедобными, — говорит Эндрю, поднимая руку, чтобы пресечь любые протесты. — Не беспокойся об этом. Я уверен, твои кулинарные навыки были на высоте. — Это ж попкорн, — говорит Райли искренне извиняющимся тоном. — Ничего веселого в нем нет. — Попкорн? Теперь дети это так называют? — спрашивает Эндрю, останавливаясь в прихожей. А потом пожимает плечами. — Ну, видимо, я больше не шарю. Да фиолетово. Необязательно шарить, чтобы ширять. Просто дайте мне десять минут, я сейчас спущусь. — Эндрю, это не травка! — кричит Райли ему вслед. — Эндрю! Нил, тебе придется сказать ему, у меня духу не хватит сказать ему… — Да он шутит, — успокаивает ее Нил. — По-моему. — По-твоему? Ты не можешь сказать наверняка? Он твой муж! — И я почти уверен, что он шутит. Просто не знаю наверняка. По-моему, я вообще никогда не видел, чтобы он… ну, вообще-то, был разок в колледже — но, честно, это вышло скорее случайно… ну, во всяком случае, первая половина брауни была случайной, а потом Джек такой: «идиотина, это ж брауни с травкой», и начал над ним ржать, но это ничего не дало, потому что Эндрю просто посмотрел ему в глаза и откусил еще кусок брауни. — Богом клянусь, вот вообще не могу представить Эндрю, употребляющего наркотики. — Серьезно? — Просто кажется, что… я не могу вообразить, чтобы Эндрю был готов потерять контроль. — Действительно. Да он обычно и не употреблял. В тот раз нам с Кевином пришлось притвориться плохими парнями и настоять на ночной тренировке — «сезон только начался, кому какая разница» — чтобы вытащить оттуда Эндрю. Мы просто дали ему полежать на краю корта, пока сами тренировались. Короче, он накупил в автомате закусок на двадцать баксов и умял половину пиццы, а проснувшись на следующее утро, заставил нас поклясться, что мы никогда больше не дадим ему съесть брауни, если только он сам их не приготовил. Так что я вполне уверен, что он шутит. — Окей. Если честно, это… не сильно утешает. — Почему нет? — Не уверена почему, но не утешает. Нил пожимает плечами. Ну, что ему поделать. — Как там Мария? Райли ухмыляется: — У нее все хорошо. Сегодня тусуется с другими друзьями — они собираются в бар попозже. Она передавала привет. — Передай ей от нас тоже. — Она посоветовала нам в следующий раз заняться чем-нибудь менее занудным, чтобы она тоже пришла потусоваться. — Так говорит, как будто сама не зануда. — Она милашка, когда так говорит, — говорит Райли, все еще ухмыляясь. Сладенько. Это мило. — Она говорит, что если мы когда-нибудь захотим посмотреть «Доктора Кто», она придет, но «Шерлок» для нее слишком. — Лицемерие в высшей степени, — рассудительно говорит Нил. — Да и вообще, мы будем смотреть, как «Шерлока» обсирают — хотя, мне кажется, это, типа, как вот я могу поржать над своим братом, но любой другой, кто над ним посмеется, получит пинка. — Есть такое, — говорит Нил, услышав скрип лесенки. — Мы здесь, чтобы смеяться над собой, а не чтобы смеялись над нами. — Я здесь не чтобы смеяться над собой, — говорит Эндрю, присоединяясь к ним в гостиной. — Я здесь, чтобы посмеяться над говеным сериалом. И, возможно, еще над Ники, поскольку именно он заставил нас его посмотреть. Мы готовы? — Мне нужно подрубить… и, стойте, смотрите-ка сюда, это же десятифутовый HDMI-кабель, мы же можем протянуть его через всю комнату, — радостно говорит Райли, передавая кабель Нилу, когда Нил протягивает руку. — Видео же на Ютубе, да? — спрашивает Нил, открывая свой ноутбук. — Ага. «Шерлок — шлак». Ты же умеешь пользоваться HDMI-кабелем? — Мне показали мои дети. Теперь я могу произвести впечатление на любую даму. — Пока ты знаешь, что не производишь впечатления на меня, — бубнит Эндрю. — Теперь я тоже знаю, как пользоваться кабелем. — Да ты все равно слишком крутой, чтобы тебя впечатлять, — говорит Нил, ища видео. Кабель действительно тянется через всю комнату — Нил ставит ноут рядом с Райли, чтобы она могла контролировать, когда включать и выключать, и садится посередине дивана. — Ты держишь попкорн, — говорит Райли, передавая ему попкорн. Это реально «прикольные» фигнюшки — попкорн с шоколадом и карамелью, а не просто с маслом, — и Нил соглашается со своей ролью. Эндрю смотрит на попкорн, удивленно подняв брови: — Это и есть эти твои «прикольные фигнюшки». — Я же говорила тебе, — отвечает Райли, слегка подпрыгивая, когда Сэр появляется на подлокотнике рядом с ней. Это продлится почти два часа. Нил не будет просто сидеть целых два часа. Пошло оно. Он закидывает ноги на колени Райли и кладет голову на колени Эндрю, кладя на живот банку с попкорном. Эндрю и Райли без комментариев молча тянутся, чтобы зачерпнуть по горсти попкорна, и Райли нажимает на воспроизведение. — Он только что произнес «Хью» как «хую»? — бурчит Эндрю через полторы минуты. Никто не отвечает. — Он только что назвал Шерлока «овер-психанутым»? — спрашивает Нил. — Агап, — отвечают Эндрю и Райли. «Первобытный галлюцинаторный кошмар», — говорится в видео. О боженьки. Видео почти сразу же переходит к разговору о Докторе Кто. — Ты, получается, смотрел сколько — три эпизода «Доктора Кто»? — спрашивает Райли у Нила. — Я смотрел все, что вы с Эндрю мне показывали. — Тогда смотри внимательно, — велит Эндрю. — Этого ты не знаешь. Нил внимательно смотрит. Его вывод таков: «Доктор кто» — сериал еще хуже, чем он думал. — Поставь на паузу, — говорит он Райли, и она ставит. — Хей. Почему всякий раз, когда вы хотите, чтобы я посмотрел сериал, он ну просто пиздец какой стремный? — «Доктор кто» не стремный, — обиженно говорит Райли. — Он просто… окей, Одиннадцатый был не самым… слушай, Моффат не великий писатель… — Звучит как плохой сериал, — замечает Нил. — Он о… он о партнерах. О людях. — Да, но этот парень только что прямо сказал, что Моффат лишил сериал этого, — говорит Нил, указывая на телевизор. — Это то, что он только что произнес — что шоу будет о Докторе, а не об историях и людях, с которыми он контактирует. То есть, мне понравились эпизоды с Девятым, которые вы показали мне… — Лучший Доктор — объективно, — высказывает мнение Эндрю. — Даже если и был хреновым с точки зрения этого — как там его — визуальной фигни. — Визуальной фигни? — повторяет Райли. — Визуальной фигни. Но вся та сцена с: «за девятьсот лет я ни разу не встречал человека, кто был бы не важен»? Вот о чем ты говоришь — о важности людей, которым он помогает, о важности историй, с которыми он взаимодействует. А эти ребята активно твердят, что Моффат все это убрал… разве он не начал где-то с Десятого? — Окей, нет, он начал с Одиннадцатого, что, как я уже признала, было не очень клево, но подумай, — говорит Райли. — Эпизод с Ван Гогом. — Принимаю аргумент, но из-за одного эпизода шоу не становится хорошим, — возражает Нил. — Здесь я на стороне Нила, — говорит Эндрю, поднимая руку над банкой с попкорном. — Во-первых, эпизод с Ван Гогом не был спродюсирован, срежиссирован или написан Моффатом, поэтому, конечно, в нем нет тех проблем, которые есть в большинстве работ, написанных им. Но по той же причине, если бы Моффат просто писал по одному эпизоду за раз, вместо того чтобы рассматривать сериал в целом, он бы избежал именно того, о чем говорит парень в этом… — Окей, ладно, но я же не заставляла тебя смотреть плохой сериал, я заставила тебя посмотреть хорошие части. Можем уже смотреть дальше? — спрашивает Райли, водя пальцем над кнопкой воспроизведения. — Аха, — соглашается Нил. Не проходит и двух секунд, как эйчбомбергай говорит, что ему нравится Девятый, и Эндрю машет рукой, как бы говоря: «вот видишь»? Движение руки повторяется несколько раз в течение следующих нескольких минут, становясь все более выразительным, и Нил не может не согласиться — эйчбомбергай прав. Он обсуждает отрывок из «Этюд в розовых тонах» — вот откуда появился Шерлок, посмотрите на его знания, посмотрите, как он разбирается во всяких штуках, — и Эндрю кивает, буркая: — Как Питер Уимзи, та же концепция. — Фрина Фишер, — говорит Райли, и Эндрю кивает на это тоже. — Нэнси Дрю. — Дело не в том, что они какие-то особенные, — говорит Эндрю, и Райли нажимает паузу, чтобы он мог договорить, — дело в том, что они приложили усилия, и так вышло, что их ум направлен на решение подобных проблем. — В точку, — соглашается Райли. — Ты мог бы быть Нэнси Дрю, если бы научился наблюдать за вещами и следить за людьми. Она нажимает на кнопку воспроизведения, но через две секунды Эндрю машет ей, чтобы она поставила на паузу. — Вся эта тема с обручальным кольцом не имеет смысла, — раздраженно говорит он. — Как бы, внутренняя сторона моего обручального кольца чистая… — С кем это ты мне изменял? — спрашивает Нил. Эндрю закрывает ему рот рукой. — Она чистая, потому что я его не снимаю. Как она может испачкаться? Кольцо же прилегает к коже. Под него попадает только вода. И как оно останется чистым, если я его сниму? Что мне с ним делать, макать в грязь как макают ободок стакана в соль? Если я его сниму, а оно испачкается, то оно должно испачкаться полностью, а не только внутри. Глупо. — И вся эта тема с очисткой порта зарядки в телефоне, — ворчит Райли. — Я думаю об этом каждый день своей жизни. Я почти не пью. — Пиздец как глупо, — соглашается Эндрю. Райли снимает с паузы. А потом эйчбомбергай упоминает самую большую, абсолютно забытую, больную мозоль Нила. — Вот схуя он не стрелял из пистолета другой рукой? — раздраженно спрашивает Нил, наблюдая, как Шерлок корчится в нелепых позах, объясняя, что человек не мог совершить самоубийство, выстрелив в себя не той рукой. — Я использую для этого левую. Потому что когда отдача пойдет мне в руку, я не хочу на какое-то время потерять способность писать. И еще потому, что не стоит подвергать такому воздействию руку, способную к мелкой моторике, особенно если планируешь часто стрелять из пушек. То есть, я о том, что в фильмах все время неправильно держат оружие — ты же не стреляешь одной рукой, что, сука, с тобой не так, у твоей руки нет точки опоры, она неустойчива, не так много людей могут убивать без дрожащих рук, и даже если ты не тревожишься и не хочешь блевать от этого, у тебя все равно может колотиться сердце, потому что за тобой погоня, или может упасть уровень сахара в крови… Эндрю гладит Нила по волосам. — Я все, — спокойно говорит Нил. — Можете врубать. Никто особо не распинается о тупости визуальных и аудио-эффектов. Они глупые. Глупые эффекты раздражают, но ни один из них не пользуется успехом в кино. Это не их больная мозоль. — Плачущие ангелы были классными, — как бы промежду прочим говорит Эндрю, и все соглашаются. Нил берет немного шоколадного попкорна. Он сладкий. Нилу это начинает надоедать. Ему надо было самому приготовить себе обычный масляный попкорн. Если попкорн со вкусом шоколада и карамели считается за «прикольные фигнюшки», то сливочный вкус что, будет «неприкольными»? Джон Ватсон в сериале не играет особо важной роли, это правда и справедливо. Сколько они там уже смотрят? Прошло сколько, минут двадцать? Да господи ж боже. Нил бросает беглый взгляд на часы, а затем смотрит еще раз. Прошел почти час. Окей, может, это и хорошая штука, может, на это стоит потратить время. Нил признает, что, возможно, ему это интересно. Может, ему даже вкатывает. Мэри Ватсон просто слили, это правда. Серьезно. Все это знают. Она была просто поворотной точкой в сюжете. — Это они превратили ее в поворотную точку, — бурчит Райли, когда Нил думает об этом. — Сексисты. Никогда не доверяйте мужчинам. Нил с Эндрю кивают. — Ирэн Адлер была классной, — говорит Райли, когда анализ углубляется в ее характер. — Но не в сериале, очевидно. — Не, в этом сериале ее история ну просто хуета, — соглашается Эндрю. — Да и вообще, представьте только, вот вы гетеро и вас шокирует обнаженная женщина. — Это была единственная часть, с которой я зарелейтилась, — говорит Райли, ухмыляясь. — Что думаете о сцене с шеей Бенедикта Камбербэтча? — Их было около восьмидесяти одной, — отмечает Эндрю. — Теоретически это было интересно в первый раз, а потом надоело. О, стойте, он говорит о бумеранге. — Бумеранг, — говорит Нил с отвращением. — Бумеранг. — Прям пиздец тупо, — соглашается Райли. — После этого он не должен был ее привлекать, — говорит Эндрю. — Бумеранги по сути своей непривлекательны. — Он вообще ее привлекать не должен был, — говорит Райли. — Он же непривлекательный. «Мозги — вот, что сейчас сексуально», — передразнивает она. — Ну ладно. — Я скоро начну прятать бумеранг по всему дому, — говорит Нил Эндрю. — Наблюдать, как ты его находишь, будет возбуждающе. — Искать его будет анти-возбуждающе для меня. — Величайший парадокс. — О, блин, мачете, — говорит Райли, глядя на мачете. — Я забыла об этом… он только что сказал, что споткнулся о теорию о секретном четвертом эпизоде? — Это было решающим для моего удовольствия от четвертого сезона, — говорит Эндрю. — Я думала, ты не смотрел четвертый? — Я и не смотрел. Ники вернулся в Германию, поэтому не смог заставить нас посмотреть его. — Эндрю просто следил за обзорами, — объясняет Нил. — И прочитал несколько блогов. — Окей, но эта часть — реально херня, — говорит Эндрю, наблюдая за анализом фанатских теорий о том, что четвертый сезон сделали плохим намеренно. — Иногда хочется верить, что люди говорят тебе правду, — говорит Райли. — А потом привыкаешь доверять СМИ. Видишь что-то и думаешь: «о, его будут снимать дальше», и когда сериал такой: «ага, будут», ты думаешь, что это правда. — А потом ты начинаешь смотреть, — добавляет Эндрю. — И не хочешь думать, что ты был глупым. Или что зря потратил все свое время. — Ну типа да, — говорит Райли. Они смотрят дальше в тишине. — Это восхитительный ромп, в которой история имеет смысл, — говорит эйчбомбергай о другой экранизации. — Было бы славно, — буркает Эндрю. — С удовольствием бы посмотрела сериальчик, в котором есть смысл, — соглашается Райли. — Можем посмотреть, — говорит Нил. — Зачем нам? — спрашивает Райли. — Чтобы посмотреть сериал, в котором есть смысл? — Сложнее хейтить сериал, в котором есть смысл, — говорит Райли, отправляя в рот горсть попкорна. — Но все равно вполне возможно, — говорит Эндрю. — Я вот могу. По-моему, я покруче тебя в хейте вещей. — Ложь. Я просто лучше контролирую себя, чтобы иногда быть счастливой. Эндрю бросает в нее попкоринкой. — Карамель? В волосы? — спрашивает Райли. — Ну прям пиздец некрасиво, Эндрю. — Волосы не задело. — Но было близко, — ворчит Райли. — Твоя щека не так близко. — У меня длинные волосы, Эндрю. А не ежик. — У меня тоже не ежик. Я что, солдат ебучий? — Нет, ты слишком крут для этого. — Спасибо. — Теперь можно врубать? — Ага, — соглашается Эндрю. — О, да, друг, которого он запомнил как собаку, — бубнит Райли с набитым попкорном ртом. — Кто-кто? — спрашивает Нил. — У него был друг, который умер, и это было травмирующе, поэтому он запомнил друга как собаку. — Это вот как работает травма? Узнаю ли я на следующем сеансе терапии, что белка, которую я разделал в пять лет, на самом деле была моей лучшей подругой? — Травма работает не так, — говорит Райли, — а еще это полный, нахуй, пиздец. — Если бы мы заблудились в лесу и умирали с голоду, это было бы очень полезно. — Будь у тебя нож при себе, — напоминает ему Эндрю. — Но ты никогда не носишь их с собой. — Может, я проработаю это на терапии. — Ты скажешь своей терапевтке, что не носишь нож, и, думаешь, она оттерапиит тебя так, что ты начнешь его носить? — Возможно. Очевидно, у меня тут кое-какое отторжение. — Большинство людей испытывают отторжение к ношению оружия, — говорит Райли. — Это нормально. — Нормально ли? — Нил спрашивает риторически. — Ага, — решительно отвечает Райли. Эндрю гладит Нила по голове. — О, блин, он сейчас расскажет, как сильно Моффат ненавидел фанатов? — говорит Райли, выпрямляясь. — Блять, туда его. Они смотрят. — Скажи это, — бурчит Эндрю, пока эйчбомбергай подробно повествует о том, как и в сериале, и в интервью Моффат ясно дал понять, что ненавидит своих фанатов. Райли щелкает пальцами в знак согласия. Нил чувствует, как у него поднимаются брови — он прекрасно помнит, как услышал, что зрители никогда не узнают о том, как Шерлок выжил. Помнит, как они обменялись взглядами с Эндрю. Помнит волнение Ники — «больше поводов для теорий», как Ники тогда и сказал. Нил не из тех, кто строит теории. Или… ну, может, не совсем так, потому что он не прочь почитать детективчики. Ему просто нравится знать, верны его теории или нет. Концовка видео — настоящий шок для организма Нила. Прошло уже почти два часа? Райли поднимает руки над головой и аплодирует так, словно только что забила гол. — Он прав! — кричит она. — Он был прав во всем, это реально был просто парад говна — они же клялись, что все кончится хорошо, в этом же была вся долбанная предпосылка, клялись, что придумали что-то умное и что-то запланировали, и что все будет хорошо, а потом концовка не была плохой даже хотя бы в хорошем смысле, — говорит она, держа руки перед собой. — Им даже не хватило порядочности добавить что-нибудь прикольненькое. — Что, например? — спрашивает Нил. — Что они могли сделать? — Ну не знаю, хорошее взаимодействие персонажей? — она машет рукой. — Типа, разве нельзя было показать нам их как друзьяшек? Там есть всего одна часть, та самая, где они вместе выпивают, и я смотрела ее и такая: «ну слушайте, это, конечно, круто, но я просто хочу, чтобы они сели и поболтали», понимаешь? Типа, даже если сюжет говно, я согласна на говеный сюжет при хороших персонажах. — Желательно, чтобы было и то, и то, — говорит Эндрю. — Конечно, но в мире-то все равно только семь конфликтов, и что отличает историю, так это персонажи. Сериал просто, типа, абсолютно безнадежен. — Если только ты не поклонник шеи Бенедикта Камбербэтча, — язвит Эндрю. — В этом случае сериал есть за что любить, — соглашается Райли. — Но, короче, есть еще второе видео, но… дети будут дома через сколько, минут через десять? Нил проверяет телефон и, конечно же, получает сообщение от детей о том, что они в автобусе. — Да, кстати об этом, — он пишет им, сообщая, что дверь не заперта. — Честно, я думала, что нам станет скучно и мы просто, типа, проскипаем видео… — Ты сказала, что оно будет реально интересным! — упрекает Нил. — Да, но я же не думала, что оно реально будет, я подумала, у нас будет достаточно времени, чтобы и второе видео проскипать, но, наверное, сделаем это уже как-нибудь в другой раз. Оно тоже длится где-то два часа. И тоже должно быть реально интересным. — Прям реально интересным, или мы просто его проскипаем? — спрашивает Эндрю. — Прям реально. Или, может, мы просто его проскипаем. Понятия не имею, я ж не смотрела. — Зато честно. О чем видео? — О заговоре Джонлоков. Эндрю делает глубокий вдох: — Может, будет даже забавно. — Вот я тоже подумала, — говорит Райли, ухмыляясь. Дети врываются в дверь: — Райли! — радостно говорит Пейдж, скользя в гостиную носками. — Приветик, малышкинс! — лыбится Райли. — Райли, — говорит Натали, кивая с чуть большим достоинством. Райли кивает в ответ: — Натали. Я принесла «Л. А. Нуар», хотите поиграть? — А это что? — спрашивает Натали. — Детективная игра. — Конечно, — соглашается Натали. — Оки, — соглашается Пейдж. Райли отключает ноутбук Нила, пока Пейдж врубает плейстейшн в сеть. — Технически это игра на одного, — объясняет Райли, — но мы все можем показать свои детективные способности. — Звучит прикольненько, — весело говорит Пейдж. — Нат, не хочешь за джойстик? — Нет. Пейдж, кажется, легко смиряется с отказом — наверное, чувствует, что Натали расстроена, но Нил уверен, что она не знает о причинах. Она просто пытается как-то… вовлечь Натали, хоть как-то. Пытается подбодрить ее. Нила еще ничто никогда так не угнетало. Это похоже на Эндрю и Аарона — одна защищает так, что готова убить, другая пытается жить совершенно другой жизнью. Разница в том, что Пейдж не ненавидит Натали за это. Как раз наоборот, на самом-то деле. Пейдж обожает Натали за это. И Нил совершенно уверен, что Натали никогда не стала бы принуждать Пейдж к той же сделке, которую Эндрю добился от Аарона — она сама говорила, что не хочет, чтобы ее друзья были несчастны, что не хочет, чтобы они не влюблялись или не находили других людей важными. Просто она тоже хочет быть важной для кого-то, и этот человек больше не Пейдж, и… и хотя взросление Нила было ненормальным, быть четырнадцатилеткой было ужасно даже для него, и это, наверное, обычное для всех дело. Нил надеется, что Натали поговорит об этом с Би, но вчера она вернулась домой с терапии в таком же угрюмом настроении, как и в понедельник, так что, возможно, нет. Нил подавляет вздох и переключается на историю, разворачивающуюся на экране телевизора. — Мне зайти в дом? — спрашивает Пейдж. — Я хочу знать. — У тебя нет ордера, — говорит Эндрю. — Зайдешь сейчас, и все, что найдешь, не сможет быть использовано в качестве доказательства в суде. — Ты юристом заделался, что ли? — Натали цокает. — Технически нет, но близко. Это останавливает игру — Пейдж поворачивается к нему лицом. — Что? — Я изучал введение в право, — говорит Эндрю так, будто они должны были это знать. — После выпуска я предпочел юридический вуз экси, но моей целью — насколько она у меня вообще была — было стать юристом. Пейдж таращится на него. — Должен ли я обижаться на такой уровень недоверия? — сухо спрашивает Эндрю. — Никогда бы не подумала, что ты был бы юристом, — говорит Пейдж. — А для чего, по-твоему, я ходил в колледж? — Ну, типа, все, что я читала, звучало так, будто ты поступил туда только потому, что там учились Аарон и Ники, — говорит Пейдж. — Вот я и подумала, что ты выберешь что-нибудь типа английского или немецкого, что-то, в чем ты и так уже хорош, просто чтобы тебя не выперли. — А еще я пошел, чтобы порадовать Хиггинса. Человека, который был ответственен за мое дело. — О. Ты поэтому выбрал юриспруденцию? — По большей части. — Ты бы вернулся к ее изучению? Эндрю пожимает плечами: — Возможно. Ты продолжишь играть? Пейдж растерянно моргает, а затем вспоминает про игру. — Конечно. Так что, не заходить в дом? — Не заходить в дом, — подтверждает Эндрю. Это оказывается правильным выбором, и они двигаются дальше. Райли остается на ужин, внимательно слушая, как Пейдж рассказывает, как же тяжко быть подростком: какое это ужасное время, и что у Вани начались месячные посреди урока, и ей пришлось носить спортивные шорты весь остаток дня, у Дэйва были неприятности из-за того, что он болтал на уроке, Сэнди чуть не отправили домой из-за того, что на ней была майка на тонких бретельках, и ей пришлось весь остаток дня ходить в зимнем пальто, поэтому Натали и Тина все свободное время обмахивали ее тетрадками, чтобы она не перегрелась. Натали вообще ничего не говорит. Она ест, и это утешает, но… Нил вздыхает. Школа — полная херня. Может, им с Эндрю просто начать обучать детей на дому, чтобы они могли носить майки с бретельками и разговаривать. Это разве что, сильно сложно? Большая часть учебного года у них с Эндрю выпадает на свободное время, так что учить на дому выполнимо. Да и вообще, необязательно же следовать обычному школьному расписанию. И они могли бы нанять репетиторов — они могут себе это позволить. Конечно, в таком случае все остальные дети все еще будут ходить в школу, и это тоже ужасно. Может, им просто… купить саму школу. Если школа принадлежит им, они могут изменить правила. Райли задает Натали вопрос, получает в ответ полслова и соглашается с этим с большей милостью, нежели Пейдж — Пейдж бросает на Натали взгляд, так и говорящий: «ну чего ж ты такая грубая?». Натали встает и, не говоря ни слова, идет наверх. — Я не знаю, чего это она такая, — говорит Пейдж. — Ей четырнадцать, — говорит Райли. — В четырнадцать можно так себя вести. — Я же себя так не веду, — замечает Пейдж. Райли пожимает плечами: — Ну, когда начнешь, я не буду тебя за это осуждать. — Четырнадцатилетние же не грубые по природе. — Нет, но у них столько всего происходит, что иногда из-за этого трудно быть милыми. — Ну я же веду себя мило. — Поздравляю, — говорит Райли. — Я рада. — Необязательно меня передразнивать. — Я не передразнивала. Я серьезно. Нил наблюдает, как Пейдж решает уступить в этом случае. — Может, посмотрим «В лучшем мире», — предлагает Нил. По взглядам, которые на него бросают, он понимает, что все здесь знают, что он меняет тему, но никто не возражает, и Эндрю сжимает его руку, и они двигаются дальше.