The First

       Как обычно, он проснулся с лёгким выдохом.        Он не потрудился вылезти из углубления в полу, в котором свернулось его дряхлое тело. Навряд ли у него это получится. Прошло довольно много времени с тех пор, как была предпринята прошлая попытка... и он всё равно едва чувствовал собственные конечности.        Даже если бы он потрудился выползти из высохшего водопоя, какой в ​​этом был бы смысл? Он не мог восстановить силы, которые у него были, казалось, в прошлой жизни. Единственными питательными веществами, которые можно найти в камере, было содержимое его же тела, и он знал, что оно представляет собой не более чем прах и кости. Когда-то возле стены был раздатчик еды, но тот давно вышел из строя, и всё съедобное исчезло вместе с ним.        Туманные зрачки блуждали всего мгновение, прежде чем остановиться на серии отметин, вырезанных на бледной коже чуть ниже левого запястья. Взгляд остановился на шрамах, вдавленных хрупкими, ломкими ногтями сотни лет назад, когда он понял, что забывает больше, чем помнит. Линии были утешением. Хоть он и не помнил, как именно они ему помогали, но всё равно испытывал благодарность.        Он знал, что было его имя, правда концепция была далека. Даже если он потрудится сфокусировать затуманенные жарой глаза достаточно долго, чтобы прочитать буквы, высеченные на коже, он не удержит слово в голове надолго. Даже если ему удастся вспомнить, эта информация не будет иметь особого значения. В конце концов он вновь забудет, как и всегда.        Это нормально. Он знал, где находится слово, если оно ему правда понадобится.        Волна прохладного воздуха прокатилась по телу, смахивая толстый покров жара, увековечивавший воздух. Человек издал дребезжащий хрип удивления. Он едва мог видеть происходящее из положения, в котором лежала его голова, но самый край лавовой стены медленно опускался вниз, дюйм за дюймом.        Странно. Уже во второй раз за последнее время его вечная темница была открыта.        Затем в камере появились люди, высокие, размытые силуэты, вторгнувшиеся в его пространство. Он не стал считать, сколько их именно, однако фигур точно было больше, чем в прошлый раз.        Он закрыл глаза. Скорее всего, они пришли не за ним. Тогда ничего не произошло, было бы разумно предположить, что и сейчас будет то же самое.        Чьи-то руки внезапно схватили его, вытаскивая из обсидиановой ямы. Глаза через силу открылись, отдалённое чувство недовольства нарастало в глубине сознания. Неужели они просто не оставят его в покое? Разве ему не могут позволить сидеть здесь в вечной тишине?        Крохотный всплеск прошлых событий пронёсся в мыслях, и он вспомнил попытки убийства, которые ему приходилось терпеть годами подряд. Они никогда не заканчивались успехом, и он предположил, что прошло достаточно много времени, чтобы люди забыли. Так вот что они делали. Они планировали наконец-то убить его?        Неужели было так хлопотно оставить его в камере? Этого было бы более, чем достаточно. Если бы его замуровали одного с мимолётными, вялыми мыслями и тёплым узором обсидиана, окружавшим его сломанное тело, в месте, где никто не пробует его убить, пытать или использовать, он был бы доволен. Он слушал бы потоки лавы, пока они бы не остыли, запечатав его в каменной гробнице на всё оставшееся время.        Он знал, что так и останется здесь даже после того, как обсидиановая клетка сломается. Смутно он задавался вопросом, что будет делать в этом далёком будущем.        Руки подняли его, расположившись под плечами и коленями, и… почти болезненно дёргая массу хрупких волос. Он был почти поражён новым ощущением. Он не чувствовал ничего подобного много-много лет, и это было почти приятное изменение по сравнению с обычным состоянием омертвевших нервов.        Когда-то он думал, что размышления о пользе боли ради ощущений ни к чему хорошему не приведут. На данный момент это было неважно.        Он устало вздохнул, когда тёмная комната, которая заменила ему весь мир, исчезла из виду, сменившись обжигающим светом расплавленной лавы. Пришлось снова закрыть глаза, ведь чем дольше он наблюдал за ярким жёлтым свечением, чем больше они болели.        Коли его везли убивать и пытать, ну… По крайней мере, это было бы интересным изменением, пусть и временным.        А вдруг они нашли способ убить его раз и навсегда?        Ладно.        Он не мог найти в себе силы волноваться об этом.