Until the end

      — Распологайся, — улыбается Илья, указывая рукой кровать, — в мягкости и удобстве можешь не сомневаться.       Малинин присаживается на уголок, похоже, уже не своей кровати, указывая на место рядом с ним рукой, приглашая Сашу. Но Трусова с места сдвинуться не может. Адский, ещё сильнее пожирающий стыд, что она вот так вот повисла на чужой шее, отняла спальное место, выкинув Илью, как дворнягу какую-то на матрас внизу, хоть он и был вполне удобным и в комнате тепло, но все же. Саше стыдно и уж точно она себе не позволит так распорядится оказанной ей помощью.       Тем более Элла уже улеглась на мягкое одеяло, лежащее на матрасе. Туда же, к ней устремилась Лана, только Селма, прыгнув, залезла на руки к Малинину, что не переставал поглаживать белую шерсть, и Саше бы уже реально начать ревновать, что ее собаки такие предательницы, да вот доверят, Илья она доверят, и смотря на то, как тот мягко пытается отлепить когтистые лапы от футболки, и ее рошибает на совсем маленькую улыбку, коснувшуюся губ.       — Нет, Илья, спасибо, конечно, но я так не могу, — отмахивается девочка, неосознанно цепляясь за распущенные волосы. — Ты можно сказать приютил меня, а я ещё тебя на пол выгоняю из твоей же кровати.       — Это даже не обсуждается, Сань, — встал Илья, видимо, когда он стоял припустив голову, он чувствовал себя сильнее в их споре. — тем более, если ты моя гостья, я обязан оказать тебе все почести.       Саша рычит, бросая на того чуть ли не яростный взгляд, от чего Илья моргать чаще начал, и даже как-то ёжится, посылая примирительную улыбку как парламентера. Она тоже видимо свое выпустить не хотела, включив упорство там где не надо и сложила руки на груди, включив все режимы на максимум.       — Нет. — свирепствует старшая, забирая собственную собаку из рук растерянного Ильи, моргнувшего сначала левым, а потом правым глазом. Он дома выглядел по-особенному расслабленно, становясь тем мягким мальчиком с бешеными порывами самооценки, которого когда то возненавидела Саша.       Только на этот раз смотрит она на него по-другому. В злобе и соперничестве мигали вспышки заботы и желания, чтобы тому было хорошо, всегда это так было — когда он ставил перед ней стакан с кофе на перерывах, вслух фыркая, когда в перерыве останавливался в трех шагах от нее, спрашивая, пила ли она, и так и не дожидаясь ответа тащил к кулерам, совая в ее руки стакан воды, уходя восвояси. Он ведь всегда был рядом — все уходили, Нэйтан ушел, Мэр ушла, режимы сменились, Илья остался.       — Я сплю здесь, ты спишь на кровати, — тыкает пальцем девочка.       — Ладно, ладно, — поднимает руки Илья, снова забирая белую собачку себе. — Не кипишуй.       — Так бы сразу, — фыркает спортсменка, видимо, обрадовавшаяся, что победила в весьма неравном споре.       Победила, то, победила, только не прошло и трех часов, как она стала сомневаться, что не зря затеяла этот спор.       Ей было удобно, тепло, все благоволило к тому чтобы сомкнуть глаза и выдохнуть после накатанных эмоций, только Сашу мучают вопросы. Они, словно те щупальца черноты, облепили её голову, натягивая веки до боли в глазах, когда девочка уставилась в белую стену. В проветренной комнате, вдруг, неожиданно, закончился кислород и пальцы неосознанно вцепились в одеяло сильнее. Веко, наконец, пошевелилось, но только совсем не так, как нужно было — оно задрожало, проводя электричество по всему телу. Трусова вздрогнула, спешно убирая волосы. Снова…       Матрас был отодвинут куда то к углу у стены, и та видела очертания Ильи, когда он призраком ложился на кровать — с влажными после душа волосами, с чехлом безпроводных наушников в руках, и она хмурилась, потому что на светлых обоях иногда мелькали блики от света дисплея, когда он поднимал телефон, переключая плейлисты, поразительно тихий, но такой напряжённый… и он вообще… спал?       Саша знала об этом — наушники всегда были в его ушах, но в особый режим они вошли после Монпелья, где заплаканные глаза парня всматривались в табло с оценками — Илья ведь тот развал себе не простил до сих пор, ответсственность слишком большая, ведь спросите тренеров, родителей — те периоды может и забылись, может и смирились, да вот только что будет, если спросить простили ли они самих себя?       Она знала, что он постоянно в наушниках — и плейлисты кажется она уже определять может по дёрганию его ноги и нервного тика в виде дёргающегося уголка рта — далеко не фонк там был. Но не думала, что это распространяется и на ночи, когда демоны у каждого свои.       Кошмары были о остаются стилем жизни — кошмары, нервный тик, параллич, кровь, прилегающая к вискам, стучащая изнутри черепной коробки, и ей холодно, так… так холодно…       Этот убивающий припадок пришел снова, парализуя весь организм, заставляя его судорожно трястись от появившегося холода и по вискам тарабанит, приговор зачитывая: Марк, Марк, Марк, Марк!       Грудную клетку сдавили пятитонновой плитой, к горлу приставив нож. Сделали надрез, пуская алую кровь, что впитывалась в белую простынь и на ухо шепчут: Семья, Семья, Семья, Семья, Семья!       Ножом этим провели между ребер, вырезая кожу. Фарфоровую, каменную не настоящую кожу, вонзая острие в жизненно-важный орган — сердце. Разбивая его на клочки, рвя, не жалея, беспощадно двигая лезвием, крича, настолько громко, что Саша морщится: Илья, Илья, Илья!       Саша стонет, сипло выдыхая, когда слёзы потекли по щекам, ныряя в горло. Её подбрасывает, швыряет со стороны в сторону, мучая нечеловеческой болью в спине, когда наконец она не слышит такие же глухие, мучительные стоны.        Илья.       Он там.       Он живой.       Настоящий.       И ещё раз, ещё раз ногти цепляются за шею, за грудь, оставляя кровавые полосы по ткани дермы, новые синяки, но ей уже плевать. Все внимание, все зрения, вся Саша морально там, рядом с Малининым, пытается привести его в чувства, хотя на деле двинуться не может и от этого хнычет.       Малинин вскочил, жадно глотая воздух, что ударил его по голове и в глазах потемнело. Темно, тихо, но Саша видит, как блестят хрустальные следы на его чистом, детском лице, капая на футболку, одеяло, что отлетает в сторону, а руки трут, царапают глаза, словно пытаясь выколоть их.       — Сашуль, ты не спишь? — шепчет младший, когда поворачивает голову, встречаясь взглядом с Трусовой. Такой же мокрой от слез, истерзанной кошмарами, но смотрящей на него, не моргая. — Сашенька…       Малинин полностью сползает с кровати, присаживаясь рядом с Трусовой. Она ледяная, неподвижная и кажется не дышит, только моргает, прикрывая глаза с каждым разом от слабости, что нашла на неё после приступа. Такая же, как Илья.       Он ведь такой же холодный как и она — его холодом она сама пропиталась насквозь, когда ее душили, когда бросали оскарбления в спину, когда его руки причиняли ей боль — он был ее погибелью, ей же и остался, да вот только в тело врос и жить не давал спокойно, как и раньше, вот только сейчас переиначелось всё, и Саше страшно, так страшно… так страшно ему верить, ведь всё может вернуться снова, заново…       Саша просто холодна изнутри, холодом пропитано, да вот изнутри все тает, всем помочь пытается, да вот у Ильи всё вывернуто-перевёрнуто — снаружи горячий такой, тянется ко всем, заботой обвивает, только каждому в ответ прилететь удар может — верить, доверять ему нельзя, и вся эта забота — не о других, о себе, ведь так легче — о себе не думать.       Впервые Саша чувствует, что её за руку берут холодные руки младшего, проводя по костяшкам, за полечи поподвигая к себе. И от этого становится жутко.       — Всё, хватит. Иди ко мне, — и не дожидаясь ответа, тот тянет девочку на себя, затылок к себе притягивает, волосы гладит, мягко кончиком носа водит по ним, вдыхая, и ему всю боль ее на себя перетянуть хочется — никогда он не плакал из-за других, сейчас вот только захотелось, так сильно, что перед глазами плывет, а в груди печет от желания ее сделать счастливой, пусть хоть жизнь для этого положить — себя и ее он разобьет в клочью, на молекулы, если потребуется, их вот только оставит.        На руки поднимает, волосы ее поправляя, до сухо стирая слёзки с лица, и это его забота не громкие слова и шлепки по спине и плечам — вот так вот относится, молчать в тишине, ломаться не давать, боль перетаскивать, вживлять в себя, помогать зацепиться, но самому хрново, сам он — труп такой же ходячий, только с ололочкой горячей, который боль причинять может, но уже смысла не видит, лишь тащит до кровати, поспешно укладывая, и возится с ней, будто мама-кошка с котёнком, одеяло к ней поближе подтаскивает, волосы прибирает, по виску пальцами проводит и рядом ложится, тихонько сворачиваясь вокруг неё, отдавая всё то тепло, которое в венах пока ещё сохранялось.       — Ты…ты…- заикается старшая, когда Илья ложится рядом, отворачиваясь, чтобы не смущать. — Развернись обратно. Да, вот так.       Илья подрагивает, но одеялом обоих укрывает, поближе примоститься пытается, глазами влажными похлопывая, Сашу за локоть цепляет. Словно она и есть его якорь в этом мире, будто только на его может удержать, не дав сдохнуть в темноте и одиночестве. Трусова его понимает, на что двигается ближе, лбом к чужом плечу прислоняясь.       Его рука у нее на волосах, и это ни на что не похоже — ни на кого из ее семьи, он мягко приближает к себе, рамки оставляя, но Саше не хочется, Саше прижаться к нему хочется всеми руками и ногами и в голос говорить, говорить о чем угодно, либо просунуть в его глотку язык, лишь бы так в слизистой не было сухо, как бы эгоистично это не было, и он все гладит — волосы, лицо, висок, словно от себя отвлекался, под неё одеяло подминая, и тихонечко выдыхает, когда чувствует, что кожа под натиском его теплеет.       — Монпелье? — тихо спрашивает Саша.       — Монпелье. — в тон ей говорит Илья, прикрывая глаза, и Саша глаза трет ладонью.       — Это не должно быть так, — качает головой Трусова, и Илья хмурится. — И тем более нельзя после такого оставлять тебя одного.       — Лучше о себе позаботься, лисёна. — отвечает он, улыбаясь тускло, совсем не как раньше, так, что страшно.       — Илья, я серьезно. — качает она головой. — Ты не должен проходить через это в одиночку. Кто-то… хоть кто-то должен знать, с чем ты сейчас борешься. Ты не должен проходить через это в одиночку.       Малинин тыльной стороной руки трет воспалённые глаза, отзываясь:       — Время идет, а ты всё не меняешься, — качает головой он, вслух усмехаясь. — Ты ведь и раньше так же громко и много говорила. Но сейчас, как и всегда. Ни к чему.       Он молчит. Молчит, смотрит на нее, с неведомой ей нежностью проводит по лицу, костяшками опоясывая висок, больно улыбается, и Саша хватает, за руку его хватает, крепко прижимая к себе, и горячо, внутри горячо так, как и тогда, когда дыхания в Сайтаме смешивались, а конечности друг за друга цеплялись, в поиске места под солнцем, Саша ведь хватает и целует — крепко, врываясь губами, и как это вообще возможно — ведь у него плюшевые губы, мягкие такие, и он целует сам, перехватывает, не она уже — целует он, к себе прижимая, и все это в две стороны идет — они наливаются холодом, своим холодом, холодом друг друга, что с теплом перемешивается, когда та отстраняется, упираясь лбом ему в грудь.       — Что бы ты не делал, к чему бы не стримился, — тихо шепчет она. — Слышишь меня? Ты можешь расчитывать на меня.       Он улыбается, ее по рыжим вихрам гладит — она чуть ли не физически слышит это.       — Я знаю. — отвечает Илья, прикрывая глаза.

***

      Зеленый чай медленно наполнял кружку перед Сашиным носом, когда та, сложив руки на груди, пыталась зарыться в чужую футболку. Позаимствовала у Ильи, как и самые маленькие шорты, что были у фигуриста с прошлого года. Так было комфортно, тепло и… радостно?       Саша впервые за множество неисчислимых лет выспалась. На белой, устрашающей коже лица проявились цвета: губы порозовели, набухли, словно бутоны роз, синяки под глазами стали чуть более незаметными, привлекая внимание к зеленым глазам. Саша казалась человеком, это уже было прогрессом, по сравнению с предидущими месяцами. У неё странная ухмылка, больше напоминающая хитрую издевку и заигрывание на губах вычертилась, на что Малинин довольно хмыкнул, когда ставил перед Трусовой подогретую кашу.       — Чем богаты, тем и рады, — пожимает плечами Илья, падая на стул на против. — тебе ещё повезло, рисовая. Овсянка эта мне уже по горло, — показывает Илья, на что Саша ещё сильнее улыбается, ложку в тарелку засовывая.       — А ты почему не ешь? — у Саши, живой Саши рыжие волосы спадают на лицо, пока она их поспешно собирает, а голова приподнимается от тарелки.       — Я поел, — отмахивается Илья, не отрываясь и на секунду, наблюдая за Сашей. Словно, впервые увидел и жаждал изучить, распознать. Хотя, это верно, такую взрослую, но начинающую отдавать признаки жизни Сашу, Малинин видит впервые. — Точно, забыл, — ударяет себя по лбу младший, — у нас же варенье есть. Тебе какое?       — В смысле какое? — жуя переспрашивает спортсменка с набитым ртом. Она, будто еду ни разу не видела, дорвалась, пихая в себя теплую, домашнюю кашу.       — Типа клубничное, малиновое, земляничное, — тараторит Илья, прищуривались у холодильника. — брусничное, вишеневое…       Спортсмен руку на затылок кладет в волосы забираясь, пока второй держится за дверку, в полный рост вытягиваясь чтобы полноценно видеть содержимое верхней полки. Саша смотрит, не отрывается, чувствуя, что порочные глаза оторваться от повзрослевшего, возмужалого тела младшего, не могут. От того нижнюю губу прикусывает, надавливая сильнее, когда майка, и без того открывающая вид на сильные руки, с плеча спадает, снизу приподнимаясь. Противно, Саша, как ей только наглости хватило?       Сидит на его кухне, ест его еду, одета даже в его одежду, не имея сменной и смеет заглядываться, да что уж там, пялится на его тело. Оправдание ищет, находя только одно, что для неё совмещение смазливой внешности и не менее приятного, притягательного нутра, слишком интересна. Она влечет, заставляет засматриваться под мягкий, спокойные, но всё-таки уже изменившейся голос. Заставляет любоваться и…       — Са-аша-а, — тянет Илья, размахивая рукой перед лицом Трусовой. — Сань, ты тут?       — Я…а я… д-да, что? — блеет Трусова, и ведь не спихнешь это на недосып, она впервые спала так хорошо, просыпаясь от поглаживания по плечу. Илья все видит, на сквозь её читает, от чего ухмылка растягивается на лице во весь рот. — Что?       — Я спрашиваю, какое варенье? — хмыкает тот, довольно отводя взгляд обратно к холодильнику.       — Да любое… там, ну малиновое, — тараторит Трусова, все больше, и больше краснея от переизбытка в ней того, чего не должно было появляться при таких обстоятельствах.       — Значит, любишь малину? — не успокаивается младший, когда без труда достает банку.       Саша молчит, нервно сглатывая, когда тот сдавив в руках банку, крутит крышку, а затем, крайне похабно облизывает палец, что испачкался в варенье. Сашу даже в жар бросило, и если раньше она краснела, то теперь стала богровой, как содержимое банки. Этот расклад Малинину, видимо, очень нравился.       — Я тоже люблю, сладко. — чуть тише, почти шепчет Илья, подходя к Саше с этим чудовищным вареньем, ставя сладость перед ней. — Скажи, как тебе, когда попробуешь.       — Обязательно, — мямлит девочка, неожиданно почувствующая себя слабой, как мелкая зверушка — жертва. Только малиновое варенье в кашу роняет, смотря на неё ещё более странно, чем на Илью.       Он к окну подходит, когда чайник с тресканьем перестает гудеть, и пар идет носика, когда тот тянется в спине, растягиваясь, через плечо говорит ей:       — Тёплой налей.       — А с чего это, — громко начинает она, но Илья лишь оборачивается и показывает ей язык, после — усмехаясь, и Саша закатывает глаза, оставляя тарелку с кашей на столе, когда парень оперся локтями в подоконник, глазея на улицу.       Трусова залила кипяток в термос, глянув на кувшин с холодной водой, но, поколебавшись, лишь закрутила крышку приспособления, поставив чайник обратно на подставку, а термос отнеся на подоконник, поставив рядом с Ильей, сев к ему за столом спиной, отпивая горячего чая, слыша, как русый двигает термос к себе, отвинчивая крышку.       Саша давится смешком, когда слышит, как он сдавленно вскрикнул, и кипяток обжог ему губы, на что девушка лишь спрятала голову в ладони, помешивая рисовую кашу в тарелке, вслушиваясь в действия за спиной, уже прикидывая, когда ей бежать.       Спокойные шаги раздавались всё ближе, когда она сжимает ложку в руках, жмуря глаза, сжимаясь в груди, а следом на её плечи легли мягкие руки, чуть надавливая вниз, сжимая мышцы меж пальцев, большими пальцами продавливая забитые трапеции, и Саша напрягается, медленно сводя колени под столом.       — Ну и как мне тебя наказать? — вслух спрашивает Илья с едва различимой насмешкой в голосе, и Саша сглатывает.       — Не надо меня наказывать, зачем… — пробормотала она, чувствуя, как тот мягко склоняется к ней, присаживаясь на корточки, держа руку на ее плече, склоняя голову к плечу. Саша неосознанно заметила, что его губы чуть покраснели от слишком высокой температуры воды.       — Что надо сказать? — чуть приподнял он брови.       — Прости, — пробормотала она, зажимая металл меж пальцев.       — Что надо сказать? — ещё раз переспросил он, подбираясь лицом к ней ближе, и Саша неосознанно сглатывает.       — Прости пожалуйста, — слетает с её губ от давления изнутри, когда губы напротив слишком соблазнительно изгибаются в довольной улыбке.       Горячее дыхание опалило губы, и Саша замирает, когда он засматривается на неё, в её глаза, в её губы, как мягко его язык обводит контур нижний губы, и та невольно повторяет его действие, и нет мыслей в её голове — лишь одно, тупое желание, бившееся в истерике, и… и…       — У тебя две секунды. — тихо говорит он. — Либо ты отворачиваешься, либо мы продолжаем. Не решишь ты, решу я.       Саша моргает — что? Две секунды? Какие к черту две секунды, это мало, она же ничерта не успеет, не говоря уже о том, что вообще происходило в его доме, в его одежде, на этом столе, да вот только…       — Илья! — Лиза резво, вприпрыжку врывается на кухню и Саша успеет услышать тихое недо-рычание, исходящее из его рта, когда полностью оборачивается к столу, отпивая горячего напитка, — Ой, я… — начинает девочка, когда только встречается глазами с взглядом брата, тут же тушуясь. — Я лучше потом зайду…       — Стоять, — обрывает её русый, поднимаясь, — Иди ешь. Я жду тебя в комнате. — обращается он к Саше, со спины бросив такой взгляд в ее направлении, что ее током прошибает, и та прокашливается.       Чёрт.       Она влипла.

***

      Пальцы медленно обхватили ручку закрытой двери, когда Саша переминается с ноги на ногу, зубами обхватывая нижнюю губу, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, перед тем, как войти в злополучную комнату, из-за чего трет шею. Он ясно дал ей понять, почему и зачем ждёт её там, и это заставляет пот выступать на её шее, а самой — как девочке трястись от волнения.       Но… он же хороший.       Он не сделает то, что будет неприятно, правда?       Деревянная дверь открывается, когда Саша переступает через порог, ступая вглубь комнаты, ощущая себя настоящей антилопой в царстве у хищника, охотящимся на нее уже очень давно, подошедшего слишком близко к награде, и этой наградой… в данной ситуации являлась она сама.       — Ну и где он… — тихо спрашивает она пустоту, оглядывая пустое пространство впереди, когда слышит, что защёлка на двери поворачивается, в следующее — как горячие руки обхватывают ее за талию, впечатывая в тело за ней. — Илья, Илья!..       — М? — мурлыкнул он ей на ухо, ухватив зубами мочку, потянув на себя, и в ней клубком змей все сворачивается да кровоточит от переизбытка чувств.       — Там Лиза, понимаешь? — в последний раз пытается возвать к его благоразумию девушка, когда тот мягко обходит её со стороны, мягко усмехнувшись, после чего — рука играюче легла ей на сгиб плеча.       — Лиза на кухне. — склоняет голову русый, после чего его чертовы пальцы опускаются по футболке, сидевшей на ей мешком, по оброзовавшемуся треугольному вырезу на груди, и глаза его блестят холодным триумфом, когда он все прикасается, и говорит, говорит, не переставая, — Я же говорил, мне нравится, когда на тебе мои вещи.       Ладонь отодвинула темную ткань в сторону, мягко коснувшись покрытия лифа, проводя большим пальцем по краешку, и Саша шумно выдыхает, когда сладость и дрожь копится на её кончике языка, и всё в ней дрожит, дрожит до судорог и болезненного наслаждения, царапается изнутри…       — Марк? — она не понимает, когда её телефон оказывается в его руках, и тот смотрит на экран. Брови — сведены, челюсти сжаты настолько, что попросту непонятно, как зубы ещё не раскрошились, и у самой — глаза в панике расширяются, когда замечает, какой взгляд проскальзывает у него в синих омутах, когда он…       Просто передает ей телефон.       — Ставь на громкую. — говорит он, чуть ли не приказывает, склоняя голову на бок, и глаза у нее — в панике мечутся по комнате, надеясь на то, что Кондратюк просто сбросит, и зачем, зачем ему приспичило… — И не смей отключаться.       Саша не может. Саша не может, когда Илья раздражённо вздыхает, после чего сам ведет зеленую иконку по экрану вверх, и она осознает, что мир перед глазами рушится.       — Саш? — слышится из динамика, который в данный момент приперт к столу, а Ильины губы нашли место у нее под челюстью, обхватывая, а рука вновь проникает под футболку, касается, касается чуть ли не изнутри…       — Д-да, привет. — сглатывает Трусова, ощущая, как трясутся её руки, раньше тягающие гантели с нечеловеческим весом под натиском огненной волны тепла.       — Ты трубки не берешь уже который день, родители твои сказали, что ты не в себе, что случилось? — Илья, с чеширской улыбкой отклоняет голову назад, смотря за искривленным лицом Саши и кивает.       — Ничего, все н-нормально, — дергается Трусова, хватая Малинина за руку, что с кожи талии не спадала, пока губы оставляли ожоги где-то за ухом. Саша стала понимать собственных собак и почему они так любят прикосновения младшего. — А ты как?       У Саши голова вся отключилась полноценно, покидая свою обладательницу в самый нужный момент, когда ей нужна именно стальная выдержка, а не эмоциональный казус со стоящим за спиной энергетическим вампиром. Он, буквально, вытягивал из неё все соки, заставляя низ живота приятно потягивать, а ноги становится ватными. Но Илья делал это чертовски приятно, настолько, что Саша уронила голову ему назад, на предплечье, томно выдыхая, отдаваясь.       Илья прикусывает острый угол подбородка, тут же проводя по этому месту языком, извиняясь. Саши ногтями в чужую руку проникает основательно, чувствуя, как напрягаются мышцы под её рукой.       — Расстанься с ним, — приказывает пожиратель сзади, томно мурлыча ей в шею, на ухо.       — Я нормально, работаю, сегодня пару выставок, фото тебе скину, — объявляет Кондратюк, очевидно ожидая от Саши реакции.       Но только у Трусовой язык исчез, зубы сцепились и тело непосильно окаменело от переизбытка задач в голове, а сердце ушедшее в пятки разбилось, когда Илья сзади чуть покачнувшись, нетерпеливо ляпнул:       — Брось его, — и руки спустились, сжимая кости бедра снаружи, окончательно убивая Сашу.       — Да хорошо, но…       — Тогда пока Саш, я побежал, — перебил Кондратюк спешно бросая трубку, но только вместе с ней на пол полетела выдержка Ильи, сила Саши и вся комфортная обстановка.       — Это что сейчас было? — рычит Илья, разворачивая Трусову, как куклу к себе лицом, к шкафу прислоняя и весь его добродушный вид испаряется в мгновение.       Саша поняла, что те ощущения, который она испытала, зайдя в эту комнату, не могут сравниться с тем страхом и отчаянием, который она испытала сейчас. У Ильи глаза наполнились бычьей ярости, лопая капилляры в дребезги, до боли сжимая чужое тело.       Саша не дышит, цепляясь, на этот раз за шкаф, словно он мог, как-то её спасти, но это ложь. Малинин в ярости — это ураган, сметающий все на своем пути, убивающий, разрешающий и сносящий города. Но Саша не знает, это ли она боится?       Гораздо более вероятно, что страх этот, болью отзывающийся в районе груди, вызван лишь тем фактором, что она снова разочаровала близкого человека. Она снова стала жалкой, противной и уж, верно, шлюхой, что не смогла бросить даже того, кто основательно забил на неё, изменяя, насилуя и оскорбляя. Она не смогла сказать тому, что любит кого-то другого. И не кого-то, а Илью — её спасителя.       Это было страшнее всего — почувствовать, что младший может также быстро выскользнуть прочь, и тогда она, действительно, останется одна. Без шанса на счастливую жизнь. Без шанса на жизнь, в целом.       — Саша, это что, мать твою, сейчас было? — по слогам рычит Илья, чьи глаза, словно лезвие, резали напряженное горло. И ведь, если Илья захочет, он запросто её убьет, без труда и сложности.       — Я… я, Илья, я не могу, п-прости меня, я… — задыхается девочка, все ещё вжимаясь в белый шкаф всей тушкой, что дрожала с каждым словом.       — Боишься? — поднимает брови младший, открывая вид, на острые, пилящие глаза, — Кого, может Марка? Или семью? А может ты боишься меня? Кого, Саш?       Одна рука, резко, почти оставляя синяк, отталкивает от себя бедро, хватая подбородок, поднимая его на себя, полноценно поглощая. Саша дрожит.       — Ты вот, как трясешься. — продолжает рычать Илья, и этот его равномерный тон хуже чем крики, разъедает. — Из-за меня?       Челюсти от сжимающей руки болели, да вот только он сдавливал сильнее, склоняя голову, всматриваясь, пожирая. И из-за этого Саша вспомнила.       Это было за несколько дней до ссоры с родителями, когда она листала ленты инстаграма, и ей попалось фотка с её же отметкой — вот только раньше она её не видела. Там — они стояли, бок о бок, повёрнутые друг к другу чуть головами, его рука — полностью обхватывает её талию, бока — соприкасаются, чуть ли не прижаты друг другу, её пальцы легонько касаются его за флаг, который он держал. Сашина голова — повёрнута в его сторону, чуть наклонена вниз, а вот Илья смотрел на неё, прямо на неё, таким же взглядом, которым смотрел на неё сейчас.       Он всегда смотрел на тебя так, будто ты уже его.       — Ты готова? — медленно произнес он, надавливая пальцем на её губы, и Саша приоткрывает рот, и Илья усмехается, нагибаясь над ней ниже. — Готова сейчас взять ответственность за то, что произошло?       А потом его рука тянется к краю шорт, стягивая.