Змей и Лисица

Константин сидел напротив Диары; впервые ему показалось, что они не могут быть честными друг с другом, что между ними — узкая глубокая трещина и тонкий неверный лёд. — Я хотел поговорить о ключниках. — "О Фэше. И о Фаине". Диара молчала. Константин собрался с мыслями и сделал шаг, надеясь, что от тяжёлых слов лёд не разломится под ногами. — Фаина заключила сделку с Астрагором, и я думаю, что она не говорит нам всей правды. Диара все ещё молчала, напряжённая и звенящая, как хорошая сталь клинка. Константин прикрыл глаза и шагнул ещё дальше, зная, что сейчас упадёт в пропасть. — Я не говорил об этом с Астариусом. — Я тоже молчала, — отклинулась Диара, и лёд разбился. Константин шагнул в пропасть — но в этой пропасти они были вдвоём. Эта пропасть называлась изменой, называлась укрыванием, преступлением — слов было много; только вот если рассказать Астариусу и Лиссе, подставив Фаину, то эта пропасть станет предательством — и тогда никакие берега их уже не удержат. Константин верил Фаине больше, чем правителю Астрограда. А Диара, верно, считала её достойнейшей королевой. Они молчали — и тишина укутывала их облаком. Но не капли спокойствия не было в этом облаке: только яд да острые ледяные осколки.

***

Фэш вздрогнул и отвёл взгляд. Фаина слишком напоминала ему дядю — холодная, закрытая, с слишком пристальным, неподвижным иногда взглядом. Он хотел бы отмахнуться от этого, хотел бы перестать видеть в ней Астрагора, но всё сломанное, колючее, усталое внутри было против. Фэш не мог посмотреть учителю в глаза после того разговора — не мог и вглядываться в Фаину. В её движениях, в её взгляде, в повадках — во всем был отзвук той мягкой, приходящей со столетиями жизни мудрости и силы, которые раньше Фэша манили, но сейчас... Сейчас ему было слишком больно. В её глазах было отражение того, что он потерял — наследия, традиции, того, что передаётся через поколения... Астрагор сказал, что не собирался вселяться в него, и Фэш верил, но собрать осколки собственного сердца не получалось никак. И вместо этого он учился. Серебряный ключ забрался к нему в душу, переворошил все, и теперь каждое его движение расходилось по нитям болезненным диссонансом. Ему приходилось прислушиваться к малейшим вибрациям и их изменениям, приглядываться к дрожи, которую раньше б и не заметил. Вместо сильных и плавных движений — отблески и осколки, слишком невесомые для его грубых прикосновений. Так, наверное, не умел даже Учитель... А Фаине было легко. Фея, эферное создание, могла бы вышивать этими нитями. А Фэш, раня руки и душу, учился сплетать узлы.

***

— Доказательств мало, — протянула Нерейва, и Лисса нахмурилась. Пол был усыпан сапфирами и бриллиантами. Они сидели здесь уже давно, перебирали все, что им было известно — но этого не хватало. Фаина была осторожна. Неуловима. Она встречалась с великим духом Осталы, заключала с ним сделки — но не оставляла следов, позволивших бы обвинить её в предательстве интересов Эфлары. Которого, конечно, просто не могло не быть. Лисса в этом не сомневалась. И, конечно, когда она покажет Радосвету истинное лицо Фаины, когда её зачасуют, и Василиса вернётся к ней, она поймёт, что Лисса всегда желала ей добра и только добра. — Может, спровоцируем её?.. — Изумруды заблестели в свете свечей, — Мама, она слишком изворотлива. — Это может быть опасно. — Но как иначе? Она не подставится сама. Нужно будет... помочь. Нерейва усмехнулась, и на мгновение Лисса почувствовала себя бабочкой, наколотой на булавку. Неуютно, скованно, с опасностью, нависшей над хрупкими белоснежными крыльями... Но она, как и всегда, отмахнулась от этого чувства. — Духи обещали устроить бал после Цветения, — продолжила Нерейва, — Ты сделаешь то, что я скажу, и мы узнаем всё, что нам нужно.

***

Астрагор задумчиво сложил руки за спиной. Нахмурился, рассматривая Василису, сидевшую в одном из кресел. Черноключ лежал на столике между ними и укоризненно мигал синими огоньками. — У него внутри смерть, — тихо сказал он, — и тебе нужно научиться ей управлять. — Но как?.. — Хороший вопрос, — он усмехнулся и Василиса ответила кривоватой улыбкой, — что ты чувствуешь? — Холод. Такой, что сводит руку, всю сразу. Он... не останавливается. Ползёт дальше, к сердцу. И мне кажется, что если я позволю ему это, то тут же умру. — Тебе придётся позволить. Василиса вздрогнула. Потянулась к ключу — медленно, осторожно, как к ядовитой змее; тронула кончиками пальцев лезвие — и тут же отдернула руку. Средний и указательный пальцы, побелевшие в ту же секунду, медленно наполнялись теплом и кровью. — Единственный способ справиться с ключом — сразиться с ним и подчинить его Василиса. Тебе придётся открыться ему и показать, что ты сильнее. — А я сильнее?.. — Надеюсь, что так. Они помолчали. Василиса поджала губы, посмотрела на Астрагора неожиданно взрослым и усталым взглядом. — Почему Фэшу не приходится делать так? — Потому что он ещё не готов. Он ослаблен и не может справиться с нитями. Ты — можешь. — А если не получится? Вы меня вытащите? Астрагор молча покачал головой. — Проиграть смерти можно только однажды. Может, он хотел бы соврать; может, хотел бы изменить эту правду. Может, предпочёл бы, чтобы мир не был таким жестоким, чтобы девочке двенадцати лет не приходилось танцевать со смертью сейчас — но правда была в том, что смерть никогда не дожидалась подходящих моментов; и пока её ключ ещё почти не проснулся, пока он ослаблен, победить будет проще. Фаина верила в свою ученицу. Астрагор надеялся на свою ставку. А Василисе оставалось только прикоснуться к тёмной, опасной границе реальности и прогуляться по ней.

***

Мир обратился вспышками, отражениями кривых зеркал. Вот её пальцы касаются лезвия — холодно! — вот кровь течёт по нему... А вот кровь обращается густым тёмным туманом, и туман растёт, стелется по стенам, тянется к Василисе, хватает её за руки, ползёт выше, выше, и выше... Вот холод колет кончики пальцев — а вот уже сжимает сердце, и оно, послушное, замирает. По ушам бьёт невыносимо громкая тишина. Реальность стирается, оставляя вспышки под закрытыми веками. Василиса открывает глаза. *** Вокруг не было ничего. Только темнота, густая, холодная, такая, в которой не видно даже собственных рук. Василиса не знала, сидит ли она или стоит, лежит или летит — всё это не имело никакого значения; само понятие тела и его положения в пространстве казалось слишком далёким, давно забытым и устаревшим. Была она. И была тьма. Когда-то у неё было имя. Она попыталась его вспомнить — но слова потерялись во тьме. Шаг за шагом ночь стирала все, до чего могла дотянуться. Скоро и до неё доберётся. Забрала её тело, забрала её имя, заберёт её целиком. Смерть, обернувшаяся тьмою, подбиралась всё ближе — но всё никак не подходила достаточно близко. Та, у которой больше не было имени, чувствовала её — и боялась. Боялась так, как боятся дикую кошку, замершую в ночных тенях. — Пойдём со мной, — сказала Безымянная, и смерть подошла ещё ближе. — Мы будем танцевать вместе... Мы будем разрушать вместе. Смерть коснулась её щеки — и Безымянная вспомнила о том, что у неё было тело. — Ты нужна мне. Я нужна тебе. Они застыли в вечности, замерли, не зная, секунды проходят в их молчании или эпохи. — Я стану твоей, когда придёт время. Тьма сомкнулась и поглотила Безымянную, оставив лишь колебания, подобные кругам на воде.

***

Василиса поперхнулась, закашлялась, свалилась с кресла, прижимая к себе Черноключ. Она не помнила, когда сжала его так крепко — так, что кровь из порезанной ладони теперь заливала её блузку. Ей было холодно, очень-очень холодно — но теперь холод не пытался её убить. Наоборот, на мгновение ей показалось, что позволь она холоду проснуться, расцвести на кончиках пальцев — и он перекинется на другого, ужалит, не оставляя и шанса на жизнь. Рана затягивалась на глазах, оставляя тонкий белый шрам на ладони и несколько мелких на пальцах. Астрагор помог ей сесть обратно. Помог успокоиться. Подождал — и только потом спросил. — Что ты сделала, Василиса? — Я не знаю, — она покачала головой. Холод в её груди на мгновение стал сильнее. *** — Во что ты ввязалось, загадочная моя? — Миракл улыбался, но веселье трескалось на острых гранях сказанных слов. — Какое тебе дело, чудесный мой? — Фаина выглядела уставшей. Почти загнанной — и это пугало. Конечно, он за неё волновался. Они спали вместе, они делили на двоих тайны и планы, они были друг другу опорой и неплохими друзьями; может, в другой реальности они могли бы стать парой. Может, даже семьёй. — Родион хочет убрать тебя, ты ведь знаешь? — Конечно. — Ты играешь с огнём. — Разумеется. — Фаина! Она промолчала. Миракл подождал ещё немного, заглянул ей в глаза и сказал — неожиданно легко, как будто отпуская сжатую пружину; слова сорвались с тетивы и ударили в сердце. — Если он ударит, Фаина, я не вступлюсь за тебя. Она улыбнулась — впервые за разговор. — Конечно, чудесный мой. Я и не сомневалась.