Семейное наследие

Эта встреча оказалась для меня внезапнее и сокрушительнее удара по голове. Кровь прилила к лицу, и я понадеялась, что никто не обратит внимание на мои горящие от стыда уши, так некстати открытые вечерней прической. Совсем недавно я флиртовала с ее мужем, а он всячески поддерживал этот флирт… насмехаясь? С моей стороны было наивно предполагать, что сердце Дюкре свободно. С его — довольно-таки жестоко было поглумиться над моей, в общем-то, невинной симпатией. Изо всех сил надеясь, что ничем не выдала своего душевного смятения, я произнесла: — У вас прекрасный дом, госпожа Дюкре. Ничего особенного. Обычный светский комплимент, часть ритуала, которым высокородные городские леди приветствуют друг друга. Но Исольде только посмотрела на меня рассеянным и немного грустным взглядом — и снова ничего не сказала. — Прошу прощения, госпожа Хранительница, — ответил за нее муж. — Но леди Исольде мало разговаривает и почти не выходит из своих покоев с тех пор, как Эйлину забрали от нас. При упоминании дочери тонкие пальцы Исольде, лежащие на сгибе локтя супруга, дернулись, а уголки губ дрогнули, но она по-прежнему осталась молчаливой и отрешенной. Как будто не от мира сего. Как будто ей вообще нет дела ни до меня, ни даже до собственного супруга. — Вы наверняка проголодались, госпожа Хранительница? Позвольте пригласить вас к столу? — Дюкре продолжал играть роль заботливого хозяина, а я… я даже не знала, смогу ли снова посмотреть ему в глаза. Я кивнула, потому что все еще пыталась справиться со шквалом эмоций, разрывавших меня изнутри. Стыд, разочарование, злость на себя… злость и на Дюкре тоже, при полном осознании, что я не имею никакого права эту самую злость испытывать. Я ведь сама напридумывала себе неизвестно что, и не его вина, что чьи-то фантазии не совпали с реальностью. Рассчитывала ли я на что-то большее, чем невинный светский флирт? Нет. Разочарована ли я? Определенно. Откуда же взялось это всепоглощающее чувство стыда за то, что я позволила себе фривольность в отношении чужого супруга? Я не сделала ничего такого, за что стоило бы корить себя, но, тем не менее, корила. В полном молчании мы проследовали в парадную столовую. Двери, ведущие из столовой в зал с голубым кристаллом, были открыты, так же как и те, что вели оттуда на террасу, и, повернув голову, я могла видеть кусочек неба. Закат уже отгорел, и запад выглядел пыльным и тусклым: как будто в мутном сизом небе растворилась капелька крови. Легкий ветерок колыхал бахрому на искусно вышитой скатерти. Издалека казалось, что стол ломится от угощений, но, подойдя ближе, я поняла, что бо́льшую часть убранства составляли подсвечники, вазы, цветочные композиции и даже блюдо с восковыми фруктами — то, что в Городе уже давно считалось моветоном. Постоянно висящая над Краггенменсом угроза голода нашла свое отражение и здесь: не имея возможности пригласить гостя за богатый стол, Дюкре попытался заполнить пустое пространство хоть чем-то. Хозяин поместья отодвинул стул своей супруги, потом мой, и сам уселся во главе. Пока прислуга готовилась подавать закуски, возникла пауза, и мы с Исольде вновь столкнулись взглядами. Она тут же отвела глаза в сторону. Витая где-то в своих мыслях, хозяйка поместья склонила голову набок и с отсутствующим видом барабанила подушечками пальцев по скатерти. Вернее, нет. Она делала движения указательным и средним пальцами, которыми маленькие дети обычно изображают шаги. Огромный сапфир в кольце поблескивал в такт движениям. Казалось, это занятие поглотило Исольде целиком. Завитки локонов падали на глаза, но она даже не попыталась поправить их. Широкие рукава платья задрались, открывая браслеты на запястьях. Массивные, из тусклого потемневшего серебра, украшенные примитивным орнаментом и позвякивающие припаянными к краям серебряными цепочками, они совсем не сочетались с другими украшениями. Я завороженно следила, как тонкая рука, которая выделялась своей бледностью даже на фоне отбеленного льна, медленно подбиралась к серебряному блюду для мяса, накрытому крышкой. Вернее, к лежащей рядом с ним двухзубцовой вилке для дичи. — Вендри! — раздался негромкий оклик Дюкре. Исольде заметно вздрогнула и поникла, медленно отводя руку и даже не глядя на мужа. Экономка, которая в этот самый момент выкладывала на тарелку Дюкре половинку фаршированного яйца, подняла голову и бросила напряженный взгляд в сторону молодой хозяйки. Хотя куда логичнее было бы в первую очередь обернуться на звук голоса того, кто ее позвал. — Слушаю. — Можешь подавать и дичь тоже. Исольде любит жареных перепелок. В голосах чувствовалось явное напряжение. Дичь относится к пряным блюдам, и они подаются уже после того, как покончено с основными, а не во время закусок. Вопиющее нарушение этикета. А ведь, помнится, Дюкре произвел на меня впечатление именно своими манерами — и вдруг такая оплошность. Впрочем, не нужно быть выдающимся мыслителем, чтобы догадаться, что это было завуалированное указание Вендри на что обратить внимание. И она прекрасно все поняла, одной рукой поднимая серебряный клош, а другой — отодвигая вилку туда, где Исольде не смогла бы незаметно до нее дотянуться. Я притворилась, что ничего не заметила, и задумчиво побарабанила пальцами по столу. Если сначала госпожа Дюкре произвела на меня впечатление погруженной в свои мысли скучающей дамы, то теперь я изменила свое мнение. Странностей становилось слишком много. Такое ощущение, что за Исольде требовался постоянный присмотр, как за маленьким ребенком. Ее супруг попытался разрядить обстановку: — Кажется, вы обещали мне историю о том, что случилось с Механистами. Мне пришлось поведать официальную версию того, что произошло с отколовшейся от Хаммеритов сектой и ее сумасшедшим лидером. Разумеется, умолчав о роли Хранителей, Гарретта и Виктории во всей этой истории. Пусть мне и пришлось больше говорить, чем есть, — а во мне, как на зло, проснулся аппетит, — я все равно была рада возможности разрядить обстановку, заполнить паузу и сгладить все неловкости. Во время рассказа я то и дело бросала взгляд на Исольде, которая теперь вовсе не казалась отстраненной и рассеянной. Наоборот, она как будто навострила уши, ковыряя маленькой вилочкой многострадальную перепелку. Маленькой детской вилочкой с тупыми зубцами. —Жаль, — пробормотал Дюкре, выслушав финал истории. — Мир потерял великого реформатора. Каррас видел будущее и мыслил пока еще недоступными нам категориями. Может быть, он заглянул слишком далеко вперед? «Он был шепелявым психом с кучей комплексов, который мечтал уничтожить все, что живет и дышит», — подумала я, но промолчала. Я не собиралась ввязываться в политические или — упаси Создатель — идеологические споры. Исольде, которая молчала все это время, подняла голову и впервые взглянула на меня прямо, а не исподлобья. — Мне не нужна ваша помощь, — произнесла она и скривилась. — Исольде! — жестко произнес Дюкре, поднося палец к губам. — Прошу прощения? — Я отложила вилку в сторону. — Как гарант перемирия, я… — Ты должна верить моему мужу! — выпалила она и тут же зажала рот рукой, как маленький ребенок, глядя на меня огромными оленьими глазами. Ее лицо тут же напряглось и исказилось в гримасе человека, который отчаянно пытается вспомнить что-то очень важное. — Ты здесь в безопасности! Ну так и оставайся здесь! А-а-а-а, Рогатый тебя раздери! На глазах Исольде выступили слезы. Но это были не слезы печали — скорее, злого отчаяния. Она взвилась, переворачивая тарелку. Объедки, кости и брызги соуса разлетелись по белой скатерти. Стул с грохотом полетел на пол. Вендри, появившаяся в дверях с очередной сменой блюд, выронила поднос с фруктами и бросилась к своей госпоже. Мелкие груши и яблоки покатились по полу. — Он… хороший… человек… — глухо и напряженно произнесла Исольде низким голосом и зарычала, как будто делала над собой какое-то неимоверное усилие. А потом рванулась вниз, хватая острый осколок тарелки с мраморного пола. Подоспевшая Вендри отреагировала мгновенно, хватая свою госпожу за запястье. Исольде тут же обмякла, как тряпичная кукла. Осколок выпал из ее руки. Тонкая струйка крови побежала из неглубокого пореза на ладони, пачкая подол прекрасного вечернего платья. — Вендри, мне кажется, госпожа Исольде немного устала, — произнес Дюкре ровным, бесцветным голосом. — Проводи ее в спальню, пожалуйста. Спокойной ночи, дорогая! — П-приятного вам вечера, госпожа Дюкре, — пробормотала я, чувствуя себя полной дурой. Исольде, проходя мимо, бросила: — Бойся меня! Я больная на всю голову! И как-то странно затрясла головой, как будто голоса в голове нашептывали ей что-то, что она очень не хотела услышать. В отличие от всей той бессвязной болтовни, что мы слышали от нее за вечер, эта фраза прозвучала настолько четко и осмысленно — и, что немаловажно, сообразно ситуации! — что мне стало по-настоящему жутко. Мягко подталкиваемая Вендри, Исольде удалилась, мурлыкая себе под нос какую-то песенку без слов. Я сидела, вцепившись в плечи, и тряслась, как потерявшаяся комнатная собачка на зимней улице. Бледный как смерть Дюкре судорожно комкал льняную салфетку. Похоже, не только мне сегодня пришлось испытать испепеляющее чувство стыда. — Теперь вы понимаете, почему Глаэн боится ее? — грустно проговорил он, не поднимая глаз от тарелки. — Но моя дражайшая супруга в жизни никого не обидела. «Может, и не обидела. Но, тем не менее, зачем-то потянулась за вилкой с острыми зубцами. А вы постоянно были настороже», — подумала я, однако вслух сказала лишь: — Мне очень жаль. — Мне тоже. Дюкре рванул тугой воротник своей сорочки, как будто ему не хватало воздуха. — Пойдемте на террасу, Касадра, — предложил он. — Мне что-то нехорошо. Это был, пожалуй, один из самых странных ужинов в моей жизни.