Взгляни на дом свой, демон

      К тому моменту, когда юному принцу стукнуло шесть лет, воспоминаниями о почившей госпоже в Пеймоновском дворце не был обременён почти никто. Благородный отец совёнка, с тех пор ка упрятал свою совесть вместе с сыном в западное крыло, не ощутил ни одного стыдящего укола самосознания и не увидел в своих снах ни одной блёклой тени, хоть отдалённо напоминавшей усопшую супругу, а потому предпочитал не беспокоить ни памяти покойницы, ни своей. Слуг Пеймон, как хозяин крайне требовательный и, сказать честно, редкостный привереда, менял часто. А больше никого, кроме самого наследника и мелькавших тут и там гостей (впрочем, мелькавших на безопасном расстоянии от благородного птенца), уж и подавно не знавших ничего о прежней хозяйке места своего мелькания, во дворце не бывало, и помнить о столасовой матери, следовательно, было больше некому. Можно было предположить и оказаться правым, что за пределами резиденции Пеймона дело на этот счёт обстояло ещё хуже. Однако всё было не совсем так.       Однажды в шестом часу вечера в субботу шестого числа шедшего месяца, когда Гордыню как из святой чаши поливало адским аналогом дождя, а ветер, судя по всему, отыгрывался на уличных вывесках за все причинённые ему обиды, в дверь чёрного хода дворца Гоэтии трижды постучали. Будь среди собравшихся в людской Штирлиц, он, конечно, что-нибудь бы да подумал, однако адские плебеи подобной сообразительностью не отличались, а потому просто безыдейно открыли дверь. Тут же прямиком в кадык открывшему бесу удушающе уперся выгнутый конец ручки зонтика, и из темноты и слякоти внешнего мира донёсся прокуренный голос с властной гнусавостью: «Милейший, здесь живёт некий милорд Пеймон Г.?». После растерянного ответного кивка чертёнок был грациозно отпихнут упомянутым зонтиком в сторону, а в дверном проёме, спустя два удара изящных каблуков, показалось нечто, очертаниями отдалённо напоминавшее длинную жердь. Оно сверкнуло на всех присутствующих узкими длинными глазами, похожими на две замочные скважины, желчную желтизну которых сдерживали только тонкие запотевшие стёкла очков – полумесяцев, и выпустило из сухощавой когтистой лапки саквояж чёрной кожи, с мягким звуком плюхнувшийся на пол. После этого нечто со вкусом чихнуло, вытерло ослепительно-белым носовым платком выступившие под очками слёзы, и, уперевшись острым взглядом в восседавшего во главе стола майордома, представилось: - Анафема Матсдоттер, очень приятно. Сегодняшнюю ночь, ita sit (лат. «так уж и быть»), готова провести в гостевых покоях, постольку поскольку, меня, как я понимаю, здесь не ждали, - последнее слово было произнесено с особым упором и сопровождалось леденящим взглядом, от которого глубокие муки вины ощутили все, на кого он пал, - но завтра я намереваюсь перебраться в мои старые апартаменты. Garçon! – в лапу открывшего дверь беса, всё это время тревожно жавшегося за спинной прищелицы, был втиснут вышеозначенный саквояж, - В мои покои, милейший, и затопи камин пожарче. Ужинать не буду, но завтра в семь пятнадцать мой утренний чай должен стоять на столе в будуаре. Дарджилинг. Пять миллилитров сливок. Жирность 10%. Без сахара. Сахар – моветон, милейший. Nota bene: сервиз фарфоровый. Можете идти, – ощутив а своей спине десять острых коготков и сильный толчок, бес, впрочем, вовсе не garçon, а завхоз среднего возраста, послушно помчался выполнять приказания, в чём несомненно бы приуспел, не останови его очухавщийся майордом. - Постой. Пенкинс! Эээээ... Послушайте, Анафема... - Мисс Матсдоттер, милейший. Я не терплю фамильярности... - Да, да, да, конечно мисс ээээ Матсдоттер, но эээээ позвольте, милорд сейчас не прини... - А я и не намереваюсь идти к нему сейчас, этакий вы пень, прости сатана. Я хочу видеть моего подопечного. Ну, где сейчас наш милый кроха? – неистовое адское пламя во взоре гостьи сменилось нежным огоньком домашнего камина, и она вопросительно оглядела людскую. - Подопечный?.. - РЕБЁНОК, деградант! – мисс Матсдоттер театральным жестом возложила верхнюю конечность на лоб с обозначившимися морщинками, выражая этим крайнюю степень усталости, - твой принц и господин, дурень. Где он?       До этой минуты никто никогда не спрашивал о маленьком наследнике. Майордом, теряясь в край, переглянулся с сидящим рядом грумом. Крайне обескураженные, мужчины повытаскивали усы из пивных кружек, женщины, наоборот, отхлебнули ещё, повисла тишина, часы стали тикать взволновано. Никто не знал, что следовало делать. Окинув усталым взглядом разразившуюся перед ней немую сцену, мисс Матсдоттер со всем возможным снисхождением, но не менее театрально, пододвинула артистически скрюченным когтём клочок бумажки в сторону майордома. Клочок эффектно скользнул к адресату, и на проверку оказался безукоризненной чистоты визиткой, гласившей: Анафема П. Матсдоттер Воспитательница, нянька, акушерка, сиделка, детский психолог, демонский психолог, демонолог, спиритуалист, чернокнижник, некромант, специалист по воспитанию инфернальных тварей, палач французской революции, жрица культа Ктулху, логопед и прочее, и прочее. Стаж работы превышает числа, которые человеческое сознание может воспринять. Обращаться через заклание козы на перекрёстке трёх дорог Или по почте posholti@sutulaya.nah       Пока пол штата прислуги дворца Пеймона Гоэтии философски чешет репу над полученной визиткой и её хозяйкой, предполагая, что в сочетании Анафема П. Матсдоттер П. означает пиздец, мы позволим себе сказать пару слов о самой уважаемой мисс. Откровенно говоря, никто не знает откуда пришёл не только Зороастр, но и наша недавняя Знакомая. Впрочем, с неё станется оказаться как и доброй приятельницей пророка, так и им самим непосредственно. Разряд существ, к которому принадлежала эта дама, тоже определялся со сложностями, точнее не определялся никак. Да и дамой она была с некоторой натяжкой и только с её слов (ходили слухи, что ещё недавно с её слов она была ифритом ибн Адиль). В общем, увидь её кто завтра на коленях Сатаны и назовись она Иудой, никто бы не удивился (однако это маловероятно, Анафема никогда никого не целовала и была подчёркнуто мисс в любом своём проявлении и каждой своей реинкарнации; пожалуй, это была одна из немногих постоянных её черт). Одни приписывали ей бесчисленный разнообразные обличия, другие охотно верили этим приписываниям, но в демонский свет она всегда являлась в одном виде – жердеобразное серенькое бесоподобное существо, в чёрной шёлковой юбке-карандаш, чёрной же блузе с пышным бантом, потасканном пальто и чёрным зонтом наперевес. Несмотря на уходящий в века жизненный опыт и список освоенных профессий, по степени могущества мисс Матсдоттер явно теплилась где-то на уровне простого бесёнка, и среди сильных мира сего и того уважение получала не столько из своих способностей, сколько из непостижимой мудрости своя. Когда шизофрено-плодородный разум почтенной мисс внушил ей светлую мысль податься в пестуны светской мелюзги доподлинно было неизвестно тоже, однако как наставник она была признана давно и оценена по всем неисчислимым достоинствам. Кроме обличий и родов деятельности, как перчатки Анафема меняла и места дислокации, причём не только с головокружительной быстротой, но и с невменяемой непредсказуемостью, впрочем, как и всё, что она делала. При всех вышеописанных перетрубациях мисс Матсдоттер хранила извечную верность (по крайней мере, извечную в обозримом человеческим разумом горизонте) нескольким привычкам прямиком из настольной книги респектабельной нянюшки и манере преподавания, главная метода которой заключалась в безметодности. Прочитав всё вышеописанное, милостивый читатель (немилостивый к этому времени валяется под столом в приступе отвращения), возможно, зададитесь вопросом, не использовала ли наша почтенная воспитательница свой почтенный зонт для перелётов на восточном ветре и не вскрывалась ли этим тайна загадочной П. в сочетании Анафема П. Матсдоттер. Что можно ответить на это предположение? С мисс Матсдоттер, опять-таки, станется. Тут приятный уху призвук усердного чесания репы был прерван пронзительным птичьим писком. «БолвАНы,» - драматически бросила мисс Матсдоттер, - «allons-y!» (франц. пойдём). И присутствовавшая свора слуг, возглавляемая достопочтенной воспитательницей, повизгивая на поворотах копытами о паркет, ринулась в покои юного принца. Юный Гоэтия, оставленный один (впрочем, как и всегда), между тем и не подозревал о явившихся по его пушистую душонку педагого-сатанистках и, не теряя времени зря, соорудив из штор и карниза пыльное подобие качелей, вовсю катался, подталкиваемый собственными чарами, вперёд-назад, экстатически попискивая на подлётах. Западное крыло заботливо поскрипывало на проказника стареньким карнизом, и пребывало в крайнем умилении происходящим. «Идиллия!» - скажите вы. «Ансьюпортабле!» (франц. невыносимо) – прошелестят снобоватые старые шторы. Именно эти две траченные молью иезуитки разрушили всё очарование мгновения, высокомерно обвалившись вместе с пернатым нарушителем спокойствия с карниза на пол, что и повлекло за собой трель совиного недовольства. Попытки принца самостоятельно выбраться из пахнущего гнилью шторного лабиринта были пресечены парой жибленьких когтистых лап, цепкой хваткой схвативших его подмышки и извлёкших на свет небожий. Пока птенец щурился на вдаривший в глаза свет, кто-то уже успел сграбастать его в объятия и притянуть к узкой чёрно-шёлковой груди, с упоением трясь острой скулой о мягкую птенцовску щеку и приговаривая какой-то утешительно-ласкательный бред, что-то про «крошечку мою милую, птичку мою маленькую». Непривычный к таким настойчивым ласкам, Столас притих, прислушиваясь к ощущениям и звукам происходящей сцены и пытаясь выглянуть из-за надушенного чёрного банта, куда был уткнут мордочкой. Сцена, впрочем, происходила нехитрая. Гнусавый голос внушительной властности вещал с завидным знанием ораторского дела: «ДилетАНты! БурбОНы! Фарисеи! Олухи царя подземного! Не уберечь ребёнка! Scandaleux! (франц. возмутительно) Чтоб вам пусто было! Вон! Вон с глаз моих, бестолочьё!» - Тирада сия была окончена звуком щелчка плети, изданным посредством щелчка хвостом, и достопочтенные слуги, кто испуганно пятясь, а кто смело покручивая пальцем у виска, но все с одинаковой поспешностью удалились, крайне браво хлопнув дверьми. Нечто, сжимавшее в объятьях совёнка, тем временем присело на скрипучую кровать. «Дай-ка я на тебя посмотрю хорошенько, радость моя» - послышалось сверху, и лупоглазую голову мальчика, зацепив когтём за подбородок, задрали вверх. Перед юным принцем предстало остренькая вытянутая морда. Желтушные огоньки за стёклами очков поблёскивали с ощутимой теплотой, и от чего-то наполнялись влагой. «Дитятко моё несчастное, весь в мамочку!», - совёнок был клюнут в лоб сухими губами, - «бедная, бедная моя девочка! Во цвете лет, во цвете лет!», - и грозившие пролиться слёзы утёрли, закатывая глаза, кипельно-белым накрахмаленным платком, - «сиротинушка моя бедная, а!.. Кому ж ты теперь нужен-то на всём чёрном свете, кроме старой Матсдоттен, а!.. Папашка твой, небось, обалдуй редкостный, но старая Матсдоттен ему не даст больше дитятко мучить, да, золотце моё, а?..» - и Столаса принялись с остервенением трепать за обе щеки. Маленький Гоэтия, был, безусловно, польщён подобным к себе обращением, но быстро смутился и нехотя отодвинул от себя лапками заботливые когтистые длани, задавая давно вставший вопрос: - Простите, это всё, конечно, очень приятно, и всё такое, но кто вы такая? - Ай какие мы вежливые! – коготки в гладящем жесте прошлись по столасовой макушке – Я твоя няня, детка моя. Можешь звать меня просто няней, или мисс Матсдоттен. Ну, скажи мне, птичка моя, ушибся, когда падал? - Да не то чтобы... - Вот и умничка. Давай ка, детка, слазь и иди купаться. Чтоб через полчаса был чистенький. А няня пока уберёт весь этот сра... срамный беспорядок. – добродетельная мисс опустила новообретённого подопечного на пол, шлепками чуть пониже спины направляя в сторону ванной, а сама процокала к упавшим шторам, и встряхнула одну из этих пыльных дезертирок, поднимая миниатюрную песчаную бурю. – Oh, mon diable! Какое мракобесие! Дитя моё, у тебя, верно, и мыши водятся! - Нет, няня, я доел последнюю вчера... - Моя ж ты прелесть! Ну до чего смышлёный ребёнок! – на этом юный принц удалился в ванную комнату, и принялся за водные процедуры, чем был очень озадачен ввиду того, что последний раз купался недели две назад при вспомошенствовании сердобольной прачки, откопавшей совёнка в старой кладовке за тыканием палочкой в паука, нещадно раздосадованного не только настоящим процессом тыкания, но и дерзновенным наматыванием паутины на все свободные конечности благородного птенца. Но премудрая Матсдоттен спасла положение, придя на помощь маленькому Гоэтии в тяжкий момент раздумья, мылить ли голову рыбьим жиром или всё-таки обойтись в этом деле прогорклыми материнскими духами. Здесь мы на время оставим этих двоих и вернёмся к нашим размышлениям из начала настоящей главы. Итак, к тому моменту, когда маленькому принцу стукнуло шесть лет, никто из здравствующих или существующих хоть каким-нибудь способом существ не был обременён воспоминаниями о почившей госпоже настолько яркими и настолько полными и объёмистыми, насколько были воспоминания о почившей госпоже, обременявшие милейшую мисс Анафему П. Матсдоттен. Откровенно говоря, её воспоминания были не столько о почившей госпоже, сколько о миленькой маленькой девочке в кружевных гольфиках и коротеньких платьицах, которую наша дражайшая мисс пестовала с такого и до такого возраста, что было доподлинно неизвестно, точно ли сохранили священную приватность тайны брачных ночей прародителей и родителей Столаса (ходили слухи, что после обоих на лапах милейшей мисс были замечены ожоги, похожие на оставляемы свечным воском). Однако, гонимая недовольством выбранной для своей подопечной партией и подхлёстываемая нестерпимыми уколами шила в известном месте, любящая нянюшка растворилась во тьме ближайшей ночи и на закланных на перекрёстке трёх дорог коз не отвечала. Что же призвало её под расфуфыренную сень пеймоновского дворца было до конца не понятно. Может быть, то была взыгравшая тоска по любимой когда-то ученице, может, вести до тех мест, где обреталась наша высокочтимая нянюшка, доходили медленно, а сама нянюшка доходила оттуда до Гордыни ещё медленнее, и Анафема явилась, как она думала, по свежему следу смерти её несчастной девочки, а может ещё что-нибудь, или ещё нечто, однако, гадать в случае с мисс Матсдоттен всегда было делом пустым. Стоило лишь радоваться тому, что на пернатую головушку юного принца свалилась эта добродетельная мисс, и положиться на её чутьё и необъятный опят в воспитании детей и других выродков.