the family pack

— Чонгук, — шепчет Намджун, поджав хвост, в переносном смысле, конечно. — Чонгук, мне здесь не место. Вдалеке гремит гром, над горами клубятся тёмные тучи. Рука Чонгука высовывается из открытой двери прямо во время раската грома, делая эту экскурсию ещё более зловещей. — Никто не заметит. С тобой всё будет в порядке. — Чонгук машет ему, приглашая внутрь. — Мой папа прячет свои закуски на высоких полках, так что мне нужна твоя помощь. — Чонгук, я не хочу ничего ломать, — хнычет Намджун, стоя у входа в студию своих родителей. По словам Чонгука, раньше это была оранжерея, пока они не решили переоборудовать её для работы. Лично Намджун предпочёл бы, чтобы они оставили оранжерею. — Слушай меня и ты ничего не сломаешь. А теперь давай, мне нужен твой рост, чтобы добраться до потолочных панелей. — Твой отец прячет свои закуски в потолке? — Намджун осторожно заходит в маленькую студию, стараясь ступать как можно тише. Он до сих пор не может забыть, как случайно сломал пол, просто наступив на него. — Он помешан на желе, а мой второй папа постоянно пилит его из-за уровня сахара в крови, так что ему приходится прятать его где-нибудь подальше. Намджун счёл бы это странным, если бы не спрятал их запас бульдак-рамёна именно по этой причине. Кто-то должен следить за здоровьем желудка Чонгука. Намджун смотрит, как Чонгук считает шаги от дивана. Это впечатляющий подвиг, учитывая, что Чонгук едва видит свои ноги из-за того, каким большим стал его живот. 3, 4, 5 шагов, и Чонгук останавливается, указывая вверх. — Вот. Я чувствую запах. Намджун делает глубокий вдох и, кроме запаха Чонгука, ничего не чувствует. У Чонгука обоняние лучше, чем у гончих. Он набирается смелости, чтобы войти в рабочее пространство. Оно просто оформлено: диван, журнальный столик, стол с очень дорогими на вид колонками и микрофонами. Частично прикрытое пианино Young Champs. Он обильно потеет. Намджун старается держаться подальше от этой зоны. На стенах висят сертификаты, медали и фотографии родителей Чонгука в рамках. — Твои отцы получили множество наград. — Что? О да, получили. Один папа работал в рекламе, а другой занимался продюсированием. Они вместе сочиняли джинглы для рекламы и тому подобное. — Чонгук указывает на стремянку, прислонённую к стене. — Можешь принести её мне? Когда Намджун очень-очень осторожно идёт по студии, он замечает одну из семейных фотографий. Похоже, это какая-то церемония, на которой они держат табличку, но Чонгук на ней не изображён. Намджун открывает стремянку перед Чонгуком и пристально смотрит на него, когда тот пытается на неё забраться. — Чонгук, ты родишь через месяц. Чонгук опускает ногу со ступеньки, а Намджун задерживает дыхание, пока не видит, что все его пальцы в этих ужасных носках стоят на земле. — Разве ты не говорил, что твои отцы были офисными работниками? — Намджун встаёт на стремянку. Студия маленькая, и он легко достаёт до потолка, если поднимет руки. — Они работали и там. Им нужно было как-то позволить себе наши подавители. — объясняет Чонгук, пока Намджун поднимает потолочную панель. — В нашем последнем классе старшей школы дяде Хосоку понадобилась песня для рекламы молока, которую они проводили в музыкальных сетях. Он позвонил моим папам и бум. Они сочинили «Молочную песню». Намджун смотрит на Чонгука широко раскрытыми глазами. — Твои папы создали «Молочную песню»?! Ещё один раскат грома, словно высшие силы были так же удивлены. — Да, — Чонгук скрещивает руки на груди и выглядит смущённым, признаваясь в этом. — Они увеличили продажи молока до невероятных размеров. — Почему ты никогда не говорил мне об этом! Это так… — Не говори «круто», это не круто. Молоко было распродано на несколько недель. — … восхитительно. — Намджун останавливается. — Ты видишь? — Чонгук выглядит очень мило, нахмурив брови, он пытается разглядеть угощения. — Я вижу, — Намджун хватает маленькую коробку, стоящую на выступе, и возвращает потолочную панель на место. — Неужели твоему отцу приходится идти на такие крайности? Почему он не спрячет их в доме? — Мой не высокий папа давал нам карманные деньги, если мы находили спрятанные в доме конфеты. Студия — единственное оставшееся место. Намджун научился сохранять очень, очень нейтральное выражение лица всякий раз, когда Чонгук рассказывает ему что-то странное о своём детстве. Он опускает коробку, и Чонгук хватает её, визжа от восторга, когда видит внутри множество импортных сладостей и закусок. — Так вот почему ты не хотел покупать конфеты в магазине, — Намджун читает, что написано на этикетках. Были иностранные конфеты, некоторые из которых Намджун никогда раньше не видел. — Разве твой папа не разозлится, когда узнает, что все его конфеты пропали? — Я — сосуд для его внуков. Он выживет. Чонгук без зазрения совести открывает пакетик с кислыми конфетами, и Намджун, извинившись, тоже берёт одну. Внимание Намджуна возвращается к фотографии. — Кстати, почему тебя там нет? Сердитое лицо Чонгука, поглощающего пищу, смягчается. Плохой знак. — Это был тот день, — бормочет Чонгук, — когда была сделана та фотография. — О, — Намджун морщится, но не от отвращения. — Понятно. Тот день.

***

Чонгук не мог в это поверить. Поздравляю. Вас приняли в качестве студента в Университет Маэва. Ознакомительная экскурсия состоится в… Он ахнул, прикрыв рот рукой, чтобы заглушить радостный возглас. Ему стоило больших усилий не расплакаться, потому что его результаты были не такими высокими, как нужно для поступления в Маэву, и он уже несколько недель как смирился с отказом. Он выбежал из своей комнаты, держась за перила, и почти прокричал: «Папа! Я поступил в университет Маэва!» Но он подавился словами, не в силах ничего сказать. Месяцы после его течки были угнетающими. Каждое занятие, которое он делал со своей семьей — ужин, совместное пребывание, принуждение к разговору, — было методичным и должным. Неоспоримое тихое страдание, которое они терпели. Экстренная контрацепция длилась неделю. Чонгук сообщил отцам, что принял последнюю таблетку. Они переглянулись и сухо ответили, сказав одно-два предложения о важности защиты, ответственности и зрелости, которые Чонгук не мог заставить себя слушать. Он проглотил слёзы и вернулся в свою комнату, не сказав ни слова в ответ. Они также взяли за правило не говорить о Намджуне, даже если знали, что мог быть только один альфа, который изо дня в день держал Чонгука приклеенным к телефону. Чонгук ничего не мог с собой поделать. Намджун был единственной отрадой, которая у него была, и, кроме того, Чонгуку повезло, что у него вообще был телефон. Добрая женщина-оборотень, которую он встретил в автобусе, отправила его вещи к ним домой. (И вместе с этим пришла милая записка, в которой говорилось: Ребенку, Должно быть, для тебя стало неожиданностью получить письмо от такого старого человека, как я. Я беспокоилась о тебе и была рад, когда твоя семья позвонила и сообщила, что ты в безопасности. Возможно, я забываюсь, когда говорю это, но вы напоминаешь мне мою дочь. Она тоже была омегой, как и я. Она была такой же красивой, как ты. Наша Гаён было примерно твоего возраста, когда умерла. Я ужасно по ней скучаю. Ее запах был идентичен твоему, аромат сада в полном цветении. Хотя наша встреча была неудачным стечением обстоятельств, спасибо, что позволил мне еще раз ощутить ее аромат. У меня дома всегда есть абрикосовый чай и сладкие рисовые лепешки, если тебе захочется перекусить. Вот мой адрес. Береги себя, милый щенок, и пусть луна хранит тебя в безопасности. От её добрых слов Чонгук расплакался. Он ненадолго задумался о том, как бы изменилась его жизнь, будь она его матерью. Если бы существовала вселенная, в которой он родился бы у родителей-оборотней и не чувствовал бы себя таким одиноким. — Я ненавижу себя за эти мысли, — признался он Намджуну. Затем он сказал альфе, что земля разверзлась под ногами его семьи, создав раскол, который у него нет сил залатать. В его сердце не было прощения. У Намджуна был более традиционный подход. — Прощение — это процесс, — сказал он. — Прощение нужно заслужить, — возразил Чонгук. Намджун не стал его опровергать.) — Что ты делаешь? — спросил Тэхён, увидев Чонгука у перил. Чонгук отошел. Он также привык отмахиваться от своих братьев, хотя они и так не особо много говорили. Его комната показалась ему странной, когда он подошел к своему столу и опустился на стул. Он свесил голову со спинки, глядя вверх ногами: книжную полку с фигурками, альбомами и свечами; гирлянды, свисающие с потолка; разные вещи, которые он не знал, оставить или выбросить. Он увидел письмо, которое написала ему женщина, на прикроватной тумбочке. Аккуратный почерк с её адресом рос, рос и рос. Он встал — внезапно почувствовав себя слишком высоким, слишком чужим. И он начал собирать вещи.

***

Намджун сидел на лекции, когда зазвонил его телефон. чонгук привет где ты? намджун на занятии чонгук отвратительно приходи ко мне вместо него Намджун горько улыбнулся. Родители Чонгука были строги с ним и до нового учебного года они не будут видеться до марта. Что напомнило ему: намджун ты рассказал своим родителям о маэве? чонгук вроде того где находится твой класс? намджун ? консерватория lol Намджун напечатал: «Как они отреагировали?», но Чонгук был быстрее. чонгук это что, очень большое здание, похожее на стеклянный НЛО? Намджун немного помолчал. Он стер свой вопрос. намджун да, это так а что? Намджун с тревогой наблюдал, как Чонгук печатает. Он понятия не имел, почему. чонгук просто любопытно пытаюсь привыкнуть к северным поселениям перед переездом :) когда заканчивается занятие? намджун печатает… — Ким Намджун-ши, — позвал профессор. Намджун встал, движение было таким внезапным, что все повернулись, чтобы посмотреть на него. Профессор нахмурился и недобрым тоном сообщил: — Как ассистенту преподавателя этого курса, возможно, вам было бы разумно не пользоваться телефоном. — Да, я прошу прощения. Намджун убрал телефон. — М-м, — промычал он, — и, возможно, нам всем не помешает открыть окно, чтобы в классе не пахло слишком сильно весной и романтикой. Намджун покраснел и попытался солгать: — Я… э-э, моя мама… — Я был бы очень обеспокоен твоим запахом, если бы это было правдой. Класс наполнился смехом, и Намджун в глубоком смущении опустился на своё место. Лекция тянулась мучительно медленно, и Намджун не мог перестать думать о сообщениях Чонгука. Для не не было бы совсем подозрительным знать, как выглядит консерватория в кампусе. Один поиск в интернете выдал бы сотни фотографий здания в форме стеклянного купола, и, учитывая, что Чонгук поступил в Маэву, разве любой потенциальный студент не захотел бы узнать больше о своём кампусе перед новым учебным годом?.. Намджун заерзал. Он попытался сосредоточиться на лекции и даже успел сделать несколько заметок, прежде чем выпрямился на стуле, прерывисто дыша и ощущая, как по его рукам пробежали мурашки. В тот момент он вспомнил своего отца: как тот напрягался, словно собака, заметившая что-то, и бормотал что-то о том, что их мать уже почти дома. Намджун всю жизнь считал, что это случайность, что его отец, скорее всего, подсознательно следил за расписанием их матери, как тело испытывает голод ближе к вечеру. Намджун знал, что он чувствует, но не хотел в этом признаваться. Его запястья, покрытые исчезающими шрамами от укусов Чонгука, покалывало. Он был рядом. Но это не могло быть правдой. Его родители никогда бы не позволили ему приехать, если бы не… — Будьте готовы к контрольной на следующей неделе. Помните, что нужно быть внимательным к своему окружению и быть дома до комендантского часа. — сказал профессор, игнорируя коллективный стон. — Намджун-ши, давай поговорим перед твоим уходом. Намджун больше всего на свете хотел уйти вместе со всеми, но профессор уже складывал бумаги, которые Намджун должен был проверить. — Тебе было бы полезно сказать мне сейчас, занято ли твое сердце, — сказал профессор, который всегда говорил официально, несмотря на возраст и должность. Он передал бумаги Намджуну, и хотя его лицо оставалось бесстрастным, взгляд был дружелюбным. — Тогда я наконец-то смогу перестать выслушивать от омег в рабочее время по поводу моего якобы «супергорячего» ассистента. Намджун смущённо улыбнулся, беря бумаги. Да, Чонгук занимал почти все его мысли, и да, он постоянно беспокоился о Чонгуке, о его домашней жизни, о том, как он питается, спит, сколько раз он смеётся за день, как Намджун мог бы увеличить это число, но… — Что ж. Это отвечает на ваш вопрос, не так ли? — его профессор помахал рукой перед носом. Намджун виновато поклонился, чувствуя, как горят его уши. — Я принесу вам эти бумаги завтра утром. — О, и еще кое-что. — Да, профессор? — Пожалуйста, передай молодому человеку, который продолжает заглядывать в окно, что в следующий раз он сможет присутствовать на лекции. — Молодой человек?.. — Намджун замолчал. — Прошу прощения, профессор, но я должен извиниться. — его ноги задвигались, прежде чем он закончил свои слова, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Он, спотыкаясь, вышел за дверь, дважды обернувшись, чтобы взглянуть на него. Он вдохнул аромат сладких цветов, его сердце забилось быстрее, по спине пробежала дрожь. — Намджун-хен. Внизу по тропинке ему махал Чонгук. Его глаза сияли от улыбки. У Намджуна перехватило дыхание. Он не ожидал увидеть его до марта, не осмеливался думать о Чонгуке в физическом смысле, боясь, что будет скучать по нему ещё сильнее. Намджун без раздумий побежал к нему. Чонгук рассмеялся ему в ухо, когда Намджун заключил его в объятия, поднял за талию и закружил. — Что ты здесь делаешь? — Намджун опустил Чонгука на землю, схватил его за лицо, почувствовал, как у него раздуваются щёки, как блестят глаза, как морщится нос, и не мог поверить своим глазам. Он чувствовал себя так, словно его возлюбленный вернулся с войны. — Я пришел навестить тебя. — Ты пришёл навестить меня? — радость Намджуна была недолгой, когда он продолжил фразу. — А как же твои родители? И тогда Намджун заметил. Возмутительно огромный военный рюкзак у его ног, опухшие глаза и, главное, то, как Чонгук съежился под пристальным взглядом. — Чонгук… Чонгук поспешно схватил его за руки. — Я голоден. Намджун не мог озвучить свои страхи. Чонгук закинул сумку на плечо, слишком широко улыбаясь и слишком радостно говоря: — Я хочу лапшу. Кимчи кальгуксу? Или, может, нэнмён? Нэнмён звучит так вкусно. О! Северные рестораны славятся пибимгуксу, не так ли? Давай попробуем. — Чонгук, — мягко подтолкнул Намджун. Чонгук не обратил на него внимания. Он уже начал идти, что-то бормоча себе под нос. — Пибимгуксу, это он. Хён платит за меня, верно? Или ты сейчас предпочитаешь «сонбэним»? — Чонгук-а, — Намджун схватил его за руку, его грудь сдавило от беспокойства. Чонгук посмотрел на него грустными, извиняющимися глазами. Он прикусил губу, словно сдерживая слёзы, и снова выдавил из себя улыбку. — Хен. — голос Чонгука дрогнул, но это было едва заметно. — Я очень голоден. Давай поедим. Намджун ничего не сказал. Затем он кивнул.

***

Чонгук рассказал о своём дне (во сколько он проснулся, что ел, какую дораму смотрел и интересную историю о том, как его друг опоздал на выпускной в школе) и задал Намджуну вопросы о Маэве (об учёбе, курсах, лучшем блюде в школьной столовой и проживании за пределами кампуса), на которые Намджун ответил кратко, но искренне. Рюкзак Чонгука, трещавший по швам, лежал на полу. Между поеданием лапши Намджун клал на ложку Чонгука маринованный лук или редис. Намджун уставился на свою почти нетронутую тарелку, а Чонгук спросил: — Во сколько снова комендантский час? Как он работает, что, никто не может выходить на улицу или… — Чонгук, — терпение Намджуна было на исходе. — Ты собираешься рассказать мне, что случилось? Чонгук тяжело сглотнул. Он обдумывал свои слова, открывая и закрывая рот и глядя в сторону. — Я сбежал из дома, — наконец прошептал он. — Собрал всё, что мог, и ушёл. Подозрения Намджуна подтвердились. Он спросил: — Твои родители знают? — Знают. Я оставил им записку, в которой написал, что меня приняли в Маэву и я решил переехать раньше. Я сказала им, что свяжусь с ними, когда всё улажу. — Уладишь всё, — повторил Намджун. — Так как ты улаживаешь дела? Чонгук пожал плечами. Намджун понял, что он что-то скрывает. — Учебный год начнётся только через месяц. Где ты будешь жить? Чонгук снова пожал плечами. — Наверное, в Гошивоне. — Наверное? — и Намджун услышал, как резко это прозвучало. — Почему ты злишься на меня? — возмутился Чонгук. — Я не злюсь на тебя, — это было правдой. На самом деле Намджун понятия не имел, откуда взялось это бурлящее внутри него раздражение. — Я не уверен, что это… я… — он вздохнул. — Ты совершил нечто важное, и я в шоке. Я думал, ты… Намджун посетовал, что писать эссе у него получается гораздо лучше, чем общаться с Чонгуком. — Ты должен был сказать мне, — заключил он. И пузырь, наконец, лопнул. — Я не обязан тебе ничего рассказывать, — упрямо сказал Чонгук. — Мы же не пара. — Что? — Намджун был сбит с толку внезапным заявлением. — Чонгук, просто потому, что мы никогда официально не… — он остановился, потому что дело было не в этом. Дело было в том, что: — Сейчас важно то, что тебе негде сегодня переночевать. — Я пришёл сюда не для того, чтобы меня осуждали. — голос Чонгука задрожал. — Я хотел разделить с тобой трапезу, а потом собирался найти комнату в компьютерном зале или, может быть, мотеле… — Только через мой труп ты остановишься в мотеле. — Прекрати на меня кричать. — Я не кричу на тебя. — Ну, ты тоже нехорошо себя ведешь! После этого они замолчали. Чонгук упал на стул, скрестив руки на груди и демонстративно не глядя в сторону Намджуна. Его глаза постепенно наполнялись слезами. — Я не хочу быть грубым, я просто беспокоюсь, что… — Я знаю, что поступил глупо, — выдавил Чонгук, стараясь говорить ровно, несмотря на слезу, скатившуюся по его щеке. — Я не хочу, чтобы мне напоминали, какой я глупый. Не сейчас. — Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать себя глупым. — Ну, так верно же. — поспорил Чонгук просто так. Теперь Намджун отступил от темы разговора. Они сидели, уставившись друг на друга в напряженной тишине. Он знал, что всё, что он скажет, будет разобрано на части и искажено, поэтому решил подождать, пока Чонгук заговорит. Это принесло свои плоды, потому что тот слабо вздохнул. Он признался: — Я не мог сказать родителям, что меня приняли в университет Маэва. — Чонгук не смотрел на него. — Я так ясно представлял, как они смотрят на меня осуждающими глазами, предполагая худшее обо мне и о тебе. Зачем мне подвергать себя этому? После тех отвратительных таблеток, которые мне пришлось принять, после того, как они сказали, что не… — Чонгук прикусил нижнюю губу, чтобы она не дрожала. — Они мне не верят. Поэтому я собрал вещи и вышел за дверь. Я даже не думал об этом. И я не знаю, что будет дальше и где я буду спать сегодня ночью, но прямо сейчас я хочу поужинать с тобой. Поужинать там, где я смогу притвориться, что всё будет хорошо. Даже несмотря на то, что я облажался и мои родители, скорее всего, больше никогда со мной не заговорят — чёрт. Чёрт, я ушёл. Не могу поверить, что ушёл. Всё из-за того, что я хотел выпить абрикосового чая, съесть рисовые пирожные и чтобы кто-нибудь посмотрел на меня как на хорошего сына. Боже, Намджун, её дочь была прекрасна. Она была такой красивой, она не лгала. — Чонгук безудержно рыдал. — Что мне делать? Я не знаю, что мне теперь делать, хён, я… Намджун без колебаний встал со своего места. Он прижал Чонгука к груди, отвернувшись от любопытных взглядов остальных посетителей ресторана, пока Чонгук прятал лицо в его свитере. — Ты не облажался. Ты сделал всё, что мог, — утешал Намджун, и каждое его слово было правдой. — Всё хорошо, всё будет хорошо. Я обещаю. Я обещаю. Когда Чонгук зарыдал, а Намджун крепко обнял его, ему стало ясно, что его профессор был прав. Его сердце было занято. И Намджун, несомненно, знал, что это никогда не изменится.

***

— Ёбо, что ты делаешь? Юнги проснулся в пустой постели, небо за окном все еще было темным. Он пошел на шум в кухне, где обнаружил Сокджина, смешивающего маринад с зеленым луком и ростками фасоли. Сокджин продолжал перемешивать. — Я пеку блинчики. Юнги посмотрел на кастрюли и сковородки, стоявшие на плите. На ярко-красный маринад, над которым работал Сокджин. — Я не думаю, что блинчики требуют таких больших усилий. — Ты собираешься придираться ко мне или помогать? — Я собираюсь отвести тебя обратно в постель. — Я занят. — Сокджин переложил оставшиеся овощи в отдельную миску. — Детям понадобится панчан, когда они поедут в университет на этих выходных. Юнги ничего не сказал. Прошёл месяц с тех пор, как Чонгук собрал вещи и ушёл, не попрощавшись как следует. Они никак не ожидали такого. 18 лет родительства, а в итоге остался лишь листок бумаги. — Никакая еда в мире не поможет тебе почувствовать себя лучше. Руки Сокджина дрогнули, прежде чем он снова принялся за готовку. Когда Юнги не получил ответа, он вздохнул и подошёл, чтобы убедиться, что ничего не подгорело. Судя по тому, что он увидел, Сокджин собирался приготовить рагу, что-то вроде жаркого и несколько видов чона. На столе стояли стеклянные контейнеры со свежеприготовленным панчаном, чтобы он остыл. Этого количества еды хватило бы мальчикам и им самим как минимум на месяц. — Джин, — Юнги схватил его за руку. — Джин, пожалуйста. На улице было холодно. Юнги понял это по дуновению ветерка, врывавшегося в открытое окно. Он обнял Сокджина, потому что Сокджин нуждался в этом, и потому что Юнги нуждался в этом не меньше. Плечи Сокджина затряслись. Юнги мягко успокаивал его, насколько мог с разбитым сердцем. — Чонгук не вернулся. — Я знаю. Только благодаря щедрости (если это можно так назвать) того альфы они узнали, что Чонгук благополучно живёт на территории кампуса, в общежитии для студентов. Когда Тэхён сообщил им эту новость, они испытали облегчение, но вскоре их охватила сокрушительная печаль. — Он был таким маленьким, когда я его нашел, и я не думал, что он выживет. Я правда думал, что он не выживет… — Я помню, я знаю. — Я не могу допустить, чтобы с нашими детьми случилось что-то плохое. — Конечно, не допустишь. — Что мне делать? Что нам делать? Наш Чонгук… — Я не знаю. Я не знаю, — Юнги плакал вместе с ним. Если бы его спросили, он бы ничего не стал менять в Сокджине. Он был слишком вспыльчивым, легкомысленно относился к серьёзным вещам и серьёзно — к лёгким, в его сердце было слишком много печали и ожиданий, но была любовь. Боже, какая любовь. Юнги надеялся, что его дети смогут увидеть эту любовь. — Еда подгорит. — наконец говорит Сокджин хриплым голосом. — Я разберусь с этим. Юнги открыл шкаф, чтобы найти тарелку. Он остановился у пустой упаковки от таблеток с именем Чонгука. — Это для того, чтобы защитить тебя, а не наказать, — однажды сказал ему Юнги. — Ты мог быть в тумане, Чонгук-а, ты должен быть осторожен с людьми, которых плохо знаешь. — что он мог бы сказать по-другому, что он мог бы сделать, чтобы Чонгук понял бесконечную скорбь той ночи? Быть родителем пропавшего ребенка? Они делали то, что считали самым безопасным, и все же… Юнги никогда не видел, чтобы глаза Чонгука так тускнели. Он держал упаковку в руке, тупо уставившись на нее. Пусть он встанет на колени у ног Чонгука и попросит его вернуться. Пусть он ударит этого альфу по лицу. Пусть он уложит Сокджина в постель и обнимет его, пока они не заснут. Пусть он проснётся утром и позавтракает с Тэхёном, Чимином и Чонгуком. Пусть он увидит, как его сыновья едят приготовленную им еду, как он под столом толкает Сокджина ногой, как он прячет улыбку. Пусть их дети смеются. Юнги отвел руку назад и со слезами на глазах выбросил упаковку в окно. — Что это было? — вздрогнув, спросил Сокджин. Юнги проглотил комок в горле. — Я пойду приготовлю кофе. Он наблюдал, как кофе капает в кофейник, и в приступе полной иронии души он почувствовал глубокую тоску по матери.

***

Сокджин рос тихим и послушным. Пока его брат и мать яростно ссорились, Сокджин выслушивал все её нелепые нравоучения, поджав губы и механически кивая, что она считала признаком уважения. Других детей ласково обнимали, утешали после истерик и обожали за их детские выходки. Только не Сокджина. Сокджин был слишком худым, слишком мягким, слишком тихим, а потом стал слишком резким в своих словах и недостаточно тактичным. Его лицо округлялось зимой, и мать неодобрительно цокала языком, щипая его за щёки, а когда он худел к лету, сокрушённо качала головой. Его били за плохую осанку и строго отчитывали за речь («Ты говоришь совсем как твоя бабушка», — усмехалась мать), пока он не научился говорить так, что любой ведущий новостей мог бы ему позавидовать. Его отец большую часть жизни прожил за границей, управляя компанией, расположенной за пределами Кореи. Они были богаты, Сокджин это знал. Его мать чётко указывала, с какими детьми он может дружить, а каких следует избегать, исходя из таких характеристик, как финансы, социальный статус и семья. Когда она заметила, что в пятом классе он слишком сблизился с Ким Даюн, она позвонила матери Даюн и сказала, что ей нельзя видеться с сыном вне школы. («Семья Даюн не очень хорошая, Сокджин-а, — рассуждала она, — их отец сбежал с оборотнем и оставил их ни с чем.») — Она била нас по запястьям за каждую плохую оценку за контрольные. Мы покупали продукты в универмагах, а не на рынках. Она предпочитала вино соджу и не добавляла в нашу еду чеснок, лук или мясо, потому что была набожной буддисткой, но при этом была самой материалистичной и поверхностной женщиной из всех, кого я знал. Может быть, поэтому у меня теперь аллергия на чеснок. Я никогда его не пробовал. Сколько им было лет, когда Сокджин сказал это Юнги? Может быть, примерно столько же, сколько сейчас Чонгуку. — Но нельзя вечно прятать детей. Я заводил друзей в школе, ел сладости и вредную еду и смотрел фильмы с рейтингом «R» за её спиной. Её дети были скорее аксессуарами, как маленькие белые пудели, которых красивые девушки носят в своих роскошных сумках. Вот кем мы были для неё. Как только она поняла, что меня не перевоспитать, что её питомец однажды влюбится в кого-то, чьи родители продавали пельмени с уличной тележки… Молодой Сокджин криво улыбнулся молодому Юнги. — Меня бросили, как и любого другого маленького белого пуделя. Несмотря на это, она была его матерью, которая любила его, и из-за этого Сокджин чувствовал к ней благодарность, которую он часто ассоциировал с любовью. Временами она чувствовала себя его единственным другом. Его мать, когда была в хорошем настроении, была веселой и обаятельной. Они вместе готовили почти все блюда, делились историями (часто ужасными сплетнями и откровенной болтовней) и слушали трот. Его мать, вероятно, чувствовала примерно то же самое: ее старший сын обижался на нее, а муж был слишком далеко, чтобы заботиться о нем. Сокджин был всем, кто у нее был. Затем он встретил Мин Юнги. А его мать была слишком умна, чтобы не заметить едва заметные перемены в своём сыне. Сокджин стал… Возмутительным. Он сменил опрятную одежду и нейтральные голубые цвета, которые покупала ему мама, на нежно-розовое. Он покрасил волосы в блонд, затем в фиолетовый и сделал химическую завивку ради забавы. Он смеялся, не прикрывая рта, и обращался с незнакомцами как с друзьями. Он возвращался домой поздно, от него пахло выпивкой и потом. Время от времени на его шее появлялся засос. Это был полный переворот в том, что его мать думала о своем драгоценном, послушном сыне. И она полностью винила в этом Юнги. По сей день Сокджин так и не смог полностью простить свою мать за ее поведение. Двусмысленные замечания, ненавистный (почти завистливый) взгляд в ее глазах и постоянное нытье по поводу того, как сильно Сокджин изменился к худшему с тех пор, как они начали встречаться. Она закатила истерику, подобающую ребенку, когда он сказал ей, что они переезжают в сельскую местность. Их отец вернулся в Корею, и его брат ждал ребенка. Сокджин ошибочно думал, что это смягчит удар. Ситуация достигла критической точки, когда он объявил, что они усыновили трёх щенят-оборотней. Он сказал ей две вещи: 1. Щенки были прекрасны. 2. Он был так счастлив, что готов был заплакать. И что-то в ней словно надломилось. Она выплеснула все обиды, которые когда-либо испытывала к нему, к Юнги, к его отцу, к его старшему брату. Она обвинила его отца в том, что он не смог помочь ей правильно воспитать сыновей, в бессердечности и в том, что из-за Юнги Сокджин стал деревенщиной, которому больше нечем заняться, кроме как разводить собак. Она оплакивала его «потенциал» и не могла понять, что такого особенного было в Юнги («Маленькая интрижка, которая прошла бы, если бы ты не держал его с упорством недовольного ребёнка!») и почему они не могли усыновить «нормальных» детей. То, что она сказала о Юнги и детях, он никогда бы не осмелился повторить. Ему было противно. Ему нечего было сказать. — Мама, — сказал Сокджин, и его подбородок задрожал, потому что он наконец-то нашёл название для этого печального, опустошающего чувства в своей душе. — Никогда больше не связывайся со мной. Ее любовь была условной. Так было всегда. Дети росли. Шли годы. Помимо кратких сообщений и новостей, которые Сокджин отправлял через Сокджона, он никогда не связывался со своей семьёй, и наоборот. Поэтому, когда Сокджин видит в его руках три чека, адресованные каждому ребенку по отдельности, он в шоке. — Папа, — спрашивает Чимин, — что это? В ответ на вопрос Чимина разражается гром. Сокджин вздрагивает, сам того не осознавая. Он вдруг чувствует, что в доме слишком грязно и что его никогда не будет достаточно. Он прерывисто дышит. Это деньги. От его матери.

***

— Ты никогда не рассказывал мне, что твоя поездка в комплекс состоялась во время вручения наград Melon Music Awards. Намджун уже наполовину съел свою кислую ленту. Кажется, что она никогда не закончится, на иностранной этикетке написано «3 фута в длину». Сколько сантиметров в футе? 1 дюйм примерно равен 2,54 сантиметрам, значит, 1 фут (или 12 дюймов) — это 30,48 сантиметра. Ему потребовалось ровно 0,7 секунды, чтобы вычислить это в уме. Намджун почти уверен, что съел гораздо больше 30,48 сантиметров. Чонгук разворачивает другой конец от упаковки и откусывает другой конец, соединяя их, как в сцене со спагетти из «Леди и Бродяги». Глаза Чонгука блестят от озорства, когда он откусывает ещё раз, сближая их, и Намджун забывает о математике, чтобы разломить мармелад зубами и поцеловать Чонгука в губы. — Ах, хён, — со смехом вздыхает Чонгук, — мы должны были съесть его вместе, как Пеперо. — От него осталось примерно 30 см! Чонгук разрывает его пополам, и они вместе наслаждаются мармеладом. Они сидят на диване, потому что Чонгук настоял на том, что он не сломается, если тот на нём сядет. Намджун всё равно старался сидеть как можно неподвижно. Его тело способно на множество чудес, не считая трех, которые сейчас находятся внутри его пары. Или, как любит напоминать им отец Чонгука, предполагаемая пара. — Кажется, все было так давно, — вспоминает Чонгук. — Прошло почти… сколько? Три года? — За эти три года многое произошло. — Намджун кладет руку на живот Чонгука. Дети сегодня тихие. Они несколько дней беспокоили Чонгука своими пинками. Руки Чонгука присоединяются к рукам Намджуна. Ближе к дате родов его запах становится невыносимо сладким, и это бесконечно мучает Намджуна. — О чем ты думаешь? — спрашивает Намджун. — Об… иронии судьбы, — шепчет Чонгук. — Они так боялись за меня. Они не хотели, чтобы я забеременел, не хотели, чтобы я встречался с тобой. А теперь посмотри на нас. Дети. — Намджун целует его в макушку. — Ты заметил, когда мы им сказали? — Хм? — Никто из них не поздравил нас. Ни мои родители, ни братья. — Зайка. — Они любят детей, я знаю, знаю, — быстро поправляется Чонгук. — Они их любят, больше, чем я думал. Я… — Чонгук кусает ноготь, и Намджун осторожно отводит его руку. — Если я вспоминаю то время, когда жил в этом доме и это было невыносимо, я так расстраиваюсь, что мне кажется, будто я умру. Дома я не мог дышать. Только когда не был далеко отсюда. Только когда был с тобой. Открытость Чонгука каждый раз завораживает Намджуна. — Теперь я вернулся: живу и воспитаю своих детей в их доме, в месте, которое я ненавидел. — Чонгук сухо смеётся. — Как ты думаешь, однажды наши дети…? Намджун целует его со всей страстью. — Я не знаю, — говорит Намджун, глядя в дрожащие глаза Чонгука. — Правда не знаю. — Ты такой уверенный в себе. — Ты вселяешь в меня уверенность. — А когда ты заставишь наших детей плакать? — Тогда у них есть ты. — Эй. — Чонгук ударяет его в грудь. — Не всё же мне достанется. Намджун усмехается и не отпускает Чонгука так просто, крепко обхватывая его за шею и удерживая там, где хочет. В конце концов они успокаиваются. С животом, полным трёх детей, можно только целоваться и обмениваться запахами. — Мы все равно облажаемся, понимаешь, — говорит Намджун. — Нет никакой гарантии, что мы не причиним им боли. — Я ненавижу это, — надувает губы Чонгук. Намджун с обожанием щиплет его за нос. — Но мы будем любить их, — поправляется Намджун. — Любить их по-глупому. Любить их так сильно, что любовь будет жалкой. — Не существует такого понятия, как жалкая любовь. — Тогда как бы ты описал любовь своих родителей к тебе? — Ха-ха. Намджун смеётся. — Я не говорю, что это плохо. Чонгук думает о любви родителей. Истории его отцов, нож, скользящий по разделочной доске, нарезанные фрукты, караоке в машине. Их теплый и тонкий аромат, его собственные слезы у них на плече, «Чонгук-а, малыш, наш сыночек…» — шум травы под его лапами, когда родители играли с ним во дворе. Пальцы были липкими от чистки мандаринов, рука касалась его разгорячённой кожи, хвост вилял, когда он прыгнул в объятия отца. Счастливый пьяный шепот его имени: «Спасибо, что ты родился, папа любит тебя, Чонггуу-я, папа очень-очень сильно тебя любит, хочешь завтра поесть жареной курицы? Папа её купит». — Да, она не так уж плоха. — Чонгук неловко бормочет, стараясь прогнать эти воспоминания. — Пока мои родители не превратят наших детей в избалованных наглецов. — Они очень хороши в этом. Чонгук хлопает его по руке. Намджун улыбается, показывая ямочки на щеках. — Мы уже взяли твои конфеты, — Намджун прижимается носом к шее Чонгука, наслаждаясь последующим мурлыканьем. — Давай уйдём отсюда, пока я что-нибудь не сломал. Доктор сказал, что тебе нужно подождать ещё три недели, прежде чем ты сможешь сменить форму, так что давай подготовимся, пока у тебя ещё есть руки с противопоставленными большими пальцами… Намджун чувствует перемену в запахе раньше всего остального. Он хватает Чонгука за плечи, оттаскивает его назад, широко раскрыв глаза, и тот смотрит на него с таким же удивлением. Диван пропитывается влагой, и, не успев перевести дыхание, Чонгук сгибается пополам, издав жалобный звук. — Намджун, — выдыхает Чонгук, — Намджун, я думаю… я думаю… Намджун опрокидывает стол, разбивает две колонки и каким-то образом открывает дверь, после чего выбегает из студии за помощью.

***

— Сокджин? Ты выглядишь так, будто вот-вот упадёшь в обморок. Сокджин показывает чеки Юнги. Теперь они оба выглядят так, словно вот-вот упадут в обморок. Это привлекает внимание Тэхёна, который заглядывает через плечо Сокджина. Он спрашивает: — Что это? Сокджин сглатывает, и его горло пересыхает. — Они от твоей бабушки. Лицо Тэхена озаряется. — Бабушка? Что она прислала? — Нет, — Сокджин качает головой. — Твоя другая бабушка. На мгновение воцаряется ошеломлённая тишина. Затем его дети дружно ахают и забирают чеки из его рук. — Будь нежен с ними, Тэхен! — Я нежен! Рука Тэхена драматично ложится ему на грудь, когда он задыхается. Руки Чимина трясутся. Тэхён шепчет: — Я никогда раньше не видел столько нулей после своего имени. — Это что, розыгрыш? — заикается Юнги. — Это ведь розыгрыш, да? Сокджину нужно присесть. 21 год молчания, игнорируемые дни рождения и мероприятия, может быть, несколько неловких, вынужденных праздничных телефонных поздравлений, а теперь — деньги? Они то и дело присылают детям деньги, но такую сумму? — Папа, — спрашивает Тэхён, — с твоими родителями всё в порядке? Они ведь не… это не… деньги от наследства, да? Сокджин находит в себе силы фыркнуть. — Думаешь, моя мать умерла бы, не отчитав меня в последний раз? Его дети смотрят на него, немного шокированные, и, чувствуя себя неловко, Сокджин забирает свои слова обратно и уходит. Он не может с этим справиться. Не сейчас. Не тогда, когда им ещё нужно вынести вещи из комнаты, чтобы превратить её в гнездо. Не тогда, когда Чонгук должен родить через месяц. Кстати, где Намджун и Чонгук? Сокджин до сих пор слышит, как дети взволнованно обсуждают, что они будут делать с деньгами, и закатывает глаза, когда Чимин спрашивает: — Сейчас подходящее время, чтобы узнать о фондовых рынках? Он выходит на задний двор, прижимая телефон к уху, и набирает номер, на который, должно быть, не звонил годами. Кажется, его мама ждёт его, потому что телефон звонит всего один раз, прежде чем она отвечает: — Сынок. — Мама, — Сокджин хмурится. — Я получил чеки. — Понятно. Ребятам понравилось? Он хмурится, даже если она этого не видит. — Да, моим сыновьям это понравилось. Зачем ты посылаешь им деньги? — Ну, я слышала, что они окончили школу и поступили в престижные университеты. Я подумала, что было бы неплохо сделать им подарок. Дети вот-вот начнут учиться в третьем курсе. Сокджин не находит слов. — Я удивлён, что ты знаешь их имена настолько хорошо, чтобы вообще что-то им отправлять. Его мать издаёт приглушённый смех, как будто он только что пошутил. — Ты так низко меня оцениваешь? Сокджин не собирается играть с ней в эти игры. — Зачем ты так делаешь? Всё это время тебе было всё равно, а теперь ты отправляешь им такую безумную сумму денег. Ты их почти не видела. — Тем более. — говорит она, как будто это самая очевидная вещь в мире. — Они могут потратить их на обучение и проживание. Помогут им, когда они закончат учебу, станут подушкой безопасности, к которой они смогут прибегнуть, пока ищут работу. — Пока ищут работу, что? Мама, я не Сокджон. А Сокджин, и я думаю, ты перепутала своих внуков. — ему приходится сдерживаться, чтобы не закричать. Он не замечает, как Юнги подходит к нему, пока не слышит: — Чаги-я, не беспокойся об этом. Давай отправим чеки обратно. — голос Юнги звучит рядом с ним мягко. Руки сглаживают напряжение в его плечах. — Это Юнги? — оживляется она. — Позови его к телефону. Мы давно не виделись. — Да. Плюс-минус два десятилетия? — Сокджин, я стара. Ты не позволишь мне поговорить со своим мужем? Или он всё ещё парень? Вы двое так и не поженились, как положено, — презрительно сказала она. Сокджин, блядь, с ума сойдет. — До свидания, мама. Мы отправляем чеки обратно. — Сокджин-а, — ворчит его мать, — позволь мне хоть раз сделать что-то приятное. Мы вложили в них нашу пенсию. — Я не просил тебя… — Сокджин дёргает себя за волосы, пытаясь успокоиться. Он делает вдох. — Ты ни разу не переступала порог нашего дома. Тебе было всё равно. Ты ясно дала это понять. Почему сейчас? Почему вдруг? — Дети всегда такие эгоистичные, — усмехается она, словно он вообще ничего не говорил. — Ты никогда не думаешь о том, как твои поступки ранят меня. Ты думаешь только о себе. Сокджин опускается на корточки, чувствуя слабость в коленях. Юнги опускается вместе с ним, не убирая руку с его плеча. — Я сделала всё, чтобы облегчить тебе жизнь, а ты всё это бросил. Ты ни дня не прожил без комфорта, но ты насмехаешься надо мной, убегая в лес. Я умоляла твоего отца перевести его компанию в Корею, чтобы ты мог ею управлять. Ты мог бы жить в Сеуле, рядом со мной и с отцом, и всё было бы у тебя под рукой. Всё, ради чего я так усердно работала, — пропало! Ты встретил… ты встретил Юнги и вдруг перестал заботиться обо мне и семье. Юнги заставил тебя петь безвкусные песни для его звукозаписывающей компании, и я говорила тебе, что из этого ничего не выйдет. Теперь посмотри на себя, ты работаешь за столом, хотя мог бы владеть компанией. Сокджин-а, если ты всё равно собирался петь, почему ты не продолжил пройти прослушивания, которые я для тебя устроила? У тебя есть голос и внешность — боже, какая потеря такого красивого лица! Хуже всего в этом звонке то, что он знает, что Юнги рядом с ним и слушает каждое слово. — Я хотела только одного, чтобы у тебя была лёгкая жизнь. Наше поколение должно страдать. Я отказалась от своих мечтаний, чтобы выйти замуж и растить детей, и я хотела большего для тебя. Теперь посмотри, где мы: мой сын стирает бельё дождевой водой, а его мать живёт на холмах Сеула. Разве ты не видишь, что это неправильно? Как сильно это ранило моё сердце? Ты усыновил оборотней, не сказав ни слова! Ты бросил меня! Свою родную мать! Как я могла после этого смотреть людям в глаза? Ты не представляешь, как это унизительно. Сокджин устало вздыхает. Ничего такого, чего бы он не слышал 21 год назад и раньше. — Мне очень жаль, что люди в Louis Vuitton больше не относятся с прежним уважением. — НАГЛЕЦ! — Это глупо. Мне не следовало звонить. — Да, потому что я такая ужасная, злой человек. Как ты можешь так говорить о собственной матери? Я стараюсь делать что-то хорошее, чтобы у оборотней было достаточно денег, чтобы хорошо жить, а я — бессердечное чудовище. Мальчики не должны быть в городе и пахнуть лесом. У друга твоего отца внучка ходит в тот же университет, что и Чимин, на тот же факультет! Скажи им, чтобы купили приличную одежду на эти деньги… Сокджин кричит: — Ты дала им деньги только потому, что боишься, что друг отца подумает о моих сыновьях? Юнги вздрагивает от его крика и морщится. — Ёбо… — он снова пытается успокоить. — Ты не имеешь права! Ты бы вообще знала, на каком факультете учится Чимин? В каком университете он учится, если бы не это? Нет! Нет, ты бы не узнала, потому что тебе всё равно! — Откуда мне знать, если ты никогда не звонишь! Ты вычеркнул меня из своей жизни! — Потому что ты не хочешь быть ее частью! Ты принижаешь меня, Юнги и моих сыновей каждый раз, когда открываешь рот. — Только благодаря Юнги я знаю, что мой сын всё ещё жив! Всё резко замирает. Сокджин поворачивается к Юнги, который виновато отводит взгляд. — Ты разговариваешь с моей матерью? — Она иногда спрашивает о тебе, — слабая защита Юнги. — Значит, ты разговариваешь с ней за моей спиной? — его голос повышается. — Посмотри, посмотри, — ругает его мать, — всё ещё такой же высокомерный. Разве я не имею права, как мать знать, что делает мой сын? Особенно когда он сам скоро станет дедушкой! — Она знает о Чонгуке? Ты ей рассказал? — Сокджин не может скрыть то, что он предан. Он не может представить, какие отвратительные суждения она, должно быть, выносит о Чонгуке, прекрасно зная её мнение о скоропалительных браках и людях, которые их устраивают. Юнги встречается с ним взглядом, и нечасто после стольких лет Сокджин не может разгадать, что за ним взглядом скрывается. — Я подумал, что она должна знать, — честно отвечает Юнги. — Я не хотел, чтобы она испытала то, что мы пережили с Чонгуком. Сокджин холодеет от слов Юнги, воспоминания проносятся бесконечной чередой: он находит письмо Чонгука о том, что тот сбежал из дома, бессонные ночи, полные чувства вины, как одиноко ему было в этом мире. Это опустошило его. Это опустошило Юнги. — Если бы ты хоть немного любил свою мать, — говорит его мать, — ты бы понял, каково это, когда ребёнок бросает тебя. Сокджин ловит себя на том, что качает головой в отрицании. — Это не то же самое. Ты была жестока и груба с нами, если мы отказывали тебе. Ты никогда не проявляла ко мне ни капли понимания. Наступает тишина. Возможно, приглушённое рыдание, если Сокджин осмелится прислушаться. — Никто из детей моих друзей так не разговаривает со своей матерью, кроме тебя. — последнее обидное замечание. Сокджин дрожит. Он не может этого сделать. Он не станет. Он завершает звонок и не удивляется, когда мать не перезванивает ему. Три громких хлопка заставляют Сокджина оглянуться через плечо. Он щурится, без очков зрение ужасно, и различает силуэт Намджуна, выходящего из… их студии? В их студию нельзя заходить никому. Намджун дико кричит. — У Чонгука отошли воды! Сокджин вскакивает на ноги. И тут он слышит… Жалобный крик боли его сына, когда он зовёт: — Папа!

***

Чонгук позвонил им с нового номера. Их разговор был коротким. Чонгук сказал им, что переехал в общежитие для омег. Сокджин спросил, не нужны ли ему деньги. Чонгук ответил, что нет. Юнги предложил приехать к нему в гости, принести еды. Чонгук немного колебался. Он сказал, что сообщит, когда будет удобно. — Чонгук-а? Чонгук остался на линии. Сокджин не знал, что сказать. — Хорошо питайся, — глухо сказал он. — Будь здоров. Звони нам почаще. — Ладно. До свидания, папа. В тишине своего пустого гнезда, когда Чонгук повесил трубку, два отца сидели неподвижно. Не зная, что делать со своей любовью, когда на одного человека, который должен ее получить, стало меньше. Именно тогда они поняли… Воспитание детей — это синоним скорби. За каждым важным событием следовала неуловимая смерть. Они больше никогда не почувствуют, как дети обращаются, произносят первые слова или делают первые шаги. Они никогда не будут маленькими, чтобы засыпать у них на коленях. Это очевидно, не так ли? Земля вращается в одном направлении, солнце восходит на востоке, каждую весну цветут сакуры, и однажды ваши дети покинут вас. Два отца сидели неподвижно.

***

Хаос наступает внезапно и без предупреждения. Перед тем, как грянул гром, сверкнула молния, и Чонгук закричал от сильных схваток. Всё происходит быстро. Юнги в отчаянии кричит в трубку: — Что вы имеете в виду, говоря, что оползень перекрыл дорогу? Тэхён чуть не плачет, когда Хосок на связи: — Дядя Хосок, деревня в ловушке, у Чонгука начались роды, и мы все сходим с ума!!! Чонгук отказывается выходить из студии в любом случае. Ему слишком больно, и он продолжает повторять: — Я не могу, я не могу. — сквозь тяжёлое дыхание. — Ты можешь, Чонгук, посмотри на меня, — Намджун вытирает пот со лба Чонгука. — Мы разговариваем по телефону с больницей, и они звонят властям. С тобой всё в порядке, и с детьми тоже. У Намджуна нет возможности знать наверняка, и это видно по его глазам. — Я не могу, — повторяет Чонгук, как заведённый, зажмуриваясь от подступающих слёз, — я не могу обратиться. — Ты должен, — умоляет Намджун, повторяя ту же мольбу, которую он делал в течение последнего часа. — Зай, ты должен. Это навредит тебе, если ты этого не сменишь форму. Пожалуйста, зайка, ты можешь это сделать. Влага от шторма просачивается в студию, создавая липкую влажность, которая только усиливает панику. Предполагалось, что у них будет больше времени. Когда появились новости о грозе, семья шутила о природной удаче Чонгука, что его предполагаемая дата родов едва не наступит на несколько недель позже. Этого не должно было случиться. Чонгук должен был быть в безопасности, с хорошим врачом, в хорошей больнице. — Нет, нет, я рожу так. Я могу родить вот так, — бессвязно бормочет Чонгук. Он плохо соображает из-за сильной боли. — Чонгук, ты не можешь. Мы должны рожать в обращенном состоянии, ты получишь разрывы, если будешь рожать так. Они превращают студию в родильное отделение. Чимин бегает туда-сюда между главным домом и студией, его подол испачкан грязью и промок. Он несёт с собой меховые одеяла, пелёнки, воду, полотенца — что ещё, что ещё…! — Чимин, успокойся, — Сокджин хватает своего ребенка за лицо, когда замечает, что тот в панике смотрит на дверь. — У нас почти всё есть. Намджун упаковал всё несколько месяцев назад. Возьми в морозилке пакеты со льдом и все подушки, какие сможешь найти. Чем больше запахов, тем лучше. — Ладно, ладно, ладно, я понял, я займусь этим, — бормочет себе под нос Чимин, убегая прочь. — Нет, я могу родить так, но я не могу обратиться, не могу, — Чонгук закрывает глаза ладонями. — Я читал раньше, о том, что омеги разрываются и их просто зашивают их обратно. Многие омеги получали их и выживали. — Чонгук, мы не в больнице, и оползень перекрыл единственную дорогу, ведущую в город. Если ты получишь разрывы, ты… — Намджун давится словами. — Вы должны заставить его обратиться прямо сейчас, — настойчиво кричит Хосок. Тэхён включает громкую связь, и его голос разносится эхом. — Самое важное, чтобы он обратился. Чонгук никогда не любил превращаться, даже будучи ребенком, хочет сказать ему Сокджин. Ему не нравилось, каким чувствительным становился его нос в волчьем обличье, и Чонгук никогда не любил превращаться ради забавы, разве что для ухода за шерстью или медосмотра. Сокджин знает. Ему приходилось спать с Чонгуком за день до каждого медосмотра, потому что он так сильно это ненавидел. — Я ненавижу обращаться, ненавижу, — плачет Чонгук, — я думал, у меня есть время, ты должен был поддержать меня, ты должен был… — Я знаю, знаю, — Намджуну самому не намного лучше. Он переводит взгляд с плачущего лица Чонгука на заметную влагу на одеялах. Прошёл час, и никто не может сказать, насколько он близок к смерти. — Чонгук-а, — Юнги опускается на колени. — У нас нет времени. Ты должен сделать это ради своих детей. Чонгук кивает. Он кивает, но плачет. Чонгук хватается за плечи Юнги, когда его пронзает очередная схватка. От издаваемых им звуков у Сокджина замирает сердце. Даже до последней минуты, когда на кону его жизнь, он всё ещё такой упрямый…? — Чонгук, — Сокджин опускается на корточки перед ним, когда схватка ослабевает и дыхание Чонгука снова выравнивается. Ответа нет. — Чонгук-а, посмотри на папу. — и снова ничего, только хныканье. — Малыш. — Сокджин хватает своего ребенка за лицо, заставляя его посмотреть ему в глаза. — Ты превратишься. Ты превратишься прямо здесь, прямо сейчас, потому что ты не сделаешь Намджуна вдовцом, ты меня понял? Чонгук икает, качает головой. — Папа, мне очень больно, мне больно… — Ты должен попытаться. Чонгук, я… Сокджин обнаружил, что Чонгук замёрз, и попросил его держаться. Он взял дрожащее тельце ребенка в свои руки и молился, чтобы тот выжил. Он был рядом при каждом падении, при каждом содранном колене, при каждой сломанной игрушке. По утрам, когда Чонгук рыдал перед детским садом. Когда микроволновка пищала, а Чонгук нуждался в объятиях, чтобы почувствовать себя в безопасности. И Сокджин… Сокджин отказался сидеть на месте. Он пресмыкается в ногах у Чонгука. — Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно. Ты можешь кричать на меня, ругаться, забрать детей и никогда больше не видеться со мной, но это никогда не изменит того факта, что ты мой ребенок. Никогда не изменится, насколько ты дорог мне, ничто из того, что ты делал, не заставило меня изменить своё мнение. Но Чонгук-а, если ты не обратишься, если ты умрёшь прямо здесь, я никогда не прощу тебя. Понимаешь? Ты оставил здесь свой след — для тебя здесь есть место! Я спас тебя в том поле, я вырастил тебя под этой крышей, и я не позволю тебе умереть здесь! Сокджин умоляет: — Мне нужно, чтобы ты жил. — он моргает, и из его глаз текут слёзы. — Я готов на всё, лишь бы ты жил. Чонгук смотрит на него, по-настоящему смотрит на него. Затем его сын делает вдох. Он дышит, и дышит, и дышит, пока с его губ не срывается ужасный звук. Это ужасное обращение, и Сокджин это знает. Он не хочет представлять, чего стоило Чонгуку это сделать. Намджун опускает голову на руки и рыдает от облегчения. — Вот он, наш малыш, — Юнги подползает вперёд, кладёт голову Чонгука себе на колени и плачет. Он заканчивает свое превращение, весь в чёрном мехе, на четырёх лапах, и скулит, когда ложится на бок от усталости. — Дядя Хосок, он сделал это, — рыдает Тэхён в трубку. — Чонгук обратился. — Я никогда так не нервничал, чёрт возьми, — рыдает Чимин. Чонгук, несмотря на усталость, лает на них. Его братья замолкают и начинают тихо плакать. Гроза беспощадна и с рёвом сотрясает окна. Всхлипы и визги Чонгука тонут в шуме. Они вяло ждут, стиснув зубы при каждом толчке Чонгука. Когда крики Чонгука становятся особенно громкими, Сокджин выводит Тэхёна и Чимина из студии. Если их постоянные вопли усиливают беспокойство Сокджина, он не хочет думать о том, каким запахом они, должно быть, наполняют комнату. — С ним всё будет в порядке, да, папа? — спрашивает Тэхён перед уходом. — Конечно, — говорит Сокджин. — Он же Чонгук. Следующие 2 часа 11 минут — это пытка, прежде чем рождается первый щенок. Через минуту появляется второй. Еще семь минут, и, наконец, третий. Щенки скулят громко и пронзительно, даже сквозь раскаты грома. Они здесь. Они живые и настоящие, и они такие, такие громкие. Чонгук поднимает голову, чтобы понюхать их, когда Намджун подносит их ближе. Тэхён и Чимин врываются в студию, услышав их крики, и снова плачут при виде них. Юнги и Сокджин встречаются взглядами через всю комнату, и на их лицах появляется улыбка облегчения. Сокджин снова обращает внимание на Намджуна и Чонгука. Альфа плачет, уткнувшись в шерсть Чонгука. Он повторяет: — Спасибо, спасибо, спасибо. Ты хорошо справился. Ты так хорошо справился, зайка, спасибо. Сокджин решает, что Намджун действительно хороший альфа.

***

Сокджин выключает свет в студии. Щенки вымыты и спят между волками Чонгука и Намджуна. Тэхен и Чимин присоединяются к ним в волчьих формах, спят у двери, как будто охраняют. Гроза переходит в легкую морось. К утру тропинка будет расчищена. Сокджин закрывает за собой дверь. Он не сразу идёт в главный дом. Вместо этого он задерживается снаружи. Он достаёт телефон. У Чонгука трое щенков. Одна девочка, два мальчика. Они здоровы, как и Чонгук. Мама. Если вы хотите дать детям чеки, отдайте им сами. Давайте как-нибудь встретимся за ужином. Все вместе. Он удивляется, когда получает ответ. ХОРОШО. хорошенько отдохни, сынок. Сокджин вытирает глаза. Он идёт в главный дом, где Юнги ждёт его с тёплыми объятиями.

***

Субин, Енджун, Джинжу. Это их имена. Чимин был прав. У серого пятнышка действительно был нос Чонгука, и теперь это серое пятнышко носит имя Субин, щенок с чёрной шерстью и белым брюшком. Ёнджун — их козырь. Рыжий мех, белое брюшко и чёрные полосы на спине. Хосок заметил, что он больше похож на лису, чем на волка. Сокджин и Юнги не могут поверить, насколько он похож на Тэхёна и Чимина в детстве. Когда они это сказали, Тэхён и Чимин расхохотались. Чонгук прижал Ёнджуна к груди и прошептал: — Не слушай их, Ёнджун-а. Ты похож только на своего отца. А потом их принцесса Джинжу. Точная копия Чонгука, вплоть до больших блестящих глаз и тёмной, как ночь, шерсти. — В тебя никто не пошел, Намджун, — сказал Тэхён. — Все похожи на Чонгука. — Слава богу, — пробормотал Сокджин. — Что это было, папа? — Чонгук прищурился. — Не при детях, — Юнги шикнул на них обоих. Намджун улыбнулся, сверкнув ямочками на щеках и счастливыми глазами, и согласился: — Серьёзно, слава богу. — Чонгук, казалось, был гораздо более доволен, когда Намджун это сказал. Семья остановилась, чтобы полюбоваться крошечными щенками. Они были такими очаровательными, что трудно было не умилиться. — Может, и хорошо, что у меня было столько лишней… — Хен! — Фу! — Боже! Намджун, какого хр… — Без ругательств! — Мерзко, так мерзко. — Убирайся из моего дома! Намджун запрокинул голову и рассмеялся.

***

Сейчас раннее утро, солнце еще не встало. Намджун спит рядом с ним на кровати. Чонгук лежит на боку, подперев голову руками, и смотрит на радионяню. Щенки спят в гнезде, уютно устроившись в мехах. Иногда они вздрагивают, прежде чем снова успокоиться. Чонгук лежит без сна. Две недели с момента рождения щенков. Две недели с… Чонгук осторожно встает и берет с собой радионяню. Он спускается вниз, чтобы приготовить себе чай. Он удивлен, когда обнаруживает своего отца на кухне с кружкой в руках. Они смотрят друг на друга. Его отец поднимает кружку в безмолвном вопросе. Чонгук кивает и садится за обеденный стол. — Не можешь уснуть? — отец ставит перед ним чашку чая. Он садится напротив. Чонгук качает головой. — Щенки капризничают? — Нет, они спят уже несколько часов. — Понимаю. — Почему ты не спишь? — Мужчины среднего возраста не спят хорошо. Они пьют чай, не говоря ни слова после этого. Чонгук неловко ёрзает, не зная, как справиться с тишиной. Почти три года они кричали друг на друга при каждом удобном случае, яростно и без сожаления спорили. Всего две недели назад Чонгук и его отец не могли находиться в одной комнате. Теперь они мирно пьют чай, но в глубине души сохраняется напряжение. Чонгук смотрит на отца. Возможно, рождение щенков слишком сильно истощило их, чтобы они могли воевать. Слова отца эхом отдаются в его голове, как и каждую ночь с рождения щенят. Отчаяние в голосе отца вырвало Чонгука из заблуждений. Перед глазами проносится образ его плачущего отца, умоляющего на коленях. Чонгук отпивает чай, чтобы заглушить очередной удар в грудь. — Абоджи, — шепчет Чонгук. — Хм? — его отец не отрывает взгляда от чашки в своих руках. Чонгук колеблется. Ему нужно знать. — Ты когда-нибудь жалел об этом? Чонгук ничего не объясняет, но его отец и так всё понимает. Фактически, он усмехается в хорошей шутке. Он отводит взгляд в сторону. — Я не жалею о нашем решении вырастить вас, дети. Мне было суждено найти вас троих на том ячменном поле. Я верил в это тогда и верю сейчас: вы должны были стать нашими. Ничьими другими. — его голос, обычно такой решительный, дрожит, когда он произносит следующие слова. — О чем я жалею, так это о том, что не был лучше. Чонгук слушает с открытым сердцем. — Были моменты, которые казались слишком серьёзными для такого человека, как я, и я не думаю, что справился с ними хорошо. Я уверен, что ты уже знаешь об этом. Сбежать из своей семьи — непростая задача. Я знаю, что это такое. — он прячет свой дрожащий выдох за глотком чая. — Ты почувствуешь это, когда дети подрастут, и поймёшь, что ты всегда до чего-то не дотягиваешь. Мне очень повезло, что у меня был твой отец, который компенсировал мне те времена, когда я не был лучшим человеком, лучшим родителем. Только не говори ему, что я это сказал. Он никогда не даст мне этого забыть. Отец смотрит на него с лёгкой улыбкой, и Чонгук тоже улыбается. — Если бы я был лучше, может быть, всё сложилось бы по-другому. Может быть, ты смог бы смотреть на нас так, как раньше, с чудом и добротой в глазах. Но знаешь, ты так много времени тратишь на то, чтобы защищать своих детей от мира, что забываешь, что ты тоже являешься их миром. И я не осознавал этого, пока не стало слишком поздно. Если бы я был лучше, то не был бы таким страшным миром, в котором тебе пришлось жить в конце. Его отец протягивает руку через стол ладонью вверх. Чонгук кладёт свою руку в его, и его грудь вздымается, когда отец крепко сжимает его руку. — У меня такое чувство, что ты не совершишь ту же ошибку. Дом постепенно наполняется светом, когда солнце освещает горы, проникает в окна, освещая всё на своём пути. Чонгук наблюдает, как его отец встаёт, чтобы налить ещё одну чашку, видит седину в его волосах, тени от морщин на лице, когда на него падает солнечный свет. Его отец состарился, как и все мужчины в конце концов. Чонгук размышляет, глядя на спину отца, наливающего себе ещё чаю, сколько ещё таких утр осталось. Пить чай, приготовленный руками его отца. Сидеть вот так напротив него. Увидеть, как он держит на руках своих внуков. Есть ли предел прощению? Возможно ли оно вообще, когда боль так глубока, как у них? Сколько утр понадобится Чонгуку, чтобы найти эту невысказанную истину внутри себя? И когда все будет сказано и сделано, пожалеет ли Чонгук о количестве? — Папа, — говорит Чонгук, переполненный эмоциями и более готовый, чем когда-либо прежде. — Спасибо, что спас мне жизнь. Отец смотрит на него в замешательстве. — Нет, малыш. Ты тот, кто спас мою.

***

(Когда они допивают чай, Чонгук думает о словах своего отца. — Погоди. Ячменное поле? Разве ты не нашёл нас в мусорном баке? — Там, только, когда вы трое меня раздражаете. — Папа! — ахает Чонгук. — Ты всю жизнь говорил нам, что нас нашли в мусорном баке! — Это не может быть правдой. — Правда. — Что ж, продолжай в том же духе, и так оно и будет. — Абоджи! — смеётся Чонгук. Громкий папа смеётся вместе с ним. Пол у них под ногами теплый.)

***

Когда детям исполнился третий месяц, Намджун устроился на новую работу, которая не соответствовала его новообретенному отцовству. Они язвительно заметили, что для этой работы нужны командные игроки (разумеется, для блага компании и её сотрудников…) и посоветовали Намджуну отказаться от работы, если у него не будет достаточно времени. Чонгук настаивал, что он справится. И заверил Намджуна, что им нужны деньги, что у оборотней постоянно рождаются дети, что поколения родителей пережили это, и Чонгук поступил бы так же. Через месяц после начала работы Чонгук быстро понял, что жизнь поколений до него — полный отстой. — Ш-ш-ш, — это больше похоже на мольбу, чем на утешение. Он раскачивается взад-вперёд, а Субин хнычет и плачет, как тюлень, у него на руках. Он кормил его, заставлял его срыгивать, сменил пелёнку, пометил запахом, обнимал в человеческом обличье и в волчьей, по меньшей мере дважды обошёл комнату вдоль и поперёк, но Субин всё равно не успокаивался. — Субин-а, что случилось? Расскажи папе, что не так, и давай вместе всё исправим. Всхлипы Субина становятся все более пронзительными и невыносимыми для слуха. Чонгук кивает. — Да. Да, я тоже так думаю. Чонгук ходит кругами, его руки устали, и он не отрывает взгляда от радионяни на столе. Ёнджун и Джинжу крепко спят в своей комнате. Чонгуку пришлось уйти в другую комнату, чтобы их не разбудили крики Субина. Если не Субин, то Ёнджун. Если не Ёнджун, то Джинжу. Случаи, когда весь выводок спал всю ночь, были редкостью. Он смотрит на фотографию своих родителей на стене. — Вы солгали мне, — шипит он на них, — вы сказали, что об оборотнях легче заботиться, чем о человеческих детях. Радионяня начинает пищать. Чонгук слышит бульканье, затем более громкое бульканье, и прежде чем скулеж прорывается сквозь динамики, он уже в детской. — Джинжу, не плачь, — умоляет Чонгук. Он кладёт Субина обратно в кроватку, тот всё ещё плачет, и берёт Джинжу на руки. Ёнджун остаётся свернутым в клубок, его уши и хвост дёргаются, и Чонгук молится, чтобы щенок не проснулся, не проснулся, не проснулся. Плач Ёнджуна присоединяется к плачам его однопометников. Чонгук теперь держит Джинжу и Ёнджуна в обеих руках, пытаясь понять, как отрастить третью руку из груди, чтобы держать и Субина. Он поёт. Он включает белый шум на 12-часовом видео на YouTube. Он ходит взад-вперёд. Он кладёт Ёнджуна в кроватку, а Субина снова берёт на руки, и каким-то образом это все ухудшает. Он не уверен, сколько времени прошло, когда Чонгук обнаружил себя сидящим на полу, с тремя щенками, кричащими из своей кроватки. Он должен был позаботиться о них, как хороший родитель, но его тело не слушалось. Намджун остался на ночь в компании после обязательного хешика, который продолжается даже в 2 часа ночи в среду. Чонгук сказал ему не возвращаться домой, потому что дорога не стоит того. Он зайдёт домой только на час, чтобы принять душ и начать новый день. Он сам переживал трудности, Чонгук видел это в его виноватых глазах, когда ему нужно было уходить на работу, но… Чонгук тоже страдает. — Айгу. Громкий аппа со вздохом входит в комнату. — Мы слышали их из студии, — раздается голос громкого папы. — Папа… — Чонгук смотрит на них большими усталыми глазами. — Я взял Субина. — спокойный папа забирает щенка из кроватки. Громкий папа качает Ёнджуна на руках. — Что случилось? Почему ты сердитый? Чонгук наклоняется, чтобы покрепче обнять Джинжу, прижимая её маленькое тело к своей груди. Ее запах тревожный, смесью его и Намджуна запахов, которые ещё не выветрились. Он не знает, почему она тревожится. Намджун помечает запахом их каждое утро перед работой. Чонгук был с ними днём и ночью. Он устал. Он скучает по Намджуну. Ему нужно, чтобы щенки перестали плакать, пожалуйста, перестаньте плакать, перестаньте плакать… — Чонгук, вставай, — мягко уговаривает его папа. Он не уверен, кто из его отцов забирает Джинжу, но её вес исчезает с его тела. — Иди поспи в студии. — Дети, — всхлипывает Чонгук, вытирая слёзы. — Но дети. — Папа с ними разберётся. Юнги? Ты можешь его забрать? Тихий папа ведёт его в студию и укладывает в постель. Пахнет отцами: приглушенно, несомненно бетами, но тепло. Так, так тепло. Радионяня, которую он держит в руках, издаёт ещё один крик, и Чонгук напрягается всем телом, приподнимаясь на локтях. — Не волнуйся, — успокаивает тихий голос. — Мы со всем справимся. А теперь спи. — Я покормил их два часа назад. В холодильнике есть ещё молоко, вам нужно… Тихий папа тихо смеётся. — Да. Да, мы знаем. Конечно. Конечно, они знают. Чонгук устало кивает, когда одеяло натягивают ему на плечи. — Мы разбудим тебя, когда ты нам понадобишься, хорошо? Радионяня вот здесь. — Хорошо. — Спи спокойно. — легкое прикосновение откидывает волосы с его лица. Чонгук засыпает за считанные секунды.

***

Когда Чонгук просыпается, еще темно. Он немедленно тянется к радионяне, с облегчением увидев, что они спят свертком поверх мехов. Его тело, естественно, разбудило его, грудь слегка болит из-за того, что у него мало вырабатывалось молока. Его было недостаточно, чтобы накормить щенка за один прием пищи, но было достаточно, чтобы вызывать у него болезненные ощущения каждое утро. (Однажды вечером за обеденным столом тихий папа рассказал всем, что у омег-самцов почти не вырабатывается молоко, но поскольку волки жили стаями, в которых почти всегда были самки-омеги, это никогда не было проблемой, пока оборотни не отошли от стайного образа жизни. Чонгук попросил отца перестать говорить о лактации за ужином.) Чонгук входит в главный дом, где на кухне готовит кофе тихий папа. — Где папа? — В комнате с щенками. Ты можешь поспать подольше, — говорит тихий папа. — Они ещё долго не проснутся. — Когда щенки успокоились? — Через 15 минут после того, как ты ушел? — 15 минут? — задыхается Чонгук. — Как? Он пытался уже несколько часов! — О, мы включили пол с подогревом и они сразу заснули, — говорит тихий папа. Как будто это ничего не значит. Как будто это просто. — Подогрев пола? — погода была тёплой, почти жаркой. Он уверен, что ни один кореец не осмелился бы включить при такой температуре. — А что, если они перегреются? — Не перегреются, — спокойный папа наливает им по чашке кофе. — Мы с твоим отцом сталкивались с той же проблемой, когда вы были маленькими, пока не узнали этот трюк. Мы проводили бесконечные ночи, потея в собственном доме, но если бы у нас не было подогреваемых полов, вы суетились бы всю ночь. В этот момент Чонгук замечает, что все окна открыты, и прохладный воздух уравновешивает тепло под его ногами. — Это срабатывало? — Чонгук в недоумении. — Каждый раз. — тихий папа ухмыляется. Он сидит напротив него, довольный, потягивая кофе, выглядит отдохнувшим и довольным. Чонгук хмурится. Невероятно. Как родители становятся такими раздражающими, но такими полезными после того, как у тебя появляются дети? — У тебя когда-нибудь были такие моменты, как у меня? — спрашивает Чонгук, ярко вспоминая это чувство безысходности, недосыпа и почти слёзы, когда его собственные щенки плакали по нему. — Когда ты заботился о нас? Тихий папа смеется, как будто ему рассказали очень смешной анекдот. — Конечно. Мы с твоим отцом всё время были в ужасе. Мы понятия не имели, что делаем, и не было никакой поддержки. Неважно, сколько книг я прочитал или документальных фильмов посмотрел. Какой смысл знать, чем альфа отличается от омеги или беты? Все дети плачут одинаково, — протягивает тихий папа, и его слова становятся похожи на лекцию (которая убаюкала бы Чонгука). — В какой-то момент Хосоку и его сестре пришлось остаться с нами на месяц, чтобы помочь нам. — Правда? Они оставались? Он кивает. — Хосок — хороший человек. Он бы оставался подольше, если бы мы с твоим отцом не чувствовали себя виноватыми. — Дядя Хосок — причина, по которой ты так много знаешь об оборотнях? — Чонгук очень быстро вспоминает тревожную деталь о том, как его отец и дядя Хосок занимались сексом. Его тошнит. — Подожди, не отвечай. Меня сейчас вырвет. Тихий папа фыркает: — К твоему сведению, я ходил на занятия по истории оборотней в университете. Там я, собственно, и встретил твоего отца. — Ты познакомился с папой на занятии… об оборотнях? — какая удача. — Да. Так что Хосок не причина, по которой я знаю об оборотнях. — тихий аппа чопорно отпивает свой кофе. — Он научил меня другим вещам, которые пригодились. — ФУ. ОТВРАТИТЕЛЬНО. Тихий папа смеётся от души, тряся плечами и обнажая дёсны, и ухмыляется, глядя на реакцию Чонгука. — Да, вот что получаешь за то, что заставил нас слушать, как Намджун рассказывает о своем избытке. — Не то чтобы мне нравилось слушать, как он об этом говорит, — бормочет Чонгук. — И как твой отец, я не имею права знать, что это не так, — добавляет его отец. Чонгук разражается смехом, когда их взгляды встречаются, его отец делает то же самое. Вскоре ностальгия берёт верх, и Чонгук вспоминает, как легко ему было разговаривать с тихим папой. Чонгук любил сидеть с ним и задавать случайные вопросы, чтобы просто поразиться тому, как подробно отвечал тихий папа. (Откуда тихий папа вообще знает даты открытия каждого тематического парка Диснея по всему миру? В Корее их даже нет.) Может быть, его отец думает о том же, потому что его взгляд становится сентиментальным. — Я скучал по тебе, малыш, — признается тихий папа. — Ты видишь меня каждый день, — отмечает Чонгук. Тихий папа продолжает улыбаться ему. Затем он встаёт со своего места. — Я проголодался. Ты хочешь что-нибудь? Чонгук задумывается над этим. — Супер-закуску из тунца? Тихий папа показывает ему большой палец. Они вместе перекусывают, разговаривая обо всём и ни о чём, пока в детской не раздаётся писк, возня щенков, а затем раздался громкий крик дедушки о помощи.

***

За шесть месяцев щенки вырастают вдвое. Радионяня показывает пустые детские кроватки. Два дедушки играют с тремя счастливыми щенками. Их хвосты виляют, а глаза яркие и внимательные, когда они поворачивают головы, чтобы следить за лентой, развевающейся перед ними. Дедушка крутит ленту, и щенки следуют за ним милыми кругами, как щенки-балерины. Двое дядюшек, наблюдая за всем этим, визжали и снимали происходящее на телефоны, чтобы потом поделиться впечатлениями с друзьями. Чонгук не знает, что с собой делать. Намджун подаёт ему тарелку с едой и при этом целует его в щёку. Это самая вкусная, которую он когда-либо пробовал. Выходные в этом доме очень ценятся. Они кормят щенков и укладывают их спать без особых хлопот. У них есть свободное время, чтобы постирать и посмотреть несколько передач, сходить в кафе с братьями и вернуться к щенкам, которые всё ещё чудесным образом спят. Братья предлагают ему контроллер для видеоигры, в которую они играют. Он берёт его, лжёт, что не играл с тех пор, как забеременел, а затем уничтожает их в течение первых 10 минут игры. — Ты такой засранец. — Ну, обиженный неудачник. — Матч-реванш, это было нечестно. — Да, на этот раз я буду играть с закрытыми глазами, чтобы уравнять шансы. — Грубый! — Ой! Ты только что ущипнул меня? — Ой! — Ай! — Ай-ай-ай! — Дети! Никаких драк! Вы разбудите малышей. — Эй, ты разбудишь моих детей. — В этом доме никогда не бывает спокойного дня, кто-нибудь всегда с кем-нибудь ссорится или что-то говорит. Грохот на кухне заставляет всех повернуть головы. — Э-э-э, я это исправлю. Чонгук слушает, как все обрушивают свою ярость на Намджуна, как его отец ругает его за неуклюжесть, а другой отец язвительно спрашивает: — Ты думаешь, ты такой крутой только потому, что твои волосы сочетаются с брюками? Чонгук разражается смехом. — Папа, что? — смеётся он. — В этом нет никакого смысла. Все смеются вместе с ним, видеоигра и несчастный случай с Намджуном забыты. Когда щенки снова просыпаются, они обращаются на заднем дворе и кувыркаются с ними на глазах у дедушек. В доме сейчас самое спокойное время за последние годы.

***

Год спустя у щенков начинается их первое обращение. — Не говори этого, — шепчет Тэхён Чимину, когда они стоят у детской. — Я этого не скажу, — ворчит Чимин. — Верь мне. Намджун осторожно открывает дверь с усталой улыбкой. Он выглядит так, будто был при смерти. А ещё он выглядит как самый счастливый человек на свете. — Вы можете войти, — шепчет Намджун, — они наконец-то уснули. Чимин и Тэхён на цыпочках входят в детскую, затаив дыхание, и подходят к кроватке. Чонгук улыбается своим братьям, и, несмотря на очевидную усталость, его глаза наполняются нежностью. Он жестом приглашает их подойти ближе. — Не забудь не говорить этого, — напоминает Тэхён сквозь зубы, когда они приближаются. — Я не буду, — устало настаивает Чимин. Они подходят к краю кроватки и заглядывают внутрь. Пара громко ахает. Они очаровательны. Они бесценны. Они самые милые создания, которых они когда-либо видели. По сравнению с ними все остальные дети — отвратительные слизняки. — О, — выдыхает Тэхён, — они такие краси… — Они такие чертовски огромные! — задыхаясь от смеха, выдыхает Чимин. — Посмотри на их пухлые ручки! Они как булочки на ужин, я просто хочу их съесть! Боже, — хихикает Чимин, — чёрт, Чонгук, как ты родил троих таких? Должно быть, они тяжёлые, как брёвна, посмотри на них! Они, наверное, высасывают из тебя всё досуха ха-ха! Медовые глаза Чонгука тут же становятся смертоносными. Тэхён качает головой. Зачем он вообще этим занимается?

***

Ужин с матерью Сокджина был коротким. Она чувствовала себя неуютно в их доме и постоянно водила пальцами по любой поверхности, на которую садилась, как будто боялась, что она станет пыльной и покрытой шерстью. — У тебя теперь длинные волосы, — сказала она Сокджину в первые 10 минут после того, как вошла в дом. — Ты слишком рано помыл голову после химической завивки, я вижу. Или здесь сложно найти приличный салон? Трое его сыновей и пара одного из них сидели как статуи, не сводя друг с друга глаз и передавая друг другу безмолвные послания вроде: «Что, чёрт возьми, происходит?» и «Ты это видишь?» Она нахмурилась, увидев каракули на стене, почти весь ужин поджимала губы и вручила внукам чеки, как будто это были купоны. Она оживилась только при упоминании о том, что Чимин студент Сеульского университета. Это был единственный раз, когда она разговорилась, подробно рассказывая о знакомых выпускниках, о нынешнем состоянии студенческого сообщества и о том, что если Чимин правильно разыграет свои карты, то сможет открыть собственную юридическую фирму. — Однажды я хочу стать судьёй Верховного суда, — сказал ей Чимин. — Первым оборотнем, который станет судьёй. Изменение в выражении её лица было едва заметным. Только Сокджин смог его заметить. — Хорошо иметь мечты, — кивнула она. Она вела себя именно так, как Сокджин ожидал от нее. Дерзкая и невнимательная, холодная и отстраненная. Она мало отвечала и задавала мало вопросов. Она поела, поморщилась при виде 70% блюд, которые попробовала, не считая риса и ячменного чая, и после пяти укусов решила, что с ней покончено. Все остальные ели, чувствуя себя неловко, в то время как она сидела чопорно, осуждающими глазами блуждая по разным частям их дома. — Ты чинил крышу, Юнги? Ты упоминал, что она протекала во время нашего последнего разговора. Невозможно было не заметить напряжение, когда Сокджин перестал есть. Юнги ответил: — Да. Спасибо за рекомендацию мастера. — Ну, как я могла ожидать, что ты сам починишь? — и этот двусмысленный комментарий чувствовался во всём. Сокджину потребовались все силы, чтобы не обращать на это внимания. Он пообещал Юнги, что не будет с ней ссориться. Она ничего не сказала, когда Чонгук доел свою порцию, а Намджун подал ему вторую. Судя по тому, как Сокджин смотрел на неё, она бы и не осмелилась. Она оставалась там до тех пор, пока из комнаты не начали плакать дети. Она встает точно так же, как это сделали Чонгук и Намджун. — О. — кажется, она сама себе удивляется. Чонгук тихо спрашивает: — Хотите на них посмотреть? Сокджин послушно идёт за ними, чтобы убедиться, что его мать не скажет ничего оскорбительного, а Юнги, Тэхён и Чимин остаются за обеденным столом. Плачущего, раскрасневшегося Ёнджуна достают из кроватки и берут на руки. Он успокаивается, как только кладёт голову на грудь отца, и его взгляд становится любопытным, когда он замечает мать Сокджина. Мать Сокджина выглядит не менее любопытной. — Это Ёнджун, — Намджун целует его в макушку. — Ёнджун, поздоровайся со своей прабабушкой. Некоторое время она пристально смотрит на Енджуна. — Ого. Он выглядит в точности как Тэхён и Чимин. Лицо Чонгука вытягивается. Намджун ухмыляется, а Сокджин… Сокджин смеётся. Он закрывает рот рукой, чтобы успокоиться. Его мать возмущается. — Что? Я что-то не так сказала? — Нет, — Сокджин кашляет в кулак, чтобы Чонгук не начал разглагольствовать о том, что внешность Ёнджуна больше похожа на внешность Намджуна. Они все знали, что это неправда, но позволили Чонгуку так высказываться. — идеально сказано. Она переводит взгляд с Сокджина на Намджуна, на Чонгука и, наконец, на Ёнджуна. Она и сама улыбается. — Ну что ж. — она с любопытством подходит ближе к кроваткам. Спрашивает Намджуна: — У вас наверняка есть дети, похожие на тебя, да? — Судя по всему, только на половину третий. — Намджун показывает ей Субина. Она переводит взгляд с Чонгука на Намджуна. — Слава богу. — Мама! — пищит Сокджин, не в силах сдержать смех. — Что! После этого ужин заканчивается неловкими, натянутыми прощаниями. Юнги предлагает ей зайти снова, и когда она говорит: — Я приду, — все понимают, что она просто из вежливости. — Ваши дети очень красивые, — говорит она, и Чонгук принимает ее слова с гордой улыбкой. Он знает. Она задерживается у двери, которую Сокджин придерживает для нее. Ее руки тянутся к лицу Сокджина и в итоге странным образом оказываются у него на плече. — Постригись ради своей бедной матери, — заключает она, уходя. Сокджин делает глубокий-преглубокий вдох. Коллективный вздох, который издают все, когда она выезжает из дома, заставляет их опуститься на колени. — Это твоя мама? — хрипит Чимин. — Всё это обретает большой смысл, — бормочет Тэхен. Сокджин старается не обижаться так сильно.

***

Их второй год с детьми проходит как в тумане. Намджун продолжал ездить в город на общественном транспорте. Чонгук запретил Намджуну получать водительские права, пока детям не исполнится 5 лет, что является странным возрастом, потому что: — Значит, ничего страшного, если я умру, когда им будет 5, но не раньше? — спросил Намджун. — У них останется достаточно воспоминаний о тебе, чтобы знать, что их любили, но не настолько, чтобы смерть оставила шрам на всю жизнь, — легко ответил Чонгук. Бессердечный. И благодаря щедрому пожертвованию матери Сокджина на содержание детей Чонгук и Намджун опережают график в достижении своей цели — покупке нового дома. (- Куда бы вы переехали? — просил Юнги. Чонгук избегал смотреть на них, слегка покраснев, пока кормил детей. — Мы ещё не решили. Может быть, куда-нибудь поблизости. Сокджин и Юнги обменялись улыбками за спиной у своего сына.) — Бабва, — булькает Джинжу. Да, и еще, дети учатся говорить. — Джинжу-я, подожди секунду. — Чонгук смешивает рис с нарезанными овощами и формирует из них маленькие шарики, подходящие по размеру для ребенка. — Я почти закончил. — Бабва, — снова говорит она. — Ууджун и Твубин плохо играют. — Субин-а! Ёнджун-а! Дайте Джинжу поиграть с вами! — автоматически выкрикивает Чонгук. — Хорошо, Джинжу, иди поиграй со своими братьями. Я сейчас приду. После нескольких секунд равномерного перемешивания Джинжу не двигается. Чонгук смотрит на свою дочь, у которой мило нахмурены брови над большими сверкающими глазами (как у него самого). Джинжу медлит. Чонгук смотрит на неё. Они стоят так ещё несколько секунд, прежде чем Джинжу надувает губы. — Бабва! — скулит она. Чонгук видит два варианта: А) он может мягко напомнить дочери, что повышать голос на кого-то невежливо, или Б) он может подкупить её конфетами, чтобы она сидела тихо, пока Чонгук не закончит готовить обед. Позади неё, в гостиной, Чонгук видит, как Ёнджун и Субин играют в перетягивание плюшевого мишки. Ёнджун отпускает игрушку, и Субин падает назад и ударяется головой о ножку журнального столика. — Играют плохо, — повторяет Джинжу, и о, ладно. Так вот что она имела в виду. Через несколько секунд воздух наполняется воплями Субина, пока Енджун превращается. — ПАПА! — визжит он. — Бабва! — Джинжу надувает губы. Ёнджун хнычет, поджав хвост, и смотрит на отца, боясь попасть в неприятности. Чонгук полностью сдается. — Кто хочет посмотреть «Пороро»? — вздыхает он, снимая перчатки. Трое поднимают руки высоко в воздух. — Я! И вот как Намджун возвращается домой к своей семье: трое детей прилипли к телевизору, а его омега моет посуду в раковине. Джинжу замечает его первой (она унаследовала от Чонгука обоняние ищейки) и, увидев его, визжит: — Пабва! Она вскакивает с дивана и бежит к нему в объятия, а их мальчики вскоре присоединяются к ним. — Папа, играть! — просит Ёнджун, дергая его за штанину. — Да, папа, поиграй, — дразнит Чонгук, присоединяясь к ним. Он расслабляется, когда Намджун обнимает его. — Привет. Ты сегодня рано вернулся. — Менеджер был в хорошем настроении. Где твои родители? — Намджун бормочет ему в шею. — Они ушли и не вернутся до ужина. — Значит, ты был дома один с детьми? — Намджун наклоняется, чтобы пощекотать их, и дом наполняется радостными визгами. — Всё было не так уж плохо, — Чонгук указывает на телевизор. — Эта штука смотрела за ними вместо меня. — Пороро по телевизору, — услужливо подсказывает Субин. — Ну, теперь, когда весёлый папа дома — («Я очень весёлый», — фыркает Чонгук.) — кто хочет поиграть в лесу? — Я! — Я, я, я! — Я-я-я-я! Дети бегут к задней двери, и к тому времени, как они добираются до неё, их ноги превращаются в лапы. Чонгук помогает Намджуну снять куртку. — Ты едва добрался до дома. Ты уже обедал? Намджун снимает рукава, готовясь к превращению. Он наклоняется к Чонгуку и шепчет ему на ухо: — Я уложу детей спать, а потом… — Намджун прикусывает его паховую железу. — У нас есть время до ужина. Дрожь пробегает у Чонгука по спине. Когда они возвращаются домой, дети вырубаются как по щелчку. Намджун и Чонгук проводят время в душе, обмениваясь влажными поцелуями, и медленно продвигаются к своей спальне. Если и были будут новые дети, то об этом знают только Чонгук и Намджун.

***

Хотя Сокджин, как и любой дедушка, с удовольствием нянчился со своими внуками и баловал их, даже он считал поведение Юнги граничащим с нелепостью. — Юнги, я не видел тебя с тех пор, как родились наши внуки, — фыркает Сокджин. — Я вижу тебя каждый день с тех пор, как мне исполнилось 20 лет. — Так ты хочешь сказать, что я тебе надоел? — Я буду ужинать. — Ты не отрицаешь этого. — Сокджин, на прошлой неделе ты сказал мне, что купил бы билет в космос, лишь бы больше не видеть моего лица. — А что, так это маленькая шутка между влюбленными? Когда Юнги не отвечает, Сокджин закатывает глаза. Он останавливается прямо за скорчившимся Юнги, протиравшего деревянную отделку книжного шкафа детей. Очевидно, более чем адекватный вариант, который они заказали в Икее, оказался недостаточно хорош. — Он даже не из настоящего дерева, — пробормотал Юнги, пока Чонгук и Намджун собирали его, и Чонгук ответил: — Абоджи, прекрати. Он стоил меньше 50 тысяч вон, и самое тяжёлое, что я на него поставлю, — это книга о токкэби, потерявшем свои трусы. — Ты каждый день торчал здесь, делая мебель, которая у них уже есть. Ты уже построил им кроватки. Ты делаешь игрушки и кукольные домики. И если бы я не угрожал тебя задушить, я уверен, ты бы ещё и спорткомплекс для них построил. — Сокджин гладит Юнги по плечам. — Чонгук и Намджун повели их в детское кафе. Пойдём со мной в поход. Юнги бросает на него озадаченный взгляд. — С каких это пор ты любишь походы? — С тех пор, как мне исполнилось 45. Это случится и с тобой. — Блять. — Мы же обещали друг другу, что будем делать стариковские вещи вместе, не так ли? — Сокджин садится рядом с Юнги, скрестив ноги и соприкасаясь коленями. Если он и стонал из-за своих суставов, то никто не видел, и Юнги не сказал ни слова. — Ходить в кафе для стариков, жаловаться на сладкий кофе, ходить, держа руки за спиной, и осуждать молодёжь. Ты обещал. — Ты так сильно хочешь делать то, что делают мои родители? — Ну, я не хочу делать то, что делают мои родители. Они, наверное, сейчас сильно усложняют жизнь официанту во французском ресторане. Когда Юнги смеется, Сокджин улыбается вместе с ним. Юнги кладёт щётку обратно на поднос и смотрит на книжную полку с непроницаемым выражением лица. — Ты можешь в это поверить? — спрашивает он. — В следующем году детям исполнится три года. У Чимина и Тэхёна есть работа в Сеуле. Чонгук стал родителем. — Жизнь проходит так быстро, — соглашается Сокджин. — Семья больше не ссорится так часто. — Не зря говорят, что дети — это чудо. — Я уверен, что они помогли, но… я больше этого не чувствую. — Юнги кладёт руку на колено Сокджина. — Всю обиду. Сокджин переплетает их пальцы вместе. — Нам повезло, что у нас очень хорошие дети. Не многим родителям так везёт. Юнги улыбается в ответ. Он целует Сокджина в тыльную сторону ладони и встает, помогая Сокджину подняться. Опять же, никаких свидетелей. — Что ж, если я собираюсь сделать эту книжную полку, ей нужны книги, чтобы заполнить её. Давай выпьем кофе и пойдём в книжный магазин. Может, купим что-нибудь на ужин. Сокджин отряхивается. — Рядом с книжным магазином есть пекарня, которая нравится Намджуну. Нам нужно купить хлеба. Я думаю, он больше всего любит сладкое. — он дважды проверяет, нет ли на его штанах следов краски или щепок. Когда он удовлетворен, то обнаруживает, что Юнги смотрит на него широко раскрытыми глазами. — … что? Юнги закрывает рот. Он качает головой. — Ничего. — Что? — повторяет Сокджин и почему-то чувствует укол смущения. — Ничего! — подчёркивает Юнги. Он уводит их прочь. — Ты такой красивый, я был удивлён. — Не думай, что лесть сработает. Сработала. Так всегда срабатывает.

***

К трём годам дети становятся столь же опасными, сколь и очаровательными. — Уложите детей вздремнуть после обеда. Не позволяйте Субину обманом заставить вас кормить его хлебом вместо еды. Он должен научиться есть овощи. — Ммм. — Ага. — Если у Джинжу начнётся зуд, в шкафу есть крем от экземы. Ёнджун будет прятаться в шкафах. Не спускай с него глаз. — Ага. — Конечно. — Немедленно позвоните мне, если возникнет чрезвычайная ситуация. — Ага. — Конечно. — Она означает травмы, кровь, крайние признаки стресса… — Мы не дураки! — Вот теперь ты ведешь себя как придурок. Чонгук переводит взгляд с Тэхёна на Чимина. Он доверяет своим братьям. По-настоящему доверяет. Они любят детей больше, чем он думал. На обоях их телефонов — фотографии их детей, которые улыбаются в камеру на праздновании их 100-го дня. Они выглядели очаровательно в своих маленьких ханбоках, держа в руках свои предметы с церемонии тольджаби. (Субин выбрал рисовые лепёшки, Ёнджун — футбольный мяч, а Джинжу подползла обратно к Намджуну и схватила его за рукав ханбока. Это было очень характерно для ребёнка, который больше всего напоминал Чонгука. В конце концов она остановилась на золотой медали.) У Тэхёна новая химическая завивка, наполовину светлая, наполовину розовая, как сахарная вата. Чимин отрастил длинные волосы, а чёлка, зачёсанная назад, делала его похожим на цыплёнка. Они были взрослыми. У них была полноценная работа. Они любили детей, как своих собственных. Чонгук прищуривает глаза. — Не позволяйте им натворить глупостей. — Не будем! — Просто уходи уже! Тэхен и Чимин практически вытолкали Чонгука из дома. Он и Намджун возвращаются в северные территории на празднование 70-летия Джинкён. Она была бы рада получить антикварный чайный сервиз, украшенный цветами ручной росписи, за весь абрикосовый чай, которым она угощала Чонгука на протяжении многих лет. Намджун оставляет такси ждать на подъездной дорожке. — Позвоните мне, — это последние слова Чонгука перед тем, как Тэхён и Чимин захлопывают дверь перед его лицом. — Я работаю в юридической фирме. Имей веру, — бормочет Чимин себе под нос. Он смотрит на Тэхёна. — Кем ты работаешь? Тэхён собирается с мыслями. Его уверенность постепенно угасает. — Я… я не знаю. — Что значит «не знаешь»? У тебя есть лофт в Апкучжоне. Как ты за него платишь? — Компания позволяет мне приходить и уходить в любое время. — Тэхён пожимает плечами. — А какова твоя должность? — … — Ты не знаешь названия своей работы?! — Деньги все равно каждый месяц поступают на мой счёт, так в чём же проблема! — Сколько денег? Тэхен говорит ему. — ЧТО! — кричит Чимин. — Свамчун, — доносится плаксивый голос. — Мне нужны ножницы. — Подожди, детка, — отмахивается Чимин. Он шипит на Тэхёна: — Какого хуя? — Эй, дети прямо здесь. Чонгук нас убьёт, если они выучат плохое слово. Чимин бросает на Тэхёна убийственный взгляд. На заднем плане трое малышей роются в шкафах и исчезают на кухне. — Мы поговорим об этом позже. Нам нужно покормить детей обедом. — Ооо, что у нас сегодня? — Мы должны приготовить обед. Лицо Тэхёна мгновенно становится серьёзным. — Я не думаю, что мы должны кормить их тем, что я готовлю. Чимин вздыхает. — Я разберусь. Иди, отвлеки детей. Тэхён осматривает дом. — Где дети? Леденящий кровь крик разносится по всему дому. — Джинжу, НЕЕЕТ! — Субин плачет, за ним сразу же следуют рыдания Енджуна. Чимин и Тэхён спотыкаются друг о друга в коридоре и вваливаются на кухню. Тэхёну приходится ухватиться за столешницу, чтобы не упасть. Они окидывают взглядом: никаких травм, крови, но много душевных терзаний. Особенно у Ёнджуна. В пухлых руках Джинжу — ножницы для поделок. На полу — пугающий клок волос. Их взгляд переходит с волос на покрасневшее от слёз лицо Ёнджуна, от чёлки которого осталась лишь треть. «О боже», — думают дяди. — «О боже!» — Джинжу плохая. — Субин сердито хмурится. — Ёнджун сказал «остановись»! — Джинжу возражает. Ёнджун ловит свое отражение в духовке и впадает в истерику с новообретённой страстью. Тэхён почти присоединяется к нему. Он смотрит на Чимина дрожащими глазами. — Чимин-а… — сокрушается Тэхён. — Чонгук нас убьёт. Чимин видел отвратительные случаи с тех пор, как работал в юридической фирме. Ему приходилось сидеть в одной комнате с людьми, от которых у него скручивало живот, но в этот раз? Это самый сильный страх, которого он когда-либо испытывал. — Всё будет хорошо, — Чимин осторожно забирает ножницы у Джинжу. — Чонгук не стал бы нас убивать. Это слишком травмировало бы его детей. Верно, малыши? Вы нас очень любите. Енджун икает: — Волосы, мои волосы. Субин хнычет, глаза слезятся. — Папа… — Ёнджун сказал «режь», — убеждает Джинджу, дрожа подбородком. — Ёнджун сказал «режь»! — Это чрезвычайная ситуация, не так ли? — спрашивает Тэхён. — Мы ещё можем всё исправить, — убеждает себя Чимин. Он хватает Ёнджуна за лицо, морщась от ужасного пореза на его чёлке. — Ш-ш-ш, не плачь больше. Дядя всё исправит. — Как? Чимин вздыхает. Он ненавидит слова, которые произносит дальше. — Тэхен, — говорит Чимин с нежностью ветеринара, который вот-вот усыпит животное, чтобы избавить его от страданий. — Дай мне миску. — Чимин… нет… — У нас нет выбора. Они находят миску, которая идеально подходит к размеру головы Ёнджуна. Чимин берёт ножницы и с тяжёлым сердцем начинает резать.

***

Чимин и Тэхён опускают головы от стыда, а Чонгук хватает Ёнджуна за лицо, чтобы увидеть его кокосовую голову. Они поспешно объясняют, что произошло, как им жаль, и знаете! Ёнджун всё равно выглядит довольно мило, верно! Чонгук с каменным лицом слушает, как Намджун прагматично говорит: — Вы сделали всё, что могли. Я рад, что никто не пострадал. — он продолжает объяснять детям, что играть с ножницами опасно и что они могли бы поранить друг друга, если бы не были осторожны. Они внимательно слушают, надув губы, потому что этот папа говорил с уверенностью, которую могли почувствовать даже дети. Чонгук поворачивает лицо Ёнджуна из стороны в сторону. Ёнджун улыбается ему. — Папа, Ёнджун подстригся. Чонгук смотрит на него. Он смотрит так долго, что его братья краснеют, затаив дыхание. Затем Чонгук запрокидывает голову и смеется. У Чимина и Тэхена отвисли челюсти и выпучились глаза, когда Чонгук затрясся от смеха. Он поднял Ёнджуна на руки и обнял. — Да, конечно, подстригся. Посмотри на своё лицо. Ты такой милый. Чонгук спрашивает Джинжу и Субина: — Хотите тоже подстричься под горшок? Джинжу и Субин горячо качают головами. Это вызывает у Чонгука очередной приступ смеха. Плечи Чимина и Тэхена расслабляются. — Значит… всё хорошо? — с надеждой спрашивает Тэхён. Чимин добавляет: — Всё в порядке? Чонгук продолжает улыбаться, его голос становится приторно-сладким и певучим, когда он говорит: — Нет. Вы обязательно за это поплатитесь. У его братьев подгибаются колени.

***

— Хоби-я! — визжит Сокджин. — Дядя Хосок! — радостно приветствуют его Чимин и Тэхён. Хосок мчится к детям, которых держат на руках Намджун и Чонгук, и выглядит так, будто вот-вот расплачется от их милоты. Сокджин, Чимин и Тэхён преданы. — Они стали больше. Как они могли стать больше? Они и так были ОГРОМНЫМИ ещё в младенчестве. Посмотрите на свои бицепсы, вы оба! Должно быть, тяжело поднимать этих детей. Насколько велики их волки? О, я уверен, что ужасно. Кимы Каннын — это вам не шутки. — Хосок говорит без остановки. — Идемте, идемте. Мои родители почти закончили готовить еду в главном доме. Выбирайте любую комнату, которая вам нравится. Они находятся в Южных владениях по приглашению Хосока присоединиться к ним в прекрасном лесном поместье семьи Чон. Озеро мерцает жемчугом в лучах солнца, воздух пахнет свежестью, и все волки жаждут почувствовать траву под лапами. — Раньше мы были его любимыми детьми, — сочувствует Тэхён Чимину. — Это круг жизни, — вздыхает Чимин. Юнги ворчит, вытаскивая багаж из багажника. — Никто не собирается помочь этому дедушке с вещами? Тэхён и Чимин идут помогать отцу. Сокджин машет им рукой. Дети впервые встречаются с семьёй Хосока и посещают южные владения. Чонгук улыбается вместе с Намджуном, когда родители Хосока балуют детей комплиментами и угощениями. Мать Хосока призывает их перевоплотиться, и после интенсивной дрессировки по обращению дети смотрят на Чонгука и Намджуна, ожидая разрешения обратиться за пределами их дома. — Давайте, — подбадривает Намджун. Когда дети обращаются, родители Хосока не теряют времени даром. Они поднимают их, переворачивают на спину, трогают подушечки лап (нажимают на них, чтобы увидеть когти) и проверяют под ушами. Щенки в шоке от внезапного осмотра, глаза широко раскрыты, хвост поджат. Все смеются, потому что они сделали то же самое с Чонгуком, Чимином и Тэхеном, когда они были такими же маленькими. — Сильные щенки, — одобрительно хмыкает отец Хосока, когда они заканчивают. — Даже сильнее вас троих. — И такие большие для своего возраста! Вы втроём были вдвое меньше, когда были детьми, — замечает мать Хосока. Намджун с некоторой гордостью поднимает руку. — Каннын Ким. — О боже, — ахают оба родителя. — Не так уж и впечатляет. — горько бормочет Чимин. — Папён Юны такие же. — Но они медлительны, и их шерсть не выдержит моросящего дождя, не говоря уже о зиме, — с ноткой соперничества отмечает Намджун. — Ты бы не знал, как отделить цветные вещи от белых, если бы Чонгук не научил тебя. — Не нужно спорить, — говорит Хосок. — Большинству из нас дали случайные фамилии, когда сносили комплексы. Кто знает, кто мы на самом деле? Сокджин останавливает Юнги, прежде чем тот успевает прочитать им ещё одну лекцию по истории оборотней. — Ёбо, остановись. — Я ничего не сказал. — Но я знаю, что ты собираешься сказать. — Давайте не будем зацикливаться на прошлом, — аккуратно заключает мать Хосока. Она ведёт их в главный дом, где накрыт стол, заставленный едой, что они едва могут разглядеть поверхность. — Вы, должно быть, голодны после путешествия. — Айгу, — говорит Сокджин, проявляя хорошие манеры. — Вам не стоило утруждать себя. Как мы со всем этим справимся? Семья Сокджина смотрит на него с недоверием. Какой лицемер. Их еда вкусная и сытная, с глубиной вкуса, которой способна достичь только эта часть юга. Дети заканчивают трапезу с кусочками риса и пятнами по всему рту и подбородку. Время, которое они проводят в лесном поместье, проходит чудесно. Дети проводят большую часть своего времени в облике волков, носясь по бескрайнему полю. Тэхен и Чимин строят игрушечные машинки с мотором и наблюдают, как щенки гоняются за ними. Хосок, Сокджин и Юнги наслаждаются вином и пивом во время беседы, любуясь видом на озеро и зеленые горы. Чонгук и Намджун спят до позднего утра, и благодаря настойчивости родителей Хосока в заботе об их детях, они даже находят время для себя. Пара выбрала уединение в домике у озера, вдали от главного дома, не просто так. В конце концов, они были еще молоды и только недавно стали парой. Однажды, когда все внутри наслаждались фильмом Диснея, Юнги и Сокджин ускользают, чтобы прогуляться по тропе. Они держатся за руки и почти не разговаривают. Они находят потрясающую вершину, чтобы остановиться и отдохнуть на скалах, любуясь оранжевым закатом. Один из них в шутку упоминает, что если бы они когда-нибудь поженились, сейчас было бы самое подходящее время сделать предложение. Они смеются вместе и медленно идут обратно к дому. В их последний вечер, после замечательного ужина на свежем воздухе с приготовленным на гриле мясом и общими напитками, Чонгук сидит на террасе домика у озера. Их дети крепко спят, их запахи — самые счастливые, которые Чонгук когда-либо испытывал. Намджун присоединяется к нему и садится рядом. — О чем ты думаешь? Чонгук закрывает глаза и делает глубокий вдох. — Я люблю это место, — шепчет он. — Всегда любил. Его запахи, то, как мирно здесь течёт жизнь. Ты знал? В южной части комплекса до сих пор живут стаи. Многосемейные дома на таких же участках земли. — Южные поселения придерживаются традиций. — Это не так уж плохо, — комментирует Чонгук. Намджун соглашается: — Не плохо. Озеро светится серебром, а лес поёт вместе со сверчками и ветром. Если бы они захотели жить в северных поселениях или в городе его родителей, им потребовалось бы ещё несколько лет, чтобы накопить на комфортную жизнь. Они жили на один доход, и пока дети не пошли в школу, Чонгук не мог работать. Но если бы они нашли дом в южных поселениях… Чонгук не даёт своим мыслям зайти слишком далеко, чтобы не начать надеяться. Это было бы непрактично. Намджуну пришлось бы искать новую работу. Город не такой развитый, как другие провинции, и на рынке труда не хватает вакансий. Они далеко от семей Намджуна и Чонгука. Чонгук не хотел бы, чтобы дети были так далеко от своих бабушки и дедушек. Если честно, он тоже не хочет уезжать слишком далеко от родителей. Но… — Дети так пахнут счастьем, — говорит Намджун. Чонгук поворачивается к нему, удивленный тем, что тот смог идеально закончить свою мысль. Намджун удивлен не меньше. — Что? Почему ты так на меня смотришь? Чонгук с подозрением прикасается к своей брачной метке. — Ты же не можешь читать мои мысли, да? — Нет? Это старые верования оборотней. — Хм. — Чонгук не был в этом уверен. — А что? Ты думал о том же, что и я? — когда Чонгук начинает нервничать, Намджун спрашивает: — Что случилось? Чонгук снова возвращается к любованию видом. Он не хочет видеть выражение лица Намджуна, когда тот услышит его следующие слова, даже если в итоге почувствует запах. — Я подумал, что южные территории кажутся подходящим местом, чтобы растить детей. Вот и всё. Запах Намджуна не меняется. Чонгук не расстроен этим. Это возможность, о которой он подумал несколько минут назад, просто мимолетная мысль, когда луна стоит высоко, а напитки все еще приятно разливаются по его телу. Рука Намджуна успокаивающая и теплая, когда он гладит Чонгука по плечам. — Ты тоже пахнешь по-настоящему счастливым, — шепчет Намджун. Чонгук ничего не говорит, но его запаха, наполненного надеждой, достаточно.

***

К четвертому году жизни детей, они делают первый шаг. — Нет, — рыдает Субин, хватаясь за воротник Сокджина. — Субин-и, — успокаивает Сокджин. — Тебе пора идти. — Нет! — Субин качает головой. — Подумай о новом доме. Разве ты не рад быть рядом с дядей Хоби? — Юнги нежно гладит ребенка по спине. Субин плачет ещё сильнее, ещё крепче обнимая Сокджина. Он одержим своими дедушками, а Сокджин — его любимец. Юнги не обижается. Он — любимец Джинжу и Ёнджуна. По расчётам, это ⅔ детей. Джинджу и Ёнджун пристегнуты в своих автокреслах и шмыгают носом, пока Намджун пытается их успокоить. — Мы вернёмся. Не волнуйтесь. По дороге купим сотток-сотток. — Харабодзи, — всхлипывают они оба. Намджун мысленно готовит себя к тяжелой поездке на машине. — Субин-а, ты делаешь больно дедушке. Ну-ка, будь хорошим ребенком. — Чонгук уводит Субина, едва не разрывая при этом рубашку отца, потому что Субин вцепился в неё мёртвой хваткой. Чонгук помечает его запахом и подносит Субина к своей пахучей железе. Субин вдыхает успокаивающий запах Чонгука. Рыдания Субина сменяются тихим плачем. Сокджин и Юнги каждый раз зачарованно наблюдают за этим. Если бы у них была такая волшебная сила, когда они воспитывали своих детей. Большая часть их вещей уже прибыла в их новый дом в южной части города. Как только Чонгук выразил желание переехать, Хосок в течение недели нашёл им агента по недвижимости, который предложил им дома по шокирующе низкой цене. (- Поверьте мне, я в долгу перед вашей семьёй, — заверил агент, когда Чонгук вскользь заметил, что цена не может быть такой низкой, если только их не обманывают, предлагая купить бывшую могилу. — Когда родились мои дети… — у агента было пятеро детей, и Чонгук проникся глубочайшим сочувствием к этому омеге. — «Песня о молоке» была единственным, что останавливало их истерики. Мы с моим партнёром в долгу перед вашими отцами за эту песню. Чонгук и Намджун посмеялись над иронией высказывания по дороге домой. Они гадали, какое колдовство было заложено в эту мелодию.) Само поместье могло похвастаться двумя жилыми помещениями, принадлежащими паре оборотней, которые мечтали создать семью, но это так и не осуществилось. Пара, теперь уже пожилая, лично рассказала Чонгуку и Намджуну во время экскурсии по дому о причине, по которой они купили поместье. — Альфа, который его построил, был традиционалистом, — сказали они им. — Он считал, что семейные дома должны строиться с нуля. Они осмотрели дом, увидев остатки оригинальной конструкции ханок до реконструкции. Альфа построил дом для своей пары и их единственного ребенка. Он посадил сливовые деревья для своей пары, потому что это был их любимый фрукт, и деревья кумквата в честь их ребенка, потому что это был тэмён их ребенка. Чонгук мог чувствовать их чудесный запах из сада. Когда их ребенок нашёл себе пару, альфа построил второй дом позади главного. Он спроектировал его по вкусу своих детей, открытым и просторным, чтобы семья могла ужинать и собираться вместе. Агент продолжал шептать дополнения: «Кстати, дом полностью современный, с хорошей сантехникой и тёплыми полами» и «Он немного удалён от города и школ, но вы просто не найдёте более выгодную цену за то, что получаете». — Мы увидели любовь в этих стенах, — сказала пара. — Места, где щенки грызли и играли. Здесь тепло. Вот почему мы купили поместье, мы хотели, чтобы оно было и у нашей семьи. Они также упомянули, что все дети, родившиеся в этом поместье, были альфами. Возможно, учитывая молодой возраст Намджуна и Чонгука, они считали, что у них еще нет детей, и считали это хорошим аргументом в пользу продажи. Они вежливо улыбались — для них это мало что значило. — Жаль, что у нас не было возможности испытать удачу на этой земле. Вселенная не хотела, чтобы мы стали родителями. Старший взял Чонгука за руку и похлопал по ней. — Но она послужит тебе хорошую службу, если ты решишь её купить. Чонгук на мгновение задумался, не подставили ли его под продажу, но ему было все равно. Он увидел искренность в их глазах и свой собственный дом детства в стенах. Он быстро принял решение. Когда Чонгук рассказал родителям о поместье, о том, что заставило его выбрать такое далёкое место, повторяя те же истории, которые пара рассказывала ему о любви, заключённой в стенах, родители смехом заставили его замолчать. — Ты говоришь так, будто мы откажем вам, — поддразнил один из них. — То же самое случилось с нами, когда мы купили этот дом. Никто не смог убедить нас в обратном. Зачем нам пытаться сделать то же самое с вами? — сказал другой. Отец потянулся и взял его за руку. — Спасибо, что рассказал нам. Волна вины захлестнула Чонгука, и он разрыдался. Купля была легкой частью. Однако переезд… — Харабодзи, харабодзи, — кричит Субин. Его голос становится всё громче по мере того, как Чонгук уходит. — Я знаю, малыш. Я знаю. Намджун помогает Субину сесть в автокресло. Он оглядывается на своего тестя, стоящего на крыльце. Не хватит слов, чтобы выразить его благодарность — за всю заботу и любовь, которые они проявляли к его детям, за то, что его приняли в их доме, даже если путь туда был трудным. Прежде всего, он был бесконечно благодарен им за то, что они изменили судьбу Чонгука после его рождения. Он часто думал об этом. Он мог лишь низко поклониться им, согнув спину под углом 90 градусов. Они принимают поклон милостиво. Намджун садится на пассажирское сиденье. Чонгук снова машет родителям и заводит машину. Он смотрит на свой дом, единственный, который он когда-либо по-настоящему знал. Раньше лестница казалась такой высокой, а двор — бескрайним. Он будет скучать по запаху дуба, оттенку кофе и благовоний. Он задавался вопросом, сколько всего вмещали эти стены: все их слёзы и ссоры, любовь и смех. Это постоянное место, высеченное в имени его семьи. Он был спасён в этом доме. Его дети родились в этом доме. Чонгук выходит из машины. Его отцы приходят в замешательство, когда он направляется к ним. — Что случилось? — Ты что-то забыл? Чонгук обнимает их. — Я люблю вас, — всхлипывает он. — Ох, — выдыхают они сдавленным от слез голосом. Они долго обнимаются. Отцы вытирают слёзы с лица Чонгука, говорят ему, что он не сможет вести машину в таком состоянии. Чонгук уже так сильно по ним скучает. — Я пойду, — решительно говорит Чонгук. — Будь осторожен за рулем. — Позвони нам, когда доберешься туда. — Я позвоню, — обещает он. Его отцы смотрят, как они уезжают, ещё долго после того, как их машина скрывается из виду.

***

К пятому году… — Почему Чимин всегда опаздывает? Разве его подсудимые не нуждаются в оправдании? Как они могут быть оправданы, если их адвокат постоянно опаздывает на каждое слушание? — ворчит Юнги. Сокджин вздыхает, глядя на часы. — Тэхён-а, позвони своему брату ещё раз. Скажи ему, что у меня осталось не так много времени. Я вижу свет в конце тоннеля. — Не шути так, — цокает языком Тэхён. — Значит, шутить о смерти смешно, только если ты молод? — Да, — отвечают одновременно Тэхен и Юнги. — Ладно, обиженки. — Дети здесь? — Намджун заглядывает в их гримёрку. — Нет. Мои дети с тобой? Намджун осторожно отвечает: — Эм, Чонгук. — Где же этот мальчишка! — Юнги вскидывает руки вверх. — Подожди, тогда куда же подевались мои дети… — ПАПА!!!!!!! Ёнджун меня укусил!!!!! — доносится крик из коридора. — Нашёл их, — вздыхает Намджун. Он сообщает: — Кстати, фотограф сказал, что подождёт ещё 15 минут, пока не наступит следующая встреча, так что, если кто-нибудь сможет связаться с Чимином… — Чимин-а, если ты слышишь эту голосовое сообщение, тащи сюда свою задницу!!! ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ! — Тэхён кричит в трубку. Он нажимает на кнопку и отдаёт честь своим отцам. — Я оставил Чимину сообщение. — Забудь, — Сокджин встаёт. — Мы сделаем семейный портрет без него. — Да, я уверен, что это чудесным образом излечит его комплекс брошенного ребёнка, — ворчит Юнги. — Намджун, собери детей и сообщи Чонгуку. Тэхён, поправь галстук. Юнги… — Сокджин оглядывает его с ног до головы. — Ты выглядишь великолепно. Ничего не меняй. Тэхён хихикает, а Юнги показывает Сокджину большой палец вверх. Следующие 15 минут в фотостудии царит хаос. Чонгук накладывает пластырь на руку Субина, куда его укусил Ёнджун (на ней почти не осталось следов, но Субину понравилось внимание настолько, что он сделал невидимые царапины, чтобы получить пластырь в виде динозавра и дополнительную заботу). Намджун отчитывает Ёнджуна за то, что тот укусил брата. Джинжу постоянно крутится на месте, одержимая тем, как ее платье вздымается и мерцает. — Джинжу, перестань. У тебя закружится голова. — Юнги ловит её, когда она налетает на него. Он поднимает ее за подмышки и усаживает в кресло для портрета. — Чонгук, Намджун, Тэхён, — обращается Сокджин к участникам. — Присаживайтесь! Давайте покончим с этим. — Что это за камера? — спрашивает Тэхён у фотографа. — Можно мне её подержать? Фотограф в замешательстве прижимает к себе камеру. — Нет. — Тэхен, не мешай ему. Он пытается выполнить свою работу, — ругает его Юнги. — Я просто шучу, — дуется Тэхён. Он стоит на своём месте рядом с большим папой из уважения к маленькому папе и Чимину. Фотограф нетерпеливо постукивает пальцем по затвору. Намджун приводит на съёмочную площадку едва сдерживающего слёзы Ёнджуна. Он садится рядом с Джинжу и усаживает Ёнджуна к себе на колени, где ребенок тут же фыркает и скрещивает руки на груди. — Отлично, — ворчит Сокджин, — Намджун расстроил мальчика перед семейной фотографией. — Сокджин, — стонет Юнги. — Я думал, мы давно забыли о твоей неприязни к Намджуну. Намджун потирает пульсирующие виски. — Зай, — обречённо зовёт он, — можешь подойти с Субином, пожалуйста? — Мы здесь, мы здесь! — Чонгук подбегает к своему месту и сажает Субина к себе на колени. — Ладно, мы готовы? — раздражённо спрашивает фотограф. — Да, мы готовы. — Хорошо. 3, 2… — Папа, меня сейчас стошнит, — внезапно заявляет Джинжу. — О боже мой! — Джинжу, мы столько раз говорили тебе перестать крутиться! — Бери ее, бери ее скорее! — О, детка, мы только купили это платье! Намджун отводит Джинжу к ближайшему мусорному баку, где её выворачивает яблочным соком, который они пили в раздевалке. Когда Субин замечает, сколько внимания она привлекает, он надувает губы и говорит Чонгуку: — Папа, меня тоже тошнит. — Нет, не надо, — Чонгук говорит как можно более терпеливо. — Субин-а, что мы с твоим отцом рассказывали тебе о мальчике, который кричал: «Волки!»? — Это плохая история, и то, что я волк, не значит, что я злой мальчик, который любит есть овец… — … да, да, мы тоже так говорили… Фотограф упирает руки в бока. — Эй, эта фотография будет или нет? — Да, да, — подтверждает Сокджин. — Намджун? — Иду! — Намджун бросает салфетку, которой вытирал рот Джинжу, и ведёт её обратно на место. — Ёнджун-а, не забудь мило улыбнуться. — он сажает сердитого мальчика обратно к себе на колени. — Все смотрите в камеру, — радостно говорит фотограф. — 3, 2… — Я ЗДЕСЬ! Я ЗДЕСЬ, Я ЗДЕСЬ! Фотограф стонет. Чимин вбегает на съёмочную площадку с растрёпанными волосами и без галстука. Когда позже Хосок получит это фото по почте, он сразу же обратит внимание на их несоответствие. — Простите, — выдыхает Чимин, — я всю ночь готовился к делу и заснул в офисе. — он проводит руками по волосам и хлопает себя по щекам. Он замечает, что семья уже на месте, а фотограф стоит перед ними. Он смотрит на них. Они смотрят на него в ответ. — Вы что… — недоверчиво бормочет Чимин. — Вы собирались сделать семейный портрет без меня?! Взрослые в комнате закатывают глаза. — Чимин, у нас нет времени, — говорит папа-хомяк. — Как обычно… — презрительно бормочет Чимин, занимая своё законное место рядом с папой-котом. Фотограф не очень доволен ими. Он устанавливает камеру по центру и спрашивает в последний раз: — Это вся семейная стая*? — растягивает он слова. [P.S. the family pack, отсылка к названию] Сокджин смотрит на Чонгука, успокаивающего Джинжу и Субина по поводу их головокружения. Намджун убеждает Ёнджуна не делать такое надменное лицо. Тэхён задаёт совершенно не относящийся к делу вопрос. Юнги шипит на Чимина из-за его опоздания. А Чимин шипит в ответ, защищаясь. Ни один человек не смотрит в камеру. — Да, — гордо отвечает Сокджин, коротко рассмеявшись. — Да, вся.