Семья Флейшеростлин.

      Осень в Северной Каролине — это волшебное время года, когда природа словно замирает в ожидании зимы, но ещё не готова расстаться с летним теплом. Это переходный сезон, который дарит нам возможность насладиться последними лучами солнца перед долгим зимним сном. Осень в Северной Каролине — это не просто смена времён года, это настоящая симфония красок и эмоций.       Северная Каролина славится своими влажными сезонами, и осень здесь — самый дождливый период. Однако это не делает её менее привлекательной. Осень в Северной Каролине можно сравнить с мягким пледом, который укутывает природу, придавая ей особую уютность. В это время года здесь можно наблюдать невероятные закаты, когда небо окрашивается в самые яркие и насыщенные оттенки: от нежно-розового до глубокого багряного.       Сентябрь в Северной Каролине — это начало осени, когда природа ещё не готова полностью расстаться с летом. Средняя температура днём составляет около 82 °F (28 °C), а ночью опускается до 65 °F (18 °C). Сентябрьские дни всё ещё тёплые и солнечные, но уже можно заметить первые признаки приближающейся осени. Дождливых дней в этом месяце семь, и количество осадков составляет 98 мм. Однако даже эти дожди не могут испортить настроение, ведь они приносят с собой свежесть и чистоту воздуха.       Октябрь в Северной Каролине — это месяц, когда природа начинает готовиться к зиме. Средняя температура днём опускается до 72 °F (22 °C), а ночью — до 54 °F (12 °C). Дождливых дней становится меньше, но они всё ещё приносят с собой свежесть и прохладу. Количество осадков в октябре составляет 87 мм. Однако это не мешает наслаждаться красотой осенних лесов, которые окрашиваются в самые разнообразные оттенки: от золотистого до бордового.       Ноябрь в Северной Каролине — это время, когда природа уже полностью готова к зиме. Средняя температура днём держится на уровне 62 °F (16 °C), а ночью опускается до 44 °F (6 °C). Дождливых дней всего пять, и количество осадков составляет 80 мм. В это время года леса Северной Каролины превращаются в настоящие картины, где каждый лист играет свою роль в этом природном спектакле.       Осень, особенно ноябрь, — это время изобилия и богатого урожая в Северной Каролине. В этот период природа щедро одаривает нас разнообразными фруктами и овощами, которые не только радуют глаз, но и наполняют дом теплом и уютом.       Яблоки: Символ осеннего изобилия В Северной Каролине яблоки — это не просто фрукты, а целая культура. С конца августа и до начала сентября в горах штата созревают самые разнообразные сорта. Эти яблоки, с их сладким ароматом и сочной мякотью, становятся настоящим украшением садов и ферм. В ноябре они достигают пика своей зрелости, и местные жители с удовольствием собирают их, наслаждаясь каждым моментом этого волшебного времени года.       Груши: Сладкий нектар осени Ноябрь — идеальное время для сбора груш в Северной Каролине. Эти фрукты, с их нежной текстурой и богатым вкусом, становятся настоящим лакомством для всех, кто их любит. В садах и на фермах можно встретить груши разных сортов: от сладких и сочных до терпких и ароматных. Сбор урожая груш — это не только работа, но и настоящее удовольствие, ведь каждый плод таит в себе частичку осеннего волшебства.       Корнеплоды: Земляные сокровища Ноябрь — это время, когда на полках магазинов и рынков появляются разнообразные корнеплоды. Сладкий картофель, морковь и редис — все это сокровища, которые растут в земле и дарят нам свои питательные вещества и вкус. В это время года они особенно сладкие и сочные, и их аромат наполняет дом уютом и теплом.       Зелень: Осенние краски на вашем столе осенью, когда природа готовится к зиме, зелень особенно хороша. Кейл, колларды и горчица — это овощи, которые отлично растут в прохладное время года. Их яркие и насыщенные цвета добавляют яркости и свежести в любое блюдо. В ноябре, когда за окном уже прохладно, зелень становится настоящим спасением, напоминая нам о теплых летних днях и даря нам витамины и энергию.       Травы: Ароматы осени Ноябрь — это время сбора ароматных трав, которые станут настоящим украшением вашего стола. Базилик, cilantro и петрушка — эти травы не только добавляют вкус и аромат в блюда, но и создают атмосферу уюта и тепла. Сбор трав — это настоящее искусство, требующее внимания и любви к природе.       Осень в Северной Каролине — это время, когда природа щедро делится своими дарами. Каждый фрукт, овощ и трава, собранные в ноябре, несут в себе частичку осеннего волшебства и напоминают нам о том, как важно ценить и беречь эти природные сокровища.       Обычно плантаторская семья Флейшеростлин наслаждалась этим временем года с особым трепетом. Они собирались в своем уютном поместье, окруженном густыми лесами и бескрайними полями, и предавались философским размышлениям о природе человека, его слабостях и величии. Но в этом году все изменилось.       Экономика Северной Каролины, как и многих других южных штатов, оказалась на грани краха из-за разрушительной освободительной войны против янки. Это было время, когда привычный уклад жизни рушился, словно карточный домик, а надежды и мечты превращались в прах.       Приостановка работы банков Конфедерации оставила семьи без средств к существованию. Промышленность, всегда гордившаяся своей мощью и эффективностью, теперь столкнулась с нехваткой мужских рук. Мужчины ушли на фронт, оставив женщин и рабов трудиться на полях и в шахтах. Женщины, привыкшие к легкой жизни, теперь были вынуждены поднимать тяжелые плуги и таскать мешки с зерном, а рабы, мечтавшие о свободе, трудились под палящим солнцем, не видя света в конце туннеля.       Золотодобыча, некогда процветавшая в этих краях, словно испарилась. Многие шахты были закрыты или заброшены, оставив после себя лишь мрачные руины. Монетный двор в Шарлотте, когда-то известный как символ золотого бума Северной Каролины, стал символом ее упадка. К 1861 году его деятельность окончательно прекратилась, и звон монет умолк, уступив место грохоту пушек и крикам раненых.       Тем не менее, Северная Каролина, несмотря на все трудности, проявила удивительную стойкость и изобретательность. Она стала единственным штатом, который наладил производство обмундирования, обеспечивая не только свои полки, но и многие подразделения других штатов. Для ввоза товаров из-за границы были приобретены скоростные «Прорыватели блокады», эти железные чудовища, способные преодолевать любые преграды, чтобы доставить жизненно необходимые припасы.       Семья Флейшеростлин, хоть и испытывала горечь и тревогу за будущее, не теряла надежды. Они верили, что их штат, несмотря на все испытания, найдет в себе силы подняться и снова засиять, как прежде. Ведь в их сердцах всегда горел огонь, который не мог потушить ни война, ни экономические кризисы.       Но были и те, кого не волновали проблемы белого человека в прекрасном костюме — люди, чей доход был недостаточен по сравнению с другими годами и чья жизнь была ограничена рабством. Эти несчастные представители негроидной расы жили в Северной Каролине, где их существование было лишено свободы, достоинства и прав.       Жизнь рабов в этом штате была наполнена ужасом и отчаянием. Они были полностью зависимы от воли своих хозяев, не имели права на собственность и личную жизнь. Рабов продавали и разлучали с семьями, контролировали каждый их шаг, словно они были марионетками в руках жестоких кукловодов.       Ограничения на сельскохозяйственную деятельность рабов были особенно жестокими. Им запрещалось выращивать лошадей, крупный рогатый скот, свиней и иметь любое недвижимое имущество. Некоторые плантаторы даже не позволяли им заниматься ремеслами, чтобы не дать им ни малейшего шанса на независимость.       Рабы были вынуждены трудиться под принуждением, их труд был низкопродуктивным и бессмысленным. Они не видели в нем ни цели, ни надежды на лучшее будущее. Их сопротивление проявлялось в форме пассивного сопротивления: лжи, лени и воровства. Это был их способ выживания в условиях, где любое проявление активности могло обернуться жестоким наказанием.       Образование рабов было под строжайшим запретом. Закон 1830 года в Северной Каролине гласил, что обучение рабов «имеет тенденцию вызывать недовольство в их умах и побуждать к выступлениям и бунтам». Это означало, что даже самые простые навыки чтения и письма были недоступны для этих несчастных людей. Они были обречены на невежество и беспросветную темноту.       Отношения между рабовладельцами и рабами были полны ненависти и недоверия. Бывшие рабы вспоминали своих хозяев как эгоистичных и жестоких людей, которые видели в них лишь средство для достижения своих корыстных целей. Рабы не считали их «отцами», они видели в них тиранов, готовых на любые жестокости ради своей выгоды.       Семья Флейшеростлин была ярким примером того, как плантаторы, несмотря на все ужасы рабства, стремились поддерживать своих рабов в хорошем состоянии. Они понимали, что голодный и измученный раб — это не просто плохой работник, а потенциальный враг. Поэтому они вкладывали огромные усилия в то, чтобы обеспечить своих рабов всем необходимым для жизни. Это было их способом держать ситуацию под контролем и избежать восстаний, которые могли бы разрушить их привычный мир.       Однако война, которая бушевала вокруг, словно ураган, разрушала все их планы. Морская блокада южных портов со стороны Союза превратила жизнь в Северной Каролине в настоящий кошмар. Судоходство, которое было основой их торговли, практически прекратилось. Инфляция, вызванная дефицитом товаров, делала жизнь рабов и их хозяев невыносимой. Цены на продукты взлетели до небес, а достать еду стало практически невозможно.       Каждый день был испытанием. Голод, страх и неопределенность стали постоянными спутниками семьи Флейшеростлин. Рабы, которые раньше работали на полях с улыбками и надеждой, теперь смотрели на своих хозяев с недоверием и отчаянием. Они понимали, что их будущее висит на волоске, и что их хозяева, несмотря на все свои старания, не могут защитить их от этой жестокой реальности.       Морская блокада и инфляция превратили жизнь в Северной Каролине в настоящий ад. Семья Флейшеростлин, как и многие другие плантаторы, оказалась на грани краха. Они пытались выжить, но каждый день приносил новые испытания. Голод, страх и отчаяние стали постоянными спутниками их жизни. Война, которая должна была быть борьбой за свободу, превратилась в борьбу за выживание.       Принцип «У соседа трава всегда зеленее» — это вечная истина, которая не теряет своей актуальности ни для одной нации и народности, особенно для тех, кто не родился с серебряной ложкой во рту. Этот принцип, как яркий маяк, всегда манит нас, заставляя сравнивать свою жизнь с чужой, даже если та кажется более благополучной.       Сегодняшний разговор ярко продемонстрировал, насколько глубоко этот принцип укоренён в нашем сознании.       — Эй-гей, Афрам! — старый раб, который уже не мог работать, подошел к нему, улыбаясь.       — Что, дядя Адио? — Афрам, занятый сбором тыкв, обернулся и посмотрел на него.       — Иди сюда, мне нужно с тобой поговорить. — Адио говорил настойчиво, и в его голосе звучала странная смесь серьезности и теплоты.       Афраму не нравилось, когда его отвлекали от работы, но он признавал авторитет Адио и подошел ближе.       — Что-то случилось? — спросил он, стараясь скрыть свое беспокойство.       Адио выглядел грустным и измученным, словно не хотел заводить этот разговор, но понимал, что должен. Его голос дрожал, когда он спросил:       — Ты помнишь, что случилось с Йоханой?       Афрам кивнул, но его лицо оставалось спокойным, словно он пытался скрыть свою тревогу.       — Она больна, — тихо сказал он. — У нее оспа. Адио кивнул, его глаза наполнились болью и сожалением.       — Верно, у нее оспа, — сказал он, стараясь говорить спокойно, но его голос дрожал. — Как ты знаешь, благодаря… своей беложопой подружке… еще в конце прошлого века английский врач Эдвард Дженнер создал лекарство от этого недуга.       Афрам резко поднял голову, его глаза вспыхнули гневом.       — Пожалуйста, не оскорбляй Габриэллу, — процедил он сквозь стиснутые зубы.       Адио был ошеломлен тоном Афрама. Его голос звучал грубо, резковато и даже язвительно, что совершенно не соответствовало его обычной манере общения. Афрама всегда был нетерпим к тем, кто не выказывал должного уважения к его светлокожей госпоже, но даже так Адио не ожидал такой грубости.       — Прости, я не хотел обидеть твою даму сердца, — с трудом выдавил из себя Адио, чувствуя, как его лицо заливает краска стыда. Он искренне сожалел о своих словах.       — Я прощаю тебя, — холодно бросил Афрам, — но впредь следи за своим языком, если хочешь попросить кого-то о помощи.       Адио почувствовал, как внутри него поднимается волна раздражения. Он терпеть не мог, когда ему давали советы и указывали, как себя вести. Но он знал, что лучше не показывать своих эмоций, иначе ситуация только усугубится.       — Скажите, вы можете как-то повлиять на их семью из-за вашей связи с Габриэллой? — не удержался он от вопроса, который давно мучил его.       — Повлиять на ее семью? — переспросил Афрам, его голос прозвучал с явным удивлением.       Афрам погрузился в воспоминания, словно в глубины океана, где каждый слой был пропитан его чувствами и тайнами. Он вспоминал, как его сердце трепетало от любви к Габриэлле, как их страсть была огнем, сжигающим все преграды на пути. Он размышлял о том, как его связь с этой удивительной женщиной могла изменить судьбы целой семьи.       Когда они были молоды, Афрам открыл Габриэлле правду о своей семье. Он рассказал ей о том, как их дни были наполнены невыносимой болью в мышцах после тяжелого труда на полях. Это означало, что большинство из них были вынуждены отказываться от простых радостей жизни, таких как вкусная еда или даже возможность отдохнуть.       Габриэлла, с ее добрым и сострадательным сердцем, не могла остаться равнодушной. Она предложила своему отцу изменить образ жизни рабов, смягчить их страдания. Отец, хоть и был строгим, но любил свою дочь и уважал ее мнение. Он согласился на перемены, решив, что это будет справедливым и правильным шагом.       И вот, благодаря этой любви и поддержке, женщины-рабыни получили возможность работать меньше или вообще не работать, если у них были семьи и дети. Теперь они могли посвятить себя воспитанию детей и заботе о доме, зная, что их близкие будут сыты и защищены. Мужчины же, в свою очередь, продолжали трудиться на полях, но теперь их работа стала менее изнурительной, а их семьи — более счастливыми.       Афрам чувствовал гордость и удовлетворение от того, что его влияние на семью Флейшеростлинов было таким значительным. Он понимал, что его любовь к Габриэлле не только принесла ему счастье, но и изменила жизни многих людей. Это было напоминанием о том, что даже самые незначительные поступки могут иметь огромные последствия, и что настоящая сила заключается в способности любить и заботиться о других.       — Да, я могу повлиять на них, — с гордостью и уверенностью ответил Афрам, его лицо озарилось искренней улыбкой, словно он уже видел успех в своих руках.       — Превосходно, — с нескрываемой радостью сказал Адио, его глаза засияли, а на губах появилась счастливая улыбка. — А теперь я хочу попросить тебя об одолжении, которое ты просто обязан оказать.       — Можешь не говорить мне, я и так знаю, — небрежно отмахнулся Афрам, его тон был полон уверенности и даже легкой насмешки, словно он уже предугадал просьбу Адио.       — Серьезно? — Адио был искренне удивлен, его брови взлетели вверх, а в голосе послышалось легкое замешательство.       — Если бы ты не рассказал мне о проблеме с Йоханой, я бы никогда не понял, о чем ты хочешь меня попросить, — с легкой улыбкой, но с глубоким пониманием в глазах ответил Афрам.       — Афрам, пожалуйста, отнесись к этой проблеме серьезно, — настойчиво попросил Адио, его голос стал более напряженным и требовательным. — Если мы не вылечим Йохана, то эта проблема не просто затронет всех нас, она станет катастрофой. Она коснется каждого, включая тебя, — его голос дрогнул, когда он указал на Афрама, подчеркивая серьезность своих слов.       Афрам понимал, что здоровье Йохана находится в серьезной опасности. Оспа — это не просто болезнь, это настоящая катастрофа, вирус, который может уничтожить человека за считанные дни. Это инфекция, которая не знает пощады, она заразна и коварна, способна разрушить жизнь за считанные часы.       Оспа — это не просто сыпь на коже, это нечто гораздо более страшное. Лихорадка, которая разрывает тело изнутри, оставляя человека в бреду и агонии. Сыпь, покрывающая кожу и слизистые оболочки, вызывает нестерпимый зуд и боль. Эти язвы, которые остаются после болезни, навсегда уродуют лицо и тело, оставляя глубокие шрамы, напоминающие о пережитом ужасе.       Оспа — это не просто болезнь, это угроза для всей семьи. Осложнения со стороны дыхательной системы могут быть настолько серьезными, что человек может задохнуться. Энцефалит, воспаление мозга, может привести к необратимым последствиям, оставив человека инвалидом.       Осложнения, влияющие на зрение, могут сделать человека слепым. Конъюнктивит, кератит, язвы роговицы, ирит, иридоциклит — все это может привести к полной потере зрения. А атрофия зрительного нерва — это окончательный приговор, лишающий человека возможности видеть мир.       Постоянные рубцы с изъязвлениями оставляют на лице и теле глубокие следы, которые невозможно скрыть. Эти шрамы напоминают о пережитой боли и страхе, о том, как близко человек был к смерти.       Для беременных женщин оспа — это особенно страшная угроза. Вирус может проникнуть через плаценту и вызвать пороки развития плода, которые могут привести к рождению ребенка с серьезными физическими и умственными отклонениями.       Афрам подошел к беседке, где должно было состояться сегодняшнее свидание. Это место, где он так долго мечтал о встрече с Габриэллой, но теперь оно выглядело грязным и заброшенным. Осенний дождь оставил на беседке свои следы: капли воды стекали по облезлой краске, а листья, опавшие с деревьев, лежали на полу, словно укрывая его своим холодным дыханием.       Эта беседка, которая обычно была символом их надежд и мечтаний, теперь казалась воплощением одиночества и пустоты. Семья Флейшеростлин, к которой принадлежала Габриэлла, практически не пользовалась этим местом после окончания восьмого месяца года. Время шло, и беседка постепенно приходила в упадок. Но Афрам не обращал на это внимания. Для него не имело значения, как она выглядит. Он пришел сюда не ради беседки, а ради Габриэллы. Габриэллы, которая существовала только в его воображении.       Он остановился у входа, его сердце бешено колотилось в груди. Он не мог больше ждать. Он не мог позволить себе сомневаться. Он не мог допустить, чтобы его мечты ускользнули сквозь пальцы.       — Где она? — его голос прозвучал хрипло, с нотками ярости и отчаяния. Он не пытался скрыть свою злость. Он был готов взорваться, если ему не ответят.       Его вопрос эхом разнесся по беседке, словно гром среди ясного неба. Он ждал ответа, но тишина была его единственным спутником.       Он ждал ее и дождался арки. Это было не просто ожидание, а бесконечное томление, словно каждая секунда растягивалась в вечность. Его сердце билось все быстрее, и он начал переживать, хотя раньше она никогда не подводила. Все члены семьи Флейшеростлин с гордостью следовали правилу «ordnung ist die Grundlage fur», и он был уверен, что она, как и все остальные, не позволит себе опоздать. Но сейчас что-то шло не так.       Он направился к особняку, и его шаги были наполнены тревогой. Из дома доносились звуки — слезы и сопли, что было необычно для этого места. Это заставило его насторожиться, словно невидимая рука сжала его сердце. Он подошел ближе, стараясь быть незаметным, хотя понимал, что это бесполезно.       — Габби, — тихо позвал он, стараясь, чтобы его голос не услышали.       Но его голос, как шепот ветра в ночи, все же достиг ее ушей. Чернокожая служанка, работавшая в доме, резко повернулась к нему. Ее глаза горели гневом, а голос был полон возмущения.       — Что тебе нужно? — спросила она, не скрывая своего раздражения.       Он знал, что его план не сработал, но все равно пытался объясниться.       — Я хочу знать, почему Габби не пришла на нашу встречу, — ответил он, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все кипело.       — Что? Почему ты шепчешь? — спросила она, нахмурив брови.       Он подошел ближе, чтобы сказать это на ухо, но прежде чем он успел произнести хоть слово, она ударила его по щеке. Ее ладонь обожгла его кожу, и он почувствовал, как кровь прилила к лицу.       — Извращенец! — воскликнула она, гордо вскинув голову. — У меня уже есть муж и дети. И я не позволю тебе вторгаться в мою жизнь!       Он замер, не зная, что ответить. Его сердце колотилось, а в глазах застыл гнев. Но он не мог позволить себе потерять контроль.       — Да, я пришел не к тебе, — ответил он, почти крича, чтобы она услышала его. — Я пришел к Габриэлле.       Он пожалел о своих словах в тот же миг, как они сорвались с его губ. В этот момент Антония, мать всех детей семьи Флейшеростлин, вышла из дома. Ее взгляд был холодным и пронзительным, как зимнее утро.       — Кто здесь пришёл за моей дочерью? — спросила она с любопытством, но в ее голосе чувствовалась угроза.       Антония посмотрела на Афрама с такой яростью и презрением, что воздух вокруг них, казалось, стал густым и тяжелым. Её взгляд был холоден как лёд, а в глазах читалась не просто злоба, а что-то гораздо более глубокое и пугающее — обещание неотвратимого возмездия. Она была как сама судьба, карающая всех грешников.       Афрам, напротив, смотрел на неё с ужасом и надеждой. Его глаза были полны мольбы и отчаяния, как у человека, который стоит перед лицом неизбежного приговора. Он ждал её слов, как ждут приговора на суде, когда решается вопрос жизни и смерти.       — Габриэлла Флейшеростлин! — голос Антонии разорвал тишину, словно гром среди ясного неба. Она произнесла это имя с такой силой и яростью, что стены дома, казалось, задрожали.       — Что, Mutter?       Габриэлла, подбежала к ним, её лицо было искажено страхом и удивлением. Она остановилась, тяжело дыша, и её глаза метались между Антонией и Афрам, не зная, чего ожидать.       Антония, не теряя ни секунды, схватила Габриэллу за руку своей правой рукой, а левой указала на Афрама. Её пальцы впились в кожу сестры, как железные тиски, и Габриэлла вскрикнула от боли.       — Кто он такой? — голос Антонии был ледяным и резким, как удар хлыста. Она говорила медленно и чётко, словно наслаждаясь каждым словом.       Габриэлла с трудом сглотнула и попыталась ответить, но её голос дрожал, а губы едва шевелились. Она была так напугана, что её лицо стало бледным, как белый лист бумаги, а глаза наполнились слезами.       — Он… — начала она, но не смогла закончить. Её голос сорвался, и она замолчала, словно не могла найти слов.       — Он негр, — закончила за неё Антония, и в её голосе прозвучала такая презрение и ненависть, что Габриэлла отшатнулась, как от удара.       Финн Флейшеростлин, глава могущественной семьи Флейшеростлин, с недоумением и тревогой в голосе спросил:       — Что здесь происходит?       Его вопрос повис в воздухе, наполненном напряжением. Здесь царила грозовая атмосфера, и каждый звук казался эхом разгорающегося скандала. Антония, мать Габриэллы, резко повернулась к нему, ее глаза пылали гневом и болью. Она не могла сдержать ярости, которая переполняла ее сердце.       — Ты знал, что наша дочь встречается с чернокожим?! — выкрикнула она, ее голос дрожал от гнева и разочарования. Она махнула рукой в сторону Габриэллы, которая рыдала, закрыв лицо руками. Ее слезы смешивались с яростью матери.       Финн не мог поверить своим ушам. Он застыл на месте, словно пораженный молнией. Его лицо побледнело, а в глазах мелькнула тень сомнения. Он медленно перевел взгляд на Афрама и его сердце начало сжалось от боли и непонимания.       — Что? — прошептал он, его голос был едва слышен.       — Да, — продолжала Антония, ее голос дрожал от ярости, — наша дочь любит чернокожих. И я не удивлюсь, если она все это время шпионила в пользу северян! — она указала на Габриэллу, словно обвиняя ее в предательстве.       — Мама, не делай поспешных выводов, — настойчиво вмешался Адам, младший сын семьи Флейшеростлин. Его голос был полон тревоги и мольбы. Он пытался защитить свою сестру, но его слова утонули в буре эмоций.       — Почему ей вообще должны давать слово? — воскликнула Антония, ее голос стал еще более резким. — Чтобы она могла отправить нашего отца и меня в могилу, как нашего Пауля? — ее глаза сверкали от гнева, а голос дрожал от боли.       — Нет, Антония, — голос Финна дрожал, когда он опустился на скамейку возле двери, ведущей в задний двор. Его слова звучали как тихий шепот, но в них слышалась решимость и тревога. — Он прав. Мы обязаны выслушать их. Это наш долг.       Антония медленно разжала пальцы, которые крепко держали руку дочери. Ее лицо исказила смесь боли и недоумения. Она посмотрела на Финна, словно пытаясь прочесть в его глазах ответ на вопрос, который терзал ее изнутри.       — Но, Финн… — начала она, голос ее дрожал, как натянутая струна. — Ты же знаешь, что это опасно. Мы не можем просто так…       Финн поднял руку, останавливая ее. Его взгляд был твердым и решительным.       — Мы должны, — сказал он, и в его голосе звучала уверенность, которая, казалось, исходила из самого сердца. — Мы должны выслушать их. Это единственный способ понять, что происходит. И, возможно, единственный способ помочь.       Антония тяжело вздохнула, но в ее глазах мелькнуло что-то похожее на согласие. Она знала, что Финн прав. Они не могли игнорировать правду, какой бы горькой она ни была.       — Хорошо, — сказала она, ее голос был едва слышен.       Габриэлла Флейшеростлин встала перед родителями, закрывая собой Афрама, словно готовясь принять на себя всю тяжесть их гнева. Ее глаза горели решимостью, а голос дрожал от волнения. Она выглядела как человек, стоящий на краю пропасти, но готовый бороться за свою любовь до конца.       — Да, мама, — начала Габриэлла, стараясь говорить спокойно, но в ее голосе слышалась мольба. — Я люблю Афрама. Я всегда любила его. И все это время скрывала это от вас, как и все наши дети, когда узнали о наших отношениях.       Антония, ее мать, замерла, словно громом пораженная. Она перевела взгляд на своих детей, которые начали медленно отступать к двери, их лица были полны тревоги и страха. Габриэлла заметила это и резко повернулась к ним.       — Пожалуйста, слушайте меня внимательно! — крикнула она, ее голос сорвался на крик. — Не перебивайте меня, как обычно! Я давно хотела поговорить об этом, и я не собираюсь упускать этот момент!       Антония вздрогнула от ее тона, но кивнула, понимая, что спорить сейчас бесполезно. Габриэлла глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, но ее руки дрожали, выдавая волнение.       — Я люблю его искренне и честно, — продолжила она, глядя прямо в глаза матери. — И он любит меня. Я научила его читать и писать, теперь его английский на уровне Генри Джона Темпла или Чарльза Джона Хаффема Диккенса. Он пишет мне стихи, — она вытащила из нагрудника листок бумаги и протянула его Антонии. — Он новый Эдгар Аллан По, только с черной кожей. Он добрый, преданный мне, как никто другой. Он не жалуется на жизнь и любит меня всем сердцем. Его природная доброта — его путеводная звезда. Он стремится к знаниям, как медведь к меду. И я счастлива, что он родился здесь, со мной, — закончила она, сжимая руку Афрама.       Повисла тишина. Антония долго смотрела на листок бумаги, на слова, написанные рукой ее сына. В ее глазах мелькнула тень сомнения, но затем она подняла взгляд на Габриэллу.       — Почему ты не сказала нам раньше? — тихо спросила она, ее голос был полон боли.       Габриэлла вздохнула и закрыла глаза, словно собираясь с силами.       — Потому что я боялась, — призналась она. — Боялась, что вы не поймете. Боялась, что вы оттолкнете нас. Но я больше не могу молчать. Я не могу скрывать от вас нашу любовь.       Антония посмотрела на детей, которые все еще стояли у двери, их лица были напряжены. Она вздохнула и медленно подошла к Габриэлле.       — Я понимаю, — сказала она, ее голос дрожал. — И я люблю тебя, Габриэлла. Я люблю тебя за то, что ты нашла в себе силы сказать правду. Но я также боюсь за тебя. За вас обоих.       Габриэлла обняла мать, и на мгновение они замерли, обнявшись. В этом объятии было столько всего: и боль, и страх, и любовь. Антония почувствовала, как слезы текут по ее щекам, но она не пыталась их сдерживать. Габриэлла тоже плакала, но в ее слезах было облегчение.       — Мы справимся, — прошептала она. — Мы справимся вместе.       Финн Флейшеростлин поднялся, его голос звучал как гром среди ясного неба, наполняя комнату напряжением. Его взгляд, холодный и пронизывающий, заставил всех замолчать. Он был главой семьи, и его слова имели вес.       — Я никогда не мог себе представить, что выращу совершенно разных людей, которые могли бы убить друг друга, — произнес он, и в его голосе прозвучала горечь. — Я воспитал Пола, который стал олицетворением мужества и чести для солдат Конфедеративных Штатов Америки. Но в то же время я создал женщину, которая настолько глупа и эгоистична, что иногда мне кажется, будто Бог ошибся, когда даровал ей жизнь.       Габриэлла вздрогнула от его слов, словно от удара хлыста. Она посмотрела на отца с недоумением и обидой, но он продолжал, не давая ей шанса возразить.       — Ты, Габриэлла, — его голос стал жестким, — ты никогда не поймешь, что неправа. Твой нарциссизм и глупость не позволят тебе осознать, что ты делаешь. Ты думаешь, что все вокруг должны крутиться вокруг тебя, но это не так.       Габриэлла попыталась что-то сказать, но Финн поднял руку, заставляя ее замолчать.       — Скажите мне, — обратился он к собравшимся, — у вашего возлюбленного есть высшее или среднее образование?       Габриэлла ответила дрожащим голосом:       — Нет, папа, у него нет высшего образования. Но он умеет читать и писать, и он… он прочитал около ста тридцати книг из нашей библиотеки.       Финн рассмеялся, но в его смехе не было ни капли радости. Это был смех человека, который потерял веру в своих детей.       — Так вот почему книги постоянно исчезали! — воскликнула Антония, ее голос дрожал от возмущения и обиды. Она резко повернулась к Финну, ее глаза сверкали гневом. — Ты крал наши книги!       Финн поднял бровь, его лицо оставалось холодным и невозмутимым.       — Художественная литература, конечно, может обогатить душу, — сказал он с сарказмом, — но может ли она принести деньги, крышу над головой или еду? Ответ однозначен: нет. — Его голос был полон презрения.       Габриэлла Флейшеростлин молчала, ее лицо было бледным и напряженным. Она смотрела на Финна, словно не могла поверить своим ушам.       — Скажите, а как относятся к мулаткам в этой или любой другой стране? — спросил Финн, его голос стал резким и холодным.       Габриэлла вздрогнула, ее глаза наполнились горечью.       — Очень плохо, — сказала она тихо, ее голос был полон боли и разочарования.       — А как же Александр Дюма? —       вмешалась Афрам, ее голос был полон надежды и веры.       Финн резко повернулся к ней, его лицо исказилось от ярости.       — Ты не член нашей семьи! — закричал он, его голос дрожал от гнева. — Держи язык за зубами, когда я с тобой разговариваю! — Он сделал шаг вперед, его глаза горели ненавистью. — Скажи, ты любишь нас? Ты хочешь хорошей жизни для своего ребенка?       Габриэлла вздрогнула от его слов, но не отвела взгляда.       — Да, я люблю вас, — сказала она твердо, ее голос был полон решимости. — И да, как любая женщина, я хочу лучшего для своих детей.       Финн фыркнул, его лицо исказилось от презрения.       — Так что, если это так, то ты прекращаешь свои отношения с ним, ясно? — спросил он, его голос был полон угрозы. — Ты больше не будешь видеться с этим… этим… — Он замолчал, не находя слов.       Габриэлла побледнела, ее руки сжались в кулаки.       — Я не могу, — сказала она тихо, но твердо. — Я не могу отказаться от него.       Финн сделал шаг вперед, его лицо было искажено яростью.       — Ты сделаешь то, что я сказал! — закричал он, его голос эхом разнесся по комнате. — Ты прекратишь эти отношения или ты больше не будешь частью этой семьи! — Он сделал паузу, его дыхание было тяжелым. — Я не позволю тебе разрушить нашу репутацию!       Габриэлла замерла, ее глаза наполнились слезами. Она посмотрела на Финна, ее взгляд был полон боли и отчаяния.       — Хорошо, — сказала она тихо, — я сделаю это. Но знай, что ты разрушаешь не только мою жизнь, но и жизнь своего внука.       Габриэлла, с пылающими от гнева глазами, в ярости выкрикнула:       — Вы разрушили жизнь своему внуку или внучке! Из-за ваших устаревших взглядов я теперь должна совершить непростительный грех!       Она схватила отца за руку и с силой прижала его ладонь к своему животу. Габриэлла ощутила, как внутри нее растет новая жизнь, и почувствовала тяжесть, которая могла означать только одно — ее дочь беременна.       — С меня довольно этих шокирующих событий! — Финн резко вырвал свою руку из ее цепких пальцев и отступил. — Ты больше не моя дочь, Габриэлла. Ты и этот… этот негр… вы оба свободны. Я прошу тебя навсегда покинуть мой дом. Я не хочу тебя здесь видеть!       Габриэлла замерла, не веря своим ушам. Как ее отец, который всегда был таким добрым и понимающим, мог так поступить? Она смотрела на него с болью и непониманием.       — Отец, нет! — прошептала она, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. — Ты не можешь так поступить!       — Не «Nein», а «да», — холодно отрезал Финн. — Ты показала мне, кого ты любишь больше — нас или его.       Голос Антонии, матери Габриэллы, прозвучал с тревогой:       — Финн, приди в себя! Она твоя дочь!       Но Финн был непреклонен:       — Она предпочла воспитывать чернокожего и спать с ним, а не с семьей Флейшеростлин. Пусть она несет ответственность за свой выбор всю оставшуюся жизнь.       — Но она такая же, как и ты! — воскликнула Антония. — Тебя тоже осудили за то, что женился на итальянке, то есть на мне.       Финн резко оборвал ее:       — Это совсем другое. Я женился на тебе ради любви. А она… она предала нашу семью.       — Нет, это называется лицемерием, — сказала Антония с горечью, ее голос дрожал от накопившейся обиды. — Много лет ты и я жили так, как хочет твоя семья. Я выучила немецкий на уровне великого Иоганна Вольфганга фон Гёте и английский на уровне гениального Джорджа Гордона Байрона ради этой семьи. Я перешла из католичества в лютеранство, скрывая свое итальянское происхождение. Я не рассказывала своим детям или твоим друзьям о том, кто я на самом деле. Я притворялась, что я простая швея, а ты был обычным подростком, который влюбился в меня. И что? Разве семья Флейшеростлинов погибла от этого брака?!       Финн, не глядя на нее, попытался возразить, но его голос звучал неуверенно.       — Это другое, Антония, — сказал он, стараясь придать своему тону спокойствие, но в его глазах мелькнула тень сомнения.       — Докажи мне, что это не так! — потребовала она, ее голос стал еще более резким и требовательным. — Почему ты не можешь просто сказать правду? Почему ты не можешь признать, что мы оба сделали этот выбор ради семьи?       — Ну, во-первых, — начал Финн, стараясь собраться с мыслями, — было очень легко скрыть происхождение наших детей. Но если Габриэлла родит ребенка, скрыть тот факт, что он мулат, будет просто невозможно.       Антония вздохнула, ее плечи поникли от усталости. Она знала, что он пытается найти оправдание, но это было слишком очевидно.       — А во-вторых, — продолжил Финн, — мы оба люди европеоидной расы. Мы не похожи на тех, кто вызывает осуждение или презрение.       — Но это не отменяет того факта, что мы скрывали правду, — сказала она, ее голос дрожал от боли. — Мы обманывали не только других, но и самих себя. Мы притворялись, что мы те, кем не являемся. И ради чего? Ради того, чтобы соответствовать ожиданиям семьи? Ради того, чтобы избежать осуждения?       Финн молчал, его взгляд был устремлен куда-то вдаль. Он понимал, что она права, но боялся признать это вслух. Он боялся столкнуться с реальностью, которая могла разрушить его иллюзии о безупречности их брака.       — Я устала, — прошептала Антония, ее голос был едва слышен. — Я устала от лжи, от притворства. Я устала от того, что мы оба стали чужими друг другу.       Финн хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он знал, что не может предложить ей ничего, кроме пустых обещаний и оправданий. Он знал, что их брак давно превратился в руины, которые уже невозможно восстановить.       — Может быть, нам стоит попробовать быть честными хотя бы друг с другом, — сказала Антония, ее голос дрожал. — Может быть, это единственный способ понять друг друга.       Это был поистине кошмарный момент для семьи Флейшеростлин. Все их привычные устои рушились, и Финн, глава семьи, чувствовал себя беспомощным, как будто мир вокруг него внезапно перевернулся. Его ноги и тело дрожали, как осиновый лист на ветру, а сердце колотилось, как бешеное. Он не знал, как справиться с обрушившимся на них горем и хаосом.       — Давай похороним Пауля, а потом разберемся со всем остальным, — с трудом выдавил Финн, его голос дрожал от напряжения и боли.       Антония, его жена, взглянула на него с ледяным презрением.       — Это все, что ты можешь предложить? — спросила она, ее голос был полон сарказма и горечи. — Просто отложить все споры на потом? Ты что, не видишь, что у нас нет времени на это?       Финн поднял на нее взгляд, полный отчаяния и усталости.       — Пойми, на нас свалили столько всего! — воскликнул он, его голос дрожал. — Это не просто ферма, это настоящая свалка всех бед и неурядиц! Мы потеряли Пауля, и я не могу смотреть на то, как наше место превращается в хаос. Давай хотя бы начнем с чего-то простого, чтобы вернуть этому месту его прежний вид.       Антония отвернулась, ее лицо исказилось от боли и гнева. Она знала, что Финн прав, но сейчас ей было невыносимо думать о чем-то, кроме их утраты.       Финн глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Он знал, что впереди их ждут еще более трудные испытания, но сейчас он был готов сделать все возможное, чтобы поддержать свою семью.       — Мы должны держаться вместе, — тихо сказал он, его голос был полон решимости. — Мы справимся с этим. Вместе.       Похороны Пауля Флейшеростлина стали настоящей трагедией для всех, кто знал его. Это был не просто конец жизни одного человека, а горькое осознание того, что они сами стали жертвами разрушительной войны. Война, которая раньше казалась далекой и абстрактной, теперь обрушилась на них с безжалостной силой.       Пауль Флейшеростлин был не просто солдатом — он был другом, братом, сыном. Его смерть стала ударом для семьи, друзей и однополчан. Они знали, что битва при Боллс-Блафф принесла им ужасные потери, но даже не могли представить, что среди этих потерь окажется их дорогой Пауль.       Когда Пауля похоронили в начале ноября тысяча восемьсот шестьдесят первого года, это событие стало символом их поражения и страданий. Они потеряли не только храброго воина, но и часть своей души, своей надежды на будущее.       До этого момента они верили, что худшей новостью была победа Соединенных Штатов Америки в битве на острове Санта-Роза. Но теперь даже эта победа казалась им бессмысленной, потому что она не могла вернуть Пауля. Они потеряли не только землю, но и часть себя, свою веру в справедливость и будущее.       Отделение штата Миссури от Соединенных Штатов Америки и желание впустить Конфедеративные Штаты Америки не могли дать им утешения. Эти события казались лишь новыми ранами на их истерзанной земле. Война не только разрушала их дома и семьи, но и уничтожала их веру в то, что когда-нибудь наступит мир.       Несмотря на глубокую скорбь, все собравшиеся понимали, что важно провести Пауля в последний путь с достоинством и уважением. Тело покойного бережно транспортировали в морг, где его ждали стандартные, но важные подготовительные процедуры. Одежда, в которой Пауль будет лежать в последний раз, должна была быть такой же, как и при жизни. Для него выбрали военную форму Конфедеративных Штатов Америки, чтобы показывала следы времени, а волосы аккуратно подстригли, словно отдавая дань его опрятному и ухоженному образу.       Служители морга с особой тщательностью и заботой уложили тело в овальный гроб из ароматного дерева Сассафраса. Руки Пауля скрестили на груди, чтобы придать ему вид покоя и умиротворения. Лютеране, как известно, не почитают иконы или другие религиозные атрибуты, поэтому рядом с покойным не было ни икон, ни ароматических палочек, ни свечей. Вместо этого, на небольшом столике у гроба стояли свежие цветы, которые символизировали красоту и чистоту жизни Пауля.       Каждый цветок был тщательно выбран, чтобы подчеркнуть красоту момента и отдать дань уважения этому удивительному человеку. В воздухе витал лёгкий аромат, который, возможно, напомнил собравшимся о тех счастливых мгновениях, которые они провели вместе с Паулем.       Траурная процессия началась с мрачной торжественности, словно сама природа скорбела вместе с близкими. Гроб с телом покойного, бережно укутанного в дорогие ткани, был доставлен нанятыми мистером Финном Флейшерлином носильщиками. Они медленно и с особым почтением несли его к могиле Пауля Флейшерлина, которая располагалась в семейном склепе. Этот склеп, словно древняя крепость, хранил память о всех членах семьи Флейшерлин и о тех, кто родился в Северной Каролине с благородной душой и сердцем.       Строго определенного порядка шествия не существовало, что придавало церемонии особую интимность и естественность. Однако, несмотря на отсутствие формальных рамок, покойного выносили из комнаты ногами вперед. Этот древний обычай символизировал возвращение к земле, к праху предков, и в нем было что-то глубоко трогательное и символическое.       На этих похоронах присутствовали не только члены семьи Флейшерлин, но и те, кто знал покойного лично. Его товарищи по оружию, с которыми он делил тяготы и радости военной службы, стояли с суровыми лицами, отдавая дань уважения. Высокопоставленные политики и бизнесмены Конфедеративных Штатов Америки, одетые в строгие костюмы и мантии, демонстрировали свою поддержку и уважение к семье.       В воздухе витала смесь печали и гордости. Печаль была ощутима в каждом взгляде, в каждом вздохе. Но гордость за этого человека, за его мужество и преданность, светилась в глазах тех, кто знал его. Это были похороны, полные уважения и любви, где каждый присутствующий старался выразить свои чувства так, как умел.       Пастор Джервалф Мюллер, который был учителем Йозефа Флейшеростлина, начал свою прощальную речь для похорон Пауля Флейшеростлина, глубоко вдохнув, чтобы собраться с силами. Его голос дрожал от волнения, когда он произнес первые слова, которые были наполнены искренностью и любовью.       — Дорогие соотечественники!       Сегодня мы собрались здесь, чтобы отдать дань уважения и выразить нашу глубокую скорбь по нашему герою, солдату, который защищал наши ценности и идеалы. Пауль Джон Йорген Финн Флейшеростлин II — это имя будет жить в нашей памяти и сердцах.       Он не был политиком, но его вклад в наше общество неоценим. Он был тем человеком, который стоял на страже наших традиций и убеждений, защищая их от чуждых и разрушительных идей.       Мы все знаем, что ему было всего двадцать один год, когда он пал. Для многих смерть в таком возрасте — трагедия. Но мы должны помнить, что он отдал свою жизнь за нас, за наше будущее. Он погиб в перестрелке, защищая наши ценности и идеалы от тех, кто пытался их разрушить.       Мы обещаем, что дело Флейшеростлина будет продолжено. Мы будем беречь и сохранять то, за что он боролся. Мы позаботимся о том, чтобы наше общество оставалось сильным и сплочённым.       Пусть его имя будет символом мужества, храбрости и верности своим убеждениям. Пусть его пример вдохновляет нас на новые свершения и подвиги во имя нашей страны и нашего народа.       Вечная память нашему герою!       Завершающий этап похорон — погребение — это момент, когда всё, что казалось далёким и непонятным, становится невыносимо близким. Гроб медленно опускается в вырытую могилу, и земля начинает укрывать его, словно стремясь навсегда скрыть от глаз живых. Это не просто акт прощания, это завершение жизненного пути, который навсегда останется в сердцах тех, кто провожает.       После погребения наступает время поминовения усопших. В этот момент близкие собираются, чтобы вспомнить ушедшего, разделить свои чувства и поддержать друг друга. Друзья и родственники собираются в доме умершего, где царит атмосфера скорби и одновременно надежды. Псалмы, звучащие из уст собравшихся, наполняют пространство не только печалью, но и силой веры, утешая тех, кто потерял близкого человека.       Чтение Евангелия становится ещё одним важным ритуалом. Слова Христа, прозвучавшие в этот момент, напоминают о вечности и о том, что смерть — это не конец, а начало новой жизни. Эти слова дают утешение и надежду, помогая справиться с болью утраты.       Воспоминания о прижизненных делах покойного — это способ сохранить его образ в памяти. Близкие рассказывают истории, делятся воспоминаниями, которые помогают сохранить светлую память об ушедшем. В эти минуты становится ясно, как много значил этот человек для окружающих, и как сильно он повлиял на их жизни.       В разгар всепоглощающего горя, когда мир вокруг рушился, люди часто прячут свои личные трагедии, словно боясь, что их проблемы только усилят общую боль. Они боятся добавить ещё больше страданий, опасаясь, что их слова прозвучат как соль на рану, вызывая лишь новые слёзы и вопросы: «За что мне это наказание?» Именно так случилось и сейчас.       В комнате повисло напряжённое молчание, когда Адио не выдержал и, задыхаясь от ярости, закричал:       — Ты им не сказал?!       Его голос дрожал от гнева, а глаза метали молнии. Он был на грани срыва, не в силах сдержать бурю эмоций.       Афрам, дрожа от страха и чувства вины, пытался найти слова для оправдания. Он понимал, что поступил неправильно, но его страх перед тем, чтобы сделать ещё хуже, затмевал все остальные мысли.       — Им и так было плохо, — тихо произнёс он, словно оправдываясь перед самим собой. — Я не хотел обременять их нашими проблемами.       — Наши проблемы? — повторил он, делая акцент на каждом слове. — Ты действительно считаешь, что это только забота Йоханы? Это и твоя проблема тоже, если ты не забыл, где находишься. Ты живешь среди нас, и среди нас есть Йохана. Она больна оспой, и это не просто болезнь, это угроза для всех нас. Ты не можешь просто игнорировать это, делать вид, что это тебя не касается.       Афрам прекрасно осознавал всю тяжесть и важность этой ситуации. Его сердце билось быстрее, чем обычно, а мысли кружились в голове, как вихрь. Он понимал, что его решение может изменить многое, и именно поэтому он должен был действовать.       — Хорошо, я пойду и поговорю с ней, — сказал он, стараясь придать своему голосу уверенность, хотя внутри все дрожало.       — Ты должен был это сделать давным-давно! — голос Адио звучал резко и сердито, как удар хлыста.       Афрам ушёл из деревни, где они, чернокожие рабы, служили семье Флейшеростлин на протяжении многих поколений. Он шел по дороге, которая вела к холму, где возвышался их величественный особняк. Подойдя к массивной двери, он увидел Финна и Антонию, которые стояли у входа и, казалось, ждали его.       — Добрый вечер, Афим, почему ты направляешься в сторону нашего дома? — спросил Финн, его голос был холодным и отстраненным.       Афрам стиснул зубы, но решил не поправлять его. Финн часто неправильно произносил имена своих рабов, и это было частью их повседневной жизни.       — Я бы хотел поговорить с Габриэллой, — ответил он, стараясь сохранить спокойствие.       — Она сейчас немного занята, но пойдем в дом, нам с тобой тоже нужно поговорить, — Финн произнес это с нажимом, как будто ожидал немедленного подчинения.       Афрам чувствовал себя неловко, входя в особняк семьи Флейшеростлин. Он шел по коридорам, как будто пробирался через лабиринт, полный тайн и угроз. Каждый шаг отзывался эхом в его ушах, и он чувствовал на себе взгляды слуг, которые провожали его с презрением и любопытством.       Наконец, они вошли в кабинет мистера Финна Флейшеростлина. Финн сел за массивный стол из красного дерева, его лицо было холодным и непроницаемым. Афрам опустился на диван, чувствуя себя маленьким и беспомощным перед этим величественным человеком. Антония, его жена, закрыла дверь кабинета и осталась стоять, глядя на них сверху вниз с выражением презрения на лице.       — Итак, что ты хотел сказать Габриэлле? — голос Финна был ледяным, как зимний ветер.       Афрам глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Он знал, что должен быть осторожным, чтобы не разозлить хозяина.       — Я… я хотел поговорить о том, что происходит в деревне. Мы все очень беспокоимся за наше будущее.       — Ради будущего вашей деревни?! — Финн Флейшеростлин не мог сдержать гнев и беспокойство, его голос дрожал от волнения. — Что, черт возьми, случилось?!       — Одна из самых распространенных у нас болезней — натуральная оспа, — ответил Афрам, его голос был спокойным, но в нем чувствовалась горечь.       — Натуральная оспа?! — Финн едва не кричал. — Почему я узнаю об этом только сейчас?!       — Мы практически перестали жаловаться вам напрямую, потому что понимаем, что вы все сделаете очень плохо, — ответил Афрам, не поднимая глаз.       — А я когда-нибудь делал что-то плохое, когда был в этом бизнесе?! — Финн почти кричал, его лицо покраснело от злости. — Кто дал этому негру без образования право издеваться надо мной в моем собственном доме?!       — Всякий раз, когда у нас возникают проблемы, вы стараетесь сделать все очень быстро, чтобы успеть переключиться на более любимые дела, — с упреком сказал Афрам, его глаза сверкали. — Подписать новые контракты, купить какую-нибудь интересную ерунду… Это сильно отличается от ваших отца и деда. Те, кто их нашел, говорят об этом в один голос. И только когда ваши дети начали частично участвовать в делах компании, наша жизнь улучшилась.       — Это просто… — Финн был в ярости. Он не мог поверить, что этот человек смеет так с ним разговаривать.       — Herren, поверьте, у нас есть еще одна проблема, — вмешалась в разговор Антония, ее голос был твердым и решительным.       — Что за проблема? — спросил Афрам, его взгляд стал настороженным.       — Ну, это не проблема, это решение проблемы, — уверенно заявил Финн Флейшеростлин, его голос был полон решимости.       — Вы говорите о беременности Габриэллы? — спросила Антония, её глаза горели от беспокойства.       — Да, мы говорим об этом, — кивнула Антония, её голос дрожал от волнения.       — И как вы собираетесь решать эту проблему? — с любопытством спросил Афрам, его сердце забилось быстрее от волнения.       Он сразу приготовился услышать какую-то жуткую чушь, от которой у него мурашки по коже пойдут, а волосы встанут дыбом.       — Вы оба должны были поссориться, — произнесла Антония, её слова были словно удар ножом в сердце.       — Поссоритесь? — потрясённо спросил Афрам. — Из-за чего нам ссориться?       — Это неважно, главное, что Габриэлла после этого не смогла с тобой жить и возненавидела тебя, — резко отмахнулась Антония от его вопроса.       — И в то же время ссора должна быть такой сильной, что она возненавидит своего первенца и даже будет благодарна Богу за то, что он умер, — уверенно заявил Финн, как будто речь шла о чём-то совершенно безобидном.       — Ребенок умрет? — с дрожью в голосе спросил Афрам, его глаза наполнились слезами. — Из-за чего?       — Из-за банального яда техасской гремучей змеи, — спокойно сказала Антония, показывая ему баночку с этим ядом.       Это не просто порочность, это настоящее безумие! Афрам чувствовал, как его сердце разрывается на части.       — Я отказываюсь участвовать в этом дерьме, — категорически заявил Афрам, его голос был полон боли и решимости.       Судя по их лицам, они были готовы к такой реакции с его стороны, но в их глазах промелькнула тень сомнения.       — Но почему? — спросила Антония, её голос дрожал.       — Потому что это неправильно, — ответил Афрам, его голос сорвался. — Мы найдём другой способ.       Антония, словно вихрь, ворвалась в комнату, ее шаги были резкими и решительными.       — Что ж, желаю удачи в поиске другого способа решения проблемы, — фыркнула Антония, и ее голос разнесся по комнате, как раскат грома. Она подошла к нему сзади, нависая над Афрамом, словно тень, готовая поглотить все светлое. — Но что это будет за решение? Он или она не будут приняты обществом как свои собственные. А если и будут приняты вашим обществом, то умрут в нищете и забвении. Мы предлагаем решения, которые избавят ее от страданий, Габриэллу от позора и дадут ей возможность найти по-настоящему достойного мужа. А вам подарят свободу и пять тысяч долларов Конфедеративных Штатов Америки!       Последние слова она произнесла громко и отчетливо, и воздух вокруг них задрожал от напряжения. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь ее тяжелым дыханием.       — Деньги и свобода? — спросил Афрам, его голос звучал хрипло и недоверчиво. Он смотрел на Антонию, словно не мог поверить своим ушам.       — Да, — ответила она, ее голос был холодным и решительным. — Ты получишь и то, и другое, но только если никогда не вернешься в Северную Каролину.       Ее слова прозвучали как приговор, и Габриэлла вздрогнула, словно от удара. Она подняла глаза на Афрама, в ее взгляде читалась мольба о помощи, но он лишь стоял, не зная, что сказать.       — Ты можешь начать новую жизнь, — продолжала Антония, ее голос был полон яда. — Построить карьеру, найти любовь, стать свободным человеком. Но для этого тебе придется забыть о прошлом и никогда не возвращаться туда, где тебя ждет позор и боль.       Она сделала паузу, давая Афраму возможность осмыслить ее слова. В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь их тяжелым дыханием.       — Что ты выбираешь? — спросила она, ее голос звучал, как шипение змеи. — Свободу и деньги или жизнь в тени прошлого?       Афрам молчал. Он знал, что выбор будет нелегким, но он должен был его сделать.       — Я… я не знаю, — наконец произнес он, его голос дрожал. — Я не могу это сделать.       — Ты не можешь помочь ей, — отрезала Антония. — Ты не можешь спасти ее от позора и нищеты. Но ты можешь спасти себя.       Ее слова звучали как приговор, и Афрам почувствовал, как его сердце сжимается от боли. Он посмотрел на Габриэллу, ее глаза были полны слез, и он понял, что должен сделать выбор.       — Я не могу, — тихо сказал он. — Я не хочу этого делать.       Антония вздохнула, ее лицо исказилось от разочарования.       — Тогда ты останешься здесь, в этой клетке, — сказала она, ее голос был ледяным. — И ты будешь смотреть, как она умирает, зная, что мог спасти ее, но не сделал этого.       В комнате воцарилась зловещая тишина, пропитанная ядом напряжения и боли. Антония смотрела на Афрама с такой яростью и презрением, что казалось, будто она видит перед собой не человека, а больного травоядного, который, по её мнению, должен был сам попросить хищника о милосердии. Её глаза, полные гнева и отчаяния, пронзали Афрама насквозь, словно кинжалы.       Афрам, сидя на краю стула, судорожно пытался найти выход из этой ситуации. Его мысли метались, как птицы в клетке, и он не мог сосредоточиться ни на чём, кроме своего страха и тревоги. Что делать? Как поступить? Принять решение, которое может изменить всю его жизнь и жизнь Габриэллы? В этот момент он чувствовал себя беспомощным и слабым, как никогда прежде.       Финн, сидевший напротив, наблюдал за ним с сочувствием и пониманием. Его взгляд был мягким, но в нём читалась твёрдость. Он видел, как тяжело Афраму, и хотел помочь ему найти выход из этого лабиринта. Финн знал, что Антония никогда не простит его за то, что он посмел вмешаться в её жизнь, но он также знал, что должен сделать это ради Габриэллы.       — Antonia, — наконец сказал Финн, и его голос прозвучал спокойно, но твёрдо. Антония вздрогнула и отвела взгляд от Афрама. — Пожалуйста, выйди. Нам нужно поговорить с этим молодым человеком наедине.       — Что? — её голос дрожал от гнева и недоумения. — Но я тоже родитель Габриэллы! Я не позволю вам решать её будущее без меня!       — Она и моя дочь тоже, — Финн поднял голову и посмотрел Антонии прямо в глаза. — И я тоже хочу для неё только счастья и добра.       В комнате повисла напряжённая тишина. Антония начала уходить со своего места, её глаза горели яростью. Она бросила на Афрама последний, полный ненависти взгляд и, не сказав ни слова, вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.       Когда шаги Антонии стихли, Финн повернулся к Афраму. Его лицо было серьёзным, но в глазах светилась надежда.       — Ты в порядке? — спросил он мягко.       Афрам кивнул, но его руки всё ещё дрожали. Он чувствовал себя так, словно только что прошёл через ад и вернулся обратно.       — Спасибо, — прошептал он. — Я не знаю, что бы я делал без вас.       Финн улыбнулся, но в его улыбке не было радости. Это была улыбка человека, который понимал, что впереди их ждёт ещё много трудностей.       — Давай поговорим, — сказал он, жестом приглашая Афрама сесть напротив. — Нам нужно обсудить, что мы будем делать дальше.       — Хорошо, — согласился Афрам, чувствуя, что не может больше молчать.       Финн Флейшеростлин долго смотрел на него, словно пытаясь прочесть его мысли.       — Скажи мне, Афрам, ты действительно любишь мою старшую дочь? — наконец спросил он.       Афрам вздохнул и отвел взгляд. Его голос был тихим, но решительным.       — Да, я люблю ее.       Финн кивнул, словно ожидал этого ответа.       — Ты понимаешь, что это значит? — спросил он, и его голос стал серьезным. — Это значит, что ты готов взять на себя ответственность за ее жизнь и за жизнь вашего ребенка? Готов ли ты к тому, что это может разрушить ее будущее?       Афрам задумался. Он знал, что Финн прав, но не мог отрицать свои чувства.       — Я не могу сказать точно, — признался он. — Мне нужно время, чтобы все обдумать.       Финн нахмурился.       — Время? — переспросил он. — Ты понимаешь, что у нас нет времени? Это не просто разговор, это решение, которое может изменить судьбы всех нас.       Афрам молчал, чувствуя, как его сердце сжимается от тревоги. Он знал, что должен принять решение, но боялся сделать неправильный выбор.       — Я хочу, чтобы ты подумал об этом, — сказал Финн, его голос был полон решимости. — Завтра я жду твоего ответа. Если ты скажешь «да», мы продолжим. Если «нет» — ты оставишь нас в покое.       Афрам кивнул, чувствуя, как на него давит груз ответственности.       — Хорошо, я подумаю, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно.       Финн смотрел на него с холодной яростью, его глаза сверкали в тусклом свете. Его руки сжимали плечи, словно стальные тиски, и каждое его слово звучало как удар ножа по нервам.       — Но помни, если ты кому-нибудь расскажешь, тебе конец. А если ты скажешь «нет», это будет последнее, что ты сможешь мне сказать, потому что тебе отрежут язык, — произнёс он с угрозой, его голос был тихим, но каждое слово звенело в ушах.       Холодный пот стекал по его спине, сердце бешено колотилось. Он чувствовал себя в ловушке, не зная, как выбраться из этой ситуации.       — Ты меня понял? — Финн слегка встряхнул его, и он кивнул, едва сдерживая дрожь.       — Да, — выдавил он из себя, стараясь не показать страха.       Финн отпустил его плечи и отошёл на шаг назад, его взгляд смягчился, но в нём всё ещё читалась угроза.       — Вот и хорошо. Мы друг друга поняли, — сказал он, отворачиваясь.       Финн Флейшеростлин медленно отошел от чернокожего мужчины, оставив его стоять в напряженной тишине. Мужчина, тяжело дыша, пытался собраться с мыслями после этого неожиданного разговора. Он чувствовал, как сердце колотится в груди, а разум все еще пытается осмыслить услышанное.       Финн, словно не замечая напряжения, произнес ровным, но холодным голосом:       — Ты можешь идти, дверь не заперта. Но, пожалуйста, поверни ручку в правую сторону.       Его слова звучали так, будто между ними ничего не произошло, но Афрам знал, что это не так. Он хотел уйти, но ноги не слушались, а в голове царил хаос. Он не помнил, что говорил или делал.       — Кстати, что ты собираешься делать, чтобы достать лекарство? — спросил Финн, его голос был слегка насмешливым, но в нем чувствовалась угроза.       — Афим, что за глупый вопрос? Ты говоришь так, будто в нашем штате нет фармацевтических фабрик. Или ты оспариваешь гениальность моего врача? — Финн поднял брови, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах мелькнула тень раздражения. — Все будет хорошо, можешь на меня положиться.       Афрам открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Он чувствовал себя маленьким и беспомощным перед этим человеком. Финн был не просто богатым и влиятельным, он был кем-то, кто мог уничтожить его одним движением руки. И он это знал.       Сглотнув, Афрам молча кивнул и направился к двери. Его шаги были тяжелыми, как будто он шел по тонкому льду. Он знал, что этот разговор не останется без последствий, но не мог понять, как ему справиться с этим.       Финн Флейшеростлин смотрел ему вслед, его губы изогнулись в легкой усмешке. Он знал, что его слова достигли цели. Он всегда добивался своего, и этот случай не стал исключением. Он повернулся к окну и задумчиво посмотрел на улицу, где заходящее солнце окрашивало небо в багряные и золотые тона.       — Я Афрам, а не Афим! — тихо прорычал он, его голос дрожал от гнева и обиды. Этот звук разорвал тишину, когда он вышел из кабинета мистера Флейшеростлина, словно демон, вырвавшийся из ада.       Все члены семьи Флейшеростлинов застыли на месте, их лица выражали смесь удивления и недоумения. Они видели его раньше, даже общались с ним, но сейчас, в этот момент, он казался им чужим, словно с другой планеты. Афрам, раб, который всю жизнь работал на полях, внезапно осмелился заговорить с ними, да еще и так дерзко.       Адио, один из старших братьев, посмотрел на Афрама с любопытством, его глаза горели интересом.       — Ну, ты ей сказал про нашу проблему? — спросил он, его голос был наполнен нетерпением.       Афрам, тяжело дыша, кивнул, его глаза горели решимостью.       — Да, я рассказал о проблеме прямо в лицо их руководителю. Я сказал ему все, что думаю, и пообещал, что мы все исправим. Я сказал, что мы больше не будем думать о нем плохо.       Эти слова разлетелись по комнате, как раскаты грома. Члены чернокожего сообщества, собравшиеся вокруг, смотрели на Афрама с разными выражениями лиц. Некоторые из них смотрели на него с ненавистью, их глаза горели злобой. Другие, напротив, смотрели с искренней добротой, в их взглядах читалась поддержка.       В воздухе повисла напряженная тишина. Афрам, чувствуя на себе взгляды всех этих людей, стоял прямо, его грудь вздымалась от волнения. Он знал, что только что сделал шаг, который мог изменить его судьбу и судьбу всей деревни.       — Это ты и так сказал в лицо самому мистеру Флейшеростлину? — спросил Адио, чуть не вскрикнув от ужаса и злобы. Его голос дрожал, а глаза метали молнии.       — Да, я сказал это ему в лицо и объяснил, почему мы предпочитаем решить проблему сами или попросить его детей как-то помочь нам, — спокойно ответил Афрам.       Его голос звучал уверенно, но в нём проскальзывала нотка недоумения. Он искренне не понимал, почему Адио так разволновался.       — О, молодёжь ничего не знает, а мы все — родители с куриными мозгами, — расстроенно сказала Адио. Её лицо исказилось от гнева и разочарования. — Семья Флейшеростлин всегда заботится о нас, и когда мы проявляем к ней малейший признак неуважения, она всегда наказывает нас.       — И как она нас накажет? — спросил мальчик лет пяти, его голос дрожал от волнения.       — Не волнуйся, сынок, я не позволю им прикоснуться к тебе, — пообещала мать сыну, её голос звучал твёрдо и решительно.       — Я не знаю, как они собираются нас наказать, — растерянно сказал Адио. Его лицо побледнело, а глаза наполнились страхом. — Но я знаю, что будущие поколения не посмеют что-то упустить, даже в шутку. Они будут помнить, что за каждое слово и поступок придётся платить.       Повисла тяжёлая тишина. Все понимали, что Адио говорит правду. Семья Флейшеростлин была не просто рабовладельцы, они были силой, с которой нельзя было не считаться. Они были теми, кто решал судьбы, кто определял, кому жить, а кому умирать. И если они решали наказать кого-то, то этот человек мог забыть о спокойной жизни.       — Но мы же ничего плохого не сделали, — тихо сказал мальчик, его голос дрожал.       — Это не имеет значения, — отрезала Адио. — Важно то, что они думают. И если они думают, что мы проявили неуважение, то они накажут нас.       Все начали смотреть на Афрама с такой ненавистью и злобой, что казалось, будто их глаза готовы были испепелить его на месте. Эти чувства, как тёмные тени, проступали на их лицах, превращая их в мрачные маски. Даже в его снах, когда он засыпал, эти эмоции могли проявиться в самых страшных чертах, как чудовища, прячущиеся в глубине его подсознания.       Шестидесятидвухлетняя жена Адио, Имазефа, была единственной, кто попытался защитить мальчика, на чью голову и так свалилось столько бед. Любовь с бледнолицей женщиной, смерть его матери и, наконец, беременность от него этой самой женщины — всё это превратило его жизнь в бесконечный кошмар. Имазефа встала перед ними, словно стена, готовая защитить своего сына от их гнева.       — Наказание от семьи Флейшеростлин никогда не было чрезмерным, — её голос звучал твёрдо и уверенно, несмотря на страх, который она, возможно, испытывала. — За исключением тех случаев, когда кто-то дрался или устраивал саботаж. Но даже после таких проступков наша жизнь всегда улучшалась. Мы учились на своих ошибках и становились сильнее.       Некоторые из присутствующих, те, кто помнил более спокойные времена, когда семья была единой, подтвердили её слова. Но гнев, который горел в глазах большинства, не угасал. Их ненависть к Афраму была как яд, который они не могли изгнать из своих душ.       Постепенно, один за другим, они начали расходиться по домам. Их шаги были тяжёлыми, а лица — мрачными. Они ложились спать, но не для того, чтобы отдохнуть. Завтрашний день обещал быть ещё более тяжёлым, и им нужно было набраться сил, чтобы справиться с новыми испытаниями.       В фамильном поместье Флейшеростлин, как и во всех домах, гас свет, и царила тишина. Здесь, как и большая часть населения земли, обитали люди, чьи дни были наполнены светом и активностью, а ночи — сном. В это время, когда луна поднималась в небо, словно величественный страж ночи, мир оживал. Летучие мыши, хищные птицы, такие как ястребы, соколы, орлы, скопы, грифы и совы, начинали свой таинственный танец. Их глаза сверкали в темноте, а крылья бесшумно разрезали воздух. Королева тьмы, луна, была их проводником и защитником. Она освещала путь тем, кто не спит в ночи, и для некоторых людей была не просто символом, а настоящим источником вдохновения.       Для некоторых обитателей поместья ночь была временем не только охоты и бдительности, но и начала новой главы. Габриэлла Флейшеростлин ощущала это особенно остро. Она стояла у окна своей темной комнаты, глядя на луну, которая сегодня казалась особенно яркой. В ее глазах горел огонь решимости, а сердце билось быстрее.       — Мне пора идти, — тихо сказала она себе, словно боясь нарушить тишину.       Ее голос звучал уверенно, но в нем чувствовалась дрожь. Габриэлла знала, что впереди ее ждут испытания, но она была готова. Она была готова начать новую жизнь, оставив позади тени прошлого и страх перед неизвестностью.       Лунный свет мягко освещал ее лицо, подчеркивая решимость и внутреннюю силу. Габриэлла сделала глубокий вдох и шагнула вперед. Она знала, что впереди ее ждут опасности и трудности, но она была готова к ним. В этот момент она почувствовала, что луна, словно древний союзник, поддерживает ее.       Габриэлла вышла из комнаты и направилась к двери. Ее шаги были уверенными, а сердце билось в такт с ритмом ночи. Она знала, что впереди ее ждет новый мир, полный возможностей и тайн. И она была готова к этому, как никогда прежде.       Габриэлла Флейшеростлин шла по узкой тропинке, которая вела в негроидную деревню. Вокруг царила тишина, лишь изредка нарушаемая легким храпом спящих жителей. Свет луны едва пробивался сквозь густую листву деревьев, создавая причудливые тени на земле. Габриэлла чувствовала, как сердце бешено колотится в груди, а в голове роятся мысли о том, что она делает и что ее ждет впереди.       Добравшись до дома, где родился и вырос ее любимый Афрама, она остановилась перед дверью. Дом выглядел так же, как и всегда — простой, но уютный. Но Габриэлла знала, что за этой дверью скрывается нечто большее. Здесь жил мужчина, который был для нее всем. Мужчина, который скоро станет отцом ее ребенка.       Она постучала в дверь, и через несколько секунд та открылась. На пороге стояла младшая сестра Афрама, Макена. Ее глаза были сонными, но в них читалось удивление.       — Габриэлла? — спросила она, пытаясь скрыть зевок. — Что ты здесь делаешь в такой час?       — Тише, — прошептала Габриэлла, оглядываясь по сторонам. — Я пришла к Афраму. Ты можешь разбудить его?       Макена нахмурилась. В ее голосе послышалось раздражение:       — О, почему это нельзя сделать завтра?       — Потому что иначе они нас заметят, — ответила Габриэлла, стараясь говорить как можно спокойнее. — И тогда все будет кончено.       Макена прищурилась, словно пытаясь понять, о чем говорит Габриэлла.       — Нас? — переспросила она. — Ты пытаешься сбежать?       — Просто попроси его прийти ко мне, — процедила Габриэлла сквозь стиснутые зубы.       Макена фыркнула, но, заметив решимость в глазах Габриэллы, решила не спорить. Она развернулась и пошла вглубь дома, оставив Габриэллу стоять на пороге. Через несколько минут она вернулась, ведя за собой сонного Афрама.       — Афрам, вставай, — сказала она, толкая его в плечо. — Твоя белая курица пришла и закудахтала у нашей двери.       Афрам сонно потер глаза и уставился на сестру.       — Макена, ты знаешь, который час? — спросил он, зевая. — Я не в настроении выслушивать твои глупые шутки.       Макена, не говоря ни слова, просто выдернула у него из рук одеяло и бросила на пол.       — Объясни это ей, а не мне! — рявкнула она, сложив руки на груди.       Афрам непонимающе посмотрел на сестру, а затем перевел взгляд на Габриэллу. Она стояла перед ним, одетая в простое платье, которое едва прикрывало ее колени. Ее глаза блестели в свете луны, а на щеках горел румянец.       — Габриэлла, что ты здесь делаешь? — спросил он, делая шаг вперед.       Она не ответила сразу. Вместо этого она сделала глубокий вдох и посмотрела ему прямо в глаза.       — Я пришла за тобой, — прошептала она, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. — Я не могу больше жить без тебя здесь.       Афрам замер, словно не веря своим ушам. Он сделал еще один шаг вперед и протянул руку, чтобы коснуться ее лица.       — Габриэлла… — прошептал он, и в его голосе прозвучала нежность. — Ты уверена?       Она кивнула, не в силах больше сдерживать слезы.       — Я люблю тебя, — сказала она, и ее голос дрогнул. — И я хочу быть с тобой, несмотря ни на что.       Афрам улыбнулся, и в его глазах вспыхнул огонь. Он обнял ее, прижав к себе так крепко, словно боялся, что она исчезнет.       — Ты моя, Габриэлла, — прошептал он, уткнувшись лицом в ее волосы. — И я никогда не отпущу тебя.       Момент счастья и доброты был мимолетным, как вспышка света в пасмурный день. Афрам перестал улыбаться, но его объятия остались теплыми, хотя и отстраненными. Габриэлла почувствовала, как что-то изменилось, но не могла понять, что именно.       Они сидели в старом саду, где ветви деревьев шептались на ветру, а цветы источали сладкий аромат. Габриэлла заметила, как Афрам задумчиво смотрит вдаль, словно пытаясь разглядеть что-то за горизонтом.       — Афрам, что случилось? — тихо спросила она, пытаясь поймать его взгляд.       Он повернулся к ней, и его глаза были полны печали и решимости.       — Я только что понял, что не могу уйти, — сказал он, его голос был ровным, но в нем слышалась боль.       Габриэлла почувствовала, как ее сердце сжалось от тревоги.       — Почему? — спросила она, стараясь скрыть дрожь в голосе.       — Если я убегу, то все они будут наказаны, — ответил он, глядя ей прямо в глаза. — Не только мои родители, но и твои. Они не остановят меня, потому что боятся. Они будут думать, что это их вина, что они не смогли удержать меня. А если я убегу, то это станет их позором.       Габриэлла замерла, не зная, что сказать. Она понимала, что Афрам говорит правду, но от этого становилось только хуже.       — А что будет после рождения нашего ребенка? — спросила она, чувствуя, как страх сжимает ее горло.       Афрам вздохнул и отвел взгляд.       — Твои родители… Они хотят избавиться от позора, — сказал он, его голос стал тише. — Они хотят, чтобы наш ребенок умер.       Габриэлла почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.       — Что? — прошептала она, не веря своим ушам. — Они хотят убить нашего ребенка?       Афрам кивнул, его лицо было каменным.       — Они думают, что это единственный способ спасти семью от унижения. Они хотят, чтобы ты была счастлива, что твой первый ребенок умер, не познав ужасов этого мира.       Габриэлла не могла поверить в то, что слышит. Ее сердце разрывалось от боли и отчаяния. Она чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, но не могла позволить себе плакать.       — Как ты можешь это говорить? — прошептала она, чувствуя, как ее голос дрожит. — Ты же обещал, что мы будем вместе.       Афрам посмотрел на нее с грустью и любовью.       — Я обещал, что мы сбежим, — сказал он. — Но я не могу оставить тебя одну. Я не могу позволить им сделать это с тобой. Я найду способ защитить тебя и нашего ребенка.       Габриэлла посмотрела на него с надеждой и страхом.       — Куда мы пойдем? — спросила она.       Афрам улыбнулся, но в его глазах была решимость.       — Мы уедем далеко отсюда, — сказал он. — Туда, где нас никто не найдет. Мы будем жить свободно, как птицы в небе. Главное — держаться подальше от этой семьи.       Габриэлла почувствовала, как внутри нее загорается надежда. Она знала, что Афрам не предаст ее. Она знала, что он готов бороться за их будущее, несмотря ни на что.       Габриэлла Флейшеростлин, с тяжелым сердцем и ноющей душой, отправилась в родовое поместье, где семейство Флейшеростлин жило на протяжении многих поколений. Ее сердце было переполнено смесью тоски и надежды, ведь она знала, что впереди ее ждут не только радостные встречи с родными, но и болезненные воспоминания, которые она так долго пыталась забыть.       Афрам, вернувшись в свой дом, который когда-то был его крепостью, а теперь превратился в пустую оболочку, почувствовал, как внутри него поднимается волна гнева и отчаяния. Он медленно прошел через комнаты, каждая из которых хранила следы его жизни и жизней тех, кто был до него. Внезапно его взгляд остановился на Макене, которая стояла в углу, опустив голову и сжимая в руках платок, пропитанный слезами.       — Ты покидаешь нас? — ее голос дрожал, как хрупкий лист на ветру.       Афрам замер, словно его пронзили тысячи невидимых игл. Он оглянулся, словно ища поддержки или оправдания, но вокруг была лишь пустота. Открытая дверь, ведущая наружу, манила его, обещая свободу и освобождение от оков прошлого. Но он знал, что не может уйти.       — Нет, — ответил он, его голос был полон боли и решимости. — Я не оставлю вас.       Макена посмотрела на него с недоверием и горечью. Ее глаза, полные слез, сверкали, как два драгоценных камня, полные боли.       — Не лги мне, — крикнула она, ее голос дрожал от ярости и обиды. — Я все слышала. Ты можешь уйти в любой момент. Мы для тебя мусор!       Эти слова, как острый нож, вонзились в его сердце. Он почувствовал, как его душа разрывается на части, и он не знал, как исправить то, что уже было разрушено. Он шагнул к ней, пытаясь обнять, но она отпрянула, как от огня.       — Макена, — прошептал он, его голос дрожал. — Ты не понимаешь…       — Я все понимаю, — перебила она его, ее голос был полон горечи и разочарования. — Ты всегда был для нас чужим. Ты никогда не был нашим.       Она развернулась и побежала в свою комнату, захлопнув за собой дверь с такой силой, что стены дома задрожали. Афрам остался стоять на месте, чувствуя, как его сердце разрывается на части. Он знал, что должен что-то сделать, но не знал, что именно. Он начал стучать в дверь, его кулаки дрожали от гнева и отчаяния.       — Макена, открой! — кричал он, его голос срывался. — Я не уйду. Я не оставлю тебя.       Но ответа не было. Он понял, что она не откроет дверь. Она заперлась в своей комнате, как в клетке, и не хотела его видеть. Он сел на пол, прислонившись к стене, и закрыл лицо руками. Его глаза были полны слез, но он не мог плакать. Он не знал, что делать дальше.       Он не мог уйти. Он не мог оставить Макену и остальных. Но он также не мог остаться здесь, зная, что его присутствие причиняет им боль. Он был между двух огней, и каждый шаг казался ему предательством. Он сидел так долго, пока за окном не начало светать. Что такое утро? На первый взгляд, это просто переход от ночи к дню, время, когда солнце медленно поднимается над горизонтом, заливая мир мягким светом. Но для семьи Флейшеростлин утро было чем-то гораздо большим. Это было тихое и особенное время, когда они собирались вместе за столом, наслаждаясь ароматным чаем или крепким кофе, хрустящей выпечкой и блюдами, которые только что приготовили рабы, встававшие на несколько часов раньше, чтобы порадовать своих хозяев. Это был момент, когда можно было насладиться покоем и гармонией, прежде чем мир вокруг оживет. Но это утро было особенным не только из-за этих привычных ритуалов. Оно было особенным из-за первых слов, сказанных Финном Флейшеростлином. Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба, разрушая привычную тишину и заставляя всех присутствующих вздрогнуть. — Что это, черт возьми, такое?! Финн держал в руках письмо от Адама, которое только что принес слуга. Его лицо было искажено гневом и недоумением. Он швырнул письмо на стол так, что оно едва не разлетелось на куски. Все в комнате замерли, не понимая, что происходит.       Это письмо лежало на подушке кровати вашего сына, — ответил чернокожий раб, его голос дрожал от волнения.       Его глаза были полны печали и тревоги, словно он нес в себе тяжелую тайну.       — Я знаю, кто я, тот, кто написал это письмо…       Финн резко прервал его, его голос был холодным и жестким. «Почему никто не задержал его? Почему никто не попытался остановить его?» Его лицо исказилось от гнева, и он сжал кулаки, словно готовясь к драке.       Октавия, дочь Финна, подошла ближе и осторожно коснулась письма.       Папа, на обороте страницы еще текст, — сказала она, указывая на листок дрожащей рукой.       Финн обернулся к ней, его глаза горели яростью.       — Не трогай это письмо! — закричал он, его голос эхом разнесся по комнате. — Ты слышишь меня? Не трогай эту проклятую бумагу!       Октавия вздрогнула от его крика, но не отступила.       — Хорошо, я не буду трогать бумагу, — прошептала она, стараясь успокоить его. — Но ты прочтешь нам письмо, хорошо? — спросила она, ее голос был полон надежды и мольбы.       Финн замер на мгновение, его взгляд метался между письмом и дочерью. В его глазах мелькнула тень сомнения, и он медленно кивнул.       — Хорошо, — сказал он, его голос был холодным, но в нем чувствовалась усталость. — Я прочту вам письмо.       Комната погрузилась в напряженное молчание. Все присутствующие — Финн, Октавия, их мать и чернокожий раб — ждали, затаив дыхание. Октавия села на край кровати, ее глаза были полны ожидания и страха. Финн взял письмо в руки, его пальцы дрожали, когда он разворачивал листок.       Финн начал читать его вслух, его голос дрожал от ярости и разочарования. С каждым словом напряжение в комнате нарастало.

«Дорогие родные,

Я хочу поделиться с вами своим решением. Я, Адам Георг Иоганн Флейшеростлин, принял решение вступить в армию. Я хочу защищать наш дом и наши идеалы.

Мы все помним, как мой брат отдал свою жизнь, сражаясь за нашу страну. Я не могу позволить, чтобы его жертва стала бессмысленной. Я хочу быть там, где моя помощь нужна больше всего, чтобы внести свой вклад в защиту Конфедеративных Штатов Америки.

Знаю, что это непростое решение, и оно может вызвать у вас беспокойство. Но я уверен в своём выборе и хочу, чтобы вы гордились мной. Я буду делать всё возможное, чтобы вернуться к вам живым и здоровым.

С любовью,

Адам».

      Антония Флейшеростлин стояла в центре комнаты, ее глаза метали молнии, а голос дрожал от гнева. Она только что выслушала письмо, которое ее муж зачитал вслух перед всеми присутствующими. Содержание письма было настолько шокирующим, что у всех собравшихся перехватило дыхание.       — Он сошел с ума! — воскликнула Антония, ее голос эхом разнесся по комнате, как гром среди ясного неба. — Никого из вас не отправят в армию! Только через мой труп! Вы слышите меня?!       Ее слова повисли в воздухе, как тяжелые камни, которые невозможно поднять. Все присутствующие, включая ее мужа, смотрели на нее с недоумением и страхом. Никто не ожидал такой реакции.       — Что вы наделали?! — продолжала Антония, ее голос срывался на крик. — Вы понимаете, что это значит?! Вы понимаете, что будет на вашей совести?!       Она обвела взглядом присутствующих, словно пытаясь заглянуть каждому в глаза и увидеть, осознают ли они всю серьезность ситуации. Но никто не решался ответить. Все молчали, чувствуя себя виноватыми и беспомощными.       — Но в пользу Адама я скажу, — добавила Антония, немного смягчившись, но все еще не скрывая своего гнева. — Он действительно повзрослел.       Эти слова прозвучали как пощечина. Все присутствующие переглянулись, пытаясь понять, что она имеет в виду. Адам, младший сын Флейшеростлинов, всегда был немного наивным и мечтательным. Но сейчас, когда его мать признала, что он повзрослел, это звучало как признание его права на самостоятельность и ответственность.       — Что ж, — сказала Антония, тяжело вздохнув. — Нам нужно решить, что делать дальше. Но одно я знаю точно: я не позволю вам отправить моих детей на войну. Это моя последняя воля.       В течение долгих месяцев они неустанно искали Адама Флейшеростлина, но все было напрасно. Никто не знал, кто он такой, пока не наступил последний день года, когда разразилась битва при Сакраменто, штат Кентукки. Эта битва стала эпическим завершением года, наполненного жестокими сражениями между северными штатами Соединенных Штатов Америки и мятежными южными штатами, известными как Конфедеративные Штаты Америки.       Столкновение началось с дерзкой атаки кавалеристов полковника Натана Бедфорда Форреста. Они стремительно атаковали, окружили и разбили отряд федеральной армии численностью около пятисот солдат под командованием майора Эли Мюррея. Эта битва стала символом мужества и решимости южан, но также и примером их жестокости и безжалостности.       Кавалерия Конфедерации, под предводительством Форреста, насчитывала от двухсот до трехсот человек. Их атака была стремительной и безжалостной. Они не оставили ни малейшего шанса на спасение отряду федеральной армии. Форрест лично возглавил кавалерийскую атаку, подавая сигнал горнисту, который разносил звуки битвы по всей округе.       Когда кавалерия Конфедерации приблизилась к Сакраменто, сторонница по имени Молли Морхед сообщила им, что силы Союза поили своих лошадей неподалеку. Эта информация стала решающей. Форрест решил атаковать без промедления.       Первый выстрел Форреста прозвучал как гром среди ясного неба. Он лично возглавил атаку, ведя своих людей вперед. Его храбрость и решимость вдохновляли всех вокруг. Он был настоящим лидером, готовым пожертвовать собой ради победы.       Силы, находившиеся на фланге, были втянуты в ожесточенный рукопашный бой с уже бегущими войсками Союза. Это был настоящий хаос. Солдаты, еще недавно полные решимости, теперь в панике бежали, пытаясь спастись от натиска кавалеристов.       В свидетельстве очевидца, рядового конфедерации Джеймса Хаммера, можно найти удивительные подробности. Хаммер рассказывает, что Форрест лично убил девять вражеских солдат, несмотря на то, что из-под него была выбита лошадь. Его мужество и отвага стали легендой.       Итог этой битвы был ясен — победа Конфедерации. Но за этой победой скрывалась огромная цена. Многие солдаты погибли, многие были ранены, а многие потеряли своих товарищей. Эта битва оставила глубокий след в сердцах всех участников и стала символом борьбы за свободу и независимость.       Адам Георг Иоганн Флейшеростлин был настоящим героем той битвы. Он не просто сражался за свободу и независимость, он делал это с душой и сердцем, проявляя лучшие качества, которые только может иметь солдат. Его мужество и отвага были невероятными. В битве при Сакраменто он действовал как удав: его ловкость и стремительность поражали всех. Но самое удивительное было в его улыбке и шутках. Он умел поднять настроение даже в самые мрачные моменты, и это делало его настоящим героем в глазах всех солдат. Именно поэтому его прозвали «весельчак Эдди».       Но почему же его называли «забавный Эдди»? История его появления в армии началась с маленького обмана. Когда он завербовался, он решил использовать вымышленное имя «Эдвард Констасон». Он думал, что это будет просто шутка, но она обернулась неожиданными последствиями. Во время собеседования он решил признаться в своем обмане, и это стало началом его испытаний.       Его семья, Флейшеростлины, была потрясена, узнав о его поступке. Они не могли понять, как их сын мог так поступить. Но, несмотря на все обиды и боль, они не могли не признать его мужество и решимость. В конце концов, они решили простить его и позволить ему служить дальше на благо Конфедеративных Штатов Америки.       Это был непростой разговор, полный эмоций и переживаний. Но в итоге они нашли в себе силы простить его и поддержать. Адам понял, что его семья всегда будет рядом, несмотря на все ошибки и трудности. Он осознал, что его имя и прошлое — это лишь малая часть того, кто он есть на самом деле. Главное — это его мужество, отвага и готовность защищать свою страну и близких.       С тех пор «забавный Эдди» стал символом не только веселья и шуток, но и силы духа, мужества и верности своим идеалам. Его история напоминала всем, что даже в самых трудных ситуациях можно найти свет и надежду, если верить в себя и своих близких. И его имя навсегда останется в сердцах тех, кто знал его и сражался рядом с ним.       Они начали писать друг другу откровенные письма, наполняя их теплом и добротой — тем, чего так не хватало в годы войны. В этих письмах они делились самыми сокровенными мыслями и чувствами, поддерживая друг друга и восполняя нехватку близких людей.       Семья Флейшеростлин стала символом самоотверженности и патриотизма. Их вклад в дело Конфедеративных Штатов Америки был неоценим. Они не просто жертвовали деньги, они вкладывали душу в каждую монету, каждую посылку. Их дом превратился в центр сбора помощи: одежда, продукты, медикаменты — всё это отправлялось на фронт, чтобы поддержать солдат в их борьбе за свободу.       Каждая посылка, которую они собирали, была наполнена не только материальными благами, но и теплом, заботой и надеждой. Семья Флейшеростлин понимала, что их усилия могут спасти жизни, дать солдатам силы продолжать сражаться. Они знали, что их вклад — это не просто помощь, это поддержка, которая может изменить ход войны.       Их дом стал настоящим центром притяжения для всех, кто хотел помочь. Люди приходили сюда не только с деньгами и вещами, но и с историями, с рассказами о своих близких, которые тоже были на фронте. В этом доме звучал смех, раздавались песни, здесь царила атмосфера единства и взаимопомощи.       Каждый раз, когда очередная посылка отправлялась на фронт, семья Флейшеростлин чувствовала гордость и радость. Они знали, что их усилия не пропадут даром, что они делают всё возможное, чтобы помочь своим соотечественникам. Их дом стал символом надежды для всех, кто верил в победу.