Поцелуй или выстрели, но, пожалуйста, искренне.

✁⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯ Холодно - Лампабикт ⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯✞

      Промозглый декабрь. Снег растаял и превратился в лёд уже по пятому кругу. Земля слегка припорошила белым слоем неприглядную грязь Воронежской глубинки. Однако, Гоше было поебать на окружающую чернь, он даже видел в этом свою особую романтику. Но сейчас парень думал лишь о том, как не ёбнуться на какой-нибудь очередной ледяной подлянке, спрятанной под снегом. Нет, расквасить нос в очередной раз он не боялся. Гораздо ссыкотнее было за новые, естественно, адидасовские штаны. Эти были не обычные, а утеплённые специально для межсезонья. Опустим то, что на дворе уже зима. Так вот если он порвёт эти, то придётся всю оставшуюся зиму щеголять в тонких, а там и застудить чего-нибудь не далеко. Не то чтобы он горел желанием иметь потомство (алё, всего двадцатник, какие дети), но мать таким прискорбным известием расстраивать совсем не хотелось.       Спереди шли несколько пацанов, которых Гоша считал своими корешами по большей части именно потому, что те давным давно оккупировали его район и держали там свою власть ещё со времён отцовской молодости. Поколения сменились, но ничего в корне так и не поменялось. Они двигали в сторону окрестных гаражей, что считался их частым местом сбора. Далее обычно было два путя. Либо они совершали обход района, по пути заскакивая в продуктовый за извечным набором пиваса и семок, ну и сушёной рыбки, если вдруг у кого-то оставались деньги. Либо, если у старшего из них нет дел и его гараж свободен, то оставались тут же, отправляли гонца из своих в магаз за всё тем же набором и устраивали кайфовый бухич.       Гашиш – как его звали свои – жил так лет с десяти, потому привык и даже стал испытывать неопределённое удовольствие. Он знал, что столь неординарная субкультура, к которой он исконно относится, достаточно агрессивна по своей природе, но это его не сильно напрягало. Сам Гоша не злился без повода и в общих нападках на тех, кто выглядел или вёл себя не по понятиям, часто занимал место простого наблюдателя. Но вот в драках никогда не стоял на месте и активно доказывал своё место в банде, бывало, раздирая костяшки и не только в мясо.       Если вы до сих пор не поняли о какой субкультуре идёт речь, то добро пожаловать в Россию к её завсегдашним отщепенцам – гопарям, держащим все остальные более неформальные группировки в страхе.       Гоша – классический пример гопоты из русской глубинки. Русые волосы под машинку, шрам на брови и губе, речь с матовым покрытием, любимый адик даже в суровые морозы, кортаны, семечки, пивасик и, конечно, родимая гомофобия. Всё как надо. До своих 20-ти годков вёл житие по кодексу пацана, ни шагом в лево или в право. Всегда считал себя настоящим пацаном – не тупым, а в меру образованным (почти вот окончил шарагу, и ничего страшного, что оставили на второй год из-за вечных прогулов, всего годик остался и будет он официально инженером-электриком), отчасти своенравным, но в пределах дозволенного (потому что загреметь в тюрячку за разбой и грабежи как батя он пока не хотел), в общем-то был безусловно «правильным» и надежным мужчиной, как таких как он считала своя братва.       Проживал он в старой коммуналке с несколькими непременно маргинальными соседями за дверью и своей матерью в крохотной комнатушке. Матушка только изредка появлялась дома, ибо работала швеёй в ателье неподалёку и, чтобы зарабатывать на жизнь не впроголодь, брала смены даже в законные выходные, поэтому парень на тесноту не жаловался.       Сначала Гошка на неё обижался, потому что для подростка видеть собственную мать раз в неделю – это крайне хуёвое развитие событий. Тем более, кроме неё из семьи никого и не было. Батька-то отправили на нары ещё когда пацану было шесть. А там такой колоритный персонаж, что за плохое поведение и сбывание наркотиков планомерно накручивали по пять лет уже как раза четыре, так что выйти отцу суждено ещё точно не скоро. Про других родственников парень никогда вообще не слышал. По отцовской линии и подавно. Мать только один раз сказала, что сбежала с его батей из своего отчего дома ещё по молодости и больше ни с кем не общалась. Да и те, видно, не особенно хотели с ними яшкаться, потому что отец ещё с самого начала был криминальной личностью, а мать плевать хотела на мнение родни и даже когда мужа посадили, оказалась слишком гордой, чтобы идти за помощью к родителям. Вот и жили теперь одни одинешеньки в какой-то глухой дыре. Но делать нечего, Гошик привык чувствовать себя сиротой при живой семье. Зато вон есть пацаны. Каждый раз как он вновь погружался в депрессивные мысли от бесконечной брошенности, сразу же выходил к ним и жизнь уже не казалась такой тоскливой. Да, компании подобного типа все вокруг постоянно называли «плохими», да и сам Гоша не сказал бы, что имел прямо-таки близкие дружественные связи с кем-либо из пацанов, однако от раздирающего одиночества они, хоть и не на долго, но спасали.       Задумавшись, Гашиш почти впечатался лицом в широкую спину спереди идущего. Осмотревшись, он заметил троих пареньков в далёком от пацанского понимания прикиде на детской площадке. Как только один из его банды нетерпимо сплюнул в сторону чужаков и прищурился, Гоша понял, что запахло жареным и лучше бы этим ребятам по-быстрому съебаться от греха подальше. Но парни на площадке, увы, мыслей не читали и даже не подозревали, что в этот самый момент их уже взяла на карандаш местная банда гоп-авторитетов.       Естественно, пацаны перестроили свой маршрут и пошли к незнакомцам показывать кто тут главный.       Приблизившись вслед за своими, Гоша сначала определил происхождение группы как готы, ибо те сплошь и рядом были усеяны цепями и целиком выряжены в чёрный, а затем вдруг узнал одного из них. Это был паренёк из соседнего падика. Странный юноша на вид не сильно младше, дымящий как паровоз при любом удобном случае. Тот иногда здоровался с Гашишом, если они изредка сталкивались по вечерам или утрам, и пугал его своим вусмерть прокуренным "Салют". Конечно, Гоша тоже курил (как тут не закурить, живя в России), но не замечал за собой сильных изменений в голосе. Может быть, парню по роду бас передался, кто знает. Помимо тембра, Гоша неоднократно замечал в стиле одежды юнца ужасную схожесть в небезызвестной готической субкультурой, но списывал всё на свою излишнюю, в силу воспитания улицами, подозрительность. Однако сейчас всё становилось на свои места. И хоть по правилам с неосторожно заходящими на их территорию принято не церемониться, пиздить знакомого ему не особо хотелось. Особенно когда подведённые чёрным выразительные янтарно-малахитовые глаза обратились к нему самому и паренёк слегка дёрнул уголком рта в почти незаметной приветственной улыбке. На душе внезапно стало как-то паршиво и на этот слишком наивный, для человека в столь затруднительной ситуации, жест Гоша сумел только неопределённо сжать губы.       – Чё каво, ребятушки? Какими судьбами тут у нас? Вам напомнить чей это район?: посыпался град вопросов с подковыркой от основательно недружелюбно настроенного пацана из их шайки.       – Воу-воу, полегче. Мы просто ждём друга. Сейчас ретируемся.: расправил плечи какой-то высокий парень, рассчитывая силы пока бегал глазами сначала по своим друганам, а затем по всей компании спереди, коих было явно больше – шесть человек.       – А нам поебать кого вы там ждёте, пидорасы. Даю вам три секунды. Если не съебёте, то будем разговаривать по-другому.: следуя негласной общей привычке, в очередной раз сплюнул другой гопарь, разминая шею.       – Но мы же не успе...       – Раз.: перебил одного из готов тот и начал считать: Два.       Глаза парней моментально стали по пять рублей и они не сговариваясь ринулись бежать кто куда.       – Три. Пизда вам.: окончил гопник, с разъярёнными горящими глазами и едкой усмешкой кидаясь вдогонку за одним из так невовремя попавшихся на глаза пареньков. Конечно же, готы не успели смыться, а банда смехотворным количеством времени, в которое и чихнуть-то было сложно уложиться, лишь глумилась над теми, в очередной раз выражая своё превосходство.       Тогда догнали всех кроме знакомого Гоши. И нет, не потому что тот был самым быстрым. Гашиш и сам не сможет объяснить природу своего поступка, но дело в том, что как только он догнал соседа, который стремился попасть к себе в подъезд, уже приготовив ключи, то недолго думая запихнул парня внутрь и, оглянувшись по сторонам, забежал за ним. Он правда понятия не имеет зачем это сделал, ведь испокон веков был в первых рядах как раз тех, кто в таких ситуациях месит рожи. Но внутреннее отторжение самой мысли о причинении вреда знакомому, совсем обычному, даже отчасти доброжелательному и спокойному пареньку, заставляло идти на самые опрометчивые поступки.       – Ты...нахуя за мной пошёл? Навалять что ли хочешь?: стараясь отдышаться и облокачиваясь на лестничные перила, спросил своим по-обычаю грузным басом брюнет. Хмуря брови, он прожигал дыру в застывшем на месте Гоше, который и сам не знал "а нахуя".       – Сигаретки не найдётся?: тяжело выдохнул он, пихая заледеневшие пальцы в карманы олимпийки и не спеша отвечать на заданный вопрос.       Парень внимательно осмотрел высокую фигуру с ног до головы прищуренным взглядом и, видно что-то для себя решив, потянулся к сумке через плечо, откуда достал пачку синего винстона и зажигалку с полустёршимся серебристым черепом. Так же молча он приоткрыл пачку и протянул соседу. Дождавшись когда Гашиш вытащит одну из сигарет, он взял одну и себе, после чего развернулся и зашагал на этаж выше к подъездному окну. Гошик проследил за готом глазами, хмыкнул и побрёл за ним.       Пока одна шайка гонялась за другой, световой день, который в декабре и так длился от силы часа четыре, уже подходил к своему логичному завершению и на поблёскивающую снежной шапкой землю опускались непроглядные сумерки. В их районе было всего несколько рабочих фонарей, два из которых постоянно мигали, а остальные стояли у дороги, так что подъезд, кроме пары зажжённых сигарет, почти ничего уже не освещало. Это, впрочем, было и к лучшему, ибо глаз совершенно не радовал ни его обшарпанный вид, ни роспись в виде современного искусства корявых граффити с подтёками, ни крайне увлекательная новостная сводка, утверждающая, что Анжелка из тридцать первой шлюха увлекается случайными половыми связями, а Серёжка из пятьдесят пятой лох весьма невезучий приятель.       В ширину подъезд был совсем узким. Немного больше самого окна. Развернуться здесь было проблематично и парням оставалось только стоять боком, стараясь не выдыхать табачный дым прямо друг другу в лицо, для этого всё-таки была предназначена приоткрытая форточка.       Сначала они молчали, но когда первая сигарета догорела почти до фильтра, брюнет предложил ещё по одной и Гашиш согласился, ибо не в его принципах от халявы отказываться. После этого разговор всё же завязался и первым его начал, как ни странно, гот.       – Ты так и не ответил. Зачем? Мне казалось, что ты гонялся за мной, чтобы вписать по роже разок другой.: задал вопрос парень, чем обратил на себя внимание Гоши, глаза которого теперь просто не могли не зацепиться за слабо освещённое лицо буквально в шаге от него. Они впервые были так близко. Вслед за новой подожжёной сигаретой, в голове Гоши вспыхнуло необъяснимое ощущение дежавю. Было что-то в юноше знакомое, но не по-обычному. Воспоминания будто исходили из глубокого детства, отдаваясь теми неповторимыми запахами и образами, которые ни с чем не спутаешь. Но разбираться с тем, откуда такие странные ассоциации возникли Гашиш не стремился. Может, просто показалось. Сейчас всё естество подалось исключительно в созерцание.       Его кожа в полумраке с неярким красноватым огоньком от сигареты приобрело более живой оттенок. До этого кожа казалась совсем бледной, будто на неё нанесли побелки, таким образом стараясь спрятаться за неестественной маской. Скорее всего, это было что-то из косметики, чем обычно пользуются девчонки. Ведь логично, что если этот парень может красить глаза, то и со всем остальным справляется не хуже. Хотя, справедливости ради, Гошка бы не стал кривить душой и согласился с тем, что эти подкрашенные чёрным утончённой слегка вздёрнутой на уголках формы глаза были даже очень красивыми. Не то чтобы Гоша по десять раз на дню оценивал других парней, считал их привлекательными или что-то в этом роде. Но и очевидного он не признать не мог. Ставшие ещё более тёмными в сумерках радужки напротив старались не останавливаться на самом Гоше и тот этим с лихвой пользовался, рассматривая юношеское лицо, как он надеялся, незаметно.       – Ты хочешь, чтобы я тебя ударил что ли?: усмехнулся Гашиш, наконец отвечая на вопрос.       – Нет конечно. Просто это странно.: совсем кротко улыбнулся парень и глаза Гоши непроизвольно упали ниже. Пухлые губы были довольно необычной очерченной формы, центр которых напоминал сердце с острыми вздёрнутыми уголками сверху. В полутьме они казались будто бы ещё насыщеннее. Когда гот вновь потянулся к фильтру сигареты и обхватил его этими самыми губами, втягивая дым, отчего щёки слегка втянулись, Гоша вдруг подвис. Брюнет медленно затянулся и, приподняв подбородок, картинно-неспеша выдохнул сгусток дыма в окно. Почему-то до этого момента Гошик ни разу не припомнит на своей памяти, чтобы кто-либо курил настолько...эстетично? Даже девчонки делали это более быстро и неловко. А тут складывалось ощущение, словно этот парень не просто проглатывал горький дым, в желании от привычки потравить лёгкие, а вкладывал в это действие куда больше смысла и, казалось, удовольствия. Будто бы сигареты изначально были созданы именно для него.       – Ты тоже странный.: изрёк Гоша, всё ещё не в силах отвести взгляда от лица, обрамлённого смолистыми прядями длинных волос. Он почти забыл, что всё ещё держит в руках сигарету и снова затянулся. Какие-то совершенно странные нынче мысли посещали его голову. Природы их он не понимал, но и задумываться о том, насколько они могли расходиться с «правильными» пацанскими постулатами, сейчас совсем не хотелось. Может быть, это нежелание запариваться было родом от примитивизма, который укоренился в понятиях гопников с самого начала их существования. Ведь если бы эти люди не стремились к вечному упрощению жизни и не делили оттого весь мир лишь на чёрное и белое, ибо так проще, то, возможно, не было бы их как асоциальной субкультуры.       – Пф, и это мне говорит кто?: вдруг перевёл чёткий взгляд на Гашиша парень. Один уголок его рта приподнялся, а в глазах заплясали смешинки. Странно было видеть подобное у гота, который по определению связан с подавлением всяких, особенно положительных, эмоций.       – А что со мной не так?: теперь очередь хмуриться была уже Гоши. Он слегка насупился, в очередной раз вдыхая табачный дым.       – Ты не похож на своих дружков.: стряхнул пепел в оставленную специально для этих дел раскрытую консервную банку на подоконнике брюнет, на пару секунд отводя взгляд, после чего вновь возвращая его к высокой фигуре спереди. Пальцы в тонких чёрных перчатках поправили тёмное пальто и он небрежно прислонился спиной к стене.       Фигура и так целиком и полностью чёрного гота почти окончательно пропала во тьме. Гоше пришлось щуриться, чтобы выловить в чернильной тени два неотрывно следящих за ним глаза, в которых ощущалась какая-то непонятная, но всё равно вызывающая лёгкий табун мурашек по коже эмоция. На секунду Гашишу показалось, что этот паренёк знает о нём даже больше, чем он сам о себе.       – Слышь, патлатый, аккуратней с выражениями. Это у вас дружки, а у нас братва.: шмыгнул носом Гошик.       – Окей. Как ты относишься к таким как я?: поднёс к лицу сигарету парень, снова осветив его на пару тройку секунд маленьким тусклым огоньком. Но этого времени Гашишу хватило, чтобы выловить во тьме более знакомую эмоцию – насмешку.       – К готам? Мне поебать на вас.: не задумываясь ответил он.       – Ну вот и ответ. Гопари крайне нетерпимы к таким как я.: оттолкнулся от стены брюнет и вновь вышел на тусклый свет, отражающийся от небольшого слоя снега за окном.       – Не понял.: пытался переварить информацию Гоша, но неторопливо надвигающаяся на него мрачная фигура почему-то отвлекала мозг от своей обыкновенной работы, заставляя тупить и жутко тормозить.       – Напомни, как тебя зовут?: потушил дотлевшую до фильтра сигарету в банке парень, вздыхая.       – Гоша.: так же бездумно отозвался тот, наблюдая за тем, как брюнет потянулся к карману пальто и выудил оттуда что-то светлое. Пальцы лизнуло огнём и он спохватился, заметив, что сигарета уже догорела, поэтому быстро потушил её в банке вслед за готом.       – Феликс.: нажал парень на небольшую упаковку и только сейчас Гашиш понял, что эта была жвачка: Будешь?       Гоша кивнул, но слишком заторможенно. В его голове сейчас происходило нечто вроде короткого замыкания, ибо в подобной ситуации он находился впервые и мозг совершенно не успевал осознавать что делать дальше. Именно поэтому после кивка не последовало закономерно протянутой руки. Матвей воспринял это по-своему. Аккуратно освободив пальцы с чёрным чуть облезшим чёрным лаком на ногтях, брюнет положил пару подушечек жвачки в рот. Слегка помедлив, пристально осматривая застывшее лицо перед собой, он в момент пересёк границу дозволенного и подался к Гоше беспардонно близко. Наклонив голову в бок, парень почти нежно коснулся пальцами острого подбородка русоволосого и соединил их губы. Гашиш не успел и глазом моргнуть, по прежнему пребывая в ступоре, когда пальцы на его подбородке приоткрыли челюсть чуть шире и язык гота протолкнул одну подушечку жвачки прямиком в его рот. Воздух вокруг в одночасье затопило гремучей смесью из запахов: сигарет, чего-то ментолового и сладкого.       Оторопело расширив глаза, Гашиш в эту тягучую, словно неизбежно густеющая еловая смола, минуту мог слышать лишь то, как неистово тарахтит его сердце в груди и чувствовать горячую плоть, которая, пользуясь случаем, прикоснулась к его языку, чем пустила разряд тока по всему телу. Именно этот импульс позволил Гошику выйти из оцепенения и рефлекторно оттолкнуть от себя наглеца. Конечно же, этот жест он не смог контролировать и тот оказался излишне сильным, отчего назвавшийся Феликсом звучно приложился головой о стену и зашипел.       – Ты, блять... Какого хуя вообще?!: завопил Гоша, во все глаза таращась на как-то чудаковато лыбящегося парня впереди.       – Ладно-ладно. Не кипятись. Я всего-то кое-что проверял.: поднял ладони в знаке капитуляции брюнет.       – Совсем охуел? Чего ты там проверял, мать твою?!: не на шутку разозлился Гашиш. Что-что, а вот ТАКОГО он от этого, по всей видимости, петуха не ожидал.       – Кхм.: прокашлялся Феликс, выпрямившись и расправив складки на пальто. Далее он говорил уже гораздо тише и более не пересекаясь взглядом с Гошей: Ты так проникновенно смотрел, что мне начало казаться, что ты тоже был бы не против.       – Слушай сюда.: сплюнул Гашиш и резко схватил парня за ворот пальто. Приблизив его, он заставил посмотреть на себя. В древесно-зеленеющих глазах напротив мелькнула смесь разумного страха, бесконтрольного интереса и чего-то дикого, не поддающегося логичному объяснению. Сам же Гоша, нависнув тёмной тенью над юношей гораздо ниже его по росту, сдерживал себя изо всех сил, чтобы не вмазать по этому смазливому личику, а в глазах его горела вспыхнувшая в одночасье ненависть. Перекрёстный огонь взглядов держался на протяжении всего отчётливого монолога пацана, который тот буквально выплёвывал в лицо нарвавшемуся готу: Может, я чем-то и не похож на своих братанов, но пидоров вроде тебя точно так же на дух не переношу. Сейчас я отпущу тебя по доброй памяти, но если ты, сука, ещё раз приблизишься ко мне хоть на метр, я разукрашу тебя так, что мать родная не узнает. Уяснил?       Феликс, в стремлении не усугублять ситуацию ещё сильнее, решил лишний раз не подавать голос и просто кивнул. Этого Гашишу было вполне достаточно. Он быстро выпустил брюнета из захвата и обтёр ладони об олимпийку, кривясь так, будто измазался в дерьме. Брюнет тут же припустил вверх по лестнице, а Гоша бросив на гота лишь беглый взгляд, пошёл прочь из злополучного подъезда на волю, где планировал вдоволь отдышаться. Воздух в лёгких нестерпимо спёрло и только выйдя на морозную вечернюю улицу, он сумел прийти в себя.       Это был какой-то ебаный пиздец. Ладно ещё девчонки приставали иногда, он-то был не против, но парень... И дело даже не в самом факте поцелуя с гомосеком, что в их пацанских кругах считалось сущим позором. Самое страшное заключалось в том, что при соприкосновения губ и ощущении горячего языка на своём, Гоша не испытал отвращения! Вот это уже было чем-то абсолютно далёким от понятия «правильности», что вызывало в его душе самые противоречивые чувства. Думать о диссонансе разума с необъяснимыми эмоции в моменте оказалось до болезненного трудно и неприятно. Даже учитывая, что об этом инциденте знают только двое, теперь было как-то стрёмно показываться на глаза пацанам. И как с этим всем бороться Гашиш не имел и малейшего понятия.       Рецепторы, вместе с самим парнем очнувшись от странного наваждения, вдруг уловили яркий вкус перечной мяты с необычным послевкусием. Гошик совершенно забыл о жвачке во рту и раскусил её зубами. Пару секунд он зависал в прострации, бессознательно пытаясь распробовать сладость, напоминающую клубнику. Но как только понял что именно делает и в чьём рту до этого побывала чёртова жвачка, брезгливо выплюнул её куда-то в снег.       – Фу, блять.: шмыгнул уже успевшим замёрзнуть носом Гоша и подумал о том, что дома почистит зубы раза три точно. Ещё бы заразу никакую не подхватить, а то хрен их знает этих пидорасов...

✁⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯ Снова - Беспокойник ⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯✞

      Матвей, который настойчиво зовёт себя Феликсом, искренне ненавидя своё настоящее имя, – типичный гот. Лицо кирпичом большую часть суток, обилие чёрного как в одежде, так и в длинных волосах, которые доходили уже почти до плеч, тёмные подведённые глаза, тонны слишком светлой тоналки и пудры, крашенные ногти, высокие батины берцы, пирсинг в брови с ушами и септум в носу, шипованный ошейник и поклонение Дьяволу. Ладно, шучу, просто любимый рок – а.к.а. музыка Сатаны, это она звучит в аду, да-да – в наушниках 24/7.       После нелепого случая, когда он позволил себе забыться всего-то на пару секунд и чуть не огрёб за это от Гоши, прошло уже около недели. Угроза парня заставляла уровень его нервозности повысится до предела. Враждовать с соседом решительно не хотелось, но учитывая, что жили они буквально через один подъезд, встреча рано или поздно бы произошла неизбежно. Конечно, Матвей старался чаще оглядываться, проверяя местность на наличие одной бритоголовой высокой фигуры. Однако, даже то, что ему удавалось каким-то неведомым образом избегать гопника, успокоиться окончательно это не позволяло.       И зачем он, спрашивается, полез? Знал же, что такие индивиды все как один лютые гомофобы. Но в тот момент казалось, что Гоша был не таким. Он помнил, что этот парень был не таким. Ещё и в полумраке выглядел так хорошо и...привлекательно. С этим красивым разрезом глаз, абсолютно чёрными радужками, излишне пухлыми, чересчур соблазнительными для какого-то районного гопаря приоткрытыми губами. Удержаться было практически невозможно. Тот так долго на него залипал, исследовал взглядом каждую чёрточку лица брюнета. Матвей неосязаемо чувствовал это и бесконца путался в предположениях почему Гоша всё это делает. Казалось, дай тому больше времени и он сам вот-вот подастся вперёд, растворяя всякое расстояние меж ними. Но, видно, интуиция Феликса начала жёстко подводить. Ну либо же пацан этот и не осознаёт ещё даже свою возможную латентность. Ведь просто так в глаза друг другу настолько пристально и увлечённо не смотрят.       Парни из его компании сейчас зашивались на учёбе в техникуме, потому погулять и отвлечься от терзающих мыслей возможности не представлялось. А выбираться в одиночку на их криминальные Воронежские дворы, которые к тому же находились в самой жопе города – себе дороже. Так-то Матвей сейчас бы тоже должен был досдавать во всё в том же техникуме всякие доклады и практические перед зимними каникулами, но так уж вышло, что учился он преимущественно на отлично и такой хуйнёй не страдал. Возможно, всё дело в том, что специальность легче лёгкого – портной. Пошёл на неё вслед за матерью, которая работала швеёй столько, сколько себя помнит. Для парня с детства даже самому себе вещи шить из остатков ткани, что иногда приносила мама, не составляло труда, чего уж говорить о обучении в техе, где объясняли так, словно они все там как на подбор даунами были. Он вообще мало понимал нахера ему сдалась эта шарага, если он и так с четырнадцати лет на все руки мастер в том, что связано с пошивом. Но мать говорила, что нужно иметь хотя бы какое-то образование. И если у них пока нет денег на какую-нибудь вышку, то хотя бы среднее специальное получить надо обязательно. Вот Матвей и учился, сдавал все проекты досрочно и большую часть времени либо пинал хуи, либо шлялся со своей гот-компанией по городу. А сейчас, как на зло, и заняться особо нечем, и друзей не вытащить из дома, и даже внутри черепной коробки спокойного места найти нельзя, сама же себя сжирает вечными думами о том, о чём, по-хорошему лучше не мыслить и вовсе никогда.       От скуки Феликс занял себя недавно появившейся в его арсенале выкройкой для в будущем симпатичной блузки. Покопавшись в маминых пакетах с тканью, он отыскал нужную и принялся раскладываться на своём диване, чтобы снова заняться любимым делом. Недавно он видел интересные дизайнерские решения с бюджетом в ноль рублей из булавок, коих у него как раз было хоть жопой жуй. Какие-то интернетные гении даже слово «хуй» ими вышить сумели. А что? Не плохая идея для кастома. Вот бы этими же булавками можно было ещё и сердце залатать заодно. Было бы вообще заебись.       Он совсем не заметил, как просидел за пошивом до ночи и узнал о том, что сейчас как минимум часов одиннадцать, только когда дверь в прихожей звучно хлопнула, перед этим противно скрипнув. Мать пришла. Звук шуршащих пакетов переместился на кухню и оттуда же планомерно раздался недовольный женский возглас:       – Ну и кто мне будет помогать пакеты разбирать?       Матвей аккуратно доделал намётку стежков и отложил будущую кофту, направившись на зов.       Мама снова включила верхний жёлтый свет, который постоянно выжигал парню роговицы. Он обычно включал только небольшую лампу под одним из навесных шкафчиков, свет от которого не напрягал глаза. Но раз уж на кухне сегодня главенствует мать, придётся смириться.       Пока женщина мыла руки в раковине, Феликс потихоньку доставал продукты из пакетов и складывал те в холодильник с кучей магнитиков.       – Отец на Новый год приедет с командировки.: так, между прочим, сказала мать, наливая в кастрюлю воды и ставя её на огонь. Феликс на это только устало вздохнул и кивнул.       Его отец военный и часто не появлялся дома целыми месяцами и даже полугодиями, материализуясь на пороге только по самым большим праздникам, и то ненадолго. Матвей зла на него не держал, ведь благодаря деньгам, которые тот присылал им с матушкой, они живут, конечно, не на широкую ногу, но очень даже неплохо для их простячковой глубинки. В доме всегда есть еда, горячая вода, отопление и даже всякие приятные блага вроде новогодних украшений по периметру дома с недавно поставленной ёлкой ростом с парня. Но мать всё равно работала, так как привыкла и была строго воспитана по принципу чужое – хорошо, а своё – ещё лучше. Да и нравилось ей шить. Эта любовь, видно, по генетике передалась и Матвею.       – Не убирай курицу, я её сейчас приготовлю. Подай.: омыв разделочную доску, забрала переданное мясо птицы женщина и продолжила: Помнишь мою подругу Любу? Ну та, к которой я раньше часто ходила до того как она не начала зашиваться в ателье нашем.       Феликс нахмурился. Давно матушка не вспоминала о той подруге.       – Помню. А что такое?: неуверенно спросил он, садясь на скрипучий стул около кухонного стола.       – Нам, в кое-то веке, перед Новым годом премию решили выписать. Счастье-то какое. Не прошло и десяти лет. Так, ладно, я не об этом. У неё, наконец-то, будет парочка выходных и мы решили, как в старые добрые, посидеть вместе у нас, проводить уходящий год.: объяснила женщина, а Феликс до сих пор не понимал нахрена ему эта информация. Выйти из комнаты поздороваться или даже за компанию хряпнуть предложенную стопочку он бы и без предупреждения смог.       – Ну ладно.: пожал плечами парнишка и хотел уже выйти из кухни, как голос матери пригвоздил его к полу одной единственной фразой.       – С ней сын её будет.       Матвей медленно обернулся и неверяще уставился на спину матери, которая преспокойненько себе разделывала курицу для супа.       – Ты должен помнить Гошу. Вы, конечно, уже очень давно не виделись. Сколько же лет прошло? Хмм. Пять? Около того. Люба просто недавно ногу подвернула на льду и Гошка вызвался её сопроводить на всякий случай. Ну какой молодец, ответственный. Как раз мы давно с ним не виделись, узнаем как дела. Вы вот тоже вспомните прошлое. Помню, когда тебе было лет двенадцать, а ему тринадцать, вы прям не разлей вода были. Ты ещё таскался за ним везде. Правда, когда он в ту плохую компанию попал, курить начал и ты за ним подхватил, я испугалась как бы чего не произошло. Хорошо, что ты потом перестал с ними чёрт знает где шляться. Хотя если вспомнить твою нынешнюю компанию, то она не многим лучше. Эх, главное осторожнее будь.: бросила участливый добрый взгляд на сына женщина и продолжила готовить, всё продолжая говорить, ведь чесать языком она всю жизнь любила даже больше, чем шить: Как я знаю, он до сих пор не в самой хорошей компании состоит, но хотя бы как сын себя проявляет хорошо. Это похвально. Я думаю, вы найдёте общий язык. Они завтра к нам часикам к четырём придут. Приберись в своей комнате и, ради бога, надень что-то не чёрное, не пугай Любку, у неё и так сердце слабое.       Ну всё. Как говорится, пизда рулю. Мать-то ещё не знала, что они с Гошей уже не так давно встретились. И не просто встретились, а чуть было не попиздились. Матвей не планировал раскрывать свою личность, поэтому предполагал, что за столько лет парень не узнает его и представился своим придуманным именем, чтобы казаться незнакомцем. Как-то не хотелось представать перед старым знакомым старой версией себя, когда он уже совсем не тот, каким был раньше. Когда-то Матвей щеголял со светлыми, почти блондинистыми от рождения волосами, которые ещё и слегка кудрявились на концах, ничем не скрытыми веснушками на румяных щеках и одевался как типичным подросток, гоняющийся за модными тенденциями, разукрашивая свой гардероб во всю возможную цветовую палитру. Он был тогда весёлым, наивным и до чёртиков активным ребёнком. Но, как известно, пубертат – это самый сложный возраст для любого подростка. И дело даже не столько в самом мальце, сколько в его школьных одноклассниках. Ничего не предвещало беды, когда однажды после очередного лета всё вдруг безвозвратно переменилось. Вслед за уничижительными взглядами, словно он какая-то гнусная блоха под подошвой, на его голову посыпались нескончаемые нападки просто за факт того, что Матвей был другим. Он никогда не отличался мужественностью и присущими мальчишкам увлечениями типо футбола и тачек. Он был мягким, чутким, добрым, целыми днями плёл фенечки и вязал маленьких разноцветных зверят. Его прозвали девчонкой. И если сначала это было весело, ведь Матвей и правда иногда общался с девчонками и мог понять некоторую схожесть с ними, то потом уже стало не до смеха.       Однажды после уроков его обступила целая толпа одноклассников вместе со старшеклассниками и избили толпой, бросая что-то вроде грязного "петухам здесь не место" и "сучий выблядок". Матвей совсем не понимал что сделал не так, за что люди, которым он ничего не сделал, так поступают. Со временем ему пришлось привыкнуть к вечным издёвкам, которые, к счастью, редко выходили за рамки, и тому, что все сверстники от него отворачивались. Свыкнуться с буллингом можно, если стараться не реагировать на нападки. Но в нашем обществе существует слишком много омерзительных людей, которые рано или поздно добираются до каждого второго, с лёгкой руки и отвратительных намерений беспощадно ломая неподготовленную психику. Хотя...к этому, наверное, невозможно быть готовым. Когда парочка десятиклассников, видно, решив, что слухи о заднеприводности мальца правда, клюнули на довольно миловидную внешность пятнадцатилетнего подростка и попыталась его изнасиловать в кладовке спортзала, но, благо, до окончательного падения в бездну ненависти к себе его спас появившийся на пороге в раз охуевший физрук, Матвей вовсе перестал улыбаться. Совсем не метафорически. Он действительно целый год абсолютно не реагировал ни на попытки матери докопаться до истины, ни даже на всё то, что когда-то его искренне радовало.       В шестнадцать Феликс не смог продолжать бороться со скопившейся ненавистью к другим и стал выливать её на себя, в тайне от родных занимаясь селфхармом. Один раз, почувствовав себя уж слишком невыносимо, он хотел наглотаться таблеток для понижения давления, которые нашёл в аптечке дома, чтобы раз и навсегда закончить все мучения, и уже почти сделал это. В последний момент он вспомнил о матушке, которая точно будет убиваться по нему и, не дай бог, последует вслед за сыном от горя. А Матвей знал насколько мать эмпатична и как сильно его любит. Тогда он решил остаться только ради неё. Однако, сильнейшие внешние изменения всё равно не заставили себя долго ждать. Как-то раз он набрёл на форум для готов и неожиданно нашёл там понимающих его людей, некоторые из которых, в последствии оказалось, живут в его городе и даже на том же районе. Так Матвей взял имя Феликс, чтобы полностью отгородиться от давящего прошлого. Внезапно он ударился в готику, купил косметику в преимущественно мрачных тонах, стал отращивать, красить в чёрный и выпрямлять волосы, проколол себе всё что только можно и увлёкся шитьём тематической полностью тёмной одежды. Возможно, так он старался стать незаметнее, ведь когда кругом серость и грязь, ты со своим тотал-блэк сливаешься с максимально типично-мрачным для их глухой дыры фоном в одно целое. Как-то так в свои бунтарские семнадцать Феликс поставил мать перед фактом того, что он не сдержался и стал готкой, как говорится.       Вы же не думали, что готами становятся от счастливой жизни, правда?       Но знаете что было самым сложным для Матвея? Пока над ним глумились и штамповали пидором, он неожиданно понял, что эти люди не так уж и далеки от правды. Потому что к своему старшему другу, тому самому сыну маминой подруги в прямом смысле этого слова, он с самого начала не испытывал однозначно дружеских чувств. Естественно, в двенадцать и тринадцать лет детское сознание пока не разбиралось в тонкостях этого мира, полного типичных губительных ярлыков и ошибочных чёрно-белых понятий. Тогда Гоша, мальчишка всего на год старше, который в этом детском возрасте казался непроходимой пропастью, был всем для него: примером для подражания, лучшим другом, сильным старшим, крутым пацаном, почти братом и безусловно красивым парнем. Но он не понимал насколько далеко может зайти его стремление быть ближе к другу и чем оно чревато. Матвей даже не задумывался о подобных вещах, ибо в его картине мира просто напросто не существовало «неправильных» чувств. А вот когда подростком его буквально носом окунули в жестокую навязанную всем вокруг реальность, он потихоньку начал понимать, что влечение к другу граничит с «болезненным», с тем самым, за что его все вокруг шпыняли. Получается, не просто так, а за дело. Получается, он и правда был тем, кем его вечно обзывали. От этого осознания становилось гораздо хуже. Он старался отогнать от себя даже мысли о друге, вслед за чем отстранился и от самого Гоши. Ещё тогда пятнадцатилетний мальчик понимал, что просто так запретить себе чувствовать что-то «нехорошее» не сможет, поэтому был только один выход – отказаться от старшего и благоразумно не пачкать того своей грязью.       И вот, казалось бы, у него вышло измениться до неузнаваемости, скрыть ошибки прошлого за непроницаемой маской безразличия, которой он нахватался у своих друзей-готов, даже редкие встречи с Гошей у подъезда в какой-то момент стали рутиной. Феликс надеялся, что больше никогда не вспомнит о былых чувствах, глуша их дешёвым пивом и сигаретами. Ему так хотелось верить, что со временем тупая мышца внутри грудины уймётся и больше не будет подавать признаков жизни хоть сколько-нибудь напоминающих ебучую влюблённость.       Но примерно с четырнадцати жизнь стала главным его врагом и Матвею, по-правде говоря, уже давно пора было привыкнуть к тому, что ебала она его мнение во всех возможных позах и поверхностях. В тот раз в родном падике, когда он вновь оказался слишком близко к тому, к кому когда-то испытывал нечто нездоровое, ёбаные бабочки в животе, которых уже давным давно должно было затопить алкоголем нахуй, начали с новой силой бить по пищеводу своими сраными крыльями. И его опрометчивого проступка в тот тихий вечер, блять, этой суке было недостаточно. Жизнь решила свести его с Гошей опять. И теперь Феликс сможет избежать встречи только если выпрыгнув из окна. Как жаль, что это всего-лишь второй этаж и на улице уже навалило нихеровых сугробов, которые радушно смягчат его приземление. И если в тот раз Гоша не узнал его, то теперь Матвей не отвертится от грызущей трахею уже как много лет правды.       И если вы думаете, что хуже уже быть не может, то что-то бесцеремонно чешущееся под рёбрами Феликса ненавязчиво напоминало, что этому ебаному дну никогда не будет предела. Потому что, блять... Это чувство он не спутает ни с чем иным. Нет, у Матвея была парочка парней в плане секса как раз всё из той же компании готов, но там всё было просто – поебались и забыли, никаких чувств, исключительное удовлетворение естественных желаний организма. Но здесь же всё было совсем по-другому, а оттого гораздо сложнее. И ладно бы ещё он влюбился в обычного парня, так ведь нет же. Сердце его, будучи не менее ебанутым, чем и его хозяин, выбрало самый хуёвый вариант из всех возможных.       Сейчас Гоша уже не более или менее дружелюбный подросток, который был с ним мил по причине того, что мать наказала следить за сынишкой подруги. Сейчас соседу уже двадцать. Он вымахал на голову выше Матвея, а по ширине плеч и вовсе был крупнее его вдвое. На всегда неумолимо красивом лице парня образовались уже зажившие шрамы, увековечившиеся в рассечённой брови и верхней губе, а костяшки пальцев бесконца сбиты по понятно какой причине – месит ебальники он, вполне возможно, чаще, чем Феликс ездит на трамвае в техникум. Привычки и движения парня стали куда резче и жёстче. По тому, насколько ощутимо он приложил Матвея к стене стало ясно, что и силы у того прибавилось не хило, хотя удар Гоши всегда был достаточно мощным, это знали все. Сейчас связываться с этим человеком было натурально опасно для жизни. Тем более, учитывая, что он его неделей ранее чуть ли не засосал по глупости и сосед теперь не по наслышке знает о другой неприглядной стороне его личности. Что в таком случае делать Феликс не представлял. Играть дурачка? На долго ли его хватит? Вряд ли. А что тогда? Признаться и получить по ебалу? Звучит как план, ха. Да он бы и против даже не был. Главное, чтобы старший не прибил ненароком, а то мать будет грустить, да и Гошке своим отлётом жизнь испоганит.       Боже, куда же он вляпался? И как разруливать-то теперь? Что делать с тем фактом, что Матвей даже сейчас не в силах не признаться себе, что да, в том прокуренном подъезде он нихуёво так поплыл. И если бы выдалась ещё одна возможность, он бы больше не медлил и, пользуясь ступором парня, поцеловал бы Гошу нормально. Отхватил бы потом по самое не хочу, но непременно поцеловал. Что бы ему это не стоило.       Ну ебануться теперь. Ему бы в гопников влюбляться. Ага. Будучи готом, геем и странноватеньким другом детства этого самого гопника. Полная сборная солянка из всего того, что и на долю процента не совместимо с тем, кто гордо зовёт себя настоящим «пацаном».

✁⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯ Зло - Электрофорез ⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯✞

      Покопавшись в своём шкафу, не из чёрного Феликс нашёл только белую рубашку ещё со времён школьной скамьи, которая была ему как раз только из-за того, что покупали на вырост. Как вы понимаете, Матвей не то чтобы сильно вырос в итоге. Ни ростом особо не вышел, ни комплекцией. Не то что Гоша, который будто Растишки в детстве пережрал.       – Ну вот. Другое дело.: обрадовалась мать, когда сын вышел с недовольной моськой из своей комнаты.       – Ну же, улыбнись. Чего такой хмурый?: потискала за щёчку женщина. Но как только Матвей попытался натянуть притворную улыбку, она нахмурилась и помотала головой: Нет, так не пойдёт. Не нужно так страшно улыбаться, а то всех гостей нам распугаешь.       – Мам, давай я помогу лучше?: попытался занять себя Феликс хоть чем-нибудь, чтобы не сойти с ума от мыслей, которые метались от предположения, что сегодня его прирежут бабочкой к варианту сбежать из дома от греха подальше, пока есть время. Ясное дело, что уходить никуда он не планировал. Мать одну он не оставит, да и неуместные вопросы появятся. Прийдётся принимать реальность такой, какая она есть с гордо поднятой головой и максимально натренированным за годы общения с готами ебалом кирпичом.       – Да я тут уже заканчиваю.: открыла духовку женщина, убеждаясь, что всё готово.       – Так, в сторону. Я достану.: пригвоздил Феликс, осторожно отодвигая матушку и забирая у неё прихватки, чтобы достать увесистый противень с запечённой картошкой и мясом.       В прихожей раздалась трель звонка, отдавшаяся дрожью в руках Матвея. С божьей помощью он удержал свою тяжёлую, горяченную ношу и поставил её на плиту сверху. Мать тут же побежала открывать входную дверь. Парню же нужна была хотя бы минута на то, чтобы отдышаться и снова залезть в свой извечный непроницаемый панцирь.       – А вот и Матвей.: зашли на кухню два человека – мать и её подруга. За ними показалась высокая фигура, выплывающая из коридорной тени. Чёрные глаза тут же впились в одиноко стоящего парня у окна. Феликс скрестил руки на груди и смотрел в ответ, изо всех сил пытаясь не проявить ненужную слабость.       Звуки вокруг в момент заглушились, в виски отдавало тяжёлым сердечным ритмом, зубы с силой сжались, а в лице напротив появилось нечто, крайне напоминающее замешательство. Однако, было видно, что Гоша тоже сдерживал свои истинные эмоции. В этом они были непременно схожи.       За столом активно общались только матери, а вот между бывшими друзьями детства натянулось глушащее напряжение. Угроза возможных разборок, пока что не отыскавшая выход наружу и оттого томящаяся внутри, словно повисший над их головами Дамоклов меч, давила на нервы сильнее, чем когда-либо.       Не сумев совладать с этим ужасным давлением, Феликс отказался от еды, пообещав поесть позже и уже было хотел скорее сбежать в свою комнату, но мать, даже не подозревая об этом, нагнетала ситуацию ещё сильнее.       – Идите тогда с Гошкой в комнату, пообщайтесь.: добродушно сказала она, совсем не заметив нервозности сына, ведь была слишком сильно увлечена обсуждением того, какие салаты для новогоднего стола будут к месту, а какие нет с подругой.       Ступая по, казалось бы, мягкому ворсу ковра, который был знаком ему с детства и всегда радушно согревал маленькие пятки в суровые зимние холода, словно по битому стеклу, режущего его ступни в кровь, Матвей медленно приближался к двери в свою комнату. Только зайдя внутрь, он устало рухнул на диван и опёрся о подлокотник, подперев голову. Глаза поднимать на своего нежданного гостя совершенно не хотелось. От самой мысли, что этот человек зашёл на его территорию было откровенно говоря тошно. Парень поднёс пальцы к закрытым векам и стал с нажимом массировать глаза, вдавливая яблоки в черепушку, в безотчётной надежде, не иначе, ослепнуть.       – Феликс, говоришь?: усмехнулся с детства знакомый мелодичный голос, абсолютно не подходящий суровой внешности своего представителя гопо-сапиенс.       – Заткнись...: натурально зашипел, словно кошка, которой наступили на хвост, на него младший.       – Ну уж нет. Теперь мне интересно, как ты докатился до жизни такой? Помню того вечно неунывающего Мотика с пропеллером в заднице, которого чтобы заставить грустить – нужно было ещё постараться. Даже не верится, что это всё ещё ты.: прохаживался по небольшому пространству комнаты Гоша, разглядывая тонны мрачных постеров с метал и рок группами, что уже стали вторыми обоями.       Матвей тяжело вздохнул и одарил высокого парня перед собой недружелюбным взглядом снизу вверх.       – Что ты хочешь от меня услышать?: резковато развёл руками он, бросив грубым басом: Время идёт, всё меняется. Такой ответ устроит?       Заученным с детства рефлексом, когда лучшей защитой от любого даже мимолётного намёка на агрессию становилось проверенное годами нападение, Гоша, быстро перенял сгущающийся тёмными тучами настрой собеседника, засунул руки в карманы адиков и прищурился, понижая голос.       – Уважительнее будь. Мы не в садике, что за детские истерики?       От опасно изменившегося тона старшего Феликс поёжился и застыл, как от заставляющего задыхаться тридцатиградусного мороза. Вот этого он и боялся. Сломать своё детское представление о Гоше, как о становящимся в его обществе мягком парне, готовом защитить своего младшего в любой момент от всех опасностей. Они правда больше не дети и отношение стало соответствующим, никаких поблажек или дружеского снисхождения. Они больше не друзья. И Матвей сам в этом виноват, сгоряча прервав всякое общение со старшим давным-давно.       – Давай...выйдем покурить.: сказал тихо парень и, не дожидаясь ответа, двинулся к выходу из комнаты.       Уже в прихожей он быстро натянул на носки берцы, не удосужившись их даже завязать, просто заправив шнурки внутрь, надел чёрную пуховую куртку, не застёгивая, кинул в её карман пачку сигарет с зажигалкой из пальто и, направив взгляд на всё же выбравшегося из его комнаты Гошу, который так же молча стал обуваться, крикнул матери так, чтобы она услышала его из кухни:       – Мы курить!       Сил тихонечко ждать, когда сосед будет готов, у Феликса не было, поэтому он сразу же после фразы открыл замок и вышел на лестничную площадку. Осмотревшись, он побрёл вниз к окну, где они со старшим только недавно уже курили. Вот же ирония. Только теперь тот знает настоящую личность Матвея. И не известно чем теперь для парня это обернётся.       Феликс приоткрыл форточку и дрожащими пальцами стал доставать из пачки пару сигарет. Он даже не думал о том, есть ли в этот раз свои сигареты у Гоши. Просто бездумно делал и мысленно хлестал себя по щекам в попытке успокоиться.       Когда высокая фигура показалась на периферии зрения, парень сунул одну сигарету себе в рот и протянул вторую соседу. Тот её принял, не став задавать лишних вопросов. И всё вроде бы было нормально. Они закурили и стали привычно травить лёгкие табаком с химической примесью. Но тут до Гоши дошла простая, как мир мысль, которая уже посетила Матвея совсем недавно. Старший вновь вспомнил случай в этом месте буквально неделей ранее. И тот недо-поцелуй. Гашиш резко нахмурился и шмыгнул носом, что всегда являлось признаком нервов.       – Не хочешь пояснить за прошлый раз? Чё это была за хуйня? Не припомню, чтобы от тебя голубятней воняло.: слетело с его губ то, что рано или поздно настигло бы Феликса, который в тот самый раз, когда желал поцеловать Гошку, свято верил в то, что они больше никогда не увидятся как минимум, не то что сосед вдруг раскроет тайну его личности.       Матвей напряжённо курил, вдыхая слишком много и делая перерывы между тяжками намеренно максимально короткими. Гашиша эта тишина, естественно, начала выводить из себя.       – Или опять скажешь, что "время идёт, всё меняется"?: отзеркалил прошлые слова парнишки старший, прожигая профиль брюнета пристальным взглядом. Теперь ему было вполне ясно откуда в прошлый раз образовалось ощущение чего-то знакомого. Сейчас на юном лице не было и грамма косметики. Только тёмные, будто специально в тон общему одеянию и настроению парня, синяки под глазами, ярко выделяющиеся отголоски прошлого беззаботного мальчишки – веснушки, что сейчас были особенно заметны на болезненно-бледном лице. Если так подумать, кожа Феликса была почти такой же белой, как та штукатурка, которую он наносил. Но, по всей видимости, он стремился скрыть именно веснушки. Будто тот намеренно открещивался от прошлого. В прочем, с именем была та же ситуация. Внезапно голову Гоши посетила неуверенная догадка о том, что в том далёком 2019-ом году, когда младший вдруг полностью оборвал с ним общение, могло произойти что-то страшное. Не бывает же такого, чтобы люди вот так просто брали и внезапно отрезали себя от собственного прошлого. Обдумывая всё это, сейчас Гашиш видел перед собой человека, который намеренно закрывался, прятался, ломался и, совершенно точно, мучался. Но почему? Этого он пока понять не мог.       Матвей неуверенно мялся на месте, не поворачиваясь к соседу. Что он должен был ответить? "Ну да, вот такой вот я голубой, отвратительный и ужасный. Пососёмся?" так что ли? Да его сразу же нахуй пошлют в лучшем случае.       – А если я всегда был таким?: сглотнул горькую табачную слюну Феликс, по прежнему не смотря на парня.       – Нихуя. Я помню тебя с тех пор как карапузом под стол пешком ходил. Не было в тебе, блять, ничего подобного.: тут же отрезал Гоша. Парень на это устало усмехнулся, прикрывая веки.       – Думаешь, знаешь меня?: задал риторический вопрос он, после чего горько добавил: Ошибаешься. Я и сам себя долгое время не знал, а потом как узнал и... пиздец.       – Ты несёшь какую-то хуйню. Хочешь сказать, что мой друг детства с самого начала был пидором? Серьёзно, блять?: по привычке выкинув окурок под ноги, затушил его подошвой Гоша, грозно приблизившись к парню. От него прямо-таки веяло опасностью и надвигающейся перспективой остаться со сломанным носом в канун Нового года. Эдакий подарочек от чистого сердца и увесистого кулака старого друга.       – А если да, то что? Убьёшь меня?: наконец посмотрел на старшего Феликс, но к этому моменту в его глазах уже не было и намёка на страх. Отчаянье парня силилось достигнуть своего максимума. Напряжение между ними практически физически искрило, брось зажжённую спичку и всё к чёрту взлетит на воздух, полыхнув оглушающим взрывом.       – Ты больной. Вся эта ваша гомосятина – болезнь. Я мог бы попробовать выбить её из тебя, но не хочу марать руки.: сплюнул в сторону Гоша, поморщившись и это стало началом конца.       Злость двоих переполнила стены маленького подъезда с полуотвалившейся штукатуркой, заставив где-то неподалёку не метафорически посыпаться побелку. Матвей и до этого был на грани, но теперь последнюю черту, сдерживающую его внутренний гнев, стёр омерзительный штамп, поставленный тем, кого он так безумно и, как оказалось, обречённо (хотя на что он ещё надеялся?) любил все эти годы.       Гоша гомофоб, с ним всё понятно. Он зол на таких как Феликс. А вот Матвей зол на себя, на бывшего друга, на весь этот мир, на других людей, которые сделали ему больно. Он целиком и полностью является сосредоточением зла, которое активно выражает в своём мрачном каждодневном настроении и полностью чёрном мире вокруг, которым себя самолично окутал. Эта неконтролируемая злоба так долго копилась, раздирая внутренности в отчаянных попытках выйти наружу и вспыхнуть гневным пламенем отмщения. Настолько долго Феликс запрещал себе не только радость, на которую он, казалось, уже и вовсе не был способен, но даже любые проявления агрессии, считая это низким и неправильным. Он не хотел становиться как те же самые гопники, не хотел опускаться до их уровня. Но всему есть предел. И у нервов Матвея тоже. Он слишком долго пытался быть лучше, ломая себя изнутри. Но ради чего? Он устал. Настолько, что в какой-то момент внутренняя ярость начала заглушать светлый разум ядовитыми помыслами. Он просто устал быть кем-то другим. Устал скрывать своё отчаянное состояние за бесконечными масками. Феликс просто хочет уже освобождения. И поэтому делает шаг, до боли сжимает кулак, где обжигает нежную кожу ещё не дотлевшая окончательно сигарета, и бьёт в скулу одновременно самому ненавистному и самому желанному человеку во всём этом грёбаном, полном несправедливости мире, вкладывая в этот удар максимум своей безудержно всполыхнувшей, словно искра от бензинового отпечатка, кровоточащей и истерзанной до предела от нескончаемого удушья душе. Да, он больной и плохой. Он неправильный и грязный. Но он такой какой есть. И он плевать хотел, если кому-то это не нравится. Пусть лучше убьют, жизнь в этой дерьмовой реальности всё равно уже давно не кажется ему чем-то достойным того, чтобы тратить на неё оставшееся время.       Гашиш на секунду теряется, не ожидая такого выпада от худощавого гота, но тут же собирается и в пылу гнева хватает одной рукой куртку парня, пока другой со всей дури врезается тому в солнечное сплетение. Это моментально выбивает весь воздух из лёгких Феликса, он сгибается пополам и пытается отдышаться. В ушах стоит непрекращающийся звон всё ещё клокочущей ярости, которая придаёт ему звериного адреналина, чем тот и пользуется. Быстро подскочив прямо так, в полсогнутом состоянии, к ногам старшего, он со всей силы бьёт его под колено, отчего Гоша теряет равновесие и падает, больно прикладываясь головой о стену. В это время Матвей седлает его бёдра, сжимая их ногами, дабы зафиксировать на месте, и делает новый удар в челюсть ненавистного парня.       – Да, я больной!: Гоша пытается скинуть его с себя, но Феликс уворачивается от кулаков и придавливает одну из рук старшего коленкой к полу, продолжая кричать в лицо с какой-то нечеловеческой, сумасшедшей улыбкой и бить-бить-бить: Я люблю долбиться в жопу, всё верно! Что, так мерзко, да? Но, вот же ахуеть, это горькая правда! Я люблю мужиков! Люблю и ничего не могу с собой поделать! Я это не выбирал, прикинь! Может быть, это и неправильно, плохо и ужасно, но это я, чёрт тебя дери! Я! Прими это уже, сука ты такая! Потому что я стал таким именно из-за тебя!       В момент удары прекращаются, а старший замирает, напряжённо переваривая выкрикнутые только что слова. Заметив ступор соседа, Феликс будто выныривает из омута, поглотившего его секундами ранее. Он сглатывает и встаёт с тела Гоши. На негнущихся ногах парень подходит к стене напротив и врастает в неё спиной, стараясь отдышаться. Понимает, что перегнул, сказал лишнего. Но ничего уже всё равно не вернуть.       – Ты... Нихуя не понимаю. Что с тобой, блять, такое?: подаёт охрипший голос Гашиш, садясь на холодный подъездный пол и приваливаясь к углу из стенок. Зрение его не чёткое и всё никак не может сфокусироваться на образе парня, стоящего буквально в метре от него. Все мысли в кашу. Понимание либо было не в состоянии дойти до него, либо он самолично его от себя отворачивал, страшась поверить в, право, невозможное.       Феликс решается. Наверное, делает самый сложный и одновременно освобождающий выбор. Да катись оно всё к хуям.       – Я умер. Ещё в момент нашего знакомства.: зажигает ещё одну, последнюю в пачке, сигарету он, морщась от болезненного ожога на внутренней части ладони.       – Совсем спятил?: закинул голову назад, встречаясь со ледяным покрытием стены бритым затылком Гоша. Зрение прояснилось. Но вот пугано носящиеся в голове мысли проясняться всё никак не хотели.       – В тебя влюбился. И это с самого начала было безнадёжно.: не весело усмехнулся Матвей, стряхивая пепел в банку. Смотреть на разукрашенное им же самим лицо любимого, хоть и по-прежнему недоступного, человека было жутко больно. Неужели это правда сделал он? Ему точно не место в этом мире. Даже самым близким может причинять одни только неприятности. И за что он такой?... Зачем родился?...       В подъезде воцарилась душащая тишина. Феликс уже сказал всё что мог, а старший сидит в полном, если быть честными, ахуе. Вот так напрямую он был не готов услышать таких громких слов от когда-то мелкого и забавного Мотика, которого он считал чуть ли не братом. Но правда всегда оказывается не такой, какой бы мы хотели её видеть. Жизнь куда сложнее. Эту отрезвляющую правду пора было бы усвоить им обоим.       – Мне же сейчас не послышалось, да?: переспросил Гоша, с трудом поднимаясь с пола. В слова бывшего друга верилось слабо. Разве ж может такое быть? Да ну нахуй...       Но Матвей ничего ему не ответил, лишь докурил, пошарился в карманах и достал платок, кидая соседу. Тот инстинктивно его поймал и вопросительно посмотрел на юношу.       – Вытри лицо. Мы же не хотим их пугать.: бросил он перед уходом бесцветным голосом и поднялся в квартиру, быстрым шагом уходя от ответа и новых возможных ножевых ранений прямо в сердце, к себе в комнату, сославшись перед матерями на головную боль и запираясь там до окончания их сомнительного приёма гостей.       Пугать действительно не хотел никто. Парни совсем не желали разочаровывать своих матерей новостью о том, что между их ненаглядным сыновьями давно уже нет былой дружбы, а ведутся жёсткие рамсы. Именно поэтому последующие пару часов бывшие друзья провели порознь от греха подальше. Точнее, говоря простым языком, Матвей сбежал от старшего, а Гоша сидел с их матерями на кухне, пытаясь изредка поддерживать беседу. Пару ранок и расцветающий синяк на скуле старшего тот объяснил тем, что они решили выйти на улицу и он поскользнулся на ступеньке. Женщины, вроде как, поверили и славно.       После того как гости ушли, Матвей вновь пошёл перекурить, в надежде хоть немного успокоить расшатанные за сегодня вусмерть нервы. На полу подъезда он заметил оставленный беспорядок из окурков. Присев, парень стал собирать мусор, страшась праведного гнева бойкой и слишком уж крикливой старушки этажом выше, которая всегда непременно вставляла всем и вся пиздов за грязь на лестничной площадке.       Приблизив ладонь к сигарете старшего, на которой остался отпечаток подошвы, он замер. Помедлив минуту, рассматривая сомнительную инсталляцию перед собой, Феликс таки аккуратно поднял окурок пальцами и закинул к себе в опустевшую пачку. Зачем? Он и сам не знает. Может, это останется неким напоминанием проявления собственной силы, когда он был достаточно смелым, чтобы решиться самостоятельно шагнуть в пропасть неизвестности и признаться своему исключительно любимому и вместе с тем до испепеляющей ярости ненавистному человеку в том, что таил чересчур долго. А может, он и правда больной на голову.       – Какой же ты уёбок.: вздыхает он, сидя на ступеньке. Беспомощно зарываясь пальцами с побаливающими от недавней драки костяшками в тёмные волосы, оттягивая те до жгучей боли, он тихо, но слишком громко для холодного и опустевшего пространства, шипел себе под нос, жмуря глаза.       – И какой же я ебанутый, если всё равно тебя люблю...

✁⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯ Жестокость - Помни Имя Свое ⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯✞

      Тридцать первое декабря подкралось незаметно и уже со всей своей зимней страстью обдало морозным дыханием кожу затылка. Гоша зависал дома и скучающе листал ленту соцсетей со старенького почти убитого самсунга, празднично украшенного паутинкой трещин по периметру. Сидя бок о бок с привычным уединением, парень всерьёз размышлял над тем, стоит ли ему вообще что-то готовить к Новому году. Сегодня с утра мать "обрадовала" его известием, которое уже, стало быть, превратилось в их негласную традицию. Как говорится, у кого-то традиция каждое тридцать первое декабря вон собираться с друзьями в баню, а у кого-то брать долбанные сверхурочные и торчать на работе за двойную оплату, объясняя это тем, что им нужны деньги. Парень уже реально подумывал бросить шарагу и устроиться работать хоть куда-нибудь, чтобы мать прекратила надрываться настолько, что проводить даже самые главные семейные праздники в ателье у неё стало входить в глобальную привычку.       После перебранки с бывшим другом детства старший долго не мог прийти в себя. Как бы Гашиш не пытался, как обычно, пойти лёгкой дорогой и просто не думать, он не мог. И это был полное фиаско, потому что только начиная размышлять о том, что произошло и что чувствует по этому поводу, все мысли рано или поздно приходили к тому самому злополучному моменту, когда он стоял в ёбаном падике и тупо залипал на красивые губы Матвея. Это ведь не здраво совсем, ведь так? Он всё время пытался сам с собой договориться и приводил кучу аргументов против, но раз за разом упирался в несущую стену из этого блядского случая с этими блядскими губами и чёртовым недо-поцелуем.       Гоша мог затирать пацанам и кому угодно вообще, что ему было вообще поебать, но себе-то он соврать не сможет никак. Как бы не хотелось это отрицать, но ему тогда, блять, понравилось. И как только старший пришёл к этому неутешительному выводу, осознание всего того масштаба настигнувшего его в одночасье пиздеца прибило к черепушке так им ненавистное звание «пидор». Он уже было хотел пойти побить первого попавшегося под руку ублюдка, дабы на часик-другой заглушить мерзкое наваждение. Да Гашиш уже сам себя хлестать по щекам был готов, даже биться головой о стену со всего размаху, только чтобы избавиться от кошмарной правды, которая стремительно обгладывала его кусочек за кусочком. Но всё это было бы тщетно, он знает. Помнит, когда гомосеков пару раз с братвой пиздил, кулаками своими их всё равно не вразумил. Грубая сила тут не помогает. Как, наверное, и вообще ничто.       Ебучий пидрила... Что он с ним сделал? И не выходит из подъезда даже, трус херов. Закидал его не вписывающейся в рамки мира Гоши информацией и смылся, оставив гнить со всем этим спорным добром, больше походящим на подставу, одного. Наверное, не хочет усложнять и так, блять, в край ебанутую ситуацию. Как благородно с его стороны, сука.       Ещё и жизнь говном пахнет. Ни матери, ни отца, пацаны все со своими семьями или подружками сидят, а он как долбоёб один тут кукует. Одиночество. Вот они снова и встретились. Раньше Гоша ещё мог кое-как отгонять от себя его цепкие когтистые лапы, пропадая с братвой на улицах или в гараже, но сейчас всё снова вернулось к начальной точке отсчёта. Он один. Как бы себя не обманывал. И никому он нахуй не нужен. Даже собственной матери, судя по всему. Гоша совсем не хотел думать про неё плохо, но поступки бывают красноречивее слов, а эта женщина с самого его рождения провела вне дома времени гораздо больше, чем с сыном, оставленным по сути на произвол судьбы.       Решив, что пошло оно всё в жопу, Гошик нацепил привычный полный комплект амбассадора адидаса и вышел из их с матерью комнатушки. В остальной квартире как всегда было шумно. Соседи по коммуналке активно готовились к празднику и от этого гогота Гашишу становилось только ещё более тошно. Он быстро спустился на улицу и, вдохнув морозный воздух в саднившие от многолетней нестихающей боли лёгкие, заметил, что с неба большими пушистыми хлопьями валит снег. Вроде бы он даже шёл всю ночь до этого. Была ещё где-то середина дня, поэтому сумерки лишь начинали потихоньку подбираться к их забытому цивилизацией району. Вокруг уже образовались не хилые такие сугробы, а заядлые автолюбители, которые вдруг спохватились съездить в магазин за продуктами, матерясь на всю улицу и вспоминая давно забытую школьную физкультуру, счищали огромные шапки из снега со своих драгоценных машин. Гашиш, проходя мимо них, пропустил пару смешков. Наблюдать за таким незатейливым представлением, что им услужливо устроила зимняя метель, было даже весело. Хоть что-то весёлое за сегодня.       В планах у Гоши было дойти по сугробам, которые, кроме добровольных благодетелей с лопатами, никто у них особо и не счищал, до ближайшего алкомаркета и затариться спиртным, чтобы забыться хотя бы на сегодня. Эти ваши оливье и мандарины ему нахуй не всрались. Вискарь – вот это дело. Он вообще редко берёт что-то крепче пивасика, но сегодня особый случай. Он в итоге купил целых две бутылки стопроцентно-палёного вискаря, ибо по своим финансам он на иное и не надеялся, и коробку конфет по акции, чтобы хоть чем-то закусывать.       Прождав километровую очередь и, в конце концов, выйдя из душного помещения, Гашиш выдохнул и, ни капли не стесняясь, открутил крышку первой бутылки, шурша пакетом со всем остальным, повисшем на локте. На их глухой окраине мусорá не шастают. Они даже суваться сюда побаиваются из-за повышенной криминальности в их трёх соснах. Пока весь остальной мир двигается вперёд, эта чёртова дыра будто застряла во временной петле, родом из преступных девяностых. Но Гоше это только на руку – меньше проблем.       Глотнув из горла обжигающей гортань золотистой жидкости прямо у магазина, парень вытер рот рукавом ветровки и зыркнул на какую-то остановившуюся рядом бабулечку. Та сначала смиряла его сердитым взглядом, а потом плюнула куда-то в сторону, схватила свои пакеты больше неё в два раза и, пробормотав недовольное "ну и молодёжь пошла, ни стыда, ни совести", побрела в сторону ближайшей пятиэтажки.       Гоша сделал ещё пару больших глотков, проводив её хмельным взглядом и пожал плечами. Куда идти он не знал. В знакомом гараже вряд ли кто-то будет, а больше-то и мест никаких нету. Если только слоняться без дела по улицам, протаптывая свежие дорожки в щедро насыпанном снеговом покрове. Ну он и потопал. Правда, надолго его не хватило. Ноги быстро устали. Слишком уж много снега. Да и своей слишком яркой белизной под дневным светом он глаза слепил жесть как.       В итоге парень решил окольными путями добраться до родного подъезда и засесть там на лавочке. Но оказалось, что к этому времени он уже успел забрести в какие-то непонятные ебеня и выбирался через небольшую лесопосадку и те самые гаражи около часа минимум. К этому моменту день начал сдавать позиции и передавать права в объятия ночи, которая решительно стремилась заполонить весь небосвод чернеющей бездной как можно быстрее. Таким образом, когда Гашиш добрался до своего дома, уже настал вечер, а через ещё час сидения на скамейке и вовсе ночь. Он всё так же продолжал глушить алкоголь, стараясь ни о чём не думать, иначе былые неправедные мысли грозились снова заполнить его пьяный разум и уже не выветриться от туда так просто. Половины бутылки уже не было, а мороз начинал давать о себе знать дрожащими конечностями. Под градусом Гоша не чувствовал холод полноценно, поэтому до этих пор не понимал, что ужасно мёрзнет. Только словив жёсткий тремор, когда рука ни в какую не хотела подносить горлышко бутылки к губам, парень понял, что дела плохи и пора бы переносить банкет в подъезд.       Подниматься в комнату сейчас хотелось меньше всего. На часах уже девять вечера и мало кто стремился покидать свои дома. Только всякие подростки, как обычно, выбегали повзрывать петарды около дома, тут же получая нагоняй от злых матерей из балконных окон. В его коммуналке сейчас тоже, скорее всего, собрались все и сразу. Этот сраный шум будет давить на его нервы ещё сильнее. Он помнит прошлый Новый год, когда сидел в одиночестве, пока со всех сторон радостные и подвыпившие сожители праздновали со всем размахом. На душе было, мягко говоря, будто кошки насрали. Ну его нахуй, лучше уж в этом году как бомж в падике посидит, культурно вискарика повыпивает. Зато настолько пакостно на душе не будет.       Феликс же проводил этот день более весело по меркам Гошика. Но если задуматься, то в и его, казалось бы, полной семье в это тридцать первое декабря были свои весомые минусы. Отец весь день лежал на диване и смотрел какие-то новогодние фильмы, поставив родных перед фактом того, что устал и хочет отдохнуть. Мать, в свою очередь, гоняла бедного парня как только могла. Сначала нужно надраить хату до блеска, а то в новый год входить в сраче как-то не комильфо, вдруг ещё так весь год и проведём. Ну Матвей и драил под пристальным овер-педантичным присмотром отца-военного. Потом нужно в обязательном порядке сметнуться в продуктовый за ингредиентами для бесконечных салатов, хотя в километровом списке, который ему выдали, оказалось куда больше продуктов. Феликс выдохнул, но справился и с этим. Затем нарезать эти сраные салаты часа три в душной от всех четырёх включенных конфорок плиты кухне, потому что "никакой помощи в этом доме!" И только к семи вечера он смог более-менее разгрести обязанности. Мать всё-таки смиловалась и сказала, что остальное доделает сама, а он пока может с друзьями встретиться или что там он хотел. А Матвей правда хотел встретиться. Только не совсем с друзьями.       Он ужасно долго терзал себя мыслями о произошедшем в собственном падике и всё никак не мог прекратить снедаться изнутри. Ненависть к себе перекрывала все остальные виды чувств, делая его дёрганным и нервным, а парень совсем не хотел однажды случайно сорваться на ни в чём не повинную мать. Но как выпустить эту злость кроме как селфхармом он не знал. С самоповреждением он завязал ещë год назад, когда случайно спалил бинты перед мамой и кое-как выкрутился тем, что просто случайно порезался в техникуме. Поэтому и это теперь для него было чем-то вроде табу. Но вчера Феликсу пришла заманчивая афера от давнего знакомого из их гот-тусовки, с которым он пару раз встречался, дабы разрядиться и потрахаться. В сообщении знакомый обещал, что родаки смоются из хаты на часа четыре перед новым годом и предлагал тайный «праздничный перепих». Не долго думая, Матвей согласился, предполагая, что этим сможет хоть попытаться забыться и, если повезёт, действительно сбросить накопившееся напряжение.       Матвей ещё вчера предупредил о том, что хочет отлучиться к друзьям на пару часов перед Новым годом. Мать нехотя, но согласилась, взяв с него клятву долго не шляться по морозу и обязательно прийти к празднику. Сейчас же Феликс пошёл в душ с мыслью, что перед подобными планами стоило бы подготовиться, чем он и занимался около часа. Благо, родители были слишком заняты – отец новогодними телепрограммами, а мать готовкой, чтобы заметить необычно-долгое нахождение сына в ванной.       Уже в восемь он был готов. С внешним видом старался не переусердствовать. Надел чёрный оверсайз свитер, любимый ошейник и такие же чёрные штаны в облипку, с ремешками по всему периметру и цепью с боку. На ноги типично берцы, а на плечи пальто. Смоляные длинные волосы подвязал сзади, собрав передние пряди. Лицо снова хорошенько намазал мертвецки-бледной тоналкой, скрыв ненавистные пятна и по обычаю подкрасил глаза с ресницами. Ну и надел серёжки в уши, нос и бровь. В принципе, ничего необычно. Таким его мать чуть ли не каждый день видела лишь с небольшими изменениями. Отец же к помешательству сына на чёрном и косметике относился не очень, но старался просто игнорировать, убеждённый женой, что это всё временно и просто юношеский максимализм. Ага, длящийся уже грёбаных четыре года. Как же.       Этот друг с привилегиями жил, по злой иронии, которая слишком уж зачастила жаловать в и так не пестрящую красками жизнь Матвея, в подъезде Гоши. Но парень отбросил лишние мысли и подошёл к домофону, набрав нужные обледеневшие цифры. Через пару неприятных звуковых трелей, с того конца трубки послышался знакомый голос и через несколько секунд Феликс уже поднимался на четвёртый этаж, минуя третий, на котором как раз и жил Гоша.       В квартире чёрного, как сама смерть, парня, что сильно-то от него не отличался, Матвей с порога почувствовал себя не в своей тарелке, будто бы он не должен здесь находиться. Но списав всё это на задолбавшие в край нервы, он только сильнее убедился, что с этим уже пора что-то делать. Последовав за знакомым в его спальню, Феликс делал всё как-то нарочито медленно. Странное ощущение неправильности внутри разрасталось в геометрической прогрессии. Когда же друг попытался его поцеловать, парень отвернулся и выдохнул отчего-то задержанный воздух.       – У нас ведь ещё есть четыре часа, да? Давай не спешить?: предложил он знакомому, на что тот немного подумал, но согласился.       Так начался самый непонятно-неловкий вечер Матвея за, казалось, всю его жизнь. Он решительно не понимал в чём проблема, ведь раньше не было никакого труда даже самому взять и засосать этого же парня хоть даже на пороге. Будто бы не было никаких ограничивающих факторов... А что сейчас? Что его стопорит? Гоша? То, что он внезапно снова появился в его жизни спустя несколько лет? Да что ему этот гопник, если смысла от любви к нему, как от козла молока? Хочется выбросить его из головы, может быть, даже на совсем. С этими мыслями Феликс, спустя ещё долгий и натянутый час, сам повёл друга в чужую спальню и кинул на кровать, скрипнувшую пружинами с умоляющей пощады интонацией. Парень под ним удивлённо поднял брови и пытался успеть за темпом младшего. А Матвея прорвало, он сел на бёдра этого парня и стал истошно терзать его губы поцелуем, ёрзая у того на паху. Но ёбаное возбуждение так и не посещало его беснующееся тело. Нет и всё тут. От досады Матвей сам потянулся к своему всё ещё мягкому члену и сжал до ноющей боли. Знакомый понял, что что-то не так и спросил что происходит. Тут-то Феликс и сказал, что не может. Чуть ли не плакать прям там, сидя на ничего не понимающем парне, стал. Тот не сразу, но собрался и аккуратно переместил друга на кровать, гладя его по подрагивающему плечу. Матвей до последнего сдерживал рвущийся поток слёз, сжимая кулаки на острых коленках.       Через ещё полчаса безмолвной истерики и вновь накрывшей злости на самого себя, Матвей выкурил по меньшей мере пять сигарет на ледяном балконе знакомого, кутаясь в своё многострадальное пальто. Тогда его друг уже понял, что сегодня ему ничего не перепадёт и решил хотя бы немного развеселить приятеля перед тем как тот уйдёт к себе в расстроенных чувствах. Отыскал у себя в закромах небольшую гирлянду золотистого цвета на батарейках и повесил парню на шею, пожелав не грустить и улыбнуться, чтобы в новом году точно было меньше горестей и больше радостей. Этот знакомый был реально не плохим парнем. Феликс, может, даже замутил бы с ним, если бы глупая мышца в груди уже не была безвозвратно приклеена к одному идиоту, которому он и даром не сдался.       Выплыв из обителя знакомого, Матвей медленным шагом, смотря себе под ноги и держась за перила, чтобы случайно не навернуться, начал спускаться вниз. Но как только он преодолел почти все этажи, на периферии зрения заметил странное тёмное пятно. Подняв глаза от носков своих берц, он так и застыл с одной повисшей в воздухе ногой перед следующей ступенькой.       В своём падике на какой-то картонке, напоминающей бывшую коробку конфет, рядом с лужей от растаявшего снега с по колено мокрых штанин, сидел его бывший друг детства. Сидел и, судя по всему, нажирался в хламину, держа в руке бутылку вискаря.       – С Новым годом.: вдруг прервал Матвей тихое созерцание старшего всё ещё падающих снежинок за окном. Гоша повернул к нему голову и сделал очередной глоток из горла.       – Ага.: бросил он в сторону соседа, слегка кивнув. Глаза зацепились за светящуюся золотую гирлянду у Феликса на шее, что сильно выбивалась из общего обыкновенно-чёрного прикида.       – Почему здесь один сидишь? Праздник же.: задал логичный вопрос парень, а потом перевёл взгляд на почти пустую бутылку и закатил глаза: Постой, ты что, уже бухой что ли?       – А что, не видно?: как-то совсем не весело посмеялся старший, после чего погрустнел ещё пуще.       – Мать опять сверхурочные взяла. Ну...мне как бы...не с кем встречать.: окончил он, раскачивая бутылку в руках и тоскливо наблюдая как тёмная жидкость разбивается о стеклянные края. Они с ней похожи. Так же отчаянно стремятся выбраться из душащего вакуума одиночества, но могут только бесконечно разбиваться в бессмысленных попытках найти выход, которого и нет вовсе.       – Ууу, ясно. Это печально.: поджал губы Матвей, впервые видя Гошу настолько сокрушённым. Так старательно затравленное изнутри чувство преданности, не смотря ни на что, вновь начало безотчётно подавать признаки жизни, побуждая парня сделать хоть что-нибудь для объекта своей обречённой любви. Будучи и сам разбитым вдребезги и давно уже не в силах склеить себя дрожащими руками, Феликс сделал шаг вперёд, а затем снова и снова, пока не дошёл до Гоши.       – Так. Всё равно хорош тут зад морозить, пьяница. Пойдём я тебя дотащу до вашей комнаты.: закидывает одну из рук старшего к себе на плечи Матвей и приподнимает даже не сопротивляющееся тело. Лежащий рядом пакет он тоже захватывает и бредёт к давным давно знакомой квартире соседа с живым грузом ответственности на своей совести.       Прошли к комнате старшего они без приключений. Все вокруг слишком заняты какой-то своей суетой, всё-таки всего два часа до курантов осталось. Гоша нажрался так нажрался, только успев стянуть обувь у порога, свалился на диванчик у стены сразу же как только младший привёл его в родное обиталище. Феликс тоже разулся.       Осмотревшись, Матвей с грустью заметил, что в небольшом помещении нет ни намёка на что-то новогоднее. Комнатную лампочку включать не хотелось. Большого окна, из которого лился свет, отражающийся от, наверно, уже метрового слоя снега, что словно бы отделял их панельный дом от всего остального мира вместе с плотной стеной метели, вполне хватало для лёгкой освещённости. К тому же, тёплый свет гирлянды, который всё ещё был на нём, согревал эту гнетущую атмосферу хоть какой-то частичкой праздника.       Когда взгляд Феликса вновь вернулся к крупной фигуре, развалившейся на диване, он понял, что тот дрыхнет без задних ног. Он вздохнул, оставил пальто у выхода и сел на кресло-раскладушку. Хоть парень и обещал матери вернуться до двенадцати ночи, смотря сейчас на такого одинокого соседа одна мысль покинуть его казалась чем-то преступным, лишённым сердечности. Он встал, подошёл к дивану, на котором спал мёртвым сном перепивший бывший друг и уселся на подлокотник, который стоял прямо около окна. Облокотившись локтем о подоконник и подперев голову, Матвей смотрел то на подрагивающие ресницы и до ужаса красивый профиль Гоши, то на падающий снег за стеклопакетом. Он решил остаться как минимум до двенадцати, а там как уж пойдёт.       Вопреки всем предположениям Феликса о беспробудном сне старшего, тот открыл глаза уже через полчаса, хмуро осматриваясь по сторонам. Краем глаза он заметил что-то яркое сверху и, кряхтя от прострелившей боли в затёкшей шее, глянул наверх. Там всё так же сидел Матвей и тихонько смотрел в окно на кружащую в медленном танце вьюгу, вставив в ухо один наушник.       – Ты что тут делаешь?: никак не мог разуметь откуда здесь мог взяться Матвей Гашиш. Да ещё и подсвеченный, словно самая красивая ёлочная игрушка, о которой он мог только мечтать в своём бедном детстве, пялясь в витрины богато украшенных к празднику магазинов. Это что, сон? Или он допился и словил белочку?       Феликс поставил песню на паузу и вытащил наушник, обернувшись к сонному парню. Тот был таким милым спросонья с этими припухшими до предела и так от природы пышными губами, прищуренными в непонимании лисьими глазами и небольшим отпечатком складки на щеке. Будь у старшего волосы подлиньше, и они бы сто процентов сейчас были бы в полном беспорядке, напоминая очертания птичьего гнезда.       – Доброе утро. Неужели уже выспался?: тактично проигнорировал вопрос Матвей, но соседа это, видно, не устроило.       – Ты не ответил на вопрос.: приподнявшись с места и полноценно садясь на диване, вновь повторился тот.       – Какой настойчивый. Ничего, не беспокойся, я сейчас уйду.: уже хотел было двинуться к выходу Матвей, дёрнувшись, как ладонь соседа накрепко перехватила его руку.       – А ну стоять. Достал сбегать. Ответь мне.: пригвоздил старший, на что Матвей улыбнулся краешком губ, почувствовав то, как не желал отпускать его бывший друг. Как же бы он и сам хотел никогда не уходить. Ни тогда, ни сейчас. Но увы.       – Нашёл тебя валяющимся в подъезде. Думаешь, не стоило помогать добраться до дивана? Надо было так там и оставить помирать от ночных заморозков из вашего этого вечно продувающего окна?: обернулся к нему корпусом парень.       – А как ты оказался в моём подъезде?: не унимался сосед. Он всё ещё не вполне понимал что малой здесь вообще делал, если должен был уже давным давно сидеть с семьёй и ожидать ровной циферки на часах.       – Ох, сколько много вопросов.: нахохлился, словно чёрный воронёнок Матвей и спешно поднялся с насиженного места, отбрасывая от себя руку соседа: Какая разница? Этот подъезд не твой вообще-то. Здесь живёт мой друг ещё.       На переваривание информации у Гоши ушла ровно минута.       – Что за друг?: спросил он тяжёлым тоном, не контролируя свои интонации. Алкоголь даже после сна давал о себе знать и хорошенько бил по мозгам. Радовало хоть, что не так сильно как раньше и он мог мыслить более или менее адекватно. Правда, с контролем эмоций всё было хуже некуда.       – Просто друг, господи. Что ты пристал?: цыкнул Феликс, истерично прохаживаясь по комнате со скрещёнными на груди руками. Он знал, что сейчас сам сдавал себя с потрохами своим же нетипично-нервным поведением, но не мог иначе. Накопилось.       Гашиш, конечно же, заметил странное поведение парня и слишком ясно для выхлебавшего больше половины бутылки виски человека понял, что это был не просто друг.       – Ты ебёшься с ним?: сжал кулаки он, смотря на Матвея исподлобья. После этого вопроса тот резко прекратил движения и обратил к нему обескураженный взгляд.       – Что-то я не пойму. А какая тебе разница?: выплюнул брюнет ядовито, стремительно наполняясь уже такой знакомой яростью. Сначала старший его штампует мерзким пидорасом, а теперь какого-то хуя интересуется личной жизнью с таким недовольным ебалом, будто готов пойти и набить рожу тому бедному пареньку вот прям щас. Что за поебень здесь творится вообще?!       – Ты глухой или мне ещё раз повторить?: Гоша тоже был очевидно не в духе. Градус в крови делал своё дело и неумолимо превращал парня в худшую версию себя.       Матвей сглотнул вязкую слюну и начал ковырять старые зажившие ранки на запястьях. Всё это ему совсем не нравилось. Хотелось хотя бы нахлобучиться в той же степени, что и старший, чтобы точно так же без зрения совести кидаться грозными фразами и резать без ножа и так израненное сердце, как прямо сейчас делал Гоша. Кинув взгляд на недопитую бутылку, он кинулся к ней, махом вливая в себя несколько больших глотков виски и сразу же закашливаясь от огня внутри. Но этот огонь ни в какое сравнение не шёл с тем, что нестерпимо давно пылал в нём самом без какого-либо постороннего вмешательства вроде крепкого алкоголя.       – А что мне было делать? Дожидаться своего нерадивого друга-гопника, который в любом из возможных вариантов развития событий посылает меня нахуй?: почувствовав заряд адреналина вместе с растекающимся по жилам алкогольным дурманом, всё же ответил Феликс.       – Да, мы пару раз трахались. Потому что я грязный пидор и мне нужен член, мой дорогой друг. Исправить меня ты, увы, не сможешь. Я пытался – нихуя.: делая ещё пару глотков палёнки, всё продолжал выливать душу парень с горькой усмешкой на раскрасневшихся и даже прокушенных минутой ранее от нервов губах, с которых стекала алая капелька крови и он время от времени слизывал её языком.       Заметив сверкнувший в полумраке острый взгляд чернильных глаз и ходившие ходуном желваки на всё ещё красивом лице, Матвей только лишь раззадоривался, смеясь и глотая обжигающую жидкость, словно воду.       – Знаешь, я буду продолжать трахаться с ним. Он неплохой парень и в постели ничего так. На время выдалбливает из меня все ненужные мысли и становится так хорошо.: улыбался отчаянной и нихуя не весёлой, а скорее безумной улыбкой Феликс, позабыв все былые постулаты друзей-готов. Сейчас он был живым, настоящим и насквозь пропитанным болью, которую непременно покажет старшему во всей её неприглядной форме.       Вдруг Гоша сорвался с места и подлетел к Матвею, врезая его спину в стену с глухим грохотом. Гирлянда упала в ноги, оставив их со своей отравляющей злобой наедине. Парень секундно дезориентировался, но по прежнему продолжал смеяться. Теперь уже прямо в лицо своему личному проклятию.       – Что такое, милый? Ударишь меня? А может хочешь заменить его член своим, а?: подал одну из своих ног вперёд Феликс, упираясь бедром в пах старшего. Тот натянуто выдохнул, испепеляя парня всё ещё полностью чёрным взглядом.       – Ну чего же ты? Давай, бей или трахай. Такой как я только такого отношения к себе и заслуживает, прада? Чего застыл? Неужели слабо?: пронзил горечью слов сердце Гоши Матвей. Только вот, кинжал этот оказался обоюдоострым и убил сразу обоих. По щекам Феликса потекли слёзы бессилья.       – Зачем ты всё это говоришь?: прошептал старший, сжимая плечи парня в ладонях, вдруг растеряв былой пыл.       – Я отвечал на твой вопрос. Разве не ясно?: не обращал внимания на свои застилающие глаза слёзы Феликс, продолжая улыбаться. Сейчас юноша казался настолько разбитым и оттого хрупким, что мог окончательно рассыпаться в пыль от одного только лишнего дуновения ветра.       – Зачем ты здесь? Сейчас? За час до Нового года? Ты не должен быть тут со мной. У тебя семья, Матвей.: ненавистное имя прошлого себя, так легко слетевшее с любимых губ вновь возродило неистовство злости в Феликсе. Найдя в себе силы, парень грубо оттолкнул от себя старшего и его снова прорвало.       – Матвей? Матвей, да? А ты знал, что меня травила каждая букашка в школе до самого выпуска, называя этим мерзким именем? Знал, что каждый считал своим долгом плюнуть в меня и сделать какую-нибудь пакость, точно так же как и ты штампуя звание не достойного жизни гомика? Знал, что меня раз десять пытались подставить, чтобы ушёл под статью? Знал, что один раз чуть не убили, избив настолько, что я пролежал целые сутки на промёрзшей осенней земле и только чудом остался жив, но остался с тремя переломами и теперь мучаюсь от побочек воспаления лёгких? А что меня почти изнасиловали в пятнадцать лет в этой же ёбаной школе? Нет, не знал? Какая жалость!: плевался ядовитыми фактами своей никчёмной жизни Феликс, впервые подавая всё, как есть, без прикрас. Ведал о грязных подробностях прошлого. О том, что когда-то его взяли, раскромсали и выпотрошили. Что его нынешняя сломанность не взялась из неоткуда. Выливая покорёженную душу, он продолжал с силой толкать Гошу в грудь.       – Чего ты молчишь, блять? Стыдно признать, что не знал ничего о моей жизни ни до, ни после произошедшего? Ты даже не пытался вернуть наше общение! Будто так и надо!: кричал парень, рыдая навзрыд и сжимая кулаки с такой силой, что возможно уже разодрал кожу своими же ногтями.       – Я думал, что ты вырос и больше не хочешь водиться с таким как я. Я же обычный дворняга, Феликс. Я сраный гопник, скатившийся на самое дно. И с такими как я такие как ты водиться не должны, понимаешь?: схватил за предплечья истерично вырывающегося парнишку Гашиш.       – А какой я? Ещё более низкий? Мерзкий и недостойный? Конечно, со мной даже дружбы нельзя водить. Это же так унизительно, да?: истошно пинался Феликс и кричал, разрывая саднящее горло.       – Нет. Ты не такой.: начал было Гоша, но один из выпадов младшего сбил его с ног и он вместе с дрожащим телом Матвея свалился на ковёр. Старший всё ещё крепко сжимал ладони на предплечьях парня, прижимая те по сторонам от его головы и нависая сверху. Он старался удержать равновесие и не упасть на хрупкую фигуру соседа.       – Ну так скажи какой я, чёрт тебя дери!: задыхался от слёз брюнет, отказываясь смотреть в глаза, что были столь непозволительно близко, и отворачивая голову в сторону.       – Ты умный, добрый, красивый, усердный и целеустремлённый. У тебя есть будущее. Стоит только захотеть и двери откроются, поверь. Ты сможешь сделать всё, что захочешь. А я нет. Мой отец уголовник, матери можно сказать, и вовсе нет, единственные друзья – гопники в этой ебанутом районе, полном несправедливости и криминала. Мне по роду написано быть в нижней людской касте, понимаешь? У меня нет и не может быть будущего. И тебе нельзя общаться с таким как я.: пытался достучаться до разума Матвея Гоша, говоря как можно чётче.       – Ошибаешься.: закусил с новой силой закровоточившую губу, алые дорожки из которой уже испачкали подборок, Феликс и повернул голову к старшему, напомнив: Я тоже упал на социальное дно. Педиков не жалуют в нашем "прогрессивном" обществе, а всю жизнь притворяться кем-то другим я не смогу. Просто не выдержу. Лучше уж сдохнуть, чем продолжать всё это терпеть. Может, сделаешь мне услугу напоследок и убьёшь, раз уж сам о себе такого плохого мнения и уже записал себя чуть ли не в кружок уголовников. Я буду очень рад, если это будешь ты. Знаю, ты меня ненавидишь. Выплесни же весь свой гнев, сожми моё горло, давай!       Гашиш и правда порывисто стиснул одной своей ладонью шею парня, почувствовав как под нежной кожей ходит ходуном кадык от непрекращающегося потока слов Матвея.       – Да, вот так. Задуши, иначе я сделаю это сам.: тихо прошептал парень, но не почувствовав сильных изменений, разозлился и снова попытался крикнуть: Ты, блять, издеваешься?! Давай же, убей ме...       Прервав новый поток раздирающих в клочья слов, Гоша подался вперёд и стремительно накрыл раскрытые губы глушащим любые новые переполненные запредельным отчаяньем слова поцелуем. Сминая дрожащие губы со вкусом слёз и крови своими, он впервые всецело осознал, что безвозвратно потерялся в этом парне. И не жалеет. Наверное, разбитые и кровоточащие, они подходили друг другу как никто другой.

✁⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯ Убей меня - ooes ⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯✞

      В теле Феликса больше не осталось энергии. Её забрали настойчивые губы, со всем присущим им жаром пытающиеся оживить парня, глотающего солёные реки и смотрящего резко потухшим взглядом прямо на прикрытые веки старшего. На секунды будто время приостановило свой ход, шум из соседних комнат приглушился, бешенный стук сердца умолк, дыхание замедлилось, а зрение стало улавливать малейшие детали. Матвей заметил и с теплотой на сердце вспомнил аккуратную родинку на нижнем веке Гоши и ещё несколько таких же крошечных на щеках. Рубец зажившей ссадины, рассекающей густую бровь соседа казался привлекательнее, чем раньше, манил своей затаённой силой.       Только сейчас Феликс осознал в каком именно положении находится и чувствительные окончания вновь включились по щелчку рубильника. Сильная хватка на предплечье, намертво прижавшая его руку к полу. Крупная ладонь, увесисто ощущаемая на шее, которую так и хотелось схватить и заставить сжаться сильнее. Но теперь брюнет почувствовал в этом ничто иное как болезненную необходимость, желание, скопившееся во всём его теле и особенно сосредоточившееся в паху. Матвей растворялся в губах, инициативно сминающих его собственные. Тех самых пухлых губах, о которых он мечтал безбожно долго, терзался во внутренних противоречиях ещё в далёкие подростковые годы, смотря на них вроде бы так близко, но всё ещё нестерпимо далеко. Они были слегка шершавыми по-началу, но потом стали влажными, видимо, от крови Феликса и теперь ощущались до дрожи потрясающе-мягкими. Дрожь и правда окутала парня целиком и полностью. Он не мог с ней бороться. Всё ещё находясь в эпицентре одной из самых сильных своих истерических приступов, Матвей пока не мог полностью контролировать своё тело. Но Гоше, казалось, это было не важно, он скорее пытался переключить фокус его внимания всецело на себя, отвлекая от всех остальных тревожащих факторов, за что младший был тому ужасно благодарен.       Витая в прострации, Феликс решил поддаться старшему и сосредоточиться на мощи, что исходила от крепкого тела сверху. Её хотелось ощутить как можно сильнее, позволить Гоше взять над собой власть, овладеть. Отвечая на поцелуй, постепенно набирая обороты, Матвей будто бы насыщался через губы напротив этой переполняющей силой. Свободная рука потянулась к воротнику олимпийки парня, сгребая трясущимися пальцами ту в кулаке. Вдохнув немного воздуха носом, брюнет потянул ткань на себя, а одну из ног закинул на поясницу соседа, напористо надавив. Их бёдра столкнулись друг с другом и Матвей в первый раз ощутил то, о чём грезил даже больше, чем о губах. Он почувствовал вещественное доказательство того, как старший его хотел. Твёрдый стояк совсем не скрывала ткань спортивных штанов. Он упирался прямиком в не менее возбуждённый член Феликса, который как раз таки сильно и даже очень болезненно стискивался ёбаным скинни.       Как только Матвей немного отстранился и хотел взмолиться, попросить сделать уже хоть что-нибудь, но прекратить эти мучения, в его приоткрытый для возмущения рот протолкнули влажный и чертовски горячий язык, который резко выбил из головы любые мысли кроме "не смей останавливаться, иначе я правда, блять, умру".       Гоша ни на секунду не понижал темп, буквально вылизывая его рот, пока младший старался хоть немного поспевать и иногда сплетаться с его языком своим. Бёдра соседа явно сдерживаясь подались вперёд, вырвав из парня задушенное мычание. Болезненность стала причинять странное удовольствие и кружить голову вместе с до этого выпитым алкоголем, полня тело по-истине мазохистским желанием почувствовать это вновь. Вновь отчаянный коктейль боли и наслаждения. Он попытался сдвинуться с места, но тяжёлое тело придавливало без возможности вырваться. Тогда Феликс нажал ногой на поясницу старшего, чем подал зелёный свет на продолжение. Старший смог распознать этот посыл и, отрывисто выдохнув, сделал ещё пару толчков бёдрами. Матвей простонал не своим, слишком треснутым, сипло-повышенным голосом прямо в рот старшего, закатывая глаза от вновь полоснувшего по нервам концентрированно-болезненного удовольствия.       Феликс не знал что всё это значит, есть ли хоть малая надежда на то, что всё то, что сейчас происходит означает взаимность со стороны Гоши. Потому что была весомая вероятность того, что им воспользуются и забудут. Потому что Матвей никогда не замечал за старшим суицидальные наклонности, а быть геем в их дыре совсем не фигурально опасно для жизни. Вряд ли сосед готов быть в таком же шатком социальном статусе отброса, как он сам. Но даже так Феликс всё равно хочет взять от этого момента всё, что только сможет. Даже если это последний раз. Даже если бывший друг отвернётся от него после раз и навсегда. Даже если Матвей действительно не сможет выдержать этого и наложит на себя руки не сегодня, так завтра. Плевать. Он хочет насытиться этим моментом в полной мере. Надышаться своей истерзанной, вымученной и совсем нездоровой любовью в последний раз.       – Я хочу...чёрт.: попытался добиться позволения Гоши Феликс, но когда понял, что его губы ни в какую не хотели отпускать, решил действовать иначе.       Толкнув со всей вновь пришедшей в его отдающие пульсацией жилы силой в плечо старшего, парень сумел заставить того отклониться в бок и не медля воспользовался этим шансом. Завалив соседа на спину, Матвей перекинул через его бёдра ногу и оседлал, уперевшись ладонями в тяжело вздымающуюся широкую грудь под ним.       Золотистая гирлянда лежала совсем рядом и хорошо освещала одну часть лица Гоши, однако глаза его всё ещё были застланы непомерной темнотой ночи, в которой хотелось потеряться. Он неотрывно смотрел на юношу и сжимал его упругие бёдра руками. Феликс же хотел поскорее увидеть то, что находилось под бесячим адиком, который руки так и чесались просто взять и разодрать в клочья. Небрежными движениями Матвей вжикнул бегунком молнии, расстёгивая её разом до самого конца, и отбрасывая края в стороны. Светлая майка тут же была задрана наверх, перестав несправедливо разделять Феликса со столь желанным телом до смерти любимого человека. Подтянутые рельефы струились по медовой коже, пока золото света оттеняло притягательные очертания пресса и косых мышц. В этот раз дрожащие от нетерпения пальцы Матвея коснулись торса старшего, в миг опалившись его жаром. Они лежали на полу, где носились морозные в эту зимнюю пору сквозняки, но кожа Гоши всё равно резко контрастировала с окружающим холодом. Ледяными пальцами Феликс с безумным наслаждением согревался о его кожу, обводя восхитительные очертания фигуры. Парень всегда знал, что старший пребывал в хорошей форме, потому что со школы любил всё, что было связано со спортом, а в свободное время часто пропадал на турниках неподалёку от дома. Но сейчас он стал куда старше, сильнее, крупнее и Матвею буквально рвало крышу от одного лишь факта того, что он имеет возможность в эту самую секунду прикасаться к нему вот такому.       Мысли в голове парня перенаправились в другое русло, как только пальцы добрались до края штанов старшего. Глянув в глаза Гоши, Феликс в пару движений сполз вниз, стягивая за собой последнюю преграду между ними. Припустив адики вместе с бельём, Матвею открылась картина внушительного размера ровного члена, с взбухшими синеватыми венками и красноватой влажной от предэякулята головкой. Парень постарался сдержаться, чтобы не захлебнуться слюной. На данный момент он планировал захлёбываться только этим ахуительным членом и, в идеале, горячей спермой.       – Тебе когда-нибудь отсасывали?: взяв в руку длину старшего Феликс, вздрогнув от её огненной температуры, и стал примеряться – насколько он будет в силах ту заглотить. Сильного опыта-то не было, но почувствовать этот член глубоко в глотке хотелось нестерпимо.       – Было пару раз.: ответил Гоша, глубоко выдохнув.       – Я постараюсь сделать это так, чтобы ты навсегда запомнил.: растянув губы с ехидной улыбке, пока его влажные от недавних слёз скулы со смазанным макияжем блестели в золотистом свете, прошептал Матвей, приблизившись к члену и одарив его прохладным дыханием. А затем размашисто прошёлся языком по длине, отчего эрекция в его руке дёрнулась от пульсации разгоняемой в бешенном ритме крови.       – Бля-я-ять...: выругался Гоша, откинув голову назад. Он знал, что и не смог бы когда-либо забыть весь этот вечер от и до.       Феликс обхватил губами головку и слегка прикусил клыками, услышав сверху шипение, но сразу же устроился поудобнее и стал до одури медленно насаживаться на ствол, вылизывая напряжённые венки и ловя дичайший кайф от тяжести члена старшего на языке. Смесь солоноватого привкуса с ужасно приятным естественным запахом кожи казалась самым восхитительным коктейлем ощущений, который вообще может существовать. Карие глаза вновь заслезились, по щекам скатились новые блестящие дорожки, а взгляд поднялся наверх. Гоша смотрел на него в ответ полной неизведанного желания чернотой, приподнявшись на локтях и прикусив нижнюю губу.        Матвей выпустил немного длины, стараясь успеть отдышаться и пойти на то, чего от так отчаянно хотел. Дав себе несколько секунд на отдых, он перехватил член у основания и стал снова опускаться вниз. Как только головка упёрлась в заднюю стенку горла, парень зажмурился, но не прекратил движений, двигаясь вперёд и пропуская горячую плоть дальше в горло. Гоша внезапно запустил одну из рук в волосы парня и обнаружив там резинку, грубо сорвал её и откинул куда-то в сторону, тут же зарываясь в смолянистые локоны и сжимая их у корней. Сгорая от головокружительных ощущений, в мыслях Феликса пронеслась безумная мысль, которую он поспешил озвучить. Выпустив член полностью, он взглянул на старшего, приподнимая один уголок губ. И потерявшись щекой о влажный стояк, произнёс:       – Трахни меня в рот. Сейчас.       Не дав Гоше и долю секунды, Матвей опустился на член, сделав вакуум щеками для больших ощущений. Он полностью расслабил гортань и опустился на член полностью, почувствовав в полной мере как тот наполняет его до краёв. Ошейник слегка перетягивал вхождение снизу, но это было даже приятно. Подняв слезящийся взгляд на старшего, он накрыл крепкое предплечье руки бывшего друга, которая всё ещё сжимала его волосы на затылке, позволяя делать с собой всё, что тот захочет. И старший сделал. Перехватив волосы парня удобнее, он собрал их в импровизированный хвостик и приподнял голову младшего, потянув за пряди. Матвей отзывчиво выпустил длину члена до середины и тут Гоша толкнулся бёдрами в его глотку снова. А затем ещё и ещё, удерживая и иногда приближая голову парня сильнее. Феликс не успевал делать и малейших вдохов, но это было совсем не важно, когда массивный член так правильно заполнял его, втрахиваясь в горло как обезумевший. Он закатывал глаза каждый раз, когда ствол доходил до самого конца и сразу же повторял это движение до головокружения быстро, чередуя ритм от остервенелого до плавного и обратно.       Вдруг Гоша отстранил парня полностью, дав тому отдышаться. Матвей прокашлялся, фактически задыхаясь, но на губах его играла настолько счастливая улыбка, словно он выиграл многомиллиардную лотерею. Хотя для него это было действительно так. И близость со своей безответной любовью всегда рассматривалась как нечто вроде внеземного чуда. Отчасти, сегодня он достал свой собственный золотой билетик, который теперь ни за что на свете не упустит и сделает в эту ночь всё, о чём так долго мечтал, что бы ему это ни стоило.       Приподнявшись на подрагивающих ногах, Феликс снял свой свитер и, наконец, расстегнул молнию штанов, выдыхая. Стянув с себя всю оставшуюся одежду, он дотянулся до кармана оставленного у двери пальто и достал оттуда подготовленный презерватив с небольшим бутыльком смазки без запаха. Пару тройку часов назад, когда брал с собой полный арсенал для секса, направляясь к знакомому, он и представить себе не мог, что в итоге использует всё это с бывшим другом детства, по которому сходил с ума столько, сколько себя помнит. Что ж, видно, новогоднее чудо всё же оказалось не мифом.       Садясь на бёдра старшего, Матвей быстро открыл бутылёк смазки и вылил себе на пальцы под пристальный и будто бы настороженный взгляд Гоши.       – Ты реально с ним сегодня трахался?: спросил он, даже не пытаясь скрыть собственное недовольство.       – Нет.: хмыкнул со смешком Феликс и припал обнажённой грудью к груди лежащего под ним парня, заводя руку за спину, после чего коснулся колечка мышц и протолкнул в себя сразу два пальца. Прикусив нижнюю губу и на момент опустив голову, он поднял взгляд на старшего и добавил шёпотом: И опять из-за тебя, представляешь? Не мог перестать думать о своём чёртовом друге детства, которого хочу уже как целую вечность и который снова взял и появился в моей жизни, изменив в ней примерно всё.       Учитывая, что он успел немного растянуть себя накануне в душе, Матвей быстро заменил два своих пальца на три, но казалось, что для такой махины этого было слишком недостаточно. Его пальцы, увы были короткими и маленькими, а вот у Гоши... Он перевёл беглый взгляд на длинные и узловатые совсем как у пианиста пальцы соседа и сглотнул. Попробовать стоит. Раз уж они зашли так далеко, не будет же старший против небольшой помощи, верно?       – Поможешь?: слегка стеснительно смотря из-под ресниц на парня, Феликс уловил на его лице непонимание. Ну да, конечно. Он же не знает как всё это работает. С девушками в этом плане куда проще. Матвей прочистил горло и уточнил: Растянуть. Мои пальцы маловаты будут.       Вопреки тому, что они уже тут вытворяли, вопреки тому, что Феликс прямо сейчас абсолютно обнажённый лежал на своём друге детства, он всё равно почувствовал как щёки краснеют и теплеют от жаркого смущения. Из-за слёз часть тональника уже смылась, поэтому частичный румянец смог заметить и Гоша, внезапно посчитав это довольно милым.       Без лишних вопросов он подхватил бёдра парня и с силой приподнял его на себе выше. Так, что грудь брюнета теперь находилась на уровне его лица. Так было удобнее забираться ладонями на миниатюрные округлые ягодицы и сжимать их в своих руках. Матвей судорожно вздохнул, теряясь от запредельно приятного ощущения этой крепкой хватки. Потянувшись к бутыльку, он передал его старшему, а тот решил пойти иным путём и, открыв крышку, обильно вылил маслянистую субстанцию на поясницу Матвея, отчего тот легонько вздрогнул, покрываясь мурашками. Жидкая смазка обострила ощущения и лёгкий сквозняк обдал кожу морозным дыханием. Она планомерно стекла вниз по дырочке и поджатым яичкам, а старший собрал её на свои пальцы и толкнул внутрью сначала один. Не почувствовав и малейшего сопротивления, он решил добавить второй, но он пошёл уже туже, однако за счёт смазки смог протиснуться глубже и спустя пару мгновений оба пальца уже полностью погрузились в узкое пространство.       Матвей тяжело дышал, безотчётно кусая губы и вновь раздирая их в кровь. Но когда Гоша совершенно неожиданно обвил его спину рукой и приблизил к себе, накрывая один из розоватых ореол этими дьявольски-мягкими губами, из парня вырвался несдержанный стон, которого он и сам жутко застеснялся, однако контролировать это решительно не мог, потому как язык старшего начал усиленно вылизывать его грудь, уделяя особенное внимание чувствительным вершинам сосков. Ощущать в одно и то же время глубоко в себе движения длинных пальцев и сгорать от влажного языка там, где его не касался ещё никто даже из бывших партнёров, было подобно смерти и возрождению одновременно. И знаете, его надрывные стоны, когда Гоша вошёл третьим пальцем и потёрся о комочек нервов внутри, не останавливаясь и на долю секунды, продолжая двигаться ими с нарастающим темпом, планомерно вбиваясь в простату, были уже даже не такими стыдными на фоне криков не то от веселья, не то от непонятных разборок соседей, которым определённо не было дело не до каких посторонних шумов.       – Я хочу тебя. Давай, я готов.: молил Матвей, самостоятельно подаваясь бёдрами назад в пылком желании получить больше.       Гоше стоило некоторых усилий остановиться и прийти в себя, но он это сделал, договорившись со внутренним возбуждением, что дальше будет ещё лучше и ради такого можно немного потерпеть недостаток парня, который каким-то непонятным образом за экстремально быстрый промежуток времени смог подсадить его на прикосновения к своей незаконно нежной коже. Как только пальцы покинули Феликса, младший взглянул в сторону отложенного презерватива и помялся на месте. Их Матвей использовал абсолютно всегда, потому что защита превыше всего и бла-бла-бла. В нашем мире мало кто так сразу признается в своих болячках ниже пояса, а страдать потом совсем не хотелось. И Феликс, так-то был достаточно осторожным в этом плане. Но нынешний случай оказался беспрецедентным. Сейчас совсем не хотелось оставлять между ними даже какую-то тонкую резинку. Желание ощутить старшего полноценно было настолько на грани, что он уже начинал думать, что реально сошёл с ума. Иначе как объяснить состояние, когда тебе кажется, что если хоть что-то ещё помешает слиянию с безнадёжной любовью всей жизни, то он точно умрёт? Не иначе как сумасшествие. Одно он сейчас знал точно – нахуй презик.       Откинув квадратик куда подальше без малейших мук совести, Матвей переместился на ковёр, становясь коленями на его ворсистую поверхность и кладя голову на сложенные там же руки.       – Тебе будет привычнее в такой позиции. Не уверен, что ты готов увидеть перед собой чужой член.: дёрнул уголком губ в слегка напряжённой, ведь всё ещё боялся как-либо спугнуть Гошу, улыбке и закусил нижнюю парень. Он поёрзал бёдрами, неловко подпираемыми ледяными пятками и периодически немного приподнимаемыми вверх, выставляя те напоказ с красивым прогибом спины. Смотря из-за плеча, брюнет проследил за тем, как старший вставал и его высокая фигура приближалась к его гораздо более мелкой сзади.       Феликс чувствовал свою безоговорочную уязвимость перед бывшим другом, но от этого, несмотря на то, что тот до сих пор мог очнуться от незабытия, протрезветь в конце концов и решить, что ему это не надо или вовсе разозлиться и действительно с лёгкостью взять его и убить, не даром рос в криминальной глубинке по суровым законам местной гопоты, возбуждение в крови лишь только росло. Наверное, Матвей больной мазохист, если шальной мыслью думает, что был бы не против умереть от любимых рук. И скорее всего бы даже упрашивал Гошу сделать ему больно, в извращённой надежде вдоволь ощутить пышащую силу тела старшего. Чтобы тот сжал его посильнее или укусил, может даже ударил... С ним точно что-то не так.       Присев позади брюнета, Гоша взглянул на открывшийся ему вид и резко потёр лицо руками. Никогда не мыслил даже, что сможет оказаться в подобной ситуации. Всегда водился только с девчонками, и то редко. Думая о своей жизни до, он понимал, что ни разу не чувствовал в себе тягу к каким-нибудь пацанам. И вдруг этот. Вылез как чёрт из табакерки и запудрил ему мозги настолько, что Гоша прямо сейчас всерьёз подумывает, что натуральности в нём, как оказалось, с ноготок на мизинце. Потому что то, что творил с ним Матвей не сравнится ни с одной даже самой пышногрудой и размалёваной девчонкой. Тут было что-то совсем иное. Более глубокое что-ли, не на поверхности. Не просто стремление утоления какой-то неопределённой природной потребности в потрахаться на один раз и забыть. Забыть отчего-то было и вовсе страшно. Момент казался чем-то необозримо важным. Таким, о чём думаешь ещё очень и очень долго на протяжении всей своей жизни, старательно выискивая в памяти малейшие детали, дабы хотя бы понарошку, хоть ненадолго погрузиться в то самое время, фантомно чувствуя незримый остаток ощущений на кончиках пальцев и неуловимые запахи. Гоша приблизился к загривку парня. Порывисто зарываясь носом в шелковистые тёмные волосы, раскинувшиеся на острых плечах неровными чернильными волнами, с прикрытыми веками он вдыхал и смаковал их аромат. Кисло-сладкий киви обволок сознание моментально. Он неспешно повёл носом вниз, опускаясь к светлой коже Феликса, проводя одним лишь кончиком по лопаткам, запоминая, буквально вшивая в подкорку ни с чем не сравнимый запах кожи с примесью сигарет и алкоголя. Гашиш тяжело вздохнул и парень вздрогнул от дуновения по-началу горячего, но секундно остывшего на эпителии воздуха.       Гирлянда всё ещё оставалась главным светилом в их маленьком, сомкнувшемся на лишь двоих, пространстве. Старший немного отстранился и стал разглядывать кожу Матвея. На рёбрах сбоку страшным напоминанием прошлого возлёг белёсый шрам и Гоша знал, что он точно не один нашёл свой дом на хрупком теле не достойного такой жестокости паренька. Когда недавно сжимал его предплечья уже смог прочувствовать неровности кожи, лучше чего бы то ни было рассказывающие печальную историю юной истерзанной души. Сейчас его хотелось защитить от всего остального мира. Особенно от себя самого. Потому что нежностью он сам никогда особенной не отличался и прекрасно понимал, что может запросто причинить новую боль. Однако, этот же совершенно бесстрашный парень как будто намеренно приближался, преступал опасную линию, просил коснуться хоть даже больно, хоть как нибудь, но обязательно искренне. Феликс был отчаявшимся найти болезненную ласку комочком противоречий, самолично ластящимся о огрубевшие в здешних недружелюбных реалиях руки Гоши и старший никак не мог справиться с ответным желанием настойчиво притянуть и всецело завладеть.       Устроив ладони на необычайно тонкой для парня талии, он обвёл стройную фигуру Матвея, исследуя рябь выступающих рёбер, плавный переход в более объёмные на контрасте, но всё ещё узкие мальчишеские бёдра, бархатистые, мягкие и лишённые всяких волос. Во рту собралось не хилое количество слюны к тому моменту, как Гоша взял бутылёк смазки, распределив ту по своему члену и перевёл взгляд к бледным округлым ягодицам, на которых нестерпимо хотелось оставить пару ярких укусов. Встав на колени как положено, старший завёл руку к напрягшемуся торсу парня и самостоятельно приподнял его, но Феликс быстро снова сгруппировался. Гоша списал это на неловкость и решил действовать иначе. Проведя руками по бёдрам Матвея, он подхватил невесомого юношу под ягодицы и поднял их над полом, сразу же упираясь в те своими, перекрывая пути отступления.       В полумраке старшему показалось, что уши парня покраснели. Феликс быстро отвернулся, уткнувшись носом в свои руки. Видимо, не показалось. Возможность смутить такого смелого недавно брюнета стала для Гоши одним из самых лакомых моментов за весь вечер. Это приятное ощущение внезапно разлилось жаром по телу, сконцентрировавшись в, пожалуй, впервые за всё время настолько окаменевшем до предела члене. Гоша перевёл внимание на то, как гармонично его длина смотрелась в плену плавных линий Феликса. Руки потянули снежные бёдра вперёд, головка коснулась розоватого колечка мышц, смазав на нём маслянистую жидкость. Желание погрузиться в него забило в виски дикой пульсацией и на одних лишь инстинктах Гоша толкнулся внутрь, следя как дырочка растягивается под натиском его плоти. Пальцы на коже парня начали жить своей жизнью и сжались до ярких пятен, а головка уже смогла пропасть полностью в обхватываемой со всех сторон головокружительной тесноте. Пиздец какой по первым впечатлениям тесноте, которая, вполне возможно, ощущалась гораздо ахуеннее хоть сотни писаных красавиц, которые в его личном топе почему-то даже близко не стояли рядом с другом детства ни по внешней привлекательности, ни по внутренней тяге, ни по ёбаной тугости. Сдерживаться становилось всё сложнее. Точно животная жажда вторгнуться в Матвея сразу на всю длину и выебать так, чтобы тот забыл всё на свете кроме парня, который потеснил собой весь его мир, сжигала изнутри и никак не давала трезво мыслить.       Феликс в то же время боролся с плотской и достаточно настойчивой потребностью самолично насадиться на член старшего. Из-за немалого размера некоторые отголоски боли присутствовали всё равно, но они ни в какое сравнение даже не шли с тем неограниченным количеством чистого кайфа от ощущения медленно растягивающего его стенки увесистого члена и осознания того, кто именно входил в него сейчас. Когда последние предохранители в конец сорвало, Матвей уже просто сорвался и порывисто подался назад бёдрами, самостоятельно насаживаясь на длину Гоши, что в ответ обжигала его своим жаром изнутри. С губ сорвался удовлетворённый вздох, переходящий в чертовски громкий стон после того как старший, вероятно, тоже послал к херам последние здравые ориентиры в глухом сознании, переполненном чем-то совсем далёком от понятия разумности, и резко толкнулся навстречу, сталкиваясь с ягодицами парня своими крепкими бёдрами. Пальцы Феликса попытались сжать короткий ворс напольного ковра, а его звонкий возглас вновь отрекошетил от стен этой картонной коробки после нового уверенного движения, за коим тут же последовала непрекращающаяся череда ритмичных фрикций, отправляющая сознание брюнета в свободный полёт вслед за танцующим за окном снегом и заставляющая большие глаза парнишки широко раскрыться. Матвей чувствовал как его буквально распирало внутри от массивного члена, что не мелочился и сразу взял быстрый темп, тревожащий все нервные окончания, какие только было можно своими чёткими и первобытно-неистовыми толчками. Хорошо, что соседи заняты подготовкой к празднику, вовсю веселятся и слишком сильно шумят, чтобы различить в общем гуле гортанные, практически порнушные стоны одного парня, что были явно однозначного происхождения.       Неожиданно Гоша взял и перевернул Феликса на спину, начиная совсем-совсем картинно снимать с себя весь верх. Брюнет прошёлся влажным и до чёртиков голодным взглядом по очертаниям сильных мышц рук, громко сглатывая. Всё-таки его бывший друг до неприличия совершенен. Как минимум для Матвея точно.       Расправившись с мешающимися тряпками, старший закинул худые ноги парня себе на широкие плечи, где тем определённо было самое место, ведь смотрелись они со стороны невероятно восхитительно. С этим утверждением мысленно согласился и сам Гоша, возобновляя толчки, что постепенно становились отрывистее, а он чуть ли не полностью выходил из Матвея, чтобы затем вновь врезаться в него на всю длину и окинув метающегося в сладострастных муках юношу перед собой чья кожа была белее снега, волосы чёрнее ночи, а тёмная полоска ошейника самым прекраснейшим образом, оттеняла это светлое полотно гибкого тела. Руки Феликса вдруг нашли ладонь старшего и переместили её к себе на тонкую шею, порывисто сжав пальцами и сильно надавив. Без слов парень молил о безумстве и умоляюще взирал заплаканными глазами со слипшимися длинными ресницами и потёкшим тёмным макияжем прямо в глаза над ним. Гоша не смог противиться этому пронзительному взгляду. Он сделал это, сжал горло Матвея и, словив какой-то новый неизведанный прилив адреналина, начал вдалбливать того в пол быстрыми, грубыми движениями. Феликс подкатывал глаза от удовольствия, сдавленно стонал и сипел, продолжая давить на большую руку своей, теряя счёт своим нездоровым желаниям за сегодня и грешному, болезненному наслаждению. Отдаваться силе и неистовству старшего оказалось безгранично, исключительно, практически убийственно потрясающе. Он бы хотел умереть в эту самую секунду. Чтобы последним, что отразилось в его переполненном грехопадением мозге осталось выражающее крайнюю степень возбуждения, благодаря никому иному как ему самому, прекрасное лицо его вечной любви и бесконечного проклятья, переполняющие ощущения беспрерывных движений крепкого члена внутри и туманное головокружение от любимых пальцев, что в силах даровать ему столь необходимую свободу.       Доселе уверенная хватка на шее ослабла и шершавая ладонь скользнула вверх к щеке, с которой уже почти полностью стёрлась ранее нетленная маска тональника. Пальцы старшего удивительно нежно прошлись по слезе парня, смазывая чёрные разводы косметики и осторожно вытирая ту со скулы, высвобождая отголоски солнечных брызг из оков забытия. Фрикции вслед за неожиданной сменой настроя тоже стали плавными, почти тягучими, неторопливыми и даже...чувственными? Что произошло? Матвей бегал глазами по лицу напротив и находился в полной дезориентации.       – Ты мне...кажется...нравишься.: вымолвил старший, а Феликс, кажется, пропал.

✁⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯ Огни - ANIKV feat. SALUKI ⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯✞

      Может, Гошу перемкнуло. Может, он сошёл с ума вслед за Матвеем. А может быть, и вовсе давно уже потёк крышей. Во всяком случае, именно сейчас Гашиш на полном серьёзе практически выкорчевал из воспоминаний суть того, что он, возможно, всегда испытывал к этому парню что-то не совсем имеющее право называться всего-то ёмким понятием «дружбы». Нет. Это несомненно было нечто гораздо объёмнее и необъятнее. Конечно, всё было гораздо сложнее в частности, именно из-за воспитания улиц. Подобные мысли в здешних сердитых реалиях, не дающих никому вторых шансов, для него являлись непростительной роскошью. Но даже так, он всё ещё был живым и чувствующим человеком, а не бесчувственная глыба льда. Обстоятельства могли сломать, но не изничтожить до конца. До души добраться не так уж просто. И если говорить совсем на чистоту, то отговорки вроде ограниченного внутреннего мира, в котором нет и не было места неправильным чувствам, тут уже не покатят. Они были. Бля буду были. Вот только раньше это не воспринималось чем-то странным и, соответственно, не отвергалось существом «реального пацана». А вот если взять и отбросить всю хуйню и крепко так задуматься, то Гоша всегда считал своего друга красивым и питал к нему даже очень тёплые, трепетные чувства. Да что там, он и сейчас может вспомнить случай, когда будучи мелким шкедом взял и припёрся на порог лучшего друга с букетом полевых ромашек. Как он тогда это оправдывал? Ну малой вон как на эти самые белоснежненькие цветочки смахивает, ему бы пошло, понравилось. Очень натурально, не правда ли? Пацаны бы его за такое, если бы узнали, отхуярили за родными гаражами. А Гоше тогда было хоть бы хны. Глядел себе на сияющие радостью лиственно-ореховые глаза со смущённой улыбкой на очаровательном личике и давил счастливую лыбу во все тридцать два, даже не задумываясь о первопричине своего отнюдь не логичного поступка.       И даже копаться в памяти не стоит, чтобы на подкорке сознания всплыло жгучее и не менее опрометчивое желание находиться с малым рядом сутки напролёт, чтобы всегда суметь защитить и успеть дать в тык всем, кто в сторону Мотика хоть как-то не так зыркнуть посмеет. Это ещё не говоря о том депрессивном периоде, когда младший сам отстранился и покинул общество Гоши. Он себя ебануться каким покинутым и ненужным почувствовал. Хотел бежать, умолять, на коленях, блять, ползать, чтобы вернуть возможность быть поблизости, но уже тогда понимал, что это как-то слишком и с болью на сердце сдался, отпустив друга в вольное плаванье. Раз уж Мотик сам так захотел, он, как хороший, понимающий друг был обязан выполнить это желание.       И что теперь? Пиздец, получается? Мама, папа, я гей? Ну здрасьте приехали. Осознавать настолько необычную для его непривыкшего разума правду было крайне сложно, но, наперекор всему, чрезвычайно правильно. Будто Гоша должен был сделать это уже давно. Просто взять и покопаться в себе, отбросить предрассудки, вбитые в прошивку тупым обществом недодрузей и без страха быть непонятым братанами признаться уже самому себе, что нет просто чёрного и белого в этом ебучем мире. Так примитивно здесь, в реальности, ничего не работает и не работало никогда.       – Повтори.: неверяще смотрел на него Феликс и его мерцающие глаза в полутьме как-то чересчур быстро бегали по лицу Гоши. Он это даже на физическом уровне кожей чувствовал.       – Блять... Нравишься говорю.: покаянно откинул голову на острую коленку парня старший, повторяя и без того сложно дающиеся ему слова. А затем тяжёло так вздохнул, шмыгнул носом и, собираясь с мыслями, продолжил, уже гораздо более внятно и решительно отвечая своим на взгляд брюнета: Не стану раскидываться громкими словами типо "люблю", потому что сам не уверен, что знаю что это такое – любовь ваша. Но понял сейчас одно – не хочу тебя больше отпускать.       Пальцы Гоши вновь сомкнулись на бёдрах парня и тут он внезапно для себя ощутил мелкую дрожь. Не похожую на истерическую, что была совсем недавно, нет. Это было что-то подозрительно напоминающее робкое волнение.       – Ты точно не стебёшся? Если да, то это вот вообще, сука, не смешно нихуя.: сквозь полусомкнутые губы и стиснутые зубы произнёс Матвей, начиная быстро тереть свои глаза в попытке отогнать наваждение, не имеющее ничего общего с реальностью. Неужели он действительно донакручивал и дострадался до такой степени, что стал видеть и слышать бредовые галлюцинации наяву?       Гоша молча наблюдал за тем, что происходило с парнем с минуту и аккуратно, чтобы не спугнуть, положил ноги Феликса по сторонам от своих бёдер. Он подался вперёд, мягко отстраняя ладони младшего от его лица и устраивая свои предплечья по обеим сторонам от обнажённого тела юноши. Прикоснувшись своим лбом к его, он выдохнул и посмотрел в глаза парню с беззастенчиво малого расстояния. Брюнет почувствовал, что сейчас его бывший друг сможет с лёгкостью проникнуть внутрь черепной коробки и с лёгкостью прочтёт всё-всё, начиная с самого первого зёрнышка неправильной любви к лучшему другу в далёком детстве, впоследствии пустившего неубиваемые ничем корни в его душе на долгие годы.       – Ты мне веришь?: тихо спросил старший, пока Матвей неровно дышал и быстро моргал, кротко щекоча длинными ресницами кожу Гоши.       – Да...: ответил тот ещё более тихо спустя паузу в пару минут судорожного обдумывания. На это Гашиш пустил довольный смешок и устало прикрыл тяжёлые веки.       – Хуй ты от меня сбежишь теперь, спринтер херов. Заебал сверкать пятками от ответственности уже.: улыбнулся он, а Феликс про себя лихорадочно молился, чтобы всё это оказалось правдой, а не бредом воспалённой фантазии. Оставалось только взять и перекреститься, чтобы точно сбылось.       – Это получается... Ты не хочешь меня кинуть?: неуверенно спросил Матвей, наблюдая за тем, как старший приподнимается на руках, выпрямляя их в суставах, и зависает сверху. На лице с субтитрами было написано "ты ебанутый?"       – Я – нет, а вот на счёт тебя имеются вопросики. Подумываю раздобыть наручники где и пристегнуть тебя к батарее. Так точно никуда не денешься.: цыкнул почти раздражённо Гоша, садясь в прежнее положение у ног парня и всем своим видом показывая некоторую обиду. Между прочим, он до самоличного решения Матвея просто взять и испариться из его жизни, будто наспех вырезанная ножом часть с общего полотна на картине, был к нему чуть ли не на суперклей приклеен так, что кусачками не отдерёшь. Кто ещё тут от кого вечно бегает спрашивается.       – Я буду кричать. И стучать наручниками по трубам.: впервые за невыносимо долгое время в полной мере искренне улыбнулся Феликс и эта лёгкая улыбка с примесью невыразимой благодарности в покусанных гранатовых губах заставила сердце в груди Гоши зайтись неестественно-беспорядочным ритмом.       – А я звукоизоляцию организую и батареи обошью.: не удержался от приподнятых краешков губ старший, стараясь говорить как можно серьёзнее, хотя получалось это из рук вон хуёво. Улыбаться хотелось сильнее. Потому что, кажется, Гоша вновь увидел перед собой своё личное лучезарное солнце, освещающее мрак их потерянного мира несколько лет назад, светило, которое одним своим существованием дарило ему смысл жизни. Так вот чего ему до сих пор так отчаянно не хватало. Стало понятно почему он ощущал себя лишь потерянной оболочкой, скитаясь обглоданным остатком былого себя и не имея возможности разорвать давящее одиночество. Вот отчего сердце истекало кровью. Просто из него вырвали нечто неизмеримо важное.       – Хм. А как же твоя мама?: сощурился брюнет, внезапно не желающий выходить из импровизированного спора так легко.       – Мы договоримся.: хмыкнул старший, недолго думая.       – Ладно-ладно. Сдаюсь.: поднял ладони вверх в капитуляции парень, легонько посмеиваясь.       – Неужели в самом деле.: приподнял брови Гоша. Опуская руки на обнажённые бёдра, он медленно скользил ими ко их внутренней части и неторопливо продолжил двигаться в Матвее, тем самым возобновляя уже акт любви.       – Всё, замолчи...: резко смутился Феликс, вспомнив в какой ситуации они до сих пор находятся и инстинктивно притягивая ноги друг к другу, однако из-за того, что меж ними всё ещё находился сосед, ничего не получалось.       Старший сжал стройные бёдра парня и настойчиво развёл их в стороны, наслаждаясь смущением Матвея и его по-прежнему восхитительным телом. Что младший там говорил? Он не сможет видеть перед собой чужой член? Ну во-первых, он совсем не чужой. А во-вторых, несмотря на, казалось бы, полностью гетеросексуальную ориентацию Гоши (ну как он думал до поры до времени), аккуратный, средних размеров член младшего был ему совсем не неприятен. Он поднёс руку к возбуждению парня и коснулся длины, отчего Феликса будто током прошибло, настолько он быстро встрепенулся, прогнувшись в спине и простонав что-то нечленораздельное. Охватив ствол кольцом пальцев, старший провёл по нему сверху в низ, раскрывая тот от пугливых пряток крайней плоти и сглотнул. А Гоша даже больше скажет. Заметив влажность нежно-розовой головки и ниточку естественной смазки, тянущейся от подтянутого торса, ему вдруг захотелось попробовать её на вкус.       Пальцы старшего коснулись влажности и провели по упругой дырочке уретры, собирая предэякулят. Матвей неровно вздохнул. Прикрыв рот ладонью, он, не веря своим глазам, наблюдал совершенно чуднýю картину: извечный натуральный натурал поднёс эти самые пальцы к своим пухлым губам и слизал смазку с каким-то до жути удовлетворённым видом.       – Пиздец...: резюмировал Феликс, вытаращившись на Гошу и конкретно ахуев.       – Есть такое.: усмехнулся тот и устроился удобнее. Подтягивая раскрытые бёдра Матвея вперёд к торсу юноши, он стал увлечённо наблюдать как его не на минуту не стихающее возбуждение, скопившееся крепкой концентрацией в собственной члене, проникало в сжимающееся от неловкой позы колечко мышц младшего.       Ускоряя движения проникновения, Гоша стал сильнее напирать на хрупкое тело снизу и следить за эмоциями жгучего удовольствия на лице парня. Но было кое-что, что его беспокоило. Феликс непрерывно тёрся спиной о ворс не самого качественного ковра, что могло доставить тому дискомфорт. Чтобы не причинять бóльших неудобств, чем уже имеющиеся стопроцентно стёртые нежные юношеские коленки об этот же сраный ворс, когда старшему вдруг сорвало крышняк, он решил сменить позицию. Гоша взял руки парня и положил их себе за шею.       – Держись, красавчик.: сказал он и надёжно устроил свои крупные ладони под ягодицами парня, начиная вставать вместе с ним с пола. Матвей тут же обвил длинную шею соседа руками и зарумянился от вроде бы обычного комплимента. Знать, что тот, в кого парень влюблён, считает его красивым – было неимоверно приятно.       Гоша поднял Феликса, словно пушинку, поудобнее перехватывая его уже в воздухе. Брюнет прижался носом к пульсирующей венке на шее старшего и, не сдержавшись, поцеловал её, получив в ответ почти урчащий, удовлетворённый звук над ухом.       В таком положении всякую самодеятельность можно было провернуть только с верхней частью тела Гоши, чем младший и занялся, дорвавшись до медовой кожи, что всегда до жути его привлекала. Матвей принялся выцеловывать шею, ключицы, мочки ушей парня, слыша приятные слуху вздохи и даже пару тихих стонов. А сам Гоша, стараясь сильно не отвлекаться на проявления любви его удивительно ласкового мальчишки, стал неспеша приподнимать парня, входя в него на весу. Сначала это было медленно и тягуче. Они практически задыхались во внезапно обрушившейся нежности. Но как только Феликс прикусил мочку уха старшего, ловко проходя по ней языком и прошептал "быстрее", Гашиш вновь сорвался. Резкими и отрывистыми толчками он врывался в отдающее спазмами наслаждения тело стонущего своим этим ахуенным голосом, от которого шарики за ролики у Гоши заезжали только так даже в обычном состоянии, парня.       Оперевшись спиной о стену позади, старший с силой сжал сочные ягодицы длинными пальцами и перенаправил вес, начиная ускорять движения, чем доводил их обоих до исступления. Феликс запрокидывал голову и проезжался небольшими крашеными ноготками по коже головы коротко стриженного парня, чем вызывал в том лавину мурашек, которые лишь подогревали наращивать и так безрассудно яростный темп. Через несколько минут такого неистового ритма Матвей уже даже был не в силах ни кричать от любви, ни стонать от текущего по венам горячительного удовольствия, стараясь хотя бы просто поспевать дышать. На самых диких толчках он зарылся в шею старшего и поджимал пальцы на ногах от пробивающего наслаждения, не сравнимого ни с чем. Собственный член всё это время тёрся о торс старшего и доводил брюнета до пиковой точки гораздо стремительнее. Вслушиваясь в яростный стук сердца загнанно дышащего парня, Феликс не успел осознать того момента, когда провалился в окутавший со всех сторон экстаз, изливаясь на пресс старшего. Теряясь в дрожи со хныкающими стонами, он ещё какое-то время испытывал нечто слишком схожее с повторным оргазмом от непрекращающейся сверхстимуляции чувствительных точек внутри, пока Гоша продолжал таранить его сжимающуюся дырочку с не меньшим напором, догоняя своё удовольствие. Когда старший закончил, сползая по стене, и сел вместе со своим драгоценным грузом прямо на пол, Матвей поспешил коснуться раскрасневшихся пухлых губ парня, втягивая того в медленный поцелуй, чем пытался поделиться своим искренним счастьем вперемешку с переполняющей сердце лаской.       – Я тут, потому что не хочу, чтобы ты был совсем один.: нарушил молчаливое воссоединение тихо Феликс, прижавшись к широкой груди.       – Что?: сипло прошептал Гоша.       – Отвечаю на твой прошлый вопрос.: ещё крепче сжал в цепких объятиях старшего парень, не намериваясь отпускать того больше ни за что и никогда.       Они просидели так, прижавших друг к другу разгорячёнными телами и пылающими сердцами, всё ещё слившись воедино, около десяти минут в полной тишине. И, может, сидели бы ещё долго, если бы не услышали за стеной отчётливый выкрик какой-то великовозрастной женщины, чтобы дети не гонялись вокруг стола, а помогали его накрывать, ибо до речи президента осталось всего полчаса.       – Точно!: встрепенулся Феликс, приподнимаясь со старшего на негнущихся ногах и выпуская из себя уже слегка обмякший член. По бёдрам тут же потекло и парень, кусая губы от неловкости, бросился к своему пальто в поисках салфеток, котрые он, благо, туда клал сразу перед выходом.       – Ты чего?: всё ещё сидел неподвижно разморённый активностью Гоша и наблюдал за тем, как младший, смущаясь и отворачиваясь, пытается уничтожить улики в виде вытекающей из него спермы.       – Я обещал маме быть дома к двенадцати.: таки справился с проблемой Матвей, после чего стал спешно натягивать бельё и, чёрт бы их побрал, узкие штаны.       – Понял.: заторможенно кивнул Гашиш.       – Собираться не планируешь?: обернулся к нему брюнет и приподнял одну бровь в возмущении.       – Я?: указал на себя пальцем растерянный старший.       – А ты видишь здесь ещё кого-нибудь? Подохшие мухи на подоконнике не считаются.: упёрся руками в бока Матвей, всё-таки успешно напялив свои чёрные скинни.       – А разве меня там ждут?: оттолкнулся от стены Гоша, высматривая глазами свои адики.       – Я жду. Тебе этого разве не достаточно?: надел кофту Феликс и оглянулся на всё ещё не спешащего парня, вздохнув: Моя мама всегда рада твоему приходу.       – А отец?: недоверчиво вопрошал Гоша, помня о том, что тот часто приезжал к ним на праздники ещё с детства и, вероятнее всего, сейчас тоже пребывал дома.       – Ой, да не парься. Он же тебя помнит? Помнит. Вот и всё. Тем более, стопудово уже опрокинул пару рюмок и стал куда добрее. Не боись, не укусит.: напялил на себя уже привычную гирлянду и подал все вещи старшему брюнет так уверенно декламируя, что грех было не поверить, что его бывший друг, собственно, и сделал, сдавшись окончательно.       По пути Гошик ещё решил прихватить пакет с так и неначатой бутылкой виски. Ну так, на всякий случай. Для задобрения, так сказать.       Кое-как пробившись через внезапную толкучку из почему-то уже успевших нахуяриться соседей до входной двери, парни помчали на улицу, надеясь успеть к назначенному сроку, иначе было даже страшно представить, что грозились сделать с нарушителями. Проверять что могла предпринять в качестве профилактики хоть и достаточно милая, но всё ещё чрезвычайно строгая мать Феликса, которая даже своего мужа-военного умудрялась держать в ежовых рукавицах – никакого желания не было.       Только они с трудом раскрыли подъездную дверь, которую уже успело нехило замести, и вывались на улицу, мороз впился сотнями маленьких иголочек в кожу. Но даже собачий холод не сумел затмить совсем детский восторг от красоты, что раскинулась перед ними бескрайними белоснежными просторами. Пару фонарей, как оказалось, починили какие-то добродетельные соседи и теперь неспешный вальс тысячи крохотных снежинок подсвечивался тёплым освещением, создавая абсолютно волшебную атмосферу. С неба продолжал падать снег, убаюкивая своих засмотревшихся зрителей далёкой мелодией вьюги и по-матерински накрывая всё сущее пуховым одеялом, приглашая ко сну. Вот и Феликс решил, что им со старшим просто необходимо полежать и ощутить эту колдовскую природную заботу. Он неожиданно потащил Гошу за руку к местечку с самым большим количеством снега и толкнул ничего не понимающего парня прямиком в сугроб. Парень уже хотел начать было негодовать, как аккурат на его бёдра приземлился сам Матвей, словив с ним зрительный контакт.       Юноша с длинными чернильными волосами сейчас значительно выделялся в окружении необъятной сливочной белизны. Вокруг него танцевали мириады снежинок, обрамляя изящный силуэт своей живописной россыпью. Был бы Гоша художником, бросился бы писать картину, столь прекрасно было это зрелище.       Феликс неторопливо опустился ниже и, чуть наклонив голову, накрыл губы старшего морозно-горячим поцелуем. От обилия контрастов кружилась голова у обоих.       – Это официально самый лучший день в моей жизни.: заключил Гоша, когда Матвей приземлился рядышком в сугроб и они стали вместе смотреть на бескрайнее небо, полное дивных узоров, что постоянно менялись вслед за кружением пушистых снежинок.       – И мой.: сжал руку старшего в своей Феликс, будучи уверенным, что этот день он никогда в жизни не забудет и несомненно будет рассказывать близким друзьями ещё далеко не один раз.       Прибежали в квартиру к семье Матвея они за десять минут до полуночи и сразу же закрылись в ванной, придя к здравому выводу, что надо бы привести свой внешний вид в порядок, прежде чем показываться перед родителями.       Пока Гоша умывался и осматривал свою кожу на признак чьих-то следов, брюнет быстро расчесался, бегло заглянув в зеркало, а затем запрыгнул на стиральную машинку, начиная втыкать в телефон и беззаботно болтать ногами.       Старший же беспечность Феликса понять не мог. Если на свежем зимнем воздухе он ещё был в силах развеяться и не думать о том, что будет потом, то уже находясь в квартире, где за обычной межкомнатной дверью бдит не кто-нибудь, а сам генерал-майор прямиком из армии, сына которого он только что откровенно драл на своей коммунальной хате, очко конкретно так сжималось.       – Ты точно уверен, что это хорошая идея?: стискивал края раковины пальцами до побеления Гоша и младший, наконец, оторвался от своего гаджета, откладывая его в карман.       – Иди сюда.: раскинул руки в приглашающем жесте Матвей. Старший помялся немного, но всё же подошёл к парню, устраиваясь меж худых разведённых ног. Как только он это сделал, брюнет обнял его, согревая слегка подмёрзшую после валяния в снегу спину и тихонько, успокаивающе поглаживая, произнёс: Если ты мне доверяешь, то не трясись так и успокойся. Всё правда будет хорошо. Я что, по-твоему, не знаю своих родителей что ли? Отец своеобразный человек из-за специфики своей работы, это да. Но не бездушный. Он знает как ты мне дорог, поверь. Даже если вдруг мы где-то проколемся и он узнает, что между нами уже не просто дружба, то ему придётся это принять. Сын-то всего один. А если вдруг не примет, то я всë равно тебя не покину. Даже если придётся из дома сбежать – ваще насрать. Больше ты от меня, пацан, не отделаешься так просто.: потыкал в грудь соседа Феликс с важным видом.       – Ладно. Уговорил. Но если что, винить в моей смерти одного бесшабашного симпатичного гота.: придвинул к себе бёдра Матвея чётким рывком старший.       – Твоего бесшабашного симпатичного гота.: щёлкнул пальцем по кончику носа Гоши парень с лукавой улыбкой, а затем толкнул того назад, спрыгивая со стиралки и выходя из комнаты, бросая улыбчивое: Не тормози, Сникерсни.       Заходить в зал Гоше всё равно было ссыкотно. Однако, уговоры Матвея приободрили и он уже не страшился так сильно. Даже плечи расправил, перестав зажиматься.       На часах 23:54. Вокруг обилие пёстрых украшений и даже прицепленные на булавки ёлочные шары к массивным шторам в пол. Рядом с ними стояла высоченная ёлка, охваченная смесью старых советских и более новых игрушек на верёвочках, разодетая в пушистую мишуру и овитая сверкающей несколькими цветами гирляндой. На самой верхушке ели горела большая и красивая пятиугольная звезда. В одном из углов комнаты стоял большой телевизор не самой новой марки со включенным первым каналом, где шёл новогодний концерт. До слуха донеслась весёлая песня, родом из 90-ых: «Зима-холода - Андрей Губин».       По центру, куда парня настойчиво волок Матвей, украшенный ничем не хуже ёлки, ибо гирлянда всё ещё была при нём, находился достаточно большой стол, покрытый светой скатертью и ломящийся от количества самых разнообразных явств, самыми традиционными из которых были: большая тара оливье, селёдка под шубой, мятая картошка, веер бутербродов с красной икрой и подкопчёная тушка румяной курицы. Запах исходил сногсшибательный. Кажется, Гоша никогда до этого не видел настолько много вкусной еды. Желудок утвердительно заурчал.       За столом сидела уже знакомая женщина, удивлённо, но совсем не от огорчения, а скорее от приятного сюрприза, смотревшая на него из-за плеча. Рядом с ней подпирал голову рослый мужчина с заметной проседью на бороде, который, завидев нового человека, резво выпрямился и уставился на вошедших нечитаемым взглядом.       – Я успел до полуночи, как и обещал.: буквально пропари́л на радостях к столу Феликс и решил на всякий случай представить спутника отцу. Вдруг забыл.       – Это Гоша, мой друг детства. Ты его точно помнишь, па. Вы ж не против, если он с ними побудет?: сложил ладони в умоляющем жесте парнишка.       – Конечно, что за вопросы. Ну, чего стесняешься-то? Проходи, Гош, будь как дома.: заулыбалась матушка Матвея, определённо довольная пополнением их компании и стала двигаться в сторону, чтобы освободить больше места.       – Ой, точно. Надо ещё одну тарелку с вилкой и бокальчик принести. Секундочку.: опомнилась она вдруг и умчалась на кухню греметь посудой.       Под давящим и явно строгим взглядом мужчины Гоша сглотнул, после чего пронёс взятый у себя пакет до стола.       – С наступающим.: произнёс он и поставил бутылку вискаря на стол к уже имеющейся там Столичной и бутылке шампанского. Не богато, конечно, но хоть что-то.       Отец Феликса на это одобрительно улыбнулся и похлопал тяжёлой рукой по широкому плечу парня, приглашая присоединиться к ним. А это оказалось не так уж и страшно. Матвей всё же был прав и батя его уже успел пригубить пару тройку стопочек, ибо от него слегка несло. Но это и к лучшему. Тот действительно добрел на глазах с каждой новой опрокинутой. Даже уже успел начать какие-то интересные темы задвигать.       Когда мама младшего прибежала и, не жалея, наложила ему целую тарелку всего чего только можно – ешь, не хочу, отец откупорил пробку, которая только чудом не зарядила Гоше в глаз, но он был быстрее и успел увернуться, в бутылке шампанского. Быстро наполнив бокалы шипящей и искрящейся жидкостью, они все поднялись на ноги, как только музыка затихла. Начиналась речь президента. Что-то о том, что год был, как всегда, пиздец тяжёлый, но мы сильные и справимся, как и во все предыдущие года. Под конец не хватало только легендарного: денег нет, но вы держитесь. А потом начали бить куранты и все стали загадывать желания. У Гоши оно было только одно под именем Матвей или Феликс, как младшему больше нравилось. И, судя по всему, брюнет полностью его разделял. Потому что всю эту процессию и даже когда начался долгий и заунывный гимн, парень держал с Гошей зрительный контакт, улыбаясь так воодушевлённо, что старшему этот же настрой тотчас передался воздушно-капельным.       Дождавшись завершения молчаливой паузы вхождения в новый 2025-й год, мать Феликса вытащила откуда-то маленькие бумажки и всучила каждому вместе с ручкой и указанием написать самое заветное желание. Гоша пожал плечами и отпечатал на клочке складное и уверенное «Быть с Матвеем». Посмотрев по сторонам, прикрывая написанное рукой, он точно убедился, что этого не увидел никто из родных этого самого Матвея, а то мало ли что.       Феликс с забавно вытащенным коником языка у края рта и хитрой улыбочкой тогда написал чуть ли не заговор на приворот «Чтобы Гоша полюбил меня и больше никогда не разлюбил.» Ну а что? Как говорится, что только не сделаешь ради любви.       Как только все были готовы, женщина достала зажигалку, завещая каждому сжечь бумажку над своим бокалом и выпить всё залпом. Немного странноватый обряд, напомнивший Гоше ведьмовские заговоры, не внушал доверия, но противиться воле без пяти минут тёщи было себе дороже. Поэтому, старший сделал всё как наказали и безропотно выпил шипящую жидкость с растворённым в ней горьковатым пеплом. Ну а вдруг правда поможет желанию сбыться? Своеобразный договор. Только не на крови, а на своём подопытном желудке. Чем чёрт не шутит?       Следом шло пиршество, где все по-обычаю наедались от пуза и подъедали то, что не поместилось в первый час ближайшие несколько остальных до конца ночи, чтобы потом тяжело дышать и совершенно довольными жизнью откладывать жирочки на зиму.       За окнами уже вовсю пуляли салюты и взрывали всё, что только было можно. Если прикрыть глаза, то можно было даже всерьёз подумать, что начались военные действия. Но на деле начались только действия по развеселению толпы и пуганию местных котов.       На телике началась всеми наизусть выученная «Ирония судьбы, или С лёгким паром!», приглушённо играя на фоне и забирая всё внимание матери друга детства и самого Феликса на себя.       Отец у Матвея оказался на редкость разговорчивый под градусом и, в красках ведая о своей службе с какими-то забавными моментами из полка, не выпускал Гошу из-за стола ближайший час даже в туалет, пока его жена не сжалилась над ёрзающим на месте парнем и отпустила того сама, погрозив пальчиком мужу.       А потом Гашиша решил уволочь уже Феликс. Перехватив парня на выходе из туалета, брюнет крикнул родителям, что они пойдут подымят и утащил старшего в уже такой родной и знакомый подъезд. Ох сколько же он уже успел повидать. И их детские догонялки, и карябанья на многострадальных стенах своих имён и обзывательств, направленных к строгим училкам в школке, и начало карьеры дымопроизводящего паровоза под заводской маркой «Мотик», и слёзы в безнадёжной глуши, и драки в отчаянных недопониманиях, и вот сейчас. Как бы описать этот момент? Спокойный и умиротворённый? Правильный и неизбежный? Да, пожалуй, такой исход был неминуем. Рано или поздно и Матвей, и Гоша узнали бы о своих правдивых чувствах. Осознали, что необходимы друг другу как воздух.       Дикая ель напротив дома, успевшая дорасти до третьего этажа, неожиданно приветствовала парней разноцветным миганием. Видно, кто-то из веселящейся малышни или их прибухнувших бать, вышедших запустить пару петард и малюсенькие дешëвые салюты, додумался напялить гирлянду на уличную ёлку и теперь чуть ли не водили вокруг неё пьяные хороводы. Смотреть на это было забавно, что доказал бодро вырвавшийся смех у Феликса, только он взглянул на всё это безобразие за подъездным окном. Гоша смеялся рядом, помогая поджигать сигареты.       – А откуда гирлянда?: задал вопрос, появившийся в голове, будто зажëгшаяся лампочка, старший.       – Друг подарил.: спокойно ответил брюнет, осторожно наблюдая за реакцией парня со стороны.       – Тот самый?: в раз нахмурился Гоша.       – Ага.: легко бросил младший.       Тут Гашиш порывисто и бесцеремонно сорвал в миг ставшую ненавистной гирлянду и быстро отправил еë в открытую форточку.       – Ревнивый значит.: усмехнулся Феликс, следя за траекторией полëта ни в чëм не повинной вещи прямиком в глубокий сугроб. Надо бы потом забрать, если спиздить не успеют.       – До пизды.: с недовольным видом сделал сразу две сильные затяжки Гоша, абсолютно собственнически пялясь на своего и не чьего-либо ещë парня.       – Понял-принял.: невозмутимо ответил Матвей, неспеша выдыхая дым в окно и в конце довольно улыбнулся. Всë-таки он был жутко слаб к проявлению силы старшего в том или ином виде. А ревность виделась ничем иным как распалительным внутренних углей желания фактором.       Некоторое время они находились в полном спокойствия молчании, слушая отдалëнные крики поздравляющих друг друга людей в округе.       – Обещай мне, что постараешься относиться к себе лучше. Не причиняй себе вред. Твоё тело уже достаточно натерпелось.: нежданно-негаданно начал старший. Когда игривый настрой сменился привычной меланхолией, он бесконтрольно начал прокручивать события сегодняшнего дня, который уже успел стать вчерашним и прошлогодним, словно бы в быстрой перемотке. Тревожные звоночки снова повисли в морозном воздухе, напомнив Гоше о совсем нездоровом поведении брюнета пару часов назад.       – Да оно уже и так всё в шрамах и далеко не фонтан. До обложки журнала Космополитен мне далеко, хах.: хихикнул Феликс шуточно, но глаза безотчётно выдавали скопившуюся на их малахитово-карамельном дне не меньше, чем вековую печаль.       – Как же мне хочется, чтобы ты посмотрел на себя моими глазами. Хоть не на долго. Ты бы всё сразу понял. И я не считаю тебя каким-то не таким. Ты, блять, самый ахуительно красивый человек из всех, которые мне когда-либо вообще на глаза попадались. И я не шучу нихуя сейчас.: громко фыркал старший, переступая с одной ноги на другую. Он всё старался подобрать нужные слова, доказать Феликсу, что теперь всё точно будет по-другому и обязательно в порядке.       Матвей промолчал, застопорив взгляд на огоньке своей сигареты. Его губы очертила только лёгкая неуверенная улыбка.       – Просто...отъебись от себя уже. Серьёзно. Я буду целовать твои шрамы до тех пор, пока ты не поверишь в то, что они не смогут тебя испортить. Никогда не смогут.: мягко повернул к себе за плечо парня Гоша, слегка сжимая то через ткань пальто.       – Ну нет...: увёл взгляд в сторону Матвей, но горящие кончики ушей выдавали его смущение.       – Ну да. Я говорю не только о шрамах наружных, если что.: продолжал настаивать Гоша.       – И ещё. Я знаю, что тебе нравится, когда я проявляю силу. Но блять, давай ты больше не будешь пытаться убиться в моих объятиях? Я согласен с тем, что иногда это может быть горячим, но в меру, окей?: найдя в полумраке, освещаемом парой фонарей снаружи и двумя сигаретами с парой пылающих сердец внутри, щёку парнишки, старший накрыл её своей тёплой ладонью и совсем не по-пацански и особенно не по-гопарски нежно погладил, обращая взор младшего на себя.       – Я больше никому не дам тебя в обиду. Даже тебе самому. Даже себе. Помяни моё слово, не дам.: приблизился к лицу Феликса Гоша и брюнет первым подался навстречу, не выдержав и секунды лишнего расстояния между ними. Губы накрыли друг друга в трепетном поцелуе с привкусом табачного дыма и жвачки с ментоловой клубникой, которую жевал Матвей, ту самую, с которой всё и закрутилось-завертелось.       – А я не оставлю тебя вдвоём с одиночеством. Никогда.: прошептал Феликс в ответ, не отрываясь от бесконечно желанных губ.       Вот так внезапно, одной декабрьского-январской полночью они сумели разрешить главные проблемы друг друга, идеально заполнив недостающие пробелы меж слишком не типичными, не подходящими этому миру пазлами. Матвей смог нарушить промозглое одиночество старшего, даря тому необходимую заботу и внимание. А Гоша, вразрез всему и даже личным принципам, которые навязали ещё с самого детства суровые законы Рашки и Воронежских ебеней, принял Феликса таким, какой он есть, доказав, что в их реальности можно быть «неправильными» вместе. Вместе, на самом деле, можно вообще всё что угодно, если ты в достаточной степени ебанутый и если действительно сильно этого хочешь.

⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯❅Конец❅⋯⋯⋯⋯⋯⋯⋯